Амплерикс. Книга 3. Полет ласточки

Чуть более, чем двадцать лет назад Как и в любой другой вечер, перед отходом ко сну юная Илпа Бальерос сидела на кровати и расчесывала волосы своей старшей сестре, ожидая их маму, которая должна была зайти и пожелать детям спокойной ночи. «Сталия, не крутись», — буркнула Илпа, с усилием проводя гребешком по густым, длинным волосам сестры. Уже несколько недель Сталия ходила в Королевскую библиотеку не одна, а в компании младшей сестры. Илпе было четырнадцать, но читала она весьма неважно. Жадная до знаний Сталия садилась за пыльный стол в одной из тесных комнаток библиотеки, зажигала свечи, окружала себя атласами и окуналась в чтение. Время останавливалось для нее в эти моменты. Илпе же быстро надоедали тексты, и нередко она просто сидела и рисовала Королев на чистых листках бумаги, дожидаясь, пока старшая сестра насытится знаниями из атласов. — А что там, за решеткой? — Илпа указала пером на дальнюю стену комнаты. — Это Темное крыло, — не отрываясь от атласов, ответила Сталия. — А что там? — Самые сокровенные знания, постичь которые дано лишь Магам. И их ученикам, кажется, тоже. Вот бы стать учеником… — Неужели ты согласилась бы променять восхождение на престол Амплерикса на глупую учебу у Мага? — Безо всяких раздумий, — мечтательно ответила старшая сестра. — Не понимаю тебя, ты меня хоть режь. Это же счастье — быть старшей дочерью Королевы. Наследницей. Вся планета у твоих ног. Глупая ты. — Мне не нужна планета у ног. Но таково мое бремя. И я буду с честью нести его. — Даже если не хочешь? — Даже если не хочу. Все должно быть так, как задумано. Так написано в атласах. Ты сегодня хоть о чем-нибудь прочла? — Ну да, — безразлично молвила Илпа, окуная острие пера в красные чернила, чтобы нанести их на полы меховой накидки красивой высокой Королевы, глядящей на автора рисунка с бумажного листа. — Читала про… Как его… Ну, того, который иногда появляется, забирает жизнь у одного и отдает ее тому, кто умер. Ну, когда огненные сферы выстраиваются в небе в ряд или как уж там говорится. — Джиданн, — снисходительно улыбнулась Сталия. — Древний дух жизни и смерти. — И еще читала про капли, которые могут стереть память. И если наутро увидишь родное лицо, то лишь последний день уйдет из памяти. — А если не увидишь знакомого лица, то будешь жить в неведении о себе. «Чистое пробуждение». Так нарекли их Маги. — Интересно, у нас во дворце есть такие? — Не знаю, — ответила Сталия. — Хотя мама, наверное, знает. Она Королева. Она многое знает из того, что неведомо ни мне, ни тебе. — И ты, глупая, не хочешь этих знаний? — Напротив, я отчаянно желаю их. А если бы я стала учеником Мага, а потом, возможно, и самим Магом, то в моей голове знаний было бы куда больше, чем у любой Королевы. Даже больше, чем у нашей мамы. Королева позволяла дочерям играть в помещениях дворца, отданных под казну. Ей хотелось, чтобы и Сталия, и Илпа с младых лет постигали ценность монет, чтобы они касались пальцами этих металлических жетонов, которыми полнилась казна Триарби. И с тех далеких пор, когда Забытые Леса были обращены Верховным судьей в пепел, конкурировать с запасами монет в столице могла лишь казна Эрзальской долины. Илпе нравилось приятное, теплое желтое свечение, исходящее от гор монет, освещаемых факелами. Они со Сталией любили соревноваться — чья состроенная из монет башенка будет выше? Чья упала, тот и проиграл. Все чаще, впрочем, Илпа играла в одиночестве — Сталии эти забавы были неинтересны. Старшая сестра предпочитала остаться в детской, забраться с ногами на кровать и читать атласы, которые старший библиотекарь разрешал ей вынести из Королевской библиотеки под обещание вернуть книги назавтра в целости. Однажды, когда мама заглянула в детскую, чтобы поцеловать дочерей перед отходом ко сну и затушить свечи, она заметила в кровати Илпы несколько монет. — Что это, родная? — спросила Королева. — Монетки, — ответила Илпа, взбивая ногами пушистое одеяло. — Я взяла из казны немного. — Но зачем? — Просто так. Поиграть. А что? — Девочка моя, нельзя выносить монеты из казны. Им положен аккуратный счет. А если казначей завтра не досчитается монет? Это преступление. Ведь я вынуждена буду наказать его. И даже не узнаю, что на самом деле моя дочка просто решила поиграть. — Но мы же Бальеросы! — Илпа вскочила на кровати и посмотрела