***
Встав относительно легко, Киллуа в тихом ужасе обнаружил, что выспался. Спал он не так много, но черт, эти семь часов ощущались как заветный глоток свежего воздуха. Встал (почти без пожеланий смерти всем окружающим по малейшему поводу, которые сопровождают его уж слишком долго), собрался чуть быстрее обычного, и даже подумал, что всё ещё спит, ведь давненько не чувствовал себя таким бодрым. Обычно он едва ощущал своё присутствие в пространстве, прикладывая огромные усилия, чтобы разуть глаза, в которых темнело, попутно держась из последних сил, чтобы не свалиться в обморок прямо на уроке физкультуры. Редкие моменты посещения этого урока давались уж слишком тяжело — оно того не стоит. Но вообще-то, можно спутать сон с реальностью, но реальность со сном — никогда. Хотя... И реальность со сном можно. Кофе, который мог бы стать его единственным выходом(ну, разумеется, если исключить здоровый режим сна, лёгкие пути для слабаков) из этого замкнутого круга, он не пил. Не потому, что это невкусно или, ещё чего, вредно для здоровья, а потому, что тяжело было начать. Утром всё ощущалось особенно паршиво, и совершенно не хотелось ни есть, ни уж тем более заваривать кофе. Утром вообще хотелось только одного. В этот раз его меньше раздражали даже звуки телефона младшего брата, который, как обычно, за завтраком смотрел странные видео в интернете, и плевать он, честно, хотел на просьбы надеть чертовы наушники, или, на крайняк, сделать потише. Настроение смог подпортить лишь усталый поутру взгляд в окно, а вместе с ним и пренеприятный сюрприз в виде особо отвратительной погоды — слякоти с ледяным дождём. Март так и радует глаз, сердце, да душу греет. Мерзость, не так ли? Но «мерзость» уже вошла в обыденность, в любых её проявлениях, так что пусть лучше приходит к нему в виде погоды, ведь как не крути, это наименее болезненно. К тому же, на замену его старому и сломанному зонту пришёл новый. Хотя, это не сильно спасает. Даже школа сегодня казалась менее серой и пожирающей все виды энергии и миролюбия. Но стоило только вспомнить, что основная масса травмирующих ситуаций в его жизни была связана с этим мрачным местом... Фу. А вот одноклассники в любом случае были всё такими же попросту никакими, ничего из себя не представляющими, но Киллуа отлично понимал, что, наверное, является даже менее незаурядной личностью в их глазах. Он, не способный в какое-либо самовыражение, казался всем вокруг плоским и душным. Может, не казался. Может, так оно и было. Иногда становится интересно, чем думают все эти люди, и думают ли вообще чем-то. Но завидев вдали знакомый силуэт, глаза немного приоткрылись, на лице наконец расплылась непроизвольная улыбка, и Киллуа забыл все угрюмые мысли. Обнимал Гона чуть дольше, ощущая на себе взгляд, преисполненный милой робостью. Чуть дольше Фрикс смотрел в глаза, пока оба многозначительно молчали чуть дольше, это немного вгоняло в дискомфорт. Но через два урока любую неловкость как рукой сняло. За это Киллуа и любил Гона: ни с кем ранее ему не удавалось выходить за рамки привычно отстранённого и чересчур сдержанного поведения. Может, люди были не те... Каждый из них говорил «просто будь собой», но на деле никто не хотел видеть, кто он и как себя ощущает. К слову, он и сам не хотел бы этого знать, ведь точно окажется разочарован. Сейчас они сидели в столовой, наблюдая за оравой десятиклассников, практически каждый из которых ростом с дверной проём, рвущихся за завтраком, и на душе аж как-то тепло стало. Что-то родное всё же здесь было. Год за годом не менялась лишь эта деталь, и уже даже не была такой ненавистной, как года четыре назад, будучи бедными пятиклашками, которых эти сволочи топтали у буфета. Через полгода на месте этих десятиклассников будут уже они сами, и от этой мысли грустно. Киллуа с отвращением пил приторный чай, который, кажется, был просто подкрашенной водой (но, тем не менее, он его пил), а Гон доедал бутерброд с кислым резиновым сыром. Почему у него такой странный вкус? Это известно лишь кому-то свыше. С их губ то и дело слетали обыденные разговоры, например, очередной рассказ об абсолютно рандомном человеке из толпы, которого Золдик, учась здесь девять лет, никогда даже не видел, а Гон за полгода успел прознать о его жизни больше, чем её обладатель. Но было одно но. Что-то важное, то, о чём оба столь бессовестно молчали. Киллуа взрывался от нетерпения, было слишком уж интересно, что случится дальше, и как поменяются его скучные будни. Это даже странно. Странно то, как смело он начал говорить на несвойственную их обсуждениям тему, может и актуальную сейчас, откинув своё привычное избегание в сторону, как чуть ли не впервые старался сам повлиять на свою жизнь, а не