Амплерикс. Книга 3. Полет ласточки

Лафре довольно быстро приучил себя не смущаться Мирис, когда сталкивался с ней на выходе из небольшого гостиного дома, где он обосновался с Мачео в Гальтинге. Девушка прекрасно понимала, что Мачео и Лафре живут вдвоем в номере из двух небольших комнат. Себя она тоже приучила не отводить глаз, когда видела, как эти двое покидают утром свой новый дом. Мирис все еще не могла свыкнуться с тем, что ее былым чувствам к Лафре пора раствориться в воспоминаниях. Но она старалась как можно чаще смотреть на то, как Мачео и Лафре уединяются в небольшой уютной таверне и вкушают скромный недорогой завтрак, наслаждаясь обществом друг друга. Она всматривалась в радостное лицо Лафре и пыталась осознать, что юноша счастлив. И что она никогда не смогла бы дать ему такого счастья. О своих отношениях Лафре и Мачео никогда не говорили. Может быть, это было ни к чему. А возможно, их совместное общество еще не успело отмерить нужного количества дней, чтобы определиться, куда их приведет это безмятежное проживание в столице Эрзальской долины. Мачео решил не говорить тому, кого знал под именем «Ксефан», об одной ночи на прошлой неделе, что они провели не вместе. Наутро Лафре ни о чем его не спросил, а потому не узнал, что в ту ночь Мачео реализовал свою задумку. Всю ночь Мачео демонстрировал одному пылкому ангалийцу из городского совета свои лучшие любовные навыки, и навыками этими так поразил советника Альвары Лаплари, что тот сам предложил страстному любовнику место в канцелярской части при совете. В секретарской работе Мачео был так же хорош, как в постели, да и к сортировке корреспонденции ему было не привыкать — в свое время он заведовал этим в Аджхарапе, когда только начинал службу у своей тетки. И если Дейна платила племяннику более чем скромное жалование, то бессонная ночь с советником Альвары вылилась в щедрое вознаграждение для Мачео. К тому моменту Лафре не успел еще найти свое призвание в Гальтинге, но Мачео не торопил его. Доходов Мачео было достаточно для того, чтобы вести в столице Эрзальской долины если не беспечную, то вполне достойную жизнь обоим. Завтра, благодаря Мачео, сумевшему быстро наладить правильные знакомства уже без помощи своего умелого тела, Лафре рано утром должен будет поговорить с предводителем отряда лучников. В своем умении владеть луком Лафре не сомневался — не зря совсем юнцом он обучался этому искусству бок о бок с Шаем, о чем, впрочем, во время беседы с предводителем отряда решил промолчать. Спать надо было лечь раньше обычного, но неуемный Мачео слишком любил тело своего любовника, чтобы позволить Лафре отойти ко сну без страстного единения. Мачео закончил свой путь к удовольствию раньше обычного, чему даже удивился, но не прекратил движений, помогая Лафре скорее вознестись на ту высоту, где сейчас пребывал сам. Когда наконец Лафре громко задышал и всем телом рухнул на спину распластавшегося под ним любовника, Мачео горячо и протяжно выдохнул в подушку, выскользнул из-под Лафре и широко раскинул руки в разные стороны, развалившись на кровати. — Утро, должно быть, совсем скоро наступит, — лениво, сладко, не открывая глаз, пробормотал Лафре. — Сам виноват, — улыбнулся Мачео, нащупывая рукой сосок любовника. — Ты так долго держишься. — Я и не держусь, — смутился Лафре. — Наоборот, стараюсь поскорее. — Не старайся. Не гони себя. Пусть все будет, как есть, как нравится тебе. — А тебе? — А мне совершенно прекрасно, — шепнул Мачео и потянулся, зевая. — Интересно… — Что? — Мой опыт никогда не подводит. Часто те, кто привык отдаваться и подчиняться в постели, в другой роли показывают себя с еще лучшей стороны. Как вот ты. — Думаю, во многом это твоя заслуга. — У монеты две стороны, не буду спорить, — улыбнулся Мачео. — Ксефан, а расскажи мне про него. — Про него? — Про того, кому ты отдавался. Та самая единственная бутылка вина, из которой ты отпивал. Ты любил его? — Очень любил, — вздохнул Лафре, моментально нарисовав в своей голове образ патриция. — Почему вы расстались? Это он? Или ты? Кто был инициатором? — Инициатором… — шепнул Лафре. — Сложно сказать. Для того, чтобы расстаться, надо сначала соединиться. — А-а-а, — протянул Мачео. — Безответные чувства? Что ж, знакомо, не скрою. Он не говорит тебе «нет», но и «да» не слетает с его уст. Он держит тебя обжигающе близко к себе, но умудряется каким-то странным образом не