на усмехнувшуюся Сталию, лежавшую в кровати напротив. — Разве это не наши монеты? — Конечно же, нет, — улыбнулась мама. — Монеты принадлежат короне, но не нам лично. Мы тратим их на оплату прислуги, на закупку лекарств, на стражу, на наемников, на школы по всей планете. И еще на очень-очень многие вещи. Я возьму сейчас у тебя эти монеты и верну их в казну. — И мы ничего не расскажем счетоводу? О том, что я их взяла? — спросила Илпа. — Ничего, — игриво ответила Королева, поднеся пальцы к своим губам. — Вот уж не знала, что эти монеты — не наши. — Если бы ты меньше рисовала красивых девочек в альбомах и больше читала, то знала бы, — донеслось с противоположной кровати. — А ты вообще молчи там! — огрызнулась Илпа и упала головой на подушку намеренно сильно. — Ты и так станешь Королевой после мамочки. — И при чем тут это? — удивленно спросила Сталия. — Ни при чем, — буркнула Илпа и, обиженная, укрылась одеялом с головой. Один раз, когда на дворе было уже поздно, Илпа по своему обыкновению коротала время в казне, предоставленная в распоряжение сама себе. Она сидела на полу и строила из монет две высокие башенки, представляя, что играет со своей старшей сестрой. Рано или поздно одна из башенок неминуемо рассыпалась со звоном. И Илпа непременно представляла, что рухнувшая башня принадлежала Сталии, а сама она вышла победителем в этой ожесточенной схватке. «Противная Сталия, — бубнила себе под нос Илпа. — Зазнайка. Ну и пусть, что ты станешь дурацкой Королевой. Зато моя башня победила». Сидящую на полу Илпу окружали высокие стопки счетных тетрадей и каких-то толстых книг. Она услышала, как дверь в казну скрипнула и отворилась. Выглядывая из-за стопок книг, Илпа посмотрела на источник звука. То был старший счетовод. На нем был надет длинный плащ — нехарактерное одеяние для казначея. Счетовод аккуратно прикрыл дверь, чтобы не наделать лишнего шуму, и осмотрелся по сторонам, точно пытаясь убедиться в отсутствии чужих глаз. Он не заметил младшую дочь Королевы. Деквид тихо прошел в глубь комнаты, достал ключи и отворил решетку, ведущую к хранилищу монет. Илпа заметила, как он скинул свой длинный плащ, и под ним девочка увидела два пустых мешка, привязанных к поясу счетовода. Деквид скрылся в просторах казны. Вскоре его фигура показалась вновь. Привязанные к поясу мешки были полны и слегка позвякивали от каждого нового шага деквида. Казначей нагнулся, чтобы подобрать свой плащ, и тяжелые мешки коснулись пола. Он накинул плащ на плечи, надежно укрывая под его полами награбленное. За миг до того, как попытаться скрыться в дверях, он услышал: «Это не ваши монеты». Бедняга аж подскочил на месте от испуга и стал оглядываться. Илпа вышла из-за стопок книг и посмотрела на казнокрада. — Мамочка рассказывала, что монеты в казне не принадлежат нам. Они принадлежат Амплериксу. И их нужно тратить на очень много всяких вещей. И на школы, и на лекарства, и еще… И много еще на что. — Что ты тут делаешь? — спросил счетовод, чей лоб взмок от пота и блестел в свете факелов, безмятежно полыхающих в держателях на стенах. — А вы? — со справедливостью этого вопроса девочки не было никаких шансов совладать. — Я… Мн… Мне… — заикался от страха деквид, стараясь плотно запахнуть полы своего плаща. — Зачем вы закрываетесь этой накидкой? Я же видела, что у вас там висят мешки с монетами. И видела, как вы ходили туда. — И Илпа рукой указала на решетку, закрывавшую ход к хранилищу монет. — Это… Ее Величество приказала мне вынести несколько монет, чтобы… Чтобы почистить их песком. — Первое, что пришло ему на ум, смотрелось нелепо даже в сознании четырнадцатилетней девочки. — Тогда пойдемте к маме и спросим у нее. Пойдемте? Губы казначея подрагивали. Должно быть, в этот момент он пытался представить себе, какой запах стоит в темницах Песочных рукавов, как пахнет тюремная сырость. Поняв, что заболтать девчонку ерундой у него не получится, деквид рухнул перед ней на колени и сбивчиво забормотал: — Нет, не надо ничего спрашивать у Ее Величества. Если оставишь это в тайне, то я… — Что? — смотрела на него Илпа. — Что угодно, — выдавил он из себя. — Любая просьба. Все что угодно — в обмен на твое молчание. Илпа ничего не ответила. Она задрала голову к потолку и закатила глаза, точно думая, какую такую плату следует взять с этого недотепы за свое молчание. Пальцы казначея