ждать непонятно чего. — Гон, а ты когда-нибудь встречался с кем-то? — на удивление, звучало так непринуждённо, как будто он весь день до этого не пытался собраться с силами, чтобы перенаправить их диалог в «нужное» русло. Фрикс был бы и сам рад этому, но всё никак не мог решится. Он чувствовал себя до ужаса зажато, а после этого вопроса его лицо сразу приобрело лёгкий оттенок смущения, буквально сразу выдавая с поличным, пока Киллуа молча довольствовался его реакцией. Подумать только, да? От прежнего бесстыдства и следа не осталось. Вот как, оказывается, работает эта штука. — Нет. — коротко плеснул Гон, прекрасно понимая, к чему пытается клонить его собеседник. Ну это же просто невозможно, а! — А тебе кто-нибудь нравился? — продолжал спрашивать Киллуа, важно подперев щеку рукой, даже если чувствовал себя так, будто сейчас не взорвётся от неловкости, окутавшей его бледную тушу с ног до головы. Когда-нибудь они привыкнут. — Ну... да, — задумчиво протянул он, невзначай устремляя взгляд куда-то в потолок. — Ты правда хочешь знать? — его лицо выглядело таким умоляющим, а намёк на закрытие этой темы таким жирным, что Киллуа уже подумал пожалеть его. — А ты не хочешь рассказывать? Тогда не надо. Я не настаиваю. — предельно спокойно ответил Золдик, всеми силами пытаясь принять нейтральный вид, а-ля «ладно, мне всё равно», но звучало сказанное им уж совершенно не так. Фрикса этот наигранный тон, кажется, задел. Вот же хам этот Киллуа. — Ну, в смысле, нет! То есть, я не против рассказать, конечно, но я не знаю, кто из них мне нравился, а кто нет... — эмоционально лепетал Гон, закрывая лицо ладонями, и было видно, что этот разговор действительно даётся ему нелегко, и, наверное, не следовало говорить Киллуа такие вещи, но он всё равно ни о чём не пожалеет. «Лучше жалеть о том, что ты сделал, чем о том, чего не сделал», хоть чуть позже ему и придётся многократно отступиться от этого принципа. — Их?! Ну, расскажи, кого запомнил больше всего... — Так... Моя одноклассница с предыдущей школы. — деловито начал он, словно готовясь в красках передать сюжет какого-то фильма, — Мне было двенадцать, черт... Потом мальчик с волейбола. Ха-ха, думаю, ему бы это не шибко понравилось... ну... Ещё какой-то мальчик, но я знал только его имя, мы были знакомы три дня... Киллуа был неприятно удивлен, говоря мягко и цензурно, и такого рода ответ на вопрос ему не очень нравился. Или, другими словами, вводил в недоумение. Он, всё же, склонен делать категоричные выводы из своих наблюдений, пусть даже не совсем верные и корректные. «Знал только его имя?» А вот это так странно... и... неуместно... Разве можно полюбить человека, зная лишь его имя? — Уф. Я даже не знал, что ты такой любвеобильный... — выдохнул он, пряча тень раздражения, стараясь решить, что думает об этом, — Там ещё были, говоришь, но они под вопросом? — Да. — не совсем уверенно, но убийственно заключил Гон. И Киллуа не постесняется процедить ещё кое-что жестокое, уж это ему теперь очень интересно: — И как ты теперь можешь быть уверен в том, что любишь меня? — Киллуа! — воскликнул Фрикс, в чьей голове сейчас скурпулезно генерировались нужные слова. Он не знал, что на это ответить, но так яро был уверен в своей правоте, в своих чувствах, во всем-всем, и попробуй теперь доказать что-то оппоненту. В конце-концов его голос уверенно вынес: — Ты не понимаешь. — Вот это вот эгоцентричное и совсем уж, откровенно говоря, не присущее ему, действительно могло убить раздосадованного собеседника. Если бы Киллуа хотел кричать, он бы сделал это прямо сейчас. Может, и правда не понимает, но чужие слова действительно не внушают особого доверия. Легко, конечно, сказать: «ты ничего не понимаешь». Отстрелялся и до свидания? Да, хочется верить, что чувства к Киллуа особенные, но, черт... После всего, что сказано им... За всё время их общения было немало поводов рассматривать его как не самого подходящего партнёра, но сейчас всё отягощал тот факт, что его уже можно было не только рассматривать в этом ключе. Золдик лишь тяжело вздохнул, пытаясь как-то примириться со всеми обстоятельствами, но так и не ответил ничего. В его глазах метались разные настроения, мнения, и ни одно не нашло должного отклика, ни одно не было озвучено. Иногда ведь присутствует зависть к людям, совершенно не фильтрующим свою речь. Так он и сидел, храня многозначительное молчание, и что-то странное пробирало его душу, но в один момент Гон поднял палец вверх, пытаясь сконцентрировать внимание на последующем рассказе: — Как я мог забыть! — воскликнул он, и по интонации было видно, что история интересная. — Я рассказал маме о наших отноше... Он не успел закончить предложение, а Киллуа уже научился быстро реагировать