Амплерикс. Книга 3. Полет ласточки

Нивенги, привезенные в Землю Вдов солдатами Вильдумского отряда для разведения диетр, стали неплохой помощью в тайном изготовлении земляных шаров и строительстве катапульт. С их появлением работа пошла быстрее — нивенги не жалели рук и пренебрегали перчатками, которые, в общем-то, и не способны были защитить их покрытую черными узорами кожу от ядовитой воды в производстве смертоносного оружия. Предыдущая партия земляных шаров не успевала высохнуть, как на смену ей нивенги тащили на верх скалистого выступа очередной лоток со свежими влажными едкими шариками. Когда земляные шары за несколько дней полностью высыхали на скалистом выступе под светом небесных огненных сфер и становились легкими, их бережно складывали в короба из тонкой жести, осторожно несли вниз, к основанию каменной плиты, и выставляли короба в ряды. Однажды двое нивенгов находились на скалистом выступе. Они забрались туда, чтобы принести на сушку новую партию земляных шаров, а заодно спустить вниз уже высохшие и складировать их под каменной плитой. Один из тех двоих поскользнулся, утратил равновесие и беспомощно рухнул всем телом на подстилку с высушенными шарами. Чтобы воспламенить земляной шарик, достаточно было даже незначительного его удара о любую поверхность. Высокий мощный костер выстрелил световой струей в небо, когда бедный нивенг, размахивая руками в попытках не упасть, с грохотом приземлился на подстилку с шариками. Неукротимое пламя коснулось своими языками и второго нивенга, но тот вовремя отскочил от горящего орущего товарища и кубарем покатился вниз, к остальным. Только это кувыркание помогло прибить распаляющийся огонь на его рукавах. Погасить же огненный столб, объявший неудачно упавшего нивенга, не могли ни вода, ни ветер. Лишь когда к исходу второго дня пламя поубавилось, Эйджелл с Буртом и еще одним деквидом взобрались на скалистый выступ и увидели там фрагменты обугленных, рассыпающихся костей — все, что осталось от нивенга. — Вот ведь идиот, — сквозь зубы прошептал Эйджелл, разглядывая останки. — Да ладно тебе, — безразлично сказал Бурт. — Это ж нивенг. Не жалко. — А я и не жалею. — У нас еще сто двадцать одна штука осталась. На производстве особо не скажется. Разве что жаль пропавшую партию земляных шаров. — Дело не в партии. Тот ублюдок, Кальп, ясно дал понять, что я отвечаю за каждую голову этих гостей Земли Отступников. Если он наведается сюда еще раз, а я абсолютно уверен, что наведается, то непременно пересчитает всех. И мне придется перед ним оправдываться, как мальчишке. — Ну, скажешь, что нивенг отравился водой. Дел-то. — Попросит тело показать. — Скажешь, что сбросили в Огненное море, чтобы Бьяно сильно не скучал. Благо море-то под боком. — Вот ты ему и скажешь. А я посмотрю, поверит он тебе или нет. Ладно. Как пламя догорит — уберите его кости отсюда. — Их ногами можно будет растоптать прямо здесь. — Это уже не мое дело. Мне надо сохранить силы. — Зачем? — А это уже не твое дело. Последнюю неделю Эйджелл действительно старался не утруждать себя без особой необходимости. Он пил много воды, мало двигался и почти не принимал пищу, что, впрочем, никак не сказалось на его внешних формах — воистину, раса ангалийцев была обречена на безупречность своих тел. Он даже не ублажал себя по ночам, погружаясь в воспоминания об Альваре, хотя ранее выплескивал бушующее в нем желание по меньшей мере дважды до сна. На исходе второй недели добровольного поста, который он себе устроил, Эйджелл ощутил, что готов реализовать свою опасную задумку. Дождавшись, пока в Земле Отступников заснут и деквиды, и сбившаяся в кучу под каменной плитой стая нивенгов, Эйджелл осторожно поднялся на ноги и осмотрелся. Вокруг стояла ночная тишина, и даже ветер дремал, будто тоже копил силы. Эйджелл тихо, чтобы