дрожали. Он с опаской ждал следующих слов девчонки, в чьих руках сейчас находилась его свобода, а, возможно, даже жизнь. Что может попросить девочка четырнадцати лет от роду? На что хватит ее фантазии? Сласти? Одежда? Редкая игрушка? Диковинный зверек? Но то была не голодранка из Кередая. То была дочь первой ступени, избалованная самыми изысканными кушаньями и игрушками от самых искусных мастеров планеты. — Достань мне капли «Чистое пробуждение». — Многое казначей готов был услышать из уст Илпы, но только не это. — Где же я тебе их раздобуду? — воскликнул деквид и тут же сбавил громкость. — Ты в своем уме? — Я? — с пренебрежением посмотрела на него девочка. — Ты крадешь монеты из казны под носом у моей мамы, а не в своем уме я, выходит? — У меня нет доступа к этим каплям. Я даже не уверен, что они есть у нас в Триарби. — Если ты нашел доступ к монетам, значит, найдешь и к каплям. А иначе я сейчас же пойду к маме. Да? — Нет! — Деквид протянул к ней руки. — Я… Я постараюсь их найти. — Не надо стараться. Надо просто найти. Если не принесешь мне их завтра вечером, я все расскажу маме. Королеве! — последнее слово Илпа постаралась произнести устрашающе. — Хорошо. — Казначей силился понять, как сможет достать капли для девчонки. — Я достану. Завтра дам их тебе. — Тогда буду ждать. А теперь иди. Я хочу еще немного поиграть. Деквид затянул пояс на своем плаще. На какой-то миг в его голове проскользнула мысль — взять в руки что-нибудь тяжелое и обрушить на голову девчонки. Но если кража монет из казны была так нелепо раскрыта, то есть ли гарантия, что о смертоубийстве никому не станет известно? Тем более об убийстве не простой деквидки, а дочери Королевы. Его привяжут к эспиру на Живой площади и заживо освежуют. Истинно, раздобыть для девочки «Чистое пробуждение» было меньшим из всех зол. Он поплелся к выходу из комнаты. «Куда? — окликнула его Илпа, и он застыл на месте в шаге от двери, ведущей в коридор. — Монеты высыпь обратно. Они не твои. И не смей больше брать». На следующий вечер Илпа, для порядка, спросила у старшей сестры, пойдет ли та играть в монеты. Илпа знала, что Сталия ответит отказом. Так и произошло. В помещении пустынной казны ее уже ждал счетовод. «Ну?» — с нетерпением спросила Илпа. Деквид сунул руку в карман брюк и достал оттуда маленький флакон с бесцветной жидкостью. Глаза Илпы сверкнули восхищением. Она взяла флакон и спрятала его в полах своего платья. «Это еще не все, — сказала Илпа. — Приходи сегодня ночью к нам в детскую». Деквид непонимающе посмотрел на девочку. «Не то мама обо всем узнает. Молчи. Просто приходи». Отходя ко сну тем вечером, Сталия пригубила воды из стакана, предложенного сестрой. Сталия не могла и подумать, что завтра проснется уже на каравелле, не помня того, кто она, и не понимая, куда везет ее корабль. «Не то мама обо всем узнает», — только и шептала казначею Илпа, заставив его взять с кровати крепко заснувшую сестру, погрузить ее в ночи на каравеллу и отвезти в Землю Вдов, покинуть границы которой не дано ни одной женщине, раз попавшей на ту проклятую территорию. У Королевы с самого утра были назначены аудиенции в Престольном уступе. Только ближе к полудню она, отпустив последнего на сегодня почтенного мужа из Сентры, увидела обеспокоенные лица своих слуг. Рядом с ними сидела на полу, громко рыдая, младшая дочь. Глотая слезы и заикаясь, Илпа поведала, как они со Сталией решили прогуляться перед завтраком по королевскому саду, и как к ним подошла незнакомая старушка и попросила воды. И как одежда на теле старухи разорвалась, а на месте пожилой незнакомки оказался огромный Хищник. О, если бы сама Сталия в свое время не убедила сестру посещать Королевскую библиотеку, Илпе сложно было бы сочинить столь правдоподобную историю про Хищника, в красках описав матери его массивные лапы и белоснежную шерсть. Историю, в которую нельзя было не поверить. Не узнала бы Илпа и про капли «Чистое пробуждение». И тогда, после смерти их матери, на престол Амплерикса взошла бы Сталия Бальерос, рано или поздно родила бы дочь, и история планеты пошла бы совсем в ином русле. Но Сталия Бальерос, не ведая ни своего истинного имени, ни своего королевского происхождения, кричала, на протяжении лет рожая очередную пустоту среди остальных вдов. Нестерпимая боль утраты старшей дочери сильно пошатнула здоровье их