подпустить тебя на чрезмерно близкую, опасную для него дистанцию. И ты соглашаешься, смиряешься первое время. Ты терпишь, боясь утратить хотя бы эту призрачную связь, которая, возможно, существует только лишь в твоей голове. И когда тебе это надоедает, ты начинаешь задавать слишком много неприятных вопросов, разжигая надежды, которые ласкают твои помыслы, но ранят его. А он не отвечает. Но не отвечает умело — так, чтобы не осадить тебя слишком резко и больно. Ты обескуражен и подавлен, потерян в бездне — где-то между причалом надежды и мрачным берегом горького отчаяния. Наконец ты осмеливаешься сделать усилие и решаешься закрыть дверь, но он вовремя ставит ногу к дверному косяку, не позволяя ей захлопнуться полностью. И эта щель, которую он грамотно удерживает, дает тебе новые, пусть и напрасные, надежды. Ты всеми силами стараешься протиснуться в ту щель, хорошо понимая, что она слишком мала для тебя. Но продолжаешь лезть, щемиться и кряхтеть, видя, что он не приоткрывает эту дверь тебе навстречу. Настежь распахнутая, она испугала бы его, позволила бы тебе шагнуть туда, куда путь заказан — в его душу. Огрубевшую, притупленную, сложную или даже невозможную для познания и обуздания, но вместе с тем такую чистую, нетронутую и ранимую. Мачео умолк. В этом молчании Лафре, вспомнив Шая, сознавал справедливость всего сказанного, пусть и не мог даже помыслить, что Мачео описал того самого человека. Мачео резко поднял голову с подушки, и в негустой темноте Лафре увидел бусинки слез в его глазах. Мачео улыбнулся. — Не люблю говорить об этом. И думать тоже. Так, значит, ты попросту устал и покинул его? — Нас разлучили, — ответил Лафре. — Неужели на твое место пришел кто-то другой? Есть ли такой, способный тягаться с твоим притягательным, манящим совершенством? Не думаю. — Я просто не увидел его в очередной раз. Не вспомнил. Я тоже не люблю ни думать, ни говорить об этом. Пустое. Он, должно быть, далеко сейчас. И я не уверен, что в его мыслях осталось место для меня. — Понимаю. Тот, кого горячо желало мое сердце, тоже в далеком неведении. Не знаю, коснутся ли мои глаза его хоть раз еще. Наверное, моя дверь окончательно захлопнулась, и в этот раз он уже не подставил ногу. Зато открылась новая. — Какая? — спросил Лафре. — Ты такой смешной, Ксефан, — улыбнулся Мачео. — Смешной, чудесный и глупый. Как юный верблюжонок — не в состоянии осознать, что среди остального стада он выгодно выделяется. Засыпай. Я поднимусь завтра с тобой. И пойдем вместе. — На встречу с предводителем отряда лучников? — Конечно. Ты против? — Не знаю, — стушевался Лафре. — Думаешь, нормально будет смотреться, если завтра я заявлюсь к нему с сопровождением? — Абсолютно нормально. Он знает, что я служу в совете. Моя тетка многому меня научила. Если есть возможность усилить шансы, ей непременно стоит воспользоваться. Везде, и особенно в Гальтинге, все решают правильные слова и правильные знакомства. Слова — это вообще великая вещь. Они крепче меча, жарче огня и прицельнее стрел. Там, где клинок может ранить, слово может убить. — Слово… — повторил Лафре. — Это точно. Мне как-то довелось побывать в Фатхамии. — В Фатхамии? — призадумался Мачео. — Фатхамия… Очень знакомое название. Фатхамия, Фатхамия… Где-то возле Медистого плато, кажется? — Между Медистым плато и Аладайскими озерами. Есть там один неприглядный домик, где живут жрицы смерти. — Точно. Я читал об этой деревне, когда был маленьким. Вот уж не подумал бы, что услышу это название, тем более от тебя. Фатхамия… Какое звучание, не находишь? Так стоило бы именовать планету, но никак не забытую небом деревушку. Как тебя занесло туда? — Да просто одна небольшая поездка, — отмахнулся Лафре. — И ты видел жриц смерти? — Столкнулся с этими старухами, да. Ты удивишься, но я помог одной из них. Говорю сейчас с тобой об этом и понимаю, что моя память почти стерла следы той странной встречи. С тех самых пор ни разу не вспоминал ни о Фатхамии, ни о жрицах смерти. — С чего же тогда вспомнил? — Та жрица… Одна из них… Ну, они сестры, в общем. Но не это важно. Она сказала мне, что настанет день, когда смерть почти коснется меня. И мне нужно будет сказать: «Сеола». И тогда смерть отступит. — Что значит «Сеола»? — Ее имя. Ты заговорил про силу слов. Я и вспомнил об этом. — Ксефан, Ксефан, — улыбнулся Мачео. — Да ты таишь в себе неведомые силы, я погляжу. — Дадут черные