на полученную информацию, подавился чаем, и успел больше всего на свете понадеяться, что ему послышалась эта чертовщина. Фрикс неловко постучал по его спине, и, откашлявшись, Золдик сразу же замахал руками: — Что ты сделал?! — схватившись за сердце, переспросил он. Виной его сердечного приступа сейчас вполне мог стать Гон. — Рассказал маме о наших отношениях... — он говорил медленно, будто не совсем понимая всю ситуацию. — О Боже... — резко уверовал Киллуа, уже прокручивая у себя в голове самые ужасные сценарии. — Зачем ты это сделал?! —А... Почему нет? Нельзя было? —Испуганно глядел Гон. Золдик выглядел так нервно, что первый и сам уже начал волноваться, толком не зная, за что конкретно. —Нет! Конечно! Ты вообще головой думаешь? Что будет... если кто-то узнает! — Киллуа снизил тон, будто они говорили о чем-то криминальном и недопустимом, и, к великому ужасу, в какой-то степени, так оно и было. — Да она же уже узнала... И ничего страшного не случилось... Он расстроенно пожал плечами, успев пожалеть о том, что начал этот разговор. Конечно, Гон понимал суть проблемы, но в его глазах она никогда не была столь ужасающей, чтобы введение близких в курс дела получало такую кошмарную реакцию. — Что она сказала? — Да это вообще! Представляешь, она сказала, что это всё неправда... Она сказала, что это просто переходный возраст, детские чувства, и скоро пройдёт... — по голосу было сильно заметно, что Фрикса это всё очень злит и задевает, но вот Киллуа в данный момент волновало совершенно другое. — А ты что? — Ну, я, естественно, начал спорить. И мы поругались... — Господи... Гон... — Что? — Как я буду ей в глаза смотреть? Что она обо мне думает теперь? — Киллуа закрыл ладонями лицо, и в его голове творилось вообще черт знает что. Как и всегда, короче говоря. —Да вроде то же, что и раньше... Всё нормально, чего ты... — Фрикс наконец глянул ему в глаза, чувствуя небольшую вину за довольно внушительную длину своего языка. Он надеялся успокоить Киллуа, но не знал, как стоит поступить. «Наверное, нужно было спросить у него, можно ли рассказывать о нас кому-либо» Как же тяжело начинать думать уже после того, как натворил всякой чуши. — Я же не просто так переживаю... Ты вообще должен быть рад, что она просто не восприняла всерьёз, а не наказала тебя и позвонила моим родителям, черт... Или ещё что похуже... Хотя что может... — Киллуа продолжал лить свой тревожный поток сознания, ужасно боясь представленных им вариантов последующей реальности. Ему было страшно, но Гон, как казалось, не понял. — Да что ты, как всегда! Она бы не стала... К тому же, я дурак, что-ли, чтобы рассказывать матери вещи, на которые она может настолько негативно отреагировать? Ну понятно, за кого ты меня тут держишь! — быстро и вспыльчиво говорил он, вкладывая в эти слова ироничную интонацию, и даже не подозревая, что сказанное может быть воспринято чужим впечатлительным разумом как открытая агрессия. Честное слово, будто он это не матери рассказал, а случайному прохожему. Глаза Киллуа грустно блеснули. Из раза в раз многое расстраивало его, а в голове зарождалась чрезвычайно болезненная мысль о собственной неправоте. — Гон, я... Глядя на него, Гон закусил нижнюю губу, абсолютно точно зная, что же происходит. Наблюдая за Киллуа, он любил его всё больше и больше, и всё больше и больше боялся с ним оставаться. — Киллуа, извини! Я слишком много болтал... И совсем не хотел нагрубить тебе, и... —Ладно. — коротко ответит Золдик, давя милую улыбку, даже если начистоту совсем его не простил, даже если понимал, что на деле тот не виноват ни в чем. Сейчас они впервые затронули тему чувств друг к другу. Пусть и не в самом лучшем контексте... Киллуа хотел бы провести этот разговор более спокойно, без всяких шокирующих заявлений и подробностей. Да уж. Они так долго выстраивали дружеские отношения, а теперь нужно каким-то невероятным образом переправить их в романтические. Чрезвычайно редко можно увидеть в школьном коридоре ободранную лавочку, а на ней сидит Гон, осторожно укладывающийся на чужое плечо, Киллуа, склоняющий голову навстречу, боящийся проявить инициативу, и пребывающий в шоке от того, как соглашается на близость в общественном месте. Или заметить то, как они очевидно хотят прикоснуться друг к другу, но не могут. Лишь ловят на себе странные взгляды, моментами осуждающие, моментами дружелюбные, но ничего из этого не поможет им. А помешать вполне может. Наедине они уж точно ни на что не способны. Стесняются, когда лица горят, глаза сияют, а что-то горячее медленно и нежно растекается по груди. Уроки проходят быстро, когда они вдвоём рисуют в тетрадках и смеются за той третьей партой, когда наступила весна. Может и наступила она лишь