матери. Королева долго и тяжело болела. Илпа боялась дня смерти мамы. Она не ждала того дня, не ускоряла в мечтах его приближение. Пусть любимая мама живет как можно дольше. Ибо после нее на престол взойдет Илпа — завтра или через десяток лет. Королева умерла бы гораздо раньше, если бы не целительные капли, сочиненные для нее самым опытным лекарем Гальтинга по советам Магов. День своей коронации Илпа помнила до последнего вздоха. Даже свежие раны на сердце от недавней смерти матери меркли на фоне переполненного знатью Престольного уступа, где секретарий опустил на голову Илпы изящную корону из древних тонких ветвей игура. И она стала править величественно. И в целом мудро. Даже еженедельное кормление Эксиля было для Илпы приятным ритуалом, без необходимости подтверждавшим, что она — первая ступень. Той стойкости, с которой Илпа давала свою кровь хищному цветку в Морозной роще, могли позавидовать многие ее предшественницы, чьи головы украшала корона, обагренная восемь тысяч лет назад, в День воцарения, кровью Сельвы Бальерос. И Илпа старалась носить эту корону с честью, если для чести можно было найти место в душе той, которая ради трона обрекла на вечную ссылку родную сестру. Сталия никогда не хотела быть первой ступенью. Так успокаивала себя Илпа, к которой старшая сестра приходила в сновидениях каждую ночь до последнего дня жизни Илпы. Она боялась наступления ночи, боялась тех снов, в которых Сталия стоит перед ней с большим животом и плачет, протягивая к ней руки, словно просясь обратно домой, в Триарби. Ни королевские привилегии, ни вкусная еда, ни лучшее вино из Ангура не помогали Илпе забыться хотя бы на одну ночь и провести ее без кошмаров. Не помогла и влюбленность в невероятно хорошего собой Кобито, которая ворвалась в сердце Королевы внезапно, как разбушевавшийся ветер, что проникает в дом сквозь незакрытое окно и наполняет комнату пьянящей, прохладной свежестью. Этот пылкий, умелый любовник Илпы был из простаков, но любовь не знает титулов и сословий. Каждый раз, когда Кобито втайне от посторонних глаз прокрадывался к ней в опочивальню с наступлением темноты, Илпа отдавалась ему без остатка, позволяя юноше владеть королевским телом так, как ему заблагорассудится. Выбившись из сил, Кобито нежно обнимал свою любовницу, прижимал ее к себе и засыпал. Следом сон настигал и Илпу, напрасно молившую черные небеса не показывать ей сестру хотя бы сегодня. Она была влюблена в Кобито, и он отвечал ей взаимностью. Она взяла бы его в мужья, дав Кобито свою фамилию, если бы не его происхождение. Илпа не могла больше игнорировать явные намеки своего секретария. Королева обязана подарить Амплериксу наследницу. И Келий, служащий во дворце, стал превосходным кандидатом. К нему Илпа всегда питала симпатию, пусть и знала, что юноша состоит в браке. Робость Келия в постели лишь разжигала интерес Илпы к этому молодому человеку, который оставил супругу, чтобы заключить брачный союз с Королевой и навсегда запечатлеть свое имя в атласах Королевской библиотеки. В теле Илпы уже билось сердце ее будущей дочери, когда пред свидетельством всего двора они с Келием в Престольном уступе произнесли друг другу клятвы супружеской верности, жить которым долго черные небеса так и не позволили, хотя бы таким страшным образом освободив Илпу от бремени видеть по ночам свою старшую сестру. От бремени видеть ласточку, которая много лет спустя все же вернулась в родное гнездо в день, когда гнездо подверглось огненному обстрелу одной строптивой ангалийки из семьи Лаплари. *** Альвару, потерпевшую в Триарби сокрушительное поражение благодаря вмешательству Оды, не могли отыскать в столице весь следующий день. Остатки спасительных Парящих вод, обрушенных Одой на город, ушли из Триарби в Низину, и королевская стража прочесывала все еще влажные, обугленные остовы столицы в поисках предательницы, чей поступок затмевал собой все зло, которое только помнили атласы Королевской библиотеки. Военные каравеллы Триарби сумели прижать корабли Альвары, оставшиеся без предводительницы, к городским причалам. Стражники и лучники Гальтинга подняли руки, глядя, как королевские корабли оцепили их суда. Поднятыми свои руки держал и Аракелло. Только нивенги непонимающе смотрели на королевскую стражу. Всех, кто прибыл к Триарби из Земли Отступников, заставили сойти на городской причал