не издавать лишнего шума, пошел к краю местности. За спиной бурлило Огненное море, которому не было дела до времени суток и до помыслов ангалийца. Отойдя от деревни на приличное расстояние, Эйджелл задрал голову кверху и всмотрелся в сплошное черное небо, в котором тлели, доживая свой короткий век, искорки небесных огненных сфер, одаряющих Амплерикс тусклым, слабо различимым свечением. Он опустил руки вдоль тела, сделал глубокий вдох полной грудью и, не раздумывая, изверг из пальцев в землю самый мощный, самый сумасшедший поток воздуха, который только способен был произвести ангалиец. Нестерпимая боль пошла по всему его телу — от кончиков пальцев ног до самой макушки, заключив голову в безжалостные тиски, давящие на глаза. Он взмыл к небу так стремительно, как не взлетают даже новорожденные сферы из Огненного моря. Эйджелл не смотрел вниз — только наверх. Длинный пушистый, воздушный седой след оставляло его тело, несущееся к небесному куполу резвее стрелы, пущенной ангалийцем из самого мощного резного лука. На этой высоте небесные сферы, ночью казавшиеся с земли маленькими безобидными шариками, были крупными, круглыми и чарующими. Но и их не замечал взор Эйджелла. За миг до того, как ангалийцу почудилось, что силы его на исходе, открылось второе дыхание. Недаром он целыми неделями накапливал мощь в своем теле. Эйджелл стиснул зубы, голову стало раскалывать от нестерпимой ломоты. Он закричал, зарычал, но не столько от боли, сколько от желания призвать все силы, на которые было способно его тело. Эйджелл чувствовал, как мощь покидает его, но не сдавался и несся все выше и выше — на ту высоту, на которой до него за всю историю Амплерикса не побывал ни один его житель. Пожалуй, лишь только пыльца вдоволь напившегося королевской крови Эксиля знавала эту недосягаемую точку. В глазах зарябило, затем почернело, и Эйджеллу даже показалось, что его очи вылетели из орбит и разорвались от давления. Но он быстро понял, что это не так. Непредсказуемый полет вывел его на орбиту планеты. В ушах звенело от всеобъемлющей тишины, которая стояла тут, за пределами Амплерикса. Первое, что увидели здесь его глаза, — россыпь далеких звезд и световых дисков, находящихся отсюда, должно быть, за миллиарды миль, в бескрайнем черном полотне Вселенной. Что это? Такие же Амплериксы? Другие планеты, которых не видно с поверхности Амплерикса? Сердце его задрожало и остановило стук, когда Эйджелл увидел, что вокруг орбиты парят сотни тысяч демонов. То были огромные ящеры. Их жуткие продолговатые зубастые пасти безмолвно клацали в лишенной воздуха вечной невесомости. Сияние далеких планет отражалось на блестящей черной чешуе этих страшных созданий. Огромные усыпанные шипами лапы были обрамлены широкими жилистыми крыльями. Мерсеби махали ими, пытаясь проникнуть сквозь розоватую от пыльцы орбиту на Амплерикс. Ящеры походили на мотыльков, которых Эйджелл привык видеть вечерами в Гальтинге, когда их стаи глупо бились о стекло ночных фонарей. Но невидимая преграда, как надежный щит, не позволяла мерсеби пронзить своими чешуйчатыми телами орбиту планеты. Эйджелл встрепенулся, когда один из демонов коснулся его краем своего крыла — по случайности или намеренно. На Эйджелла смотрели большие круглые черные глаза ящера. Ангалиец испугался, но не ящера, а своей странной мысли, позволяющей ему осознать, что по какой-то непонятной причине он совсем не боится взгляда мерсеби. К удивлению Эйджелла, в том взгляде читалось что-то, похожее на разум. Что-то, что Эйджелл никогда не видел ни в глазах лошади, ни в глазах осла. Зубастая пасть мерсеби открылась и резко захлопнулась прямо возле головы Эйджелла. Не понимая, зачем он это делает, Эйджелл схватил ящера за крыло и вдруг почувствовал, что некая сила увлекает его обратно к земле. Он все еще держал