небеса, и к этим силам не придется прибегать. — Дадут, надеюсь. А теперь ложись. Силы тебе пригодятся завтра. Тебе стрелять из лука. Промажешь — никакие слова не помогут стать лучником Эрзальской долины. Даже слово «Сеола». На знакомой ему тренировочной поляне Лафре был в третий раз. Первый был несколько лет назад, когда Гальер отправил сына в столицу Эрзальской долины оттачивать мастерство стрельбы. Второй — когда Лафре, бежав из Кай-Ура, достиг Гальтинга и вновь встретился с патрицием Шаем. Мачео же был тут впервые. Он оглядывал просторную территорию, сплошь покрытую тенью от парящего на высоте города. Поляна была ровная, без изъянов. Обучение лучников еще не началось. И в ожидании визита Лафре предводитель отряда лучников выставил по диагонали пять мишеней вдалеке от линии стрельбы — каждая мишень дальше предыдущей. Попросив Лафре остановиться, Мачео подошел к предводителю и перебросился с ним несколькими фразами. Аракелло — так звали предводителя — кивнул Мачео, обернулся на Лафре и махнул ему рукой, приглашая выбрать лук. — Мне можно взять любой лук? — спросил юноша, приблизившись к предводителю. — Любой, — ответил Аракелло. — Так заведено у нас. Каждый сам выбирает себе оружие. Если провалишь испытание, у тебя не будет возможности оправдываться и говорить, что тебе подсунули негодный лук. — Я не провалю. — Вот и проверим. Мачео говорил, что ты не новичок в стрельбе и уже обучался у нас в Гальтинге, так? — Да, несколько лет назад. — Как имя твое? — Я Ксефан. — Кто был твоим учителем, Ксефан? — Я не помню, — соврал Лафре и тут же перевел тему разговора: — Каждый раз, когда представлялась возможность, я брал в руки лук и тренировался самостоятельно. Уже после завершения учебы в Гальтинге. — Ну что же, давай посмотрим, к чему привели твои тренировки. Вон стоят пять мишеней. У тебя шесть стрел. То есть право лишь на одну ошибку. Если все пять мишеней будут поражены в центральную метку, будем считать, что у тебя есть шанс проявить себя на службе в отряде. Лафре подошел к линии, начерченной прямо на траве белой краской, и провел пальцами по тетиве, пробуя ее на силу натяжения. Он взял в руки стрелу. Последний раз он держал лук в Кай-Уре. Конечно же, Лафре слукавил — он давно не тренировался, хотя во время учебы действительно показал себя как талантливый лучник. Прицелившись, Лафре набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание. Ничто не должно было помешать ему. Он постарался расслабить тело, но не утратить концентрации на мишени. Лафре прислушивался к медленным ударам своего сердца. Лучше не стрелять в тот миг, когда сердце делает очередной толчок. Это может плохо сказаться на меткости. Наконец, выбрав правильный момент, юноша отпустил стрелу. Та с характерным свистом прорезала воздушную толщу и уверенно вонзилась прямо в центр первой, самой близкой мишени. Мачео, который волновался сильнее своего любовника, выдохнул с облегчением и восхищенно посмотрел на Лафре. Тот был спокоен и не бросил на Мачео ответного взгляда, чем лишь раззадорил Мачео, показавшись ему еще более привлекательным и желанным, чем обычно. Лафре тем временем взял в руки вторую стрелу, которая с завораживающей легкостью повторила путь своей предшественницы и застряла в центре следующей мишени. С каждым разом Лафре целился дольше, и это благоприятно сказывалось на меткости — третья и четвертая стрелы упокоились в своих мишенях ровно по центру. Нервничая перед последним выстрелом, Мачео ковырял кожу на большом пальце своей руки, не понимая, как Лафре может оставаться столь невозмутимым. Лафре вставил в тетиву пятую стрелу. Выстрел — и Мачео закрыл глаза, чтобы не видеть исхода. «Недурно». Услышав эту похвальную реплику немногословного Аракелло, Мачео приоткрыл один глаз и уставился на последнюю мишень. Там, в самом ее центре, нашла свое назначение пятая стрела. Мачео глянул на Лафре, который попросил юношу подойти к нему. «Закрой мне глаза ладонями, когда я скажу тебе», — беря в руку шестую, запасную стрелу, Лафре изучал последнюю мишень, будто стараясь запомнить ее месторасположение. Он поднял лук и навел стрелу. «Давай», — скомандовал Лафре, и Мачео, волнуясь, встал у юноши за спиной и осторожно прикрыл его глаза вспотевшими от страха ладонями. Лафре разжал пальцы, и наконечник вонзился в торчащую в пятой мишени стрелу и разрезал ее пополам. Мачео, радостно улюлюкая, обнял любовника и