Вечная мерзлота

      Какова история этого телефона? О нём мы ещё поговорим, ведь до слёз он довёл не только Кнайфа. Но поговорим чуть позже!       Что интересно, после того инцидента Краткий стал больше внимания уделять своей жертве домашнего насилия. От любви до ненависти и наоборот. Младшему просто нравилось, что ему снова уделяют внимание, что он не остался один, что его не променяли. И смысл в жизни вроде ещё есть.       Но разве это единственная причина? Разве не логично, что должна была последовать следующая попытка или Кнайф в конце концов бы просто ушёл? Что его держит?       Но ведь идти некуда. Некуда податься. Да и подаваться смысла нет. Малиновка – единственная причина ещё оставаться в реальности, просыпаться по утрам, ложить холодную еду в рот, умываться и заплетать на непослушных волосах хвостик. На улицу он не выходил, там страшно, там делать нечего. Там никто не ждёт. Там холодно, там веет чем-то чужим. Да и к прикосновениям старшего пришлось привыкать заново. Пришлось заново учиться находиться рядом. Когда руки касались плеч младший вздрагивал, тактильный голод давал о себе знать. В первое время он закрывался у себя и рыдал, рыдал от прикосновений, от внимания. Был слишком непривыкший к подобному.       Краткий обещал, что Ёшку бросит, но мы с вами прекрасно знаем, что он этого не сделает. Сам И Краткий тоже привязался к фиолетику, кажется, он любил его по-настоящему. Казалось. Любви ведь нет, не забываем? Или есть?       А что такое любовь? Что-то такое.. хрупкое. Что-то живое. Что-то живое, как человек со слабым здоровьем. Что-то кровавое. Что-то, что действует, как наркотик. Как селфхарм или героин. Оно причиняет боль, но когда привыкаешь – остановиться уже не можешь. Ты медленно убиваешь себя этой болью, медленно разцарапываешь свою плоть и плоть человека, что стал жертвой твоей привязанности, и это сравнимо с самоубийством. –Ты точно не хочешь поговорить?–Удивительно, насколько же он был мягок теперь и как холоден.       Серый устало поднимал взгляд на старшего, что-то говорил им. В его глазах читался крик о помощи, это нельзя было не заметить. Нельзя было игнорировать. –У меня нет сил говорить.       Краткий хранил Кнайфа, как что-то драгоценное, сейчас его жизнь в руках малинового, такая хрупкая, такая пустая. Пустая и снаружи и внутри. В этих глазах больше нет жизни. Он тщательно берёг малого от всего, обращал внимание на любые намёки в речи на нежелание жить дальше, на любые царапины на руках или ногах.       Хотелось сбежать. Хотелось исчезнуть. Хотелось больше не быть тут, не видеть этого. Спустя пару недель после попытки, всё начало становиться на свои места. Краткий всё чаще уходил, тон постепенно грубел, становился чужим. Краткий остывал. Его руки холоднее льда на улице, его руки холоднее самого страшного сна. Холоднее моих мыслей. Касаться его и было селфхармом. Любить Краткого – уже селфхарм.       А сколько раз младший задумывался о повторной попытке? Он сам забыл, сколько раз пытался совершить это во сне. Как падал с многоэтажек, как ногой толкал стул, как таблетки в ладони держал, как стоял на мосту или лежал на рельсах ожидая, когда ток ударит по телу. Это больно. Больно было просыпаться я понимать, что ещё живой. Больно было жить с мыслями приставить ствол к виску и нажать на курок. Больно было от того, что возможности не было. Малиновый всегда был рядом. Он всегда контролировал движения, каждый вдох. Даже навредить себе возможности не было.

***

      Что же касаемо телефона? Ближе к делу. –Это верно. Думаю, мы отлично провели день,–Малиновый встал из-за стола смотря на фиолетового, вглядываясь в каждый сантиметр его души,–Мы можем встретится в следующее воскресенье, верно? –Конечно! У тебя когда автобус? –В девять будет.       Ёшка невинно хлопал глазами, щеки покраснели. Эти румяна только делали парня ещё милее. Краткий засмотрелся забыв про время. –Слушай, если ты хочешь успеть, то пора бежать. –Правда?–Старший глянул на часы на стене. И правда, две минуты,–Ёб. Я обещал же.. Извини, мне правда пора бежать.       С этими словами он просто рванул в прихожую, натягивая куртку крикнул на последок ”пока, милаха!” и хлопнул входной дверью. Наверное, Ё – единственный, перед кем Краткий когда-либо извинялся. А Ёшка остался смотреть на телефон на столе. –Чёрт, ты забыл.. Нужно будет вернуть,–Красный чехол. Ё бережно взял его в руки думая, куда пока что деть, но пришло сообщение.

«Кнайфи? Краткий никогда о нём не говорил. Но читать чужие переписки нельзя.»

      Ё – не тот человек, что будет читать чужое, куда лучше не лезть, но сейчас любопытство взяло верх. Благо пароля не было и фиолетику ничего не стоило перейти на переписку.       Особо много ”Кнайфи” не писал, но того, что прочитал Ё было достаточно, чтобы понять всё. Или почти всё?       Пальцы слегка задрожали. Даже не понятно от чего. От обиды? Ревности? Непонимания?

«Наверняка Краткий может всё объяснить. Наверное просто друзья. Друзья? Ёшка, хоть сейчас себя не обманывай. А если спросить – он просто отвертится. Но разве у меня есть причины не доверять Краткому? А если спросить у этого... Кнайфи? Звучит как уменьшительно ласкательная форма имени. Кому придёт в голову так записывать своего друга. Можно поговорить с ним. В любом случае, друзья Краткого – мои друзья. Разберусь.»