мерсеби за жилистое полупрозрачное черное крыло, когда ощутил себя входящим в воздушную толщу Амплерикса. Он нырнул в нее незаметно и легко, поняв, что пальцы его разжались, а демоническое существо осталось там, в космической черноте. Взгляд Эйджелла все еще видел, как крылья ящера неистово лупят по невидимой преграде. Пока ангалиец безмолвно и беспомощно несся обратно к земле, как брошенный сверху камень, он думал о том, что защитный барьер Эксиля работает. Что мерсеби существуют, ибо только что он, возможно, единственный на планете, видел их собственными глазами. И что их полчища там, в том месте, где он только что смог побывать, это вовсе не миф, сочиненный династией Бальеросов ради безграничной власти над Амплериксом. А страшная реальность. Огненное море, которое казалось скорее небольшим озером с той высоты, на какой находился Эйджелл, стремительно увеличивалось в размерах по мере того, как ангалиец со свистом в ушах несся к земной тверди. Сейчас он разобьется, а ошметки его тела разлетятся по всей Земле Отступников и ее окраинам. Силы покинули его. Он был не в состоянии шевелить руками или даже дышать. Неужели небеса уготовили ему такую быструю смерть? Нет, этому не бывать. Точно не сегодня. Эйджелл напрягся и что есть сил постарался воззвать к своей стихии. Несколько слабых струй воздуха вылетели из его рук, смягчив падение. В глазах возникла темнота. Сознание покинуло его. «Да нет же, он дышит, — доносились до него обрывки голосов. — Тогда влей ему воду прямо в рот». Может быть, он умер, а те голоса принадлежат душам в Хранилище? Может быть, они говорят друг с другом, беспечно снуя в соке диетр? «Мы делаем так в Низине. Надо хорошо пережевать, чтобы была кашица, — все еще слышался голос. — Клади в рану. Нет, вот так, прямо в рану». Время от времени Эйджелл ловил глазами свет, но затем снова проваливался в пустоту. А иногда ощущал, как ломит его спину и руку. И снова его поглощало забытье. «Развяжи, я хочу посмотреть. Надо больше травы, не то гной проникнет в кровь, и руку придется отнять». Прошло несколько дней, прежде чем Эйджелл наконец смог открыть глаза. Рука сильно болела. Далеко в черном небе светили сочные небесные сферы, и на земле было ярко и очень тепло. Над его головой нависла физиономия Бурта, который с любопытством разглядывал Эйджелла. — Надо же, выкарабкался из капкана смерти, песий сын, — усмехнулся деквид. — Я жив? — слабым голосом спросил Эйджелл, с трудом размыкая вязкие, огрубевшие губы. — Как видишь, везунчик. — Я спал? — Это уж тебе виднее. — Долго я лежал тут? — Сегодня пятый день пошел. Мы нашли тебя поутру рядом с отравленным ручьем. Ты был без сознания, а из руки торчала кость. — Рука? Она на месте? — Эйджелл постарался пошевелить пальцами ноющей левой руки и обнаружил, что ощущает их. — Куда ж ей деться-то. Кость мы тебе вправили. Нивенг помог. Иначе, видит небо, пришлось бы отрезать руку. Ты левша? Или правша? — Правша, — неуверенно ответил ангалиец. — Значит, точно везунчик. Иначе пришлось бы ублажать себя другой рукой с непривычки. — Я не понимаю… — Ты сломал левую руку, дурень. А правая в сохранности. А раз правша, то спокойно продолжишь и дальше думать о своих ангалийках по ночам. — Я… — Да ладно тебе. Как будто я не видел, что ты делаешь перед тем, как отойти ко сну. Так яростно, что иногда страшно становится, что задымишься! И кабы твоим семенем можно было удобрять почву, здешняя земля давно уж колосилась бы диетрами, мандаринами, яблонями и тюльпанами. — Рад, что мои ночные игры забавляют твой взор. — Что случилось с тобой? На тебя напали? Ты был весь в пыли, кожа изодрана, кость эта из руки… — Я не помню, — соврал Эйджелл. — А что с тем нивенгом, кто меня вылечил? — Ничего. Горбатится на строительстве катапульт. Что тебе до него? — Ты сказал, что он вправил