поцеловал его в щеку. Лафре аккуратно прислонил лук к изгороди тренировочной поляны и обратился к Аракелло: — Хороший лук. — Хороший глаз, — спокойно ответил предводитель. — Ну, что я могу сказать, ты молодец. Стреляешь почти так же, как ангалиец. — Почти? — возмутился Мачео. — Да он заткнет за пояс любого из вашего отряда. — Это мне решать, — сказал Аракелло. — А теперь ступайте. Я должен подумать, брать ли мальчишку к себе в отряд. — Чего тут думать? — не унимался Мачео. — Ксефан блестяще, безошибочно прошел испытание. — Повторюсь, это мне решать. — Аракелло, казалось, начал терять терпение. — И свое решение я озвучу тебе завтра. Сегодня праздник. К тому же у меня много других дел. А у тебя, судя по всему, будет много дел этой ночью. Отблагодари своего парня как следует. Он это заслужил. — Я отблагодарил бы его независимо от исхода стрельбы, — фыркнул Мачео и, повернувшись к Лафре, мягко сказал: — Ты был просто обворожителен. Лицо Лафре залилось розовой краской. Мачео нежно взял его руку, и они пошли с тренировочной поляны к пристанищу каравелл, чтобы подняться обратно в город. — О каком празднике говорил Аракелло? — спросил Лафре, когда они с Мачео на старенькой небольшой каравелле описывали спирали вокруг нижней части Гальтинга, поднимаясь к причалу. — Сегодня день рождения Альвары Лаплари. Двадцать девять лет. Всего-то. А она уже владыка Эрзальской долины. — Патриций Шай немногим младше сестры, кажется, — сказал Лафре. — Так что ей нечем гордиться. — В сравнении с братом ей нечем гордиться независимо от возраста, — хмыкнул Мачео. — Потому что она завладела троном Гальтинга силой? — И поэтому тоже. Но главное — у нее меж ног пустота, а у Шая… — И он тут же осекся. — У Шая, как и у любого мужа Амплерикса, есть чем полюбоваться. Должно быть. Я так думаю… Я слышал. — Дурак, — засмеялся Лафре. Альвара не стала скупиться на праздничное застолье. К столу в центровой галерее Гальтинга были приглашены лишь избранные, но Альвара распорядилась поставить по пинте в городских тавернах за счет городской казны каждому желающему, и к вечеру в Гальтинге не осталось никого, кто сглупил бы и не воспользовался этой подачкой. Городские улицы и питейные заведения были, как никогда, переполнены людьми — и местными жителями, и путешественниками, которых в этот вечер в столице долины было намного больше, чем обычно. Они пили эль, набивали животы различной закуской из семян, но не вкусили того, что было предложено высоким гостям, приглашенным Альварой на празднование дня ее рождения. На столах центровой галереи разнообразные сорта сыров соседствовали с ягодными студнями, вкуснейшие яблочные пироги от лучших кулинаров Гальтинга теснили супницы с ароматной похлебкой. Не поскупилась Альвара и на морскую живность, закупив ее с доньев Эр-Нерая за неприличную даже для Гальтинга сумму. Если рыба в прочих водоемах Амплерикса в пищу была непригодна, то здесь, на пиршестве, видавшая много диковинной еды знать с некоторым недоверием таращилась на зажаренных осьминогов, запеченную камбалу и томленных в грибном соусе кальмаров — пищу, которую могли вкушать одни лишь Мастера воды. Морскую живность привезли Альваре несколько гостей из Марьяни, которых леди Ода направила на день рождения владычицы Эрзальской долины в качестве знака вежливости, пусть многие и поговаривали, что Ода со скепсисом относится к тому, что Гальтингом ныне правит женщина. Честью побывать на торжестве не был обделен и новый сподвижник Альвары, мэр Серебряной Слезы Аргани. На счастье Лафре, они с Аргани умудрились разминуться на главной городской площади, иначе и черным небесам не было ведомо, чем могло бы закончиться для юноши роковое столкновение с тем, из-за кого Лафре был разлучен с патрицием Шаем. — А девчонка, знать, не ведет счету монетам в казне Гальтинга, — говорил один гость другому, стараясь докричаться до собеседника в объявшем центровую галерею хмельном гуле. — Знать, как раз ведет, коли может позволить городу потчевать гостей вином из Ангура и морскими животными, — не соглашался собеседник, проводя бокалом с рубиновым напитком перед носом и наслаждаясь ароматом, чтобы мгновение спустя насладиться и насыщенным вкусом. — Двадцать девять лет. Вдвое младше меня. А уже вон она где… — Где был бы я, родись и я от семени Лаплари. — Остается гадать, какое пиршество она устроит, когда жизнь ее отмерит круглую дату. — На следующий