фактически, но на душе от этой мысли всё равно теплее. Больше всего хочется забыть обо всём, что сковывает их жизни, уехать из города на автобусе, никогда больше не возвращаться в школу. Но обстоятельства так и заставляют их приземлиться обратно на землю, ведь впереди экзамены, выпускной, куча других неприятных обстоятельств, а сегодня в списке дежурных ровным почерком красовались они... «Гон Фрикс» — надпись на листочке, висящем на внутренней стороне двери кабинета, озвученная глубоко поникшим голосом. —Ха-ха! Так тебе! — Смеётся Киллуа, тыча пальцем прямо в лицо, но Фрикс спешит обломать его веселье, и с умным видом указывает на надпись в самом низу. «Киллуа Золдик» До слез. Помимо них сегодня дежурит староста. И Эд. Противная персона, нужно сказать. Этот человек мог отравить день одним своим присутствием, не делая совершенно ничего. — Киллуа! — воскликнула староста, и тот нехотя переводит на неё своё внимание, готовясь к полному порабощению. Больше всего он не любил подметать. Спина потом болит. Да и все остальные практики удовольствия не вызывали. — Принеси швабру, веник, совок, и... Гон! Иди с ним, налейте в ведро воды и несите сюда, будем мыть полы. Она обернулась на Эдварда, спрятавшегося за чужими спинами и старавшегося выглядеть максимально неприметно, дабы не угодить в лапы злосчастной уборки. Он, благо, хотя бы не старался качать права по этому поводу, а-ля «да почему я должен здесь убираться». —А ты поднимай стулья! — Настойчиво воскликнула она, а затем отправилась мыть доску. Хорошо, что здесь не было классной руководительницы, которая решила сегодня попить чай с учительницей химии, а то бы она строго сидела за своим столом, заполняя очередной план, отчёт, или что-то ещё в этом духе, и создавала неприятную энергетику! При таком раскладе даже не поговоришь нормально, хотя, нынешний список дежурных дружескими отношениями друг с другом не отличался. Киллуа и Гон нехотя направились в кладовку, удобно находившуюся прямо напротив туалета, где нужно было набрать воды в ведро. Само помещение было очень маленьким и тёмным, одна еле-еле работающая лампочка ситуацию сильно не спасала. По всей площади стоят полки и шкафы, набитые различными принадлежностями, канцелярскими и бытовой химией, а то и «реквизитом» спортзала, актового зала, коробки с неизвестным содержанием, пара сломанных стульев и прочее барахло. Швабры и веники стояли в дальнем углу, Киллуа медленно пошёл туда, опасаясь уронить какую-нибудь дрянь, ведь всё вокруг него было хрупко заставлено различным хламом — одно неловкое движение, и он обязательно посыпется. Он осторожно берёт в одну руку сразу и веник, и совок, а в другую швабру. — Гон, возьми ведро, оно тоже здесь. У меня руки заняты. — не оборачиваясь, зовёт Золдик, и Гон действительно подходит. Подходит так же осторожно, но всё равно задевает какую-то коробку, и чуть не спотыкается. — Эй, осторожнее! — смеётся Киллуа, и думает, с кем ещё может говорить с такой заботливой интонацией, после того, как тот почти падает. Тут уж нужно было либо рассмеяться, либо сделать вид, что не заметил, но теперь Золдик бесцеремонно изменяет себе. Гон странно смотрит на Киллуа, и последний не знает, как называются эти глаза, полные нового света и тепла. Раньше этого точно не было, он бы заметил, он бы бережливо сохранил это в памяти. В жизни точно есть то, что нельзя забывать. Ради собственного счастья, хоть намека на то, что оно когда-либо было. — Здесь так душно, да? Киллуа неуверенно кивает, не понимая, к чему он клонит. Да ни к чему, в самом деле. Такому человеку, как Фрикс, просто необходимо время от времени мотать языком. Особенно в такие моменты — а то можно просто взорваться. Здесь и правда очень душно. — Киллуа, а можно... ну... — смущённо запинаясь, шепчет хриплый голос, а лицо сейчас загорится от перегревания. Золдик быстро розовеет, теперь уже отдалённо понимая, куда и зачем катятся обстоятельства. Из его рук сразу выпадает всё ненужное, громко стуча о бетонный пол. Но сейчас не время переживать об этом, правда? Он неловко опоясывает подбородок и щëки Гона тёплыми ладонями, уже, честно, не думая ни о чем постороннем, ни о чем важном, а только сверля чужое милое лицо своим бледным синим взглядом. Они смотрят, смотрят очень глубоко и однозначно, вместе с тем и совсем многозначительно, стараясь увидеть насквозь стоящего напротив. Даже если будет несладко и неинтересно. На них падает тусклый свет, пыльное помещение, от которого Золдик хочет чихнуть, создано для этого момента. Они продолжают глядеть, ментально съедать друг друга. Фрикс осторожно надавливает большим пальцем на губы возлюбленного, не решаясь ни на что больше. Вдруг за спиной раздается неприятный шорох. Киллуа, нервно