кость в моей руке. — Из этого скота вышел бы первоклассный травник, кабы ему удалось выбраться из Низины и мазать себя соком где-нибудь в Саами. В Низине-то до нивенгов нет дела. Мрут, должно быть, пачками. Вот и лечат себя, как могут. Тот нивенг целыми днями пережевывал какую-то траву и совал ее тебе в рану. Говорил, что трава всасывает в себя всю желчь из нарыва. Если б не он… Ну, учиться бы тебе тогда трогать себя по ночам другой рукой, помяни мое слово. — Я всегда знал, что нивенгов недооценивают. Как-никак, они почти как мы. — Почти. Эйджелл попытался подняться, но у него это не вышло ни в этот, ни на следующий день. Нивенги приносили ему воду и еду. И помогали приподняться с кровати, чтобы облегчить нужду. Спустя еще пару дней ангалиец смог встать. С непривычки голова шла кругом, а в ушах не проходил надоевший своей монотонностью звон. — Проснулась наша красавица, — донесся до Эйджелла голос Бурта, когда ангалиец вышел на открытый воздух. — В моей ране достаточно желчи, — сухо ответил ангалиец. — Не хватало еще, чтобы она капала с твоего языка. — Какой обидчивый господин. — В Гальтинге за такие слова в адрес четвертой ступени можно легко словить плеть-другую. — Вот будем в Гальтинге, подставлю тебе спину. А здесь… Дай хоть насладиться свободой. Жизнь-то поганая. Вот и тешу себя, как могу. — Что с катапультами? — Утром было семьдесят шесть. Почти готов заказ, начальник. Дня три еще, и добьем восьмой десяток, как и планировали. — А земляные шары? — Точно не считал. Но если прикинуть, то где-то с тридцать сотен, наверное. — Неплохо, — кивнул Эйджелл и больше ни слова не сказал Бурту. Он вернулся к своей кровати. Стиснув челюсти от боли в спине, Эйджелл наклонился и вытащил из-под кровати маленькую шкатулку из тонкой жести, которую ему дала Альвара еще в столице. Он открыл крышку. Спустя мгновение из шкатулки показался красный огонь. Он застыл над коробочкой, готовый внимать тому, кто собирается зачитать свое послание. «Альвара, здравствуй, — начал Эйджелл, глядя прямо в сердцевину красного огня. — Верю, что огонь этот найдет тебя в Гальтинге в здравии. Тебя и нашего будущего ребенка. Я выполнил твой приказ. Катапульты построены. Кальп из Вильдумского отряда привез нам еще нивенгов. И ростки диетр, которыми мы распорядились сообразно с твоими указаниями. Земляных шаров достаточно. Они готовы к использованию, но, Альвара… Если в тебе осталась тень разума, если ты хочешь растить наше дитя в безопасности, пошли мне ответом приказ скинуть в Огненное море и шары, и катапульты. Ибо они не вознесут тебя на первую ступень. Я был там, наверху, на орбите. Там нет звука и нет воздуха. Но там есть мерсеби. Тысячи. Сотни тысяч. Я видел их этими глазами, которыми смотрю сейчас в красный огонь. Ощущал лед их крыльев кожей своих пальцев. Если огонь твоей атаки на столицу сожжет не только город, но и Эксиль, полчища этих чудовищ обрушатся на Амплерикс черным ливнем. Прошу, поверь мне. Опомнись, Альвара. Откажись от своих бессмысленных планов, ибо они способны принести лишь смерть всем, кто дышит нашим воздухом. Но если не откажешься… Лучше умертви меня, я не буду перечить. Мне останется принять смерть в любом случае — от твоей руки или от пасти мерсеби. Все одно. И я оставляю за собой право отказаться выполнять любые твои дальнейшие приказы, кроме распоряжения уничтожить земляные шары и катапульты, что я сделаю с радостью. Этот красный огонь я мог бы послать секретарию Далонгу. Но отправляю его тебе, смиренно надеясь на то, что разум великой правительницы Эрзальской долины возобладает над ее больными, губительными амбициями. Я люблю тебя, Альвара». Эйджелл замолк. Красный огонь все еще тихо парил над открытой шкатулкой, точно проверяя, закончено ли послание. Ангалиец молчал. Огонь дрогнул, поднялся выше, сделал