год узнаем. Если на троне Гальтинга все еще будут сидеть ее круглые груди, а не круглая попка ее младшего брата. — И если земли наши останутся у девчонки на хорошем счету. Гостям предлагали свежайшего эля в неограниченных количествах. К слову, большинство толстосумов Амплерикса, прибывших тем днем на празднование, предпочли пенному напитку редкое вино из Ангура — городка, который находился в Западном Амплериксе, в месте между Медистым плато и Эрзальской долиной, где сливались два притока Арамея, питая почву особенным образом. Только там редкий сорт сочного винограда рос в таком изобилии, что Ангур знал основную часть своей прибыли благодаря торговле дорогим вином. В остальных землях Амплерикса вино делали из клюквы или брусники, но даже в таком виде напиток, не смевший тягаться с терпким, сладким продуктом из Ангура, позволить себе мог не каждый житель планеты, способный платить налог одними лишь монетами. Джеама стояла на входе в центровую галерею, держа в руках одобренный Альварой список тех, кому в этот день была дарована величайшая честь лично произнести владычице Гальтинга пожелания доброго здоровья и долгой власти над лучшей землей Амплерикса. Волосы Джеамы немного отросли — Альваре не нравилась мальчишеская стрижка стражницы, и теперь девушка с непривычки то и дело проводила руками по локонам, свисающим на глаза, отводя их в сторону. Завидев в толпе Тайреса, Джеама подмигнула ему. — Твое имя тоже есть в списке? — спросила девушка, быстро перебирая пальцами свиток с перечнем имен приглашенных. — Едва ли, — усмехнулся Тайрес. — Куда я буду приглашен, так это в опочивальню к Альваре после того, как все закончится. Но не думаю, что она захочет потратить на меня хоть каплю вина. За ту цену, которую Альвара заплатила за бочки из Ангура, можно, наверное, купить целое Хранилище со всем его соком. — Не болтай ерунды, — рассмеялась Джеама и, свернув свиток в рулон, сказала: — Но твоего имени тут, и правда, нет. — Как-нибудь обойдусь без жареных осьминогов, — сказал Тайрес, который во времена своего служения Оде нередко вкушал это незатейливое для Марьяни блюдо. — Когда тебе еще доведется отведать их? — прозвучало за спиной у Джеамы. Девушка обернулась и увидела Альвару. Джеама вытянулась в струну и отошла в сторону. — Присоединишься? — спросила Альвара юношу. — Если вам угодно, — ответил Тайрес. — Пропусти его, — скомандовала Альвара стражнице. Тайрес прошел в галерею, моментально затерявшись в толпе знати. Тут были купцы с Медистого плато, торговцы из Серебряной Слезы, гости из столицы, вояки из Каскапара, мэр Байхиби, один из членов городского синедриона Аджхарапа, чей состав Альвара обновила незамедлительно, как только миссия Эрбуса Одноокого потерпела поражение в Серебряной Слезе, и многие другие. К счастью Тайреса, который знал в лицо едва ли не каждого обитателя Марьяни, прибывшие в Гальтинг Мастера воды не обращали на него внимания, а сам Тайрес старался не смотреть на них, чтобы ненароком не выдать себя. Альвара не выпускала из рук бокал с вином, а ее слуга пристально следил за тем, чтобы кубок владычицы был постоянно наполнен дорогим напитком из Ангура. Героиня сегодняшнего вечера проходила от стола к столу, незатейливо и снисходительно бросала несколько слов одним гостям и шествовала к другим. Большое количество выпитого крепленого вина давало о себе знать, и с каждым часом походка Альвары становилась более шаткой, а ее речи — менее связными. С наступлением темноты на развлекающих пиршество певцов и танцоров гости уже не смотрели, стараясь перекричать друг друга в объявшем центровую галерею пьяном галдеже. — Как тебе вино? — спросила Альвара Тайреса, с трудом шевеля языком. — Про вино из Ангура таких вопросов не задают, — ответил Тайрес, за весь вечер позволивший себе не более двух бокалов напитка, ибо знал, что ему предстоит потрудиться в спальне Альвары, когда торжество подойдет к завершению. — Вкусно тебе? — В глазах Альвары стоял туман. — Весьма. — Я так пьяна… Смотрю на тебя, а в моих глазах два Тайреса. Клятое пойло, гори оно огнем. Пойдем уже. — К тебе? — О да. Я страстно желаю тебя. После капель вина твои капли в моем рту будут в сто крат вкуснее. Подлец, до чего же все-таки ты хорош. Она схватила Тайреса за плечо и повисла на нем, не в состоянии волочить ноги. Тайрес прижал ее к себе, и они медленно, преодолевая ступень за ступенью, принялись