вздрагивая, отодвигает Гона в сторону, и видит его. Он стоял прямо там, широко открыв рот. Эд. На его лице читается что-то, слишком уж близко напоминающее шок, недоумение, отвращение, и что-то ещё, совершенно ужасное для двух лиц, прямо сейчас находящихся в этой комнате. Было бы неплохо умереть прямо здесь. Дверь с самого начала была открыта нараспашку, а эти двое стояли в конце комнатки, не слыша ничего постороннего, в том числе и тихих шагов заходящего одноклассника, которые они и так вряд ли бы услышали. Идеально для того, чтобы всë было видно. И предельно ясно. Киллуа пялился на Эдварда, находясь в глубочайшем ступоре. Его лицо то бледнело, то краснело, кажется, голова кружилась, а на лбу выступали капли пота. О нет... Что теперь будет? Он расскажет всем. Он точно расскажет всем! Они узнают. Что они скажут? Разве так должно быть? Последний, скорчив самое-самое отвратительное лицо, всеми силами выказывая своё отношение к происходящему, как будто бы стал свидетелем жестокого убийства, ей-богу. В конце-концов, он поторопился выйти. И неизвестно, что теперь собирается делать с полученной информацией. Киллуа, в свою очередь, тоже выбежал, схватив принадлежности для уборки, которые должен был принести, только направился в противоположную сторону, чтобы случайно не встретится с Эдом. Желательно было вообще никогда его не видеть. Поток стимулирующих страх образов, даже порой невозможных и откровенно бредовых, заполнил сознание. Я не должен был. И он не должен был. Я обещал себе, что мы не будем. Я должен был быть спокоен. Но почему никак не получается? Почему я просто не могу быть счастлив? В груди растет гадкий испуг, Киллуа влетает в класс, и быстрым шагом направляется прямо к однокласснице. Лишь бы сейчас не совершить кучу импульсивных поступков, о которых в последствии можно будет только пожалеть. — Слушай, я очень плохо себя чувствую, можно я пойду домой? Она озадаченно смотрит на красного Золдика, выглядящего далеко не самым лучшим образом, и уж точно верит, что ему плохо. — Ой... думаю, да... Но тогда я скажу классной, чтобы занесла тебя в другой список на этой неделе. — Хорошо, спасибо. Киллуа машинально накидывает куртку и рюкзак, пока староста, искренне не понимая, что произошло, провожает его удивлённым взглядом. В коридоре, как назло, прямо навстречу идёт Эд, но Золдик не смотрит на него, лишь быстро проходит мимо, уткнувшись в пол. Эдвард точно обернулся, точно просверлил его глазами. Он выходит из школы. В лицо дует освежающий ветер. В только что более-менее прояснившейся памяти всплывает произошедшее. Изображения вырисовываются и сменяют друг друга так четко и реалистично, что Киллуа как будто бы снова проживает эту ситуацию. На глазах млеют очередные слезы. Он идет так стремительно, так хочется попасть домой, забыть всё, что было, но, к сожалению, легальным и безопасным способом этого не сделать. Страх. Страх давно слился с ним воедино, это дошло до такой степени, что Киллуа стал ассоциировать свою личность в первую очередь с ним. Но сейчас всё определённо очень-очень плохо. В животе ощущается ужасный дискомфорт, Золдик скрещивает руки на пояснице, и, кажется, его сейчас стошнит. Он заворачивает куда-то во дворы, где мало людей, и никто не увидит слез. Парням нельзя плакать. Скромная лавочка в тени деревьев и гаражей станет отличным вариантом.***
Гон чувствует много чего. И ему тоже страшно. Но не за то, что кто-то узнает, а за Киллуа. Ведь если кто-то узнает — Фриксу от этого будет ни горячо ни холодно. Чего нельзя сказать о его парне. Из-за одного неверного касания на людях, они могут попасть под колоссальный обстрел чужого осуждения. И для них это однозначно не пройдёт бесследно. Испуганный и расстроенный Гон предоставил Золдика целиком его тревожным мыслям и пошёл за Эдом. Посчитал, что сейчас нужно поставить в приоритет кое-что другое. Киллуа бы одобрил такое решение, да? Он сделал бы точно так же? — он давно потерял тот момент, когда начал приписывать Киллуа даже туда, где должен справляться сам. Так получилось, что они видели друг в друге то, чего не хватает самим. Завидев Гона за своей спиной, одноклассник остановился и странно скорчился, ожидая чего угодно. Даже как-то оскорбительно. Но сейчас не время рассуждать об этом. — Э, слушай... — почесав затылок, начал Гон, но его категорично остановили. — Отойди. Мне даже мерзко говорить кому-то об этом. Я не скажу. — сквозь зубы процедил Эдвард, и выглядел так, как будто сдержит слово. Он видел Киллуа, делающего ноги, его лицо, видел вообще всё, и даже в столь недалёкой голове ситуация отлично прояснилась. — Хе-хе, спасибо! — натянуто весело улыбнулся Фрикс, будто бы его совсем не воротило от стоящего напротив. Есть вещи важнее