Ушедший взглядом в себя

Что стоит сказать? Ничего хорошего, это уж точно. А значит, можно перейти и к плохому. И Гон, и Киллуа, невзирая на чью-то недавнюю решимость, предпочли благополучно держать друг-друга в неведении, пусть и не совсем с чистой совестью, надеясь, что всё у них образуется само-собой. И если второй был строго принципиален в том, чтобы оставить эти чувства при себе, пока они плавно не канут в лету, то первый «с минуты на минуту» собирался вывалить всю накипь на чужие плечи, ведь надеяться ему было не на кого: подобного рода инициатива от Киллуа — это что-то за гранью. Тем более сейчас. Тем более учитывая все обстоятельства. Он даже не мог представить себе такого. Так случилось, что эта зима стала беспросветным адом для Золдика (который он, можно сказать, выбрал сам), несмотря на все ранее объявившиеся надежды выпутаться из этого дерьма (не без чужой помощи, как бы нагло ни было искать в ком-то губку для своих травм). Но к сожалению, он ещё больше погряз в нем. Быстрее, чем нужно было, и чем это обычно происходило. Нечто непонятное побуждало искать в Гоне всё неприятное, отталкивающее, преувеличивать недостатки, подавлять и подвергать сомнению свои чувства, и считать, что это поможет. Обнимаясь с ним, он стал чувствовать что-то противное в области живота. Отвращение не к Гону, как первый сначала решил, а к самому себе. Ему нравились любые контакты с возлюбленным, но забитый дерьмом мозг будто искажал все ощущения и давал сигналы, что это неправильно. И даже человек, который осуждает предрассудки столько, сколько помнит себя, уныло глядел в пол, ненавидя происходящее каждой клеточкой тела. В общем, внутренняя гомофобия давала о себе знать. Ничему хорошему это, разумеется, не поспособствовало: Киллуа стал избегать Гона, осуждающе смотреть на него после нелепых шуток, над которыми раньше смеялся самый первый, когда тот, наоборот, пытался разрядить уже который раз напряжённую обстановку между ними, замалчивался ещё больше, чем раньше, и не понимал, что действительно исходит из его сердца, а что он себе внушил. Гон ощущал себя не сильно лучше. Постоянные попытки настроиться на признание, ночные рассуждения, «наставительные» разговоры с Эммой, которой со временем это надоедало всё сильнее, но каждый день Киллуа умудрялся портить ему настроение очередной пассивно-агрессивной выходкой. И в таком случае не хотелось с ним вообще разговаривать. Они молча шли домой, мало разговаривали в школе, практически не смеялись. Что-то в нём снова замкнулось, стало недоступным Гону. Невидимая стена выстроилась вновь, оставляя их по разные стороны. И его это то ли раздражало, то ли расстраивало — сам ещё не решил. Вполне вероятно, что и то, и другое. Другому человеку он бы не простил этого. Не простил бы всех тех гадких эмоций, которые Золдик постоянно заставляет испытывать. Ну, что есть, как говорится, того не отнять. Киллуа всё время был либо подавленным и нервным, либо сдерживал гневные слезы, так и норовя нагрубить первому попавшемуся под руку. И терпеть это было тяжело, но Фрикс обиженно молчал. Он старался вернуть назад прежний комфорт между ними, пытался поговорить, звал гулять, всё время получая в ответ крайне неправдоподобные отговорки, и искренне не мог понять причину. Может быть, Киллуа что-то узнал, увидел, а может, у Гона написано всё на лице? И теперь первый испытывает отвращение, но, конечно же, напрямую не скажет? Придя к такому выводу, Гон перестал совершать всякого рода провокационные действия, да и по большому счету прикасаться к нему, подходить слишком близко, что активно практиковал ранее, и не на шутку испугался. Он открыто хотел быть с ним и эмоционально, и физически, и в любой