Молибдат цинка

      Временная «Ви» не заменяла сон. После того как Бутчер снова запер Патриота в клетке, он открыл припрятанную было в кухонном шкафу бутылку «Джек Дэниэлс» и налил себе стакан. Бутчер не употреблял алкоголь, с тех пор как поселился в этом доме: желал оставаться бдительным в отношении Патриота — который, на минуточку, по-прежнему являлся опасным супером. Однако теперь Бутчеру казалось, что он здесь надолго. Настолько надолго, что на завершение не было ни намека. Бутчера настигла подавленность, и алкоголь не облегчал ее, а, возможно, даже усугублял. Бутчер не помнил, как отрубился на диване, однако, проснувшись, обнаружил, что наступила середина дня. Светило солнце, и настроение Бутчера в самом деле улучшилось.       Он сел и принялся наблюдать, как расширялась и сужалась грудная клетка свернувшегося в позе эмбриона на полу клетки Патриота. Когда Бутчер прислушался, то даже смог расслышать что-то вроде тихих хрипящих звуков. Неужели он наконец-то застал Патриота спящим?       К сожалению, вскоре через ведущую на задний двор дверную заслонку в дом проник Террор. Шума оказалось достаточно, чтобы хрипящие звуки прекратились и чары рассеялись. Бутчер проследил за тем, как Патриот принялся ерзать, сел, как повернул голову, словно осматривая комнату, — одному богу известно зачем, учитывая, что он был лишен зрения.       — Значит, ты все-таки спишь, — сделал вывод Бутчер.       — Я был измотан.       Странный ответ оказался подкреплен не менее странным, колючим, оборонительным тоном.       — То есть ты не спишь каждую ночь?       — Не когда я пристегнут к стулу без возможности сменить позу, — проворчал Патриот. — Впрочем, сейчас мне уже лучше.       Если честно, разрабатывая план, позволивший бы удержать Патриота на месте в течение нескольких дней, Бутчер подобную необходимость даже не учел.       — Могу я попросить тебя принести немного воды? Пожалуйста? — спросил Патриот.       Бутчер поднялся, потер глаза и живот, затем налил в миску немного воды из-под крана и поставил на пол