круг и плавно, но быстро полетел на северо-восток. *** Эльзахир не обманул патриция. Шай стоял за штурвалом каравеллы, но не касался его руками, ибо рулевое колесо вертелось само по себе, выводя корабль из туманной местности, сориентироваться в которой не было дано никому, кроме пиратов. И, очевидно, кроме Мага. Заговорил ли Эльзахир каравеллу или каким-то неведомым образом управлял ею издалека — этого Шай не знал. Он лишь видел, как густые волокна серого тумана проносятся мимо его судна и как корабль мчится к выходу из пиратских владений. Туманность внезапно рассеялась, и патриций увидел вдалеке знакомые песочные очертания, а еще дюны, все так же похожие на маковки рыбного паштета, искусно выдавленного на свежеиспеченный тост. Штурвал замер, будто показывая Шаю, что не собирается более делать всю работу за капитана. Патриций схватился за рулевое колесо. Вспоминая совет Эльзахира, он резко крутанул штурвал влево, чтобы не лететь над территорией Песочных рукавов. К исходу следующего дня каравелла добралась до Амарантовых топей. Патриций сразу понял, что это то самое место, где он сможет перебраться с Западного Амплерикса на Восточный через потаенное ущелье в монолите Чистых гор. Внизу, под кораблем, он видел заросшие травой луга. На просторном травяном покрывале были разбросаны мелкие сочные красные пятна, как будто художник сбрызнул кистью алую краску на зеленый холст. Должно быть, его глаза наблюдают свысока тысячи диетр — самых маленьких и безобидных, что водились на Амплериксе. А впереди непокорной стеной возвышались Чистые горы, такие высокие в этих местах, что их макушек не было видно. Небесные сферы еще не догорели, и их сумеречного свечения было достаточно, чтобы Шай рассмотрел в скалистых породах небольшое ущелье. Опытным капитаном патриций себя наречь не мог. Когда нос его корабля устремился в узкую расщелину, Шай не поверил, что судно сможет пройти в этом месте. Он сбросил скорость, прикрыл глаза и доверился ветру, воззвав к его помощи. От скрежета бортов каравеллы о неровные края ущелья у патриция захватило дыхание. Каравелла остановилась, и Шаю показалось, что она застряла в расщелине. Но ветер покорно коснулся парусов, и корабль продвинулся дальше, невредимый, если не считать царапин, оставленных на стенках судна скалистыми выступами. Миновав самую узкую часть ущелья, каравелла словно почувствовала свободу, и вот уже корабль плавно покидает смертоносный капкан Чистых гор. Шай немедленно принял курс наверх, пусть и не слышал, не видел никаких признаков того, что сейчас его судно может быть пожрано легендарными диетрами Аиль-Саттая. Внизу ровно тек Арамей. Патриций легонько повернул штурвал и направил корабль по течению. Он боялся того, что ждет его впереди. Боялся того, что через несколько дней доберется до Земли Вдов. Больше всего ему хотелось оказаться сейчас в своей просторной опочивальне на верхних ярусах Гальтинга. А рядом был бы Лафре. Или Мачео? Или кто-то другой? Даже если никого. С того бесконечно далекого дня, когда Шай покинул Аджхарап, его тела не касался ни один юноша. Патриций попытался вспомнить, каково это — ощущать кожей упругое тело того, кто сегодня делит с ним постель. Но этого не смогли вспомнить ни он, ни его кожа, ни одна другая часть его тела. Ветер дул в паруса слабо, чему патриций был скорее рад. Он старался отодвинуть тот день, когда каравелла доберется до густых, мрачных лесов Земли Вдов. День тот, впрочем, настал быстрее, чем того ожидал Шай Лаплари. Первым, что смогли разглядеть вдалеке глаза патриция, были арки высокого Белого Моста. Ни начала, ни конца нельзя было рассмотреть в этом каменном сооружении, которое, если верить преданиям атласов Королевской библиотеки, стояло на Амплериксе задолго до того, как первый деквид или ангалиец расправил легкие, вдыхая