другой форме, но сейчас это вновь стало таким далёким... Мысль о том, что «наверное, даже дальше, чем в самом начале», не на шутку беспокоила. Любимый человек, который может в любой момент оттолкнуть тебя без причины, очень ненадёжен. Проблемно, как всегда. Фрикс понимал, что его друзья не обязаны быть всё время весёлыми и жизнерадостными (особенно это касалось Киллуа), и держать свои проблемы при себе, но каждый раз, улавливая чьё-то плохое настроение, не говоря уже о прямых разговорах и жалобах, подавлял агрессию. Это действительно один из немногих случаев, когда он её чувствовал и не позволял себе выражать. Просто не мог нормально на это реагировать, даже полностью осознавая, что так быть не должно. Ища причину холодного поведения Золдика, он решил, что тот обиделся на какую-то мелочь, и злился. На себя в том числе. Сам придумал — сам поплакал, как говорится. Если бы он только знал! Гон не признался тогда, ведь подумал, что ещё не время, что не стоит в такой тяжелый момент «взваливать» на чужие плечи свою любовь. «Ему сейчас не до этого, и так много проблем». А потом началось то, что началось. Хуже и хуже, с каждым днём всё холоднее и неприятнее. А отпустить невозможно. Тем не менее, с приходом Гона, Киллуа так и снизошёл до общения с классом, которого ему тайно не хватало. Точнее, с ними общался Гон, а Киллуа просто постоянно был рядом, и к нему тоже иногда обращались, пытались заговорить, но, как казалось, только ради приличия, чтобы тот не чувствовал себя пустым местом. Всё равно чувствовал, чего греха таить. В общем и целом, Золдик совершенно не любил свой класс, считал, что не нуждается в таких коллективах, лишь ждал, пока половина из них отправится на все четыре стороны в конце этого года. Этот смех, голоса, разговоры, шутки, планы на будущее, взаимоотношения... Всё в них вызывало отвращение — но даже если так, Киллуа не мог перестать желать их одобрения. Большинство одноклассников относились к обоим нейтрально, а то и нормально, но некоторые откровенно недолюбливали Гона из-за того, что он в открытую высказывал свои недовольства по поводу того, что Киллуа считали геем. Хотя, скорее потому, что преподносили это как что-то ужасное. И один лишь бог знает, с чего они взяли. Но тем не менее, в классе действительно было несколько человек, которых он уважал, и у Гона был примерно тот же список. Но так уж повелось, что если Фриксу кто-то нравится, то это взаимно. Эти люди всячески искали точки пересечения с ним, поводы для сообщений, вылавливали после урока, чтобы рассказать о недавней смешной ситуации, а Киллуа озлобленно смотрел на это всё, не зная, ревнует ли он чужое внимание, или Гона. Больше склонялся к первому, отлично видя своё потаенное желание быть важной частью чего-то большого. Его никогда особо не любили в группах. В художественной школе вообще считали, что он ненавидит их, и ждёт, пока все умрут. Даже если кто-то делал вид, что говорит с обоими, все равно нельзя скрыть разницы в отношении, ждали ведь всегда Гона, спрашивали лишь о нём, и Золдик очень хотел бы увидеть, как они поведут себя, если он не придёт в школу. Скорее всего, в открытую позовут Фрикса присоединиться к своей «компании», чего не могли сделать в его присутствии, ведь основное внимание Гона было всё равно приковано к Киллу. Но Золдик, признаться, и был виноват в этой нелюбви. Он не мог правильно вести себя среди этих личностей, постоянно молчал, вёл себя отстранённо, и не удивительно, что после этого отталкивал всех подряд. Сам тоже ведь не проникся бы симпатией к такому засранцу. И всё равно, из раза в раз рассказывал Гону, что эти люди ему совершенно не нравятся, то ли в надежде на то, что ради него тот перестанет