подниматься в опочивальню Альвары. Когда дверь в ее спальню захлопнулась, Альвара набросилась на Тайреса, как Хищник на свою добычу. Озверев от раздразненного вином желания, она кусала кожу на его груди, сжимала меж налитых кровью грудей его горячее мужское начало и сладко стонала, изнемогая от жажды единения. Когда она насытилась Тайресом и, сладострастно смотря ему в глаза, утерла губы, юноша ожидал, что она, по своему обыкновению, положит голову на подушку, попросит обнять ее и погрузится в беспечный сон. Но Альваре, разгоряченной большим количеством вина и сладкими мгновениями в постели с Тайресом, хотелось говорить. — Ты познакомился с кем-нибудь из этих дурней, которые ради бесплатной выпивки и дорогой еды с доньев Эр-Нерая притащили свои задницы сюда, за сотни и тысячи миль от их домов? — Думаю, они притащили сюда свои задницы, чтобы увеличить количество монет в своих кошельках за счет будущей торговли с Гальтингом. Но нет, я ни с кем не завел знакомств. Думаешь, стоило? — Как знать… Не ты сидишь на троне Гальтинга, не с тобой им торговать. А со мной. Этот трон… Я им заворожена столь же сильно, сколько ненавижу его. Он — моя награда и мое жестокое проклятье. — Ты жалеешь о том, что сделала с братом? — Я жалею о днях, которых не вернуть. О том времени, когда матушка и отец были живы, а мы с Шаем носились по Гальтингу, играя в прятки. Шай рано начал читать. Знаешь, какое самое драгоценное воспоминание из детства хранит моя душа? — Расскажи. — Тайрес поджал губы и провел рукой по волосам окутанной хмельной пеленой девушки. — Я помню, как брат забирался ко мне в постель перед сном с «Грозными временами» в руках и читал. Он не любил, когда я ему читала. Я тараторила, проглатывала слова, желала как можно скорее познать, что таят в себе страницы дальше. Шай же… О, Шай читал упоительно. Под его голос мои фантазии рисовали в голове такие красочные, реалистичные сюжеты, что у сна не было шансов. Расчетливые брачные союзы, обреченные на провал с того момента, как жрец принимал клятвы верности. Яд, который сын незаметно сыплет в питье своему отцу, жадный до власти и наследства. Диковинные, опасные, потусторонние демоны, которых красавец-принц сражает стрелами, чтобы освободить из клетки свою возлюбленную, отданную родителями богатому толстосуму в землях под Резными Холмами. Великие победы и роковые поражения. Хрупкие жизни, беззащитные пред взмахом меча… — Ты любила Шая? — спросил Тайрес, завидев, что слезы блеснули в глазах Альвары. — Конечно, я любила его. Мы вышли из одного лона. Плоды одной крови. Существа, ближе которых друг другу нет на всей планете. Конечно, любила. Может, до сих пор люблю. Но время и годы меняют нас. Поменяли и меня. Они сделали из меня лгунью. Без лжи и силы власть быстро засыхает, как цветок без воды. — Ты не лгунья. — Тайрес бросил эту фразу просто так, ибо сам не верил в нее. — Лгунья. — Альвара рассмеялась сквозь тихий плач. — Весь сегодняшний вечер я лгала этим отморозкам, поднимающим кубок за мой новый год, а они лгали мне в ответ. И мы все это знали, но продолжали обмениваться сладким, ничего не значащим враньем. Я солгала Эйджеллу, сказав ему, что ношу его дитя, хотя в лоне моем сейчас нет ничего, если не считать неги от единения с тобой. Я солгала мэру Аргани, заставив его поверить, что Серебряной Слезе возвращено право создавать и продавать собственные эспиры. Тупица Аргани всерьез думает, что клочок бумаги, который я подписала, дарует ему спокойный сон, но я намерена затолкать ту бумажку ему в глотку! Я солгала даже самой Королеве. — Королеве Калирии? — Да. — Пьяная Альвара икнула, и до Тайреса донесся запах вина из ее рта. — Эта помирающая девчонка и ее дряхлый секретарий думают, что сейчас пашни в Земле Отступников засеиваются ростками диетр. Но Эйджелл готовит оружие, чтобы сжечь дотла этот никчемный город в ветках игура и сделать меня первой ступенью. Я всем лгу. Получается, честна я только с тобой. — Погоди… — Сердце Тайреса замерло от услышанного. — Ты хочешь свергнуть Калирию Бальерос? — Я не просто хочу. Я свергну ее. — Но тогда на Амплерикс с орбиты снизойдут полчища мерсеби! Планета падет, обратится в лед и умрет. Так написано в атласах Королевской библиотеки. — Ты тоже веришь в эту написанную чернилами сказку, я вижу. С планетой ничего не случится. Кто умрет — так это мы. Ты, я, мой брат — все, кто дышит моим воздухом. Жизнь