выяснения отношений. Но он был настолько нелицеприятен, с какой стороны не посмотри, что даже Гон, обычно избегающий конфликтов, готов был высказать ему всё. Прямо здесь и сейчас. Одноклассник до сих пор смотрел крайне презрительно. Очевидно, Эд пообещал молчать не по доброте душевной. Но причина, озвученная им... Если ему действительно настолько противно, то это же ужас... Неужели эта ненависть оправдана хоть чуть-чуть? Нет. Ни на грамм. В этом только его вина. Вернувшись в класс уже со спокойной душой и наполовину полным ведром, Гон не обнаружил там Киллуа. Обнаружил только недовольную старосту, готовую сходу всучить ему какую-то работу. — Гон, а что с Киллуа случилось? Он так плохо выглядел, сказал, что ему плохо, и убежал. — неожиданно выдаёт она, и Фрикс окончательно расстраивается. Настолько перенервничал, что убежал. И не сказал мне ничего. А я его даже не остановил. Я дал ему уйти... Что там с ним сейчас? — Н-не знаю... — запоздало отвечает Гон, пытаясь на ходу придумать оправдание, — М-мы разошлись, когда я пошёл набирать воду в ведро, и с тех пор я его не видел... — запинаясь, тараторит он, уже генерируя свой план действий, —Блин, блин... Что нужно сделать?! Давай я быстро сделаю, а потом пойду... Мне просто нужно... идти... —Ну, подмети. — она, отказываясь комментировать ситуацию, указывает на веник, стоящий в углу, и Гон быстро хватает его. Оба точно врут, да? Гон ох как хорошо знает, что случилось с Киллуа. Что же сегодня со всеми происходит?***
И вот, Гон вновь нажимает пальцем на тот знакомый контакт, помеченный сердечками, успев сделать это уже бесчисленное количество раз, и услышать такое же бесчисленное множество пассивно-агрессивных «абонент не отвечает». Звук на телефоне Киллуа всегда выключен. А сейчас тем более. Всеми силами коротая пути, Фрикс всё равно не знает, куда идти, поэтому устало плетётся по улицам, через которые они обычно ходят домой, уже ни на что не надеясь. Киллуа сейчас дома, наверное. Хочется верить в это, но не всегда получается. Может, он уже выпил успокоительное и забыл о произошедшем. Но нет. Киллуа бы не забыл об этом даже под психоактивными веществами. В конце-концов, Гон оборачивается, слыша слева от себя, как дети кидают камни в стены гаражей, и вдали видит белую макушку. Конечно, сначала это кажется галлюцинациями, бредом, самовнушением, но он готов был поспорить, что эти неопрятные светлые волосы принадлежат только одному человеку — его милому и любимому. Да ладно, мало, что ли, светловолосых? Но что-то слишком очевидно подсказывало обратное. Издалека вряд ли можно увидеть. Но что он потеряет, проверив свои догадки? Фрикс подходит со спины, и, да. Блять. Киллуа сидел, положив голову на стол, и никак не реагировал на шаги за своей спиной, подкрепляемые шелестом травы. Уж кого-кого, а Гона он не ждал. А значит — не ждал вообще никого. Совсем скоро пойдёт домой, правда? Его печальный момент рефлексии прерывают спокойные объятия. Фрикс обнимает осторожно, опасаясь отвержения, но Золдик всё равно вздрагивает, пока не видит, чьи это руки. Гон укладывает свою голову на его плечо, укрепляя руки вокруг чужого торса. Киллуа поворачивает голову. Его лицо красное, как и белки опухших глаз, а на щеках засохли слëзы. Фрикс отчаянно хмурит брови. — Отойди... — максимально нейтрально, и неизвестно, нарочно ли, хрипит Золдик, и зрачки Гона непроизвольно уменьшаются, он чувствует, как эти слова больно укалывают грудь, и, видя это, первый мягко добавляет: — Пожалуйста. Фрикс послушно отстраняется и не хочет сказать ничего в ответ. Лишь смотрит в чужие глаза, приглашающие сесть рядом с собой, и знает, что не захочет принимать мысли и намерения, скрытые за грустно-прекрасной оболочкой, точно знает, что сейчас будет. И отказывается принимать, сделает всё, чтобы не мириться с этим. — Гон... мне кажется, что нам не стоит быть вместе... в том плане. — говорит Киллуа, метнув взгляд вниз, лишь бы они не встретились, а его хриплый и заплаканный голос обижает сильнее всего. Сложно хранить в себе причины и следствия. Гон устал, да. От бесконечных эмоциональных качелей, хрупких и ненадёжных, избегающего любовного интереса, умалчивания о таком многом. В отношениях, любых, дружеских, романтических, деловых, нужно разговаривать, но, к сожалению, не выходит. Он любит Киллуа, но не любит его бесконечный страх. Этот случай не пройдёт бесследно. — Ты правда хочешь расстаться? — потерянно спрашивает он, готовый уже к чему угодно. — Я... — Золдик мямлит что-то несуразное, никак не двигая мысль вперед, будто надеется, что за него это сделает кто-то другой. Он никогда не умел уверенно говорить — фраза «слово — серебро, молчание — золото» была в корне неправильной, в некоторой мере