с ними общаться, то ли для того, чтобы скрыть, как жалко Киллуа хочет их одобрения. Наверное, и то и другое очень слабо. Он как-будто бы делал всё, чтобы и дальше страдать, напрочь отказываясь решать свои проблемы. У него был Гон, который бы с удовольствием вовлёк его в разные общественные ситуации, даже активно делал это сейчас... Но Золдик абсолютно закрыт, и никогда не позволит себе напрямую попросить его о помощи в этом плане. При всём понимании симпатии Гона к некоторым одноклассникам, о том, что ему нравится общение с ними, уходил, ожидая, что Фрикс побежит за ним и почувствует вину, и знал, что ведёт себя очень мразотно. Киллуа ведь и сам никогда не прощал таких персонажей в книгах и сериалах. Но Гон, кажется, не обижался, лишь продолжал за руку тянуть его к своим очередным новым приятелям. Я хуже Гона? И чем я хуже? Я хуже? Я не хуже. Я лучше Гона. Я ведь лучше Гона! Они никогда не знали кого-то вроде меня. Но почему тогда? Почему они не замечают меня? Я так стараюсь. Каждый день я стараюсь. А у него уже само собой есть всё, о чем я мог только мечтать. Я же не хуже... Это их вина. Они сами виноваты. Нет. Я хуже. И я сам в этом виноват. Киллуа осталось только в ужасе ловить себя на этих мыслях, перемешанных с ненавистью к Гону, как будто бы сам не подкреплял любые её проявления. Он больше не чувствовал так старательно скрываемую краску на своём лице, которой раньше нужно было придумать очередное оправдание, за то прекрасно ощущал, как в его животе что-то мерзко увядает, вкушая холод с чужой стороны, которого по сути и не было. Таким образом, они безоговорочно шли на поводу друг у друга, не способные на серьезный разговор. И Гон пугался того, как его возлюбленный резко отстранился, поэтому и вёл себя куда осторожнее. Молчал, если Киллуа хотел, чтобы он молчал. И Золдик, не видя этого, да и не видя вообще ничего возле себя, уже раз сто пожалел о сближении между ними, уже давно не хотел любить этого человека, да и, если честно, считал это откровенно отвратительным, и ненавидел его только чуть-чуть меньше, чем себя. Чувствовалось, как им уже не о чем поговорить, что даже Гон, которого всегда нельзя было заткнуть, агрессивно молчит. Пока Золдик, ожидающий, что вот-вот, его со дня на день променяют на каких-то ублюдков, продолжал скрывать свою любовь и от себя. Они всё ещё такие дети, погрязшие в детских обидах. «Интересно, что сказали бы остальные, узнав такую мерзость о нас... Обо мне.» Тем не менее, время шло. Разные люди исчезали и появлялись так быстро, в итоге теряя интерес, а Килл оставлял своё уныние на их счёт позади. В конце-концов, какая разница, что они подумают? Эти люди вряд-ли вспомнили бы, как его зовут, так какая разница? Всем здесь глубоко наплевать на «нелепое выражение лица», которое они даже не заметили. За то его имя прекрасно помнил, и прекрасно замечал лицо другой парень. Он всё ещё был рядом. Всегда. И не нужно быть особенным, смелым, умным и харизматичным. Не нужно стыдиться своих недостатков, переживать об уместности своих эмоций и фраз. В каком бы настроении Киллуа не пребывал, как бы некрасиво себя не вёл, Гон оставался. И в какой-то момент Золдик увидел это. Лицезрел, как Фрикс поджимает губы, сжимает кулаки, широко раскрывает глаза, но молчит, держа слова в себе. И ему стало стыдно. Но всё что было уже ничем не смыть. В середине марта что-то изменилось. Что-то так громко трещало, что Киллуа затыкал уши, бежал дальше, но не прекращал возвращаться обратно. Его глаза были завязаны, а рот Гона заклеен еле-еле держащимся скотчем. Так что же там трещало? Золдик готов поспорить, что это его голова, а Фрикс, что сердце. В шуме холодного душа Киллуа вспоминал, о ком думает