и выстроиться в шеренгу. Начальник королевской стражи обошел всю шеренгу. За его спиной все еще дымились стволы игура, и копоть медленно слезала со стен дворца Бальеросов. «Это Альвара!» — Аракелло наконец первым нарушил тишину. Начальник стражи подошел к нему вплотную и бросил на знаменитого лучника свирепый взгляд. «Альвара задумала все это, — пытаясь скрыть испуг, продолжил Аракелло. — Никто из нас не знал, зачем мы прилетели в Триарби. До того самого момента, как первый земляной шар устремился на город». Начальник стражи молчал, не сводя глаз с Аракелло. Один из лучников Гальтинга робко молвил: «Он лжет». Начальник стражи переключился на юношу, чьи серебристые длинные волосы спутались от дыма и пота, похожие на знавшую лучшие времена швабру. — Говори, — сказал начальник юноше. — Это Аракелло, предводитель отряда лучников у нас, в Гальтинге. Он сказал нам, что Альвара приказала мобилизоваться, чтобы лететь в Землю Отступников, а затем в столицу. — Чем она объяснила свой приказ? — Ничем. Ничего нам не было сказано. Мы лишь подчинились. А в Земле Отступников Альвара лично приказала нам погрузить катапульты на наши корабли. И ящики с земляными шарами. Только мы не знали, что там шары. — Почему ты сказал, что он лжет? — Начальник стражи кивнул на Аракелло. — Когда мы подлетели к Триарби, Альвара приказала открыть ящики. Даже тогда мы не поняли, что это за шарики лежат там. Никто из ребят не хотел повиноваться. Но Аракелло нас заставил. Орал, что мы не можем ослушаться приказов владычицы Эрзальской долины. — А потом? — А потом, когда мы увидели, что дворец загорелся от обстрела, мы с ребятами перестали грузить земляные шары в катапульты. А Аракелло грузил. И орал на нас. И заставлял нивенгов работать. И сам, своим кинжалом, обрубал веревки, запуская в город новые порции шариков. Он все знал. И он лжет вам. «Вранье! Оговор!» — закричал Аракелло. Начальник стражи смерил его взглядом, полным ненависти. Он выхватил из-за пояса кинжал, схватил его голой ладонью прямо за лезвие и с силой ударил рукояткой кинжала по голове Аракелло. Предводитель отряда лучников потерял сознание и упал на землю. «Отнести его во дворец», — спокойно сказал начальник своей страже. Двое королевских стражников подошли к Аракелло, подняли его с земли, подхватив за руки, и понесли прочь. Ноги Аракелло волочились по обугленной мостовой. «Что с остальными?» — спросил начальника его сослуживец. «Королева решит, — ответил тот, — но лично у меня нет вопросов к пацанам. Ясно же, что не врут. Ребят использовали». Он еще раз обвел взглядом шеренгу. Незавидная доля — быть невольным участником нападения на корону. За всю историю Амплерикса столица не раз подвергалась набегам. Ни один из них, однако, не был столь успешным, как сегодня, если это слово и вовсе можно было применить. «Где сейчас сама Альвара Лаплари? Кто знает?» — бросил им начальник. Ответа не последовало. Но один из шеренги сделал шаг вперед. — Я видел, что ее каравелла полетела в сторону города, — сказал Лафре. — И больше ничего? — спросил начальник стражи. — Нет. Потом уже ваши корабли окружили нашу флотилию. — Как звать тебя? — Лафре, — ответил юноша, испытав удовольствие от возможности назвать свое настоящее имя. — Ты не похож на ангалийца. — На свое счастье, я деквид. Даром что лучший лучник Гальтинга. Аракелло подтвердит. Если очнется. — Именем Королевы! — громко произнес стражник, обращаясь к пленникам и к своим сослуживцам. — Территорию Триарби не покидать до особых указаний. Беглеца предадут смерти. Ни одну каравеллу не выпускать из города, будь то воины, торговцы или простой люд. Ни один корабль не пропускать в столицу без досмотра. Палуба, трюм — осматривать все и всех. И найти Альвару. Это ясно? — Ясно, — сказал Лафре. — Я обращался не к тебе, но за твою решимость благодарен. Приведите ее во дворец живой. Уверен, Королева найдет о чем пообщаться с девчонкой. — А что с ними? — Сослуживец стражника кивнул в сторону толпящихся кучкой нивенгов. — Этих судить вряд ли будут. Ступай в Кай-Ур. Отыщи Кальпа. Отдай приказ Вильдумскому отряду спустить нивенгов в Низину. Лучше солдат отряда с этим никто не справится. Сослуживец, принимая приказ к исполнению, ударил себя кулаком в грудь и пошел в сторону Разлома, чтобы переправиться на Медистое плато, в Кай-Ур. Шеренга понемногу рассосалась. Стражники