губительной, но так прочно въелась в сознание, что как бы Киллуа не старался избавиться от этой установки, от прочих нездоровых паттернов поведения, она оставалась внутри него, словно глубокий белый шрам на коже. — Ты не любишь меня? — коротко спрашивает Фрикс, пытающийся настроить оппонента, наконец, на диалог, и последний ему и благодарен за это, и нет. Гон думает, что знает ответ на этот вопрос. И оказывается прав. Люди так одинаковы, но вместе с тем каждый человек абсолютно уникален. Нельзя точно угадать чувства конкретной личности, но он уже успел достаточно узнать Киллуа, всё, что с ним происходит. Гон знал таких людей и раньше, видел их тусклые судьбы и жизни, последствия травм и ощущения безысходности. А принять не смог. И теперь... Теперь это необходимо. — Любл... — Но тогда почему? — Это небезопасно... Ты сам видел. Ты же видел, как он смотрел?! Он точно желал нам всего самого ужасного, Гон, это всё так... Я не могу, наверное, так правда будет лучше... — Золдик говорит так бегло, кажется, сейчас задохнётся от того, как заставляет себя верить в эти слова, и насколько тяжело ему даётся контроль над своими действиями. В страхе он так слеп и скован. Готов сделать что угодно, лишь бы не возвращаться к этому чувству. — Для кого, Киллуа? — выпытывает Гон, а звучание его голоса напоминает мать, из последних сил пытающуюся объяснить очевидную вещь упрямому пятилетнему ребёнку. Но чужую позицию в этой ситуации понять слишком просто. А позволить ему разрушить всё вокруг себя — нельзя. Ответа на вопрос не последовало. За то последовало что-то крайне глупое. Точнее, эгоцентричное, отказывающееся смотреть на мир объективно, а не через свое восприятие. — Гон... тебе стоит найти себе девушку. Ты же можешь, да? — совсем чуть-чуть осталось, и Фрикс будет кричать. —Зачем ты говоришь, что мне стоит делать? Что ты понимаешь? — потихоньку вскипает он, но торопится успокоиться. Если бы Гон ставил свои эмоции выше Киллуа — его бы уже здесь не было. — Нет, я не то хотел... — и тут Золдик уже сам осознаёт, какую чушь сказал. —Мне ты нужен. — делая сильный акцент на слове «ты», заявляет Фрикс, — И мне наплевать, что думают другие. Мне важно только то, что думаешь ты. И без того красный Киллуа розовеет, а обкусанные в кровь губы расплываются в грустной улыбке. Так чудесно. Ему никогда не говорили таких слов. А он взял и... сказал... — Я хочу быть с тобой, я... Мне очень страшно. — признаётся Золдик, устало выдыхая, он никогда не знает, что с этим делать. — Ты не можешь прятаться всю жизнь. Даже если сейчас мы расстанемся — рано или поздно ты всё равно влюбишься в кого-то другого. Тоже будешь бегать от этого? Почему ты должен ограничивать себя, а другие — нет? Чем ты отличаешься? Киллуа молчит. Слова, сказанные его возлюбленным, громко откликаются внутри. Это то, что он всегда знал и сам. Но как же, черт, приятно слышать подтверждение от кого-то другого. Тем более от Гона, который мог заменить всех остальных людей. Но какой ещё может быть выход из этой ситуации? — Молчишь? Я же прав, да! — передразнивающе восклицает Фрикс, крайне влюбленный в те моменты, когда побеждает в споре. Или когда решил сам, что побеждает. — Да, ты прав. Но, блять... Трогательные речи — это, конечно, отлично. Но сейчас перед ними было реальное обстоятельство, реальная проблема, с которой тоже необходимо что-то сделать. — Эд обещал, что никому не скажет. Такие как он обычно держат слово. Я верю ему. — вставляет Фрикс, уже успевший позаботиться об этом, и у Киллуа исчезают все вопросы. Как бальзам на душу. Теперь можно спокойно выдохнуть? — Правда? — Когда ты убежал, я пошёл за ним. — заключает он, пока Киллуа чувствует громадное облегчение, параллельно с этим пытаясь понять, почему же ему не сказали сразу. Всё могло быть куда проще. — Ты хочешь расстаться? Если да — я пойму, мы могли бы остаться друзьями... — Фрикс ведь и сам не верит, что после всего может просто быть его другом. Эта история изначально сложилась по-другому. — Н-нет... просто... Давай не будем на людях... делать всякие...