так часто, кого в конце-концов не смог разлюбить, даже видя все чужие, столь противные грехи, чье имя сладко вертится на языке, оставляя горькое послевкусие, о ком напоминала каждая собственная слеза, и как безлико всё то, что мешает им. В конце-концов, ему некому было рассказать обо всём. Гуляя холодными вечерами в полном одиночестве, он разговаривал с внутренним голосом, но хотел видеть рядом с собой только одного. Держать его милые руки, крепко обнимать, осторожно класть голову на плечо, ментально чувствуя жар в чужой тугой груди, и не думать о том, что они могут быть непоняты кем-то. Всё вышло из под контроля. Он всё так же щурит и закрывает глаза руками, видя свет. Гон разрывался от разных чувств и мыслей. Хотел видеть лишь его, его белые тонкие пальцы, глаза и волосы, делить с ним свои сильнейшие впечатления, и хорошие, и плохие, говорить ему обо всём, что происходит в жизни, спрашивать его мнение по любому поводу, слышать его странные бессвязные монологи, принимать каждый поток сознания. Он всегда выберет лишь одного, не раздумывая ни минуты. Он любил Киллуа так непривычно и так вовлечëнно... Все дороги вели к нему, и уже, наверное, не было ничего, что Гон не связывал с Золдиком. Вкладывал в этого человека все свои эмоции, несмотря на то, каким подавленным становился после их очередного «совместного» дня, полного тишины. Отличная почва для саморазрушения. Я буду всеми-всеми, кого ты так хотел видеть. Даже если ты не просил. К примеру, Киллуа, у которого особо никого раньше не было, не был так зациклен на своей любви. Он, в отличие от первого, готовил себя к плохому, да и в целом больше представлял себе жизнь без Гона. Жизнь, которая вполне могла стать последствием их неосторожности. «Если всегда надеяться на хорошее, разочарование окажется ещё более болезненным». И это не может не огорчать. Всё вышло из под контроля. Он всё так же бежит от тьмы, хотя лелеет в своём сердце тихий ад. Да, в марте Киллуа пришлось столкнуться со всем, от чего он так долго и усердно прятался. Во-первых, с последствиями своего пренебрежения учебой. Чего скрывать, именно весной завал плохими оценками наступал уже третий год подряд, и сложно сказать, в какой из этих разов было хуже. Будучи ли разбитым семиклассником в стабильно тяжелом состоянии, спящим по четыре часа в день? Нестабильным восьмиклассником, у которого сегодня маниакальный эпизод, а завтра не хочется жить? Или слишком неопределившимся и непонятным в желаниях и чувствах, когда это необходимо как никогда, девятиклассником? Он, вроде как, старался, но этого было явно мало. Хоть большее сделать кое-кто не способен. Как не крути, приходится расплачиваться за своё безделье. Хотя, в его случае, это было не просто столь бестактное слово, «безделье». Это что-то иное. А у Гона, например, были самые что ни на есть средние оценки: учился очень спокойно, если нужно было сделать что-то сложное — он просто не делал. Никогда не занимался допоздна и не нервничал по этому поводу. —Гон, я удивлен, что не спросил тебя до сих пор... Ты уходишь с девятого? —Обычно Килл спрашивал это у всех подряд. Он никогда не знал, чем хочет заниматься, и поэтому пытал вопросами незнакомых людей из интернета, либо же тех, с кем разговор заходил в тупик, но нужно было продолжать, и как-будто надеялся, что может перенять чужой настрой. Никогда не выходило. Чужие желания были ему понятны только в рамках их способностей, а у самого не было даже любимого занятия. —А ты? —Нет, стой, ты уходишь? —Если ты останешься — я тоже останусь! —Широко улыбнулся он, и Киллуа был поставлен в тупик. Спасибо, конечно, но что, черт возьми, это значит?! —В смысле? —Ну... — Это «ну» очень пугало. Золдик такого не понимал совершенно. —А тебе-то самому как лучше? Какая разница, остаюсь ли я? Я же не буду жить за тебя твою жизнь! — Киллуа был непривычно настойчив и словно задет за живое, ведь, признаться, никогда не хотел, чтобы от него кто-то зависел, и тем более боялся стать зависимым сам. —Я буду поступать на актерское... Там можно и после девятого, и после одиннадцатого. И я пока не очень решил...