воздух планеты. Внизу черным пятном расстилался лес. Шай понял, что достиг места своего назначения. Он опустил каравеллу на небольшой поляне и сошел на землю. Какая странная тишина. Куда ему идти? Где нужный вход в этот проклятый бурьян? Шай сделал глоток воды из кожаного мешка и, недолго думая, ступил в лес. Острые ветви густых деревьев оцарапали его, порвав рукава. Патриций выругался, но медленным шагом двинулся дальше. Какое-то странное звучание стало доноситься до него. Казалось, будто женщина стонет. Неужели вдовы? Женщины, обреченные на бесконечные муки родов. Чем дальше он пробирался вглубь, тем отчетливее слышал стоны, иногда перерастающие в пронзительные крики, от которых кожа покрывалась мурашками. Один из криков стал таким громким и жалобным, что Шаю показалось, будто звук стоит прямо в его голове, точно это он сейчас разрешится от бремени, явив Амплериксу очередное ничто. Цепкий капкан переплетающихся ветвей ослаб, и вскоре патриций вышел на поляну. Женщины. Много женщин. На них старые одежды, но все, как одна, молодые — самой старшей из них патриций дал бы на вид не более тридцати пяти годов. Одни, обхватив руками огромные животы, лежали прямо на траве и, обливаясь струями пота, истошно орали. Другие, не обращая на них внимания, несли воду в ведрах или просто слонялись по поляне. Одна из вдов, издалека завидев Шая, остановилась, поставила ведро на землю и прищурилась. «Апельгио? Это ты?» — спросила она, пытаясь разглядеть фигуру патриция. Шай ничего не ответил. Сердце билось в груди. Чего ожидать от этих теток? Вдова тем временем быстрым шагом приблизилась к патрицию. «Ты кто такой?» — спросила она. Отчего-то Шай понял, что женщина боится его ничуть не меньше, чем он ее. «Меня зовут Шай», — робко сказал патриций и выставил перед собой руки, пытаясь показать, что не собирается причинить вдове никакого вреда. Женщина, под перештопанным платьем которой можно было разглядеть небольшой живот, попятилась назад. «Главная! — глядя куда-то в сторону, крикнула вдова. — Главная, иди сюда скорее!» «Там ее зовут Главной», — напутствовал Шая Эльзахир, когда они сидели с Келием Бальеросом в белокаменном замке в Маударо. Услышав сейчас это имя, патриций сглотнул от страха. Вдалеке нарисовалась фигура женщины и приблизилась к Шаю. Она была высокой, весьма привлекательной — во всяком случае, в глазах патриция. Волосы распущенные, тело стройное. Быть может, эта женщина совсем недавно разрешилась от своего бремени, а новая ноша в ее животе еще не успела достаточно вырасти. Высокая вдова встала перед Шаем и впилась в него глазами. Взгляд внимательный и даже строгий — совсем не такой, каким его ожидал видеть патриций в глазах вдовы, влачащей проклятое существование в этой закрытой, далекой земле. — Тебя послал Апельгио? — в голосе Главной прозвучали нескрываемые нотки кричащей надежды. — Я не знаю никакого Апельгио, — выдавил из себя патриций. — Тогда кто ты? Чего надо у нас? — Имя мое Шай. И я прибыл сюда… к вам… — Ко мне? — пробормотала Главная и попятилась назад. — Да. Простите меня. На эти слова Главная не ответила. Она развернулась и резко бросилась в чащобу. На глазах у остальных вдов Шай ринулся за Главной, но следа ее не видел. Ветви деревьев хлестали по его лицу. Он пытался отвести их в стороны, но они впивались в его кожу, оставляя неглубокие, но горящие от боли царапины. Он посмотрел вдаль — лишь бурьян. Деревья слева, деревья справа, деревья прямо по курсу. Патриций обернулся назад, но понял, что не знает, откуда пришел. Он был в плотном коконе из сплетений кривых ветвей и стволов. Патриций остановился и глубоко вдохнул. Воздух для ангалийца — что лучшее зелье. Ничто так не успокаивает и не питает силами повелителя ветров, как воздух, наполняющий легкие до краев. Сознание тотчас стало ясным. Деревья