и лучники Эрзальской долины сбились в кучи и наперебой обсуждали все, что произошло. Кто-то готовился к вечной ссылке в Песочные рукава, будучи уверенным в том, что никто не станет разбираться, знали ли они о замысле Альвары Лаплари или же действительно пребывали в полном неведении. Другие держались ровно, ободрительно, вспоминая слова начальника королевской стражи, который поверил ребятам. А некоторые и вовсе рассуждали о том, кто теперь будет править Эрзальской долиной. О патриции нет вестей уже давно, а дни жизни его сестрицы идут на исход. Незадолго до того, как первый земляной шарик по приказу Альвары врезался в королевский дворец в тот день, на землю Триарби ступил патриций. Сейчас он стоял посреди Живой площади, с грустью разглядывая копоть, которая обнимала каждый закоулок некогда восхитительной столичной площади. Основной части горожан удалось выжить в страшном пожаре, и теперь они сновали по городу — кто-то искал родных, другие с силой выламывали обгоревшие двери своих жилищ, чтобы проникнуть в дома и оценить размер бедствий. У многих людей домов и вовсе не осталось, и они просто сидели на земле и рыдали. «Куда нам теперь податься?» — люди спрашивали стражников, но тем не было дела до бед столичных жителей. Во всяком случае, не сейчас. «Почему Калирия не появляется? Почему корона не даст нам хотя бы еды?» — кричала деквидка, на руках у которой ревело дитя. «Дело говорит, — сказал один стражник другому. — Надо бы донести Далонгу. Пожар столицу не взял, но голодный бунт куда страшнее огня». Отыскать секретария в этом хаосе было делом трудноразрешимым. Едва ли старик сейчас сидит в Престольном уступе. Взяв инициативу в свои руки, стражники стали отпирать огнеупорные хранилища семян, которых тут было в избытке. Семена хранятся долго, и Далонг всегда тщательно следил за тем, чтобы еды в хранилищах было достаточно на непредвиденный случай. Того, что случилось сегодня в столице, предвидеть было невозможно. Новость о том, что хранилища открыты, мигом разнеслась по городу, и это спровоцировало давку. «Еда есть! — отталкивая толпу, кричали стражники. — Хватит всем! Сначала женщины и дети!» Шай был голоден, но меньше всего он размышлял сейчас о том, чтобы встать в очередь за горсткой семян. На земле валялся брошенный кем-то лук, рядом с ним лежал колчан, в котором было четыре стрелы. Шай поднял оружие с площади и осмотрел его. Сомнений нет — то был лук ангалийца. В этот момент его увидела сестра — первый раз с тех пор, как он покинул Гальтинг, вызволенный Эльзахиром из темницы. Альвара, стараясь не издать ни звука и даже не дышать, укрылась в густом переплетенье ветвей и глядела на брата сквозь простыню погоревшей листвы. Она слышала приказ начальника королевской стражи закрыть ход в город всем каравеллам. И чем больше она думала о том, как ей незаметно покинуть столицу, тем сильнее ее одолевало понимание — в Триарби она найдет свое скорое упокоение. Голод ли, жажда ли или чей-то зоркий взор рано или поздно вынудят ее выйти из ненадежного ветвистого укрытия и предстать перед королевским судом. «Ксефан!» — знакомый голос заставил Лафре встрепенуться. Он обернулся. На него смотрел Мачео. Лицо юноши было измазано в саже, а одежда грязная, но ни копоть, ни голод не могли испортить его необыкновенной привлекательности, столь родной для Лафре. Мачео подбежал к своему любимому, и они врезались друг в друга в крепких объятиях. «Ты жив», — шептал ему Лафре, осыпая юношу поцелуями. — Я не могу понять, что случилось? — Мачео проводил пальцами по локонам Лафре и смотрел в его синие глаза. — Это Альвара. Она обстреляла Триарби огнем. Я был на тех каравеллах. И… Не знаю… Наверное, предстану теперь перед судом. — Но ты же ни о чем не знал! — воскликнул Мачео. — Разве не так? — Конечно, не знал. Никто из нас не знал. Кроме Аракелло. — Альвару уже нашли? — Как бы не так. Эта змея живуча и ядовита. Не удивлюсь, если сидит сейчас где-нибудь на дереве, обвив ветвь, и смотрит на нас. Королевская стража объявила ее поиски. И если я ее найду… — Да, Ксефан. Именно. Нам надо ее отыскать и передать короне. У тебя зоркий глаз, лучший в Гальтинге. Кто, если не ты? — Тебе есть где ночевать? — спросил Лафре. — Гостиный дом, где я тебя ждал, превратился в поленья. Но это неважно. Если придется, буду спать хоть на голой земле. Главное, что с тобой. Лафре