—Фрикс рассеянно почесал затылок, искренне не понимая, к чему такое беспокойство. —Но это же всё не просто так! Есть же какая-то разница... Если ты хочешь высшее образование, то... —Не думаю, что это обязательно. Меня устраивает и среднее, —Киллуа окинул его недоверчивым взглядом, — Но, главное, чтобы в моей жизни было много впечатлений! — Одна из немногих их схожестей заключалась в том, что оба не хотели идти по чьим-то протоптанным дорожкам. Но Гон потому, что это скучно, а Киллуа ну просто необходимо было выделиться. —А ты? —Я... Не знаю. —Обессиленно выдохнул он, признаваясь в своей самой большой беде, — Но я остаюсь до одиннадцатого. —Тогда я тоже останусь! —Воскликнул Фрикс, и он не думал, что когда-то скажет кому-нибудь такое, —Мы могли бы поступить в вуз в центре города... Если я смогу... Тебя не привлекает карьера актера? — звучит как риторический вопрос, ей-богу. Киллуа и сцена? Это как? —Нет. Он чувствовал себя очень странно, слушая смелые планы Гона, ведь сам собирался уехать подальше от этого стремного места, разорвав все связи к чертям. Конечно, хотелось видеть в своём будущем и его, но первая любовь почти никогда не бывает такой долгой. О какой любви можно говорить, если они ещё даже не встречаются? Ладно. Если бы они встречались... Если Фрикс не сумеет поехать с ним, то Золдик выберет себя и своё будущее, а не Гона в этой загнивающей дыре. Хотя возникало ощущение, что любое место станет загнивающей дырой, стоит только Киллуа туда попасть. Дело в его восприятии? Да ну, разница ведь точно есть! Самое время думать об этом, когда ты в душе не чаешь, чем желаешь заниматься. Совсем скоро взрослая жизнь... Бр-р-р... Зачем всё это... Второй его проблемой были противоречивые чувства к Гону, которые за эти пару месяцев менялись так часто, что даже сложно было это отследить. Сначала он не доверяет этому странному мальчику, нагло ворвавшемуся в его жизнь без всякого разрешения, потом влюблен совсем малость, потом влюблён даже слишком слепо, потом воротит от одного его присутствия, а сейчас... Сейчас... Сейчас взгляд Киллуа на него снова переменился. Гон был таким милым. Его лицо, такое выразительное абсолютно всегда, и в радости, и в гневе, и когда улыбается во все тридцать два, и когда на глазах блестят кристальные слезы... А когда его красивые руки перелистывали очередную страницу учебника, а голос шептал что-то невнятное, Золдик точно не знал, куда себя деть. То, как он произносил его имя... Это... Это тяжело до невозможности. В конце-концов, всё ведь вернулось на круги своя. А как умело притворялись, что ничего плохого не было! Им действительно весело вместе, даже после длительного тяжёлого периода, и у обоих мысль о разрыве на ужасной ноте, который всё ещё казался таким вероятным, вызывала страх и сомнения. У Гона больше не было оправданий своему молчанию, но от этого он не перестал каждый день обещать себе, что признается завтра. А Эмма была уже настолько зла, что отказывалась комментировать эту ситуацию, хотя никогда и не могла ответить на вопрос «а что бы ты сделала на моём месте?». Фрикс готов поспорить, что делала бы то же самое, но ей это незнакомо. И да, Киллуа сделал вид, что не заметил свои фото на виджетах в чужом телефоне. Стоит ли говорить, что такой дизайн рабочего стола он оценил?