недружеские вещи... И обещай, что не скажешь никому. — речь осторожная и сбивчивая, заметно, как ему нелегко и неловко говорить, и Гон всеми силами старается показать, что всё хорошо. — Обещаю. Улыбка, как всегда теплая и уверенная, могла сказать так много, успокоить лучше каких-то там слов, любить сильнее всех людей в мире, и остаться любимой навсегда. Но есть вещи, которые действительно не в наших силах. — Знаешь, мне тоже, может, было бы наплевать. Пару минут назад Киллуа отправлял Гона полюбить женщину, а сейчас Фрикс переплетает их руки, сгибает и выкручивает чужие пальцы, давит на подушечки, вызывая проблемы с дыханием, и Золдик теперь уже в полной мере осознал, какую чушь сморозил. Дым от костра, вместе с запахом чьих-то сигарет и ржавчины, укроет их влюблённую тишину, пока двери подъездов плотно закрыты, а чьи-то мечты тухло валяются в мусорке. Надеюсь, мы не найдём там наши. Мир дорог, но дешевле твоих рук и глаз, щёк и губ, голоса и дыхания, сердца, всего, что связано с тобой. Даже родившись мы в другой вселенной, я бы всё равно нашёл тебя. Тысячи дней нашей жизни могли пройти бесследно, тысячи значимых событий стать до смеха горькими историями, услышанными от пьяных детей на балконах, в будущем, когда умрет последний человек, знавший тебя, когда забудутся твои объятия, ты перестанешь существовать, а тлен сметёт последним северным ветром. Но мы всё ещё живы. — Ну, что, поцелуешь меня? Гон смущается, снова отчаянно выгибая брови, но уже по другой причине. Но точно не сильнее бедного Киллуа, который прямо-таки собрал в кулак все свои силы, и искать обходные пути теперь незаконно. Да, это то, что он хотел сделать в кладовке. Но кладовка — это уже не взаправду. То, что произошло в кладовке, остаётся в кладовке. О нет, им действительно придётся целоваться. Увы и ах. Фрикс выжидающе смотрит на него, как будто подбирая наилучший момент, но вспомнив кое-что важное, внимательно оборачивается по сторонам, и Золдик благодарен за ему это. Убедившись, что они здесь одни, Фрикс мило улыбается. В жизни ведь бывает только один первый поцелуй, и с кем попало его не разделяют. По крайней мере, стараются. «Он точно тот, кто должен быть здесь» Гон осторожно берет бледное лицо в руки, приподнимая подбородок, и смотрит в широко раскрытые глаза. Голубые, но тусклые, оттенка, что ближе к серому, но сейчас полные странного блеска. И видит в них себя. Свою смешную причёску, от которой нужно скорее избавиться, «ведь без этой укладки он такой милый». Дороже всего это маленькое темное отражение, едва различимое даже вооружённым взглядом. А зрачки уже больше глаз. И Киллуа терпеливо ждёт, смотрит, думает так туманно, пока этот момент сохраняется в памяти глубоко-глубоко, заранее готовый к тому, чтобы вспоминать со слезами ностальгии чей-то мыльный образ, и хотеть увидеть его перед собой снова. В котором ясна только улыбка, светлая в любой самый отвратительный и грустный момент, которую хочется любить-любить-любить, любить всегда. Убежать, уехать, спрятаться, но запомнить шестнадцатую весну, холодные вечера, разбавленные теплом сердец, грязную обувь и голос напротив. Сердце наполнено каждой частичкой тебя. Тем временем лицо Гона всё ближе, уже почти вплотную и, в конце-концов, он, переводя дыхание, накрывает чужие губы. Дышит очень неравномерно, горячо, облизывает нижнюю губу, едва касается её зубами, сминает адски пылающие щëки, и жизнь ощущается совершенно невероятно. В миг обострившиеся чувства переполняют два скромных силуэта, воздух покидает неподготовленные к таким-то нагрузкам легкие. Киллуа, устроив свои руки на плечах возлюбленного, осторожно повторяет его действия, но всё равно целуется по-своему, очень-очень неловко, неумело, им так невероятно стыдно, но так... Гон прикусывает его обкусанные губы, и на небольшой болячке выступает маленькая капля крови. Шепчет короткое «извини», посчитав отличной идеей слизать её языком, и что-то в груди у обоих словно взрывается. Сердце безжалостно подожжено, прямо сейчас с приятной болью уничтожит все внутренние органы. Дышать становится так тяжело, так волнующе осознавать весь масштаб происходящего, даже, признаться, не верится. Они отстраняются друг от друга, внезапно решив, что на сегодня более чем достаточно, и... ужас... Ощущать что-то подобное действительно так прекрасно. И наверное, если судить объективно, то это было очень плохо... Но настолько искренне влюблённо, что всё остальное не имеет значения. Киллуа и Гон соприкасаются лбами, Золдик мягко и ненавязчиво гладит его лицо, и оба прекрасно понимают, что происходит. Киллуа — парень. Гон — тоже. Только что они целовались. И им понравилось. Всё в порядке, так и должно быть. Для них это всё равно очевидно, даже несмотря на всякие сомнения, порой возникающие в силу обстоятельств, они знают, что всё с ними нормально. Может, кто-то там и не узнает этого никогда, но какая разница? В очередной раз услышат от своих знакомых что-то гомофобное, Киллуа нахмурится, но промолчит, лишь бы никто не понял, насколько это его задевает. Гон разозлится и уже откроет рот, они переглянутся, и Фрикс замолчит. Семь миллиардов других людей и важны, и безразличны, но никогда не станут неотъемлемой частью их истории. Улыбка Гона может поджечь весь мир, а улыбка Киллуа испепелить его. Мы останемся нами навсегда, я обещаю. Я могу пообещать тебе хотя бы это, только, прошу, будь спокоен.