улыбнулся. Впервые, наверное, он ясно понял, что счастлив. И это счастье ему дарит Мачео. И он сочтет за честь ответить ему тем же. Не в качестве встречной оплаты за любовь, преданность и доверие, отнюдь. А просто потому, что искренне хочет этого. На город стали опускаться сумерки. От эспира, что стоял на Живой площади, осталась лишь оплавленная огнем закопченная груда. Он не светился никаким цветом. А огненным сферам в небе над Триарби не было дела до того, что случилось с городом — плеяда светил беспечно полыхала на небосводе, и ее свет, отбрасываемый на столицу, делал картину печальной. Вода почти высохла, и город являл собой грустное зрелище. Игура выстояли в пожаре, вот только тысячи цветков на них обратились в золу, в которой не отражался жар небесных сфер. Два хранилища семян были полностью опустошены. Очередь за пищей поредела, люди расходились. Те, кто сохранил жилища, возвращались в свои дома, другие сооружали из подручных средств маленькие шалаши и палатки, чтобы провести там ночь. Завтра настанет новый день. И новый день принесет хоть немного определенности, в которой отчаянно нуждался каждый житель столицы. К ночи накормленными были почти все погорельцы. Живая площадь с трудом оправдывала свое название. Когда последний желающий получил порцию семян, стражник прикрыл дверь хранилища, на полу которого даже осталось немного еды, но не запер ее на ключ. Убедившись в том, что площадь опустела, Альвара, ослабшая от голода, осторожно вышла из своего укрытия. Озираясь по сторонам, она украдкой пробежала до хранилища, отворила дверь, упала на пол и принялась зачерпывать ладонью семена и набивать рот прямо здесь. Быть может, это последнее, что знает ее желудок. И от этой пугающей мысли семена на вкус казались ей слаще самого нежного десерта, который готовили в Гальтинге. Утолив голод, Альвара решила найти воды. Во рту пересохло настолько, что было больно даже сглатывать слюну. Она готова была пить из грязной лужи. Альвара добралась до одного из неработающих фонтанов. В чаше фонтана плавали палки, листья и черные хлопья золы. Проведя несколько раз рукой по воде и отметая в сторону мусор, Альвара зачерпнула пригоршню и напилась. Она встала с бортика фонтана и осмотрелась в поисках места, подходящего для укрытия хотя бы на эту ночь. В сантиметре от нее просвистела стрела, чудом не вонзившись ей в шею. Альвара вскрикнула и отскочила в сторону. Недалеко от нее стоял брат. В вытянутой руке Шай держал лук. Они встретились взглядами. Даже в сумерках Альваре хорошо были видны зеленые очи патриция, сочные, как полированный нефрит. Такие пугающие и вместе с тем столь родные. Во взгляде брата не было сожаления от пущенной мимо цели стрелы. Может быть, он и не целился в ее шею. На миг в голову Альвары пришла мысль — решилась бы промазать она на месте Шая? Глядя на брата, Альвара отрицательно покачала головой, будто умоляя его не быть метким во вторую попытку. Она заорала от боли, когда стрела вонзилась ей прямо в бедро, заставив Альвару пасть на землю. Привстав, она бросила на брата испуганный взгляд и увидела, что Шай непонимающе смотрит на нее. Ибо в этот раз стрелял не он. «Мазила!» — прозвучал знакомый голос. Патриций посмотрел на того, кто пустил стрелу в ногу Альвары. Напротив него стоял Лафре, опуская лук к земле. У Шая перехватило дыхание. А когда он рассмотрел Мачео рядом с Лафре, дышать и вовсе стало невозможно. Альвара, схватившись за бедро и боясь прикоснуться к торчащей из него стреле, скулила от боли, но Шай, казалось, и не слышал этих стонов. Он смотрел на Лафре, затем на Мачео, потом снова на Лафре, который улыбнулся патрицию. Каждую ночь в темнице Гальтинга патриций вспоминал о них. Там, в клетке, на смену Лафре в его воспоминаниях приходил Мачео, вновь сменяясь образом Лафре, и так целыми ночами. И сейчас оба они стояли перед ним — красивые и желанные, как никогда. «Лафре», — шепнул патриций. Отшвырнув лук в сторону, он подбежал к юноше и обнял его, уткнувшись носом в его локоны цвета неостывшей патоки. Прижимая к себе Лафре, патриций ощущал странное смятение оттого, что не чувствует рук Лафре у себя на спине. Почему Лафре не обнимает его? Отпрянув от Лафре, патриций посмотрел на Мачео — лицо племянника Дейны было черным, на нем застыло непонимание. Патриций обнял и его, робко, несильно, словно не с ним Шай проводил