***

Март. Вечер. Снова холодно и сыро, и неудивительно — это будет продолжаться до второй половины мая. Рваный ветер, обволакивающий двух глупых подростков с ног до головы. Ободранная беседка на окраине города, по асфальту разбросаны окурки, пустые пачки из под сигарет. В этом городе никогда не было света, и они ни за что не найдут места лучше. Брошенные рюкзаки, испачканные пылью, которые точно не пригодятся им. Лохматый Киллуа, плюющийся своими волосами, повторяя, как же ненавидит их, но отстригать не будет. Клетчатый шарф Гона. Розовые, то ли от смущения, то ли от холода, лица, холодные руки, фразы, вертящиеся на языке, но так и не сказанные, улетевшие на ветру в никуда вместе с полиэтиленовыми пакетами, и правда. Гон, чем-то озадаченный, открыл рот. —Киллуа... —Он говорил медленно и осторожно, как-будто не совсем уверенный в том, настоящим ли был сидящий напротив парень. Фрикс глянул ему в лицо, видя в чужих проницательных, тех самых, густую смесь ожиданий. Что-то внутри копилось с каждой секундой, как будто шар наполняли гелием до тех пор, пока тот не лопнет. Он никогда раньше не признавался. —Я люблю тебя. — Лопнул. Его пальцы сжаты в кулаки, в глазах горит страх и плывёт полуоблегчение, а на душе слишком смешанные ощущения. Вот таких впечатлений ты хотел? Киллуа как-будто оглушило. Сначала бросило в жар, потом в холод, а потом настигло осознание, а за ним и возвращение в своё тело. Нужно было что-то ответить. Ему хотелось улыбнуться во весь рот, потом заплакать, разозлиться и накричать, высказать всё, что так долго копилось, всё, что тревожило все эти месяца, что отталкивало и заставляло глубоко ненавидеть и отвергать, вся мерзость, и вся любовь, с которой отзывалось в сердце чужое имя, однако есть одно большое но: —Х-ха.. —Золдик наигранно ухмыльнулся, как будто его лицо сейчас не пылало всеми словами и чувствами в мире. — И я тебя люблю! — Ответил он, так просто, как будто ему пожелали доброго утра. Всё ещё не нашёл ничего лучше, кроме как притвориться дураком. Это спасало всегда. Ну кто же будет так торжественно объявлять о дружеской любви, которая, вроде, сама собой разумеется? Таким образом он выпытывал у Гона объяснение того страшного посыла, ведь слово «люблю» было таким неоднозначным. Слишком сильно хочется услышать это напрямую. Ну, кто из нас не любит ушами? Золдик понял всё донельзя хорошо, но он лучше откажется от долгожданного признания, чем допустит хоть шанс опозориться и раскрыть свою тайну не тому человеку. В памяти, вообще-то, сразу всплыл Курапика, но то — просто исключение. Никому другому. Никогда. Что-то вроде «бро, я тебя тоже люблю» всегда нервировало Гона, особенно сейчас, хоть он изначально так себя и вел, чтобы не вызвать лишних подозрений. Но для Киллуа это не свойственно. Там ведь не должно быть никаких «бро»? Там должна быть волнительная интонация, растаявший лёд в глазах, что-то очень романтичное и уж точно не дружеское. —Нет, в смысле, Киллуа.. Я люблю тебя как парня. Я хочу, чтобы ты был моим... —Он замолчал, не зная, что говорить дальше. Да, Фрикс репетировал это много раз (чем никогда ранее и не думал заниматься, как удивительно он меняется в худшую сторону), но сейчас всё вообще не в ту степь укатилось, если честно... Реальные ощущения нельзя сравнить с воображением. Даже до черта смелый Гон теперь с этим согласен. Согласен, как никогда раньше. Опа. —Я... — И если первый более-менее сохранял спокойствие, хоть и покрылся уж слишком заметным румянцем, то Золдик поплыл просто без всякой очереди. Его лицо горело, а сердце стучало, как последний пулемёт, в то время как мозг пытался связать пару слов, и, в конце-концов, выдать что-то членораздельное. Что сейчас надо сделать? —Если ты не... — Осторожно продолжил Гон, заламывая пальцы, уже готовый к худшему. —И я тебя люблю. — Если бы ты только знал. — Я же сразу сказал.. — тепло улыбнулся Киллуа, желая закрыть рот рукой, чтобы не закричать прямо