конечна. И когда ты находишь в себе смелость смириться с этой мыслью, начинаешь понимать, что каждому дан выбор: безмятежно потратить отведенное ему время и в один момент обнаружить себя в Хранилище, или же прожить жизнь так, чтобы к дню последнего вздоха прокрутить в памяти каждое воспоминание и навеки закрыть глаза в статусе первой ступени. В свои двадцать девять я, поступившись многим, достигла первого места в Эрзальской долине, став венцом своей ступени. Но моя ступень четвертая. Так почему бы не примерить первую? Есть ли хоть одна причина не сделать этого? — Если ты называешь себя лгуньей, — выдавил из себя ошарашенный сказанным Тайрес, — то мне остается лишь надеяться, что и сейчас ты лжешь. — Я же сказала, что с тобой могу позволить себе быть честной. Не сомневайся — на правах первой ступени я дарую тебе такие блага, какие простому деквиду наподобие тебя не могут привидеться даже в самых смелых фантазиях. — В чем я сомневаюсь, — сухо ответил Тайрес, — так это в том, что смогу вкусить эти блага, если королевская династия Бальеросов будет повержена. — Но Эксиль повержен не будет. Я сохраню его. На всякий случай. И ничто не помешает девчонке продолжать кормить цветок в Морозной роще. Последние слова Альвары, произнесенные через силу, потонули в протяжной зевоте. Она сказала их с закрытыми глазами, и вот уже до Тайреса донеслось тихое сопение владычицы Эрзальской долины. Когда на следующий день Альвара, превозмогая нестерпимую головную боль, продрала глаза, проспав свой завтрак, Тайреса в ее постели не было. Она встала с кровати, потянулась к стоящему на тумбочке хрустальному графину с водой и, пренебрегая стаканом, осушила сосуд до дна. «Анури!» — громко скомандовала она, и от этих слов голова заболела еще сильнее. Служанка вошла к ней в опочивальню. «Принеси мне еще воды. И капли. Голову ломит». Альвара трясущимися руками поднесла ко рту стакан с лечебной настойкой, поданный служанкой. Вино из Ангура было столь вкусно вечером, сколь и коварно поутру. Опустошив стакан с каплями, Альвара принялась собирать в своей памяти осколки вчерашнего вечера, который представал весьма смазанной, нечеткой картиной. Омерзительный Аргани, с чего-то вообразивший, что ему дозволено чмокнуть Альвару в щеку своими не менее омерзительными губами. Торговец из Медистого плато, радостно кланяющийся ей в пояс за то, что она… О, неужели вино позволило Альваре дать торговцу скидку на бумагу? С этим надо будет разобраться вечером. Или завтра. А еще Тайрес, этот красавец, ночью взявший Альвару по ее просьбе сзади так неистово и безжалостно, что она до сих пор ощущала внутри себя не сомкнувшуюся до конца пустоту от его резкого, пронзительного, долгого, но оттого столь сладкого и желанного вторжения. Вчера она что-то говорила ему про брата, цитировала по памяти строфы из «Грозных времен», как дура. Говорила про ложь, про несуществующее дитя Эйджелла и… И про Забытые Леса. Нет, вино никак не могло настолько сильно заглушить разум. Или могло? Она сосредоточилась и отчетливо стала слышать в голове свои вчерашние слова: «Я не просто хочу. Я свергну ее». Перепившая дура. «Анури!» — рявкнула Альвара не своим голосом. Как только перепуганная служанка вновь показалась в ее опочивальне, Альвара на мгновение задумалась. «Вы звали меня, моя госпожа?» — спросила Анури. Альвара молчала. Наконец она подняла голову на служанку, и в ее глазах Анури видела испуг и сомнение. Анури не смела произнести ни слова, понимая, что недозволительно перебивать размышления своей владычицы. «Позови ко мне Джеаму. Немедленно». Юная стражница, прокашлявшись, застыла в дверях опочивальни Альвары. Та, скрестив руки на груди, стояла возле окна и всматривалась в раздольные просторы своих владений. — Анури сказала, что вы желаете видеть меня, моя госпожа, — осторожно произнесла Джеама. — Да. У меня к тебе приказ. Его нужно выполнить быстро и незамедлительно, не задавая никаких вопросов. Ибо так поступают наши стражники. — Несомненно, — кивнула девушка. — Тайрес. — Простите, владыка? — Я не изволю больше видеть его в Гальтинге. Джеама стушевалась. Желание прояснить инструкцию боролось с пониманием, что Альвара не приемлет уточнения своих приказов. Но в этот раз Альвара сама решила прояснить сказанное: — Тайрес должен исчезнуть. Никто не должен его найти. — Простите… Вы желаете, чтобы я отослала его из Гальтинга и запретила страже