могли перекрыть ему дорогу в любых направлениях, кроме одного. Патриций поднял голову кверху и бесшумно взлетел, вознесшись над непроходимыми лесами. Отсюда чуть правее от него виднелась небольшая опушка. Он дошел бы до нее и ногами, кабы не плотная стена деревьев. Главная стояла на опушке, всматриваясь в то место, где, по ее соображениям, мог находиться незнакомец в этот момент. Плавно разрезая воздушную толщу, Шай парил над опушкой, но вдова не догадалась посмотреть наверх, и Шай остался незамеченным. Сейчас ему придется действовать быстро. Он спикировал вниз. Шум его полета донесся до Главной. Но она не успела поднять глаз на источник шума, а патриций уже ловко подхватил ее и тут же вновь оторвался от земли вместе с ней. «Пусти меня, тварь!» — орала Главная. Она беспомощно болтала ногами в воздухе, пытаясь освободиться от того, кто несет ее сейчас по воздуху. Шай сделал усилие и постарался не слышать ее возгласов. Он смотрел на Белый Мост. Еще мгновение — и вот его ноги опустились на Мост. Шай расцепил руки, и Главная рухнула на мощенную камнем многовековую поверхность древнейшего на Амплериксе сооружения. «Что это… — испуганно бормотала она, ощупывая дрожащими пальцами каменную кладку. — Это… Белый Мост». Шай опустился на ноги рядом и посмотрел на несчастную. Главная была не только Главной, но и первой. Первой вдовой, оказавшейся на Белом Мосту за всю историю планеты. Кровь в собственных жилах показалась ей необычайно горячей, как когда-то, очень давно. И она ощутила себя по-настоящему живой. Чувство это опьянило ее поначалу, но быстро смешалось с осознанием того, что неотвратимым следствием любой жизни является смерть. Едва ли не каждая вдова мечтала о смерти. Сколько раз за проведенные в Земле Вдов годы Главная слышала от женщин мольбы о смерти, тщетно устремляющиеся к черному небу? Но сама Главная ни разу не просила о смерти. Не хотела она смерти и сейчас, в этот самый миг. Шай слегка взмахнул руками, и у него под ногами закружились слабые потоки воздуха. Главная сразу поняла, что этот таинственный тип был из ангалийцев. И что не успеет она опомниться, как он улетит, оставив ее в этом долгожданном для любой другой вдовы месте. «Постой!» — вскрикнула Главная и протянула к Шаю руку за миг до того, как его ноги собрались было оторваться от Белого Моста. Шай не желал разговоров. Договоренность, которой он достиг в Маударо с Магом и его братом, не предполагала дискуссий с вдовой. «Умоляю тебя, — продолжила Главная, — не улетай. Прошу… Поговори со мной. Давай поговорим». Шай сжал губы. Он не хотел смотреть на нее, ибо знал — стоит ему обратить свой взор на Главную, как между ними завяжется разговор. И тогда все может случиться совсем не так, как планировали Эльзахир и Келий. «Ты вознес меня на Белый Мост, ангалиец. Должно быть, ты сделал это не просто так. Я даже подозреваю, почему ты это сделал. Я смертна сейчас. Если ты оставишь меня тут, я умру. Сегодня или через неделю. Иссохнув насмерть от жажды или сбросившись с моста в пропасть от отчаяния, безысходности и страха грядущей мучительной смерти. Ты забираешь мою жизнь, ангалиец. Уверена, ты и сам не знаешь — почему. Ужели я не удостоена одного короткого разговора? Ответь мне, ангалиец». Патриций выдохнул и обернулся на нее. — Шай, верно? — Медленно вставая на ноги с поверхности моста, посмотрела на него Главная. — Так ты назвал себя? — Верно. — Кто послал тебя вознести меня на Белый Мост и отдать смерти? — Я не могу сказать. — Это Бальеросы? Они? — Я же сказал, что не могу говорить об этом. — Не по законам Амплерикса все это, Шай. Не знать того, кто вынес приговор. Не знать того, за что тебя обрекают на смерть. Видеть лишь лицо своего палача. Я тут, на мосту. Я смертна сейчас. Значит, близится мой час. Неужели я недостойна последней чести — познать, кто отдал приказ? — Мне не велено говорить. — Почему ты? — Я ангалиец. Я наделен даром полета. — Да, это я понимаю. Я не спрашиваю, почему ангалиец. Я спрашиваю, почему именно ты? Что они пообещали тебе? Монеты? Власть? Искупление грехов? — Тебе станет легче, если ты узнаешь? — спросил Шай. — Когда что-то знаешь… Знать всегда легче, чем пребывать в неведении. Скажи мне. Умоляю тебя. И тогда я расскажу тебе, кем являюсь. Быть может, узнав это, ты передумаешь. — Я не передумаю. *** Залину не успела отпустить предыдущая схватка, как новая волна боли сковала ее тело. Она лежала на кровати, обливаясь горячим потом. Рядом стоял Баклий. Обеспокоенный, он утирал испарину с ее лба смоченным в ледяной воде полотенцем и стискивал зубы всякий раз, когда жена издавала новый протяжный стон. Эти стоны он слышал в Земле Вдов, когда они с Апельгио наведались туда в поисках андамита. Старая повитуха резким движением бесцеремонно вонзила пальцы в лоно кричащей от боли Залины. «Ну все, детка, — улыбнулась старуха, — теперь приготовься. Ибо дитя твое уже готово». Баклий не смог больше смотреть и слушать. Он выбежал на столичную улицу и уставился на небесные сферы. В небе парили розовые паутинки облаков. Люди ходят по своим делам. А там, в доме, его любимая в муках дарит жизнь их ребенку. «Жена?» — спросила Баклия прохожая, остановиться которую прямо возле двери их дома заставил очередной крик Залины. Он лишь кивнул ей, закусывая от волнения губу. Крики Залины стало невозможно слышать. Даже вдовы так не кричали. Может быть, потому, что из их животов выходила пустота. Залина же рожала дитя из мяса, костей и крови. Последний, самый громкий, натужный крик. И глубокий выдох, донесшийся до Баклия даже сквозь закрытую дверь. На пороге дома показалась повитуха. Проведя морщинистой рукой по вспотевшему лбу, она кивком головы попросила Баклия пройти внутрь. Там, на кровати, сидела Залина и прижимала к себе крошечное, очаровательное создание. Еще ни разу Баклию не доводилось видеть ребенка возрастом лишь в несколько мгновений. Заметив в дверях мужа, Залина улыбнулась ему, и Баклий подбежал к жене и припал к ней и к малышу. «Возьмешь на руки?» — спросила она, протягивая ему дитя. Баклий, готовый разрыдаться от нахлынувших на него чувств, взял кричащего ребенка. Без сомнения, то была самая красивая девочка из всех, кого видел Баклий за всю жизнь. Он осторожно поцеловал дочку в лобик и уловил тонкий, непередаваемый запах новой жизни, от которого хотелось улыбаться и плакать одновременно. «Она такая крошечная. И такая красавица», — только и смог вымолвить счастливый отец. Он приблизился к Залине, провел рукой по ее щеке и поцеловал в сухие губы. Старая повитуха, принявшая за свою жизнь не одно дитя, умильно смотрела на семью и улыбалась. «Побудьте тут втроем, это правильно сейчас, — сказала старуха. — Не буду вам мешать». — Как ты назовешь нашу дочь? — спросила Залина, когда повитуха покинула их дом. — Как назвать… — рассеянно пробормотал Баклий. — Не знаю. Назови ты. Дочка так похожа на тебя. Такая же красавица. — Назовем ее Ория? — Чудесное имя, — улыбнулся Баклий и коснулся пальцем носика дочери. — Ория. — Плод нашей с тобой любви. Дитя, появившееся под светом небесных сфер благодаря тебе, Баклий. Ты дал жизнь мне и ей. Любимый мой. — Должно быть, ты действительно и есть та яблоня, когда-то засохшая, но сумевшая вновь заплодоносить. — Знать бы, к чему это приведет. «И быть этому до тех пор, пока ласточка не вернется в свое гнездо, пока засохшая яблоня не заплодоносит». Яблоня заплодоносила. Что будет, когда ласточка вернется в свое гнездо? Снизойдет ли на Амплерикс счастье или смерть? — Глупенькая, не думай об этом. Мы не мудрецы и не провидцы. Клял я ту ласточку. Ты, я и наша дочь. Вот что самое главное в моей жизни отныне.