сейчас. Заставлять себя говорить искренние слова любви действительно куда сложнее. И теперь ему действительно было всё равно, кто из них лучше, и это успокаивало его больше всего остального. Их бой окончен. Гон засмеялся, смотря на Киллуа так трепетно, и так неловко вытирая слезы с глаз. Ой. Золдик был готов поспорить, что в подобной ситуации расплакался бы первым, но жизнь преподносит вот такие вот сюрпризы. Сейчас обоим нечего сказать, ну, это если фильтровать свою речь. —Это была адская зима, Гон! Ты ненавидишь меня, да? — Поднимая глаза, спросил Киллуа. — Ад — это другие. — Задумчиво выдал он, предоставляя интерпретацию этого ответа всецело воображению оппонента. —А-а, ты будешь моим парнем? — Оба вновь раскраснелись, понимая, почему так боялись этого дня. —Д-да? —Почему ты говоришь это так неуверенно? —Я-я... Иди к черту! Как тут вообще можно... Ты сам... —Ты прав, я ненавижу тебя. — Шутливо выдохнул Гон, наблюдая за чужой реакцией. Наверное, и правда стоит ненавидеть. Чего только стоит его совсем недавнее избегающее поведение. Насколько будет легче жить в мире, если люди начнут разговаривать друг с другом? —Надеюсь, ты не против. —Гон наклонился чуть ближе, осторожно запуская пальцы в светлые волосы, будто это действие кардинально не противоречило сказанному им. Золдик только снова смущенно опустит глаза, будучи уж точно не против, и первый воспримет молчание как знак согласия. —Знаешь, я бы никогда не подумал, что тебе... ну, нравятся парни. — Признался Килл, стараясь двигать разговор вперед, ведь от этого неловкого молчания его могло разорвать в клочья. Гон лишь хмыкнул: —Не могу сказать того же о тебе! —... — В ответ на это Золдик передразнивающе поморщился— Почему это? Гон многозначительно пожал плечами. Он всё ещё прекрасно помнил, как Килл краснел от каждого прикосновения, и как странно вел себя, когда речь заходила о подобных вещах, но не станет озвучивать это, чтобы его теперь уже парень не стал ещё больше следить за своим поведением. И так по горло хватает. Фрикс положил голову на стол, смотря на Киллуа, и стесняясь трогать его лицо, неуверенно спросил: —А когда ты понял, что любишь меня? —В начале декабря где-то... — Старательно припоминал Золдик, почесывая затылок. — Смирился с этим только пару недель назад. А ты? —Почти что с первого дня... Ну, прям полюбил, конечно, позднее, но ты понравился мне сразу. Золдик смущенно засмеялся, поймав мысль, что давно не был счастлив. И в тот день он не чувствовал, что это неправильно, а просто ловил чужой томный взгляд, как-будто больше ничего в этом мире не имеет значения. Такое многое, что тревожило его, сгинуло в один миг. Да. В последнее время Киллуа сам не свой. Почему? Говорят, любовь меняет людей. Говорят, противоположностей притягивает. Правда ли это? Как знать. Но ему, вечно разводящему панику на пустом месте, несомненно нравился реалистичный и уравновешенный Гон, который «в целом за всё хорошее» и «ну, против всего плохого». Он отлично понимал людей, хотя ему и в тягость было перенимать их страдания, и Золдика, неустойчивого к эмоциональному (да и к любому другому, если честно) давлению, очень успокаивал тот факт, что если бы Фрикс хотел быть манипулятивным ублюдком, то уже бы был им. Киллуа слишком заметно таял, находясь рядом с Гоном, но последний, на самом деле, был в восторге от этого куда больше. Ругал себя за всё, но готов был отдать себя всего сидящему напротив парню, тому, очаровательному, с унылыми глазами. Им предстоит ещё так много всего. От обсуждений конфиденциальности их тайны и безопасности в целом, до отголосков болезненного прошлого и вынужденных планов на будущее. А теперь они пойдут домой под покровом всё ещё рано наступающего вечера, робко переглядываясь и боясь менять что-то в своих отношениях. Придётся приспосабливаться и к этим изменениям, но Киллуа полностью согласен на это. Он уже и позабыл, где его дом. А может, начал узнавать только сейчас.