пускать обратно? — Я желаю, чтобы ты привязала тяжелый камень к его ногам и сбросила в одно из озер под Гальтингом. Остальное — дело водопадов и рыб. — Моя госпожа… — И ни слова более. Ты моя стражница. Не исполнишь моего приказа — его исполнит кто-то другой. Но тогда рыбы будут поедать твое тело. Ни единого слова. Ступай. Джеаме хватило времени, чтобы выбежать из опочивальни Альвары и не позволить владычице Эрзальской долины видеть ее слезы. Она быстро сбежала на нижний ярус и оперлась спиной о полупрозрачную стену. Ранее она уже забирала жизни. Там, в Песочных рукавах, она не раз умерщвляла тех, кто покушался на нее, или тех, убить которых приказывала столица. Джеама выполняла те приказы без вопросов и сожаления, ведь то были преступники, представшие перед своим справедливым судом. Альвара же судьей не была. Конфиденциальность приказа утопить Тайреса красноречиво говорила Джеаме о том, что благо от смерти юноши познает одна только Альвара, но не интересы правосудия, на которое Джеама работала в Песочных рукавах. Может ли она ослушаться Альвару? Да. Но в таком случае участь Джеамы будет незавидной. Без сомнений, откажись Джеама выполнять просьбу Альвары, тот приказ исполнит другой лояльный стражник. А значит, жизнь Тайреса оборвется по воле Джеамы или против нее. Вопрос лишь в том, сохранит ли Джеама свою жизнь. И если да, то она сможет укрепить свои позиции в Гальтинге в эти непонятные времена, когда всю планету штормит и трясет, точно дерево под неотвратимой силой разбушевавшейся бури. Так жизнь или честь? Перед таким выбором ее еще не ставили. Она нашла Тайреса обедающим в таверне недалеко от восточного причала. Джеама смотрела на него издалека, подбирая слова, с которыми подойдет к нему. «Бедный мальчик, — пронеслось в голове Джеамы, — он не ведает, что та лепешка, которую он медленно пережевывает — последнее, что знает его рот». — Приятного аппетита. — Джеама не нашлась, что еще сказать ему. — Спасибо, — улыбнулся Тайрес, поднимая руку, чтобы расплатиться за незатейливую трапезу. — Тебя хочет видеть Альвара. Пойдем? — А для чего? — Она не сказала. Я лишь выполняю ее приказ. — Все мы здесь выполняем ее приказы. Вознаградив хозяина таверны за обед, молодой человек встал из-за стола и пошел за Джеамой. «Сегодня необычайно хороший день, не находишь?» — сказал ей Тайрес, когда они миновали очередной ярус Гальтинга. От этих слов на теле Джеамы проступил пот. «Жизнь или честь?» — в который раз она задавала себе этот вопрос. Честью нельзя насладиться, если жизнь оборвалась, если сердце более не гонит кровь по всему телу. Они добрались до Каменных Садов. Это была одна из самых высоких точек Гальтинга, куда могла ступить нога жителя города. Выше Каменных Садов была лишь подернутая инеем остроконечная стометровая скалистая пика Гальтинга, из которой на волю вырывался шумный водопад. Каменные Сады были усыпаны разноцветными булыжниками разных форм и размеров. Ярко-красные, блестящие черные, изумрудно-зеленые; овальные, квадратные и продолговатые — они сияли и переливались в свете небесных сфер, как драгоценная порода. Джеама подвела Тайреса к краю обрыва. Справа от них шумели воды самого большого и мощного водопада Гальтинга. Его пенное, бурное течение устремлялось вниз до самой земли, питая небольшое, но глубокое озеро, бурлящее от потоков. «Альвара назначила мне встречу здесь, в Каменных Садах, прямо у обрыва?» — удивленно спросил Тайрес, с высоты всматриваясь в озеро, маленькой точкой лежащее в просторах долины. Ответа Джеамы он не услышал. Девушка, стараясь действовать быстро, стукнула его по затылку одним из булыжников, недостатка в которых не знали Каменные Сады. Тайрес тут же обмяк и, не издав ни звука, рухнул всем телом возле края утеса. «Прости меня», — шепнула девушка. Она вытащила из-за пояса небольшой рюкзак, в котором припасла крепкие веревки, связала ими руки Тайреса за спиной, а затем и его ноги. Она подтащила его бесчувственное тело к самому краю и перед тем, как скинуть Тайреса, привязала к нему несколько булыжников. Она стояла и смотрела, как Тайрес стремительно летит вниз. Высота была такой, что Джеама даже не увидела, как юноша вошел во вспененные воды озера и скрылся в их пучине. Позже она зайдет в опочивальню Альвары и отчитается об исполненном приказе почти незаметным кивком головы, получив такой же, полный удовлетворения, безмолвный жест в ответ.