горячие ночи в Аджхарапе. — Как… — лепетал Мачео, не сводя взгляда с Шая. — Как ты назвал Ксефана? — Лафре, — повторил патриций. — Какой еще Ксефан? Это же Лафре. Тот самый Лафре, о котором ты выпытывал у меня каждую ночь. — Прости меня, — с этими словами Лафре обратился к Мачео, — в Гальтинге я должен был сохранять свое имя в тайне ради своей безопасности. Я виноват перед тобой. Меня зовут не Ксефан. Мое имя Лафре. Видят черные небеса, в том не было моей попытки обмануть тебя. Я лишь укрывался от Альвары. И рад, что теперь все кончено. — Лафре… Лафре… — бормотал Мачео. — Нет, этого не может быть. — Что тебя пугает? — Лафре улыбнулся, но тут же улыбка сошла с его лица. — А почему Шай рассказывал тебе обо мне в Аджхарапе? Вы с ним знакомы? — Знакомы? — воскликнул Мачео. — Да, знакомы, побери меня диетра! Нас познакомил день, а ночь лишь укрепила то знакомство. Ты… Ты и есть тот самый Лафре! — Да какой такой «тот самый»? — Лафре терял терпение. — Лафре, — сухо молвил Шай, — я пообещал Мачео свою верность ему. Еще там, в Аджхарапе. — Вот как, — шепнул Лафре и посмотрел на Мачео. — Это так? Ты и Шай? — Да, — сбивчиво ответил Мачео. — Лафре… Значит, Шай и есть та самая единственная бутылка вина, которую ты испивал. Лафре… Лафре… Мачео повторял это имя вновь и вновь, словно это помогло бы изменить имя его возлюбленного. Он вздохнул и посмотрел сначала на Лафре, затем на Шая. Помедлив, Мачео молвил: — И как теперь быть? Вы отыскали друг друга. Значит, настал тот день, которого я боялся больше смерти. — Мачео… — Патриций осторожно коснулся его руки. — Извини, но… Я не смогу сдержать слово, данное тебе в Аджхарапе. Не смогу остаться с тобой. — Со мной? — оскалился Мачео. — Остаться со мной? Серьезно? Да ты идиот! Патриций молчал и таращился на Мачео, будто пытался прочесть мысли юноши. Взгляд Мачео был недобрым. Вдруг Мачео перевел глаза с Шая на Лафре и спросил его: «Ты любишь патриция?» Лафре не ответил. — Не таи на меня зла, Мачео. Прошу тебя. — Шай потупил взгляд. — Не кори за обещание, которого я не сдержу. — Придурок! — воскликнул Мачео. — Ты думаешь, я пекусь о твоем клятом обещании? Оно больше не нужно мне. Как не нужен и ты. Я люблю Лафре. Лафре! Не тебя. И Лафре мой! И я не отдам тебе его, даже если ты обрушишь на меня самые сильные эрзальские ветра. Меньше всего патриций ожидал такого поворота разговора. Он боялся гнева Мачео за то, что не сможет быть с ним. Гнев же Мачео был вызван совсем другим. Мачео повернулся к Лафре, обнял его и забормотал: «Прошу тебя, забудь о патриции. Забудь обо всем, что у вас было с ним. Умоляю! Теперь у тебя есть я. Все для тебя сделаю! Окружу заботой, жизнь за тебя отдам, если понадобится. Только не будь с ним. Он не умеет любить, он не будет любить». Мачео прижимал к себе Лафре, как будто боялся, что сейчас Лафре возьмет патриция за руку, и они, бросив на Мачео презрительные взгляды, удалятся прочь, счастливые и воссоединенные. Но Лафре лишь улыбнулся и шепнул: «Глупый. Я же люблю тебя». Он прижал к себе Мачео, и от этого нежного объятия стало невероятно спокойно и тепло. «Я вообще-то тут кровью истекаю». Альвара пыталась приподняться с земли, но рана была слишком серьезной, и боль сковывала девушку. Брат подошел к ней, и в его взгляде сквозило презрение, но не ненависть. Он протянул ей руку. Альвара схватилась за нее и привстала на одной ноге, подбирая под себя вторую, со стрелой. «На твоем месте я бы запомнил вкус воздуха, которым пропитана столица. Ибо души в Хранилище дышать не могут, — сказал ей патриций. — Идем во дворец». Мачео подошел к ним. Он схватил патриция за рукав и дернул за него: «Не смей! Она не твоя добыча. Ксефан… То есть, Лафре пустил стрелу ей в ногу. И к Королеве ее отведет именно он». Патриций пожал плечами и отошел в сторону. Еще недавно он жил в сердцах Мачео и Лафре. Сейчас же сердце патриция было брошено на землю, как никогда одинокое. Никого Шай не мог винить в том, кроме себя. Но даже себя он не винил. И, если завтра наступит новый день, Шай продолжит жить. Ему предстоит совсем другая жизнь, вблизи к первой ступени. Весь Амплерикс будет у его ног. Вся огромная планета, на которой так много красивых юношей. Того, что от него когда-то ждали Мачео и Лафре, он никогда не смог бы дать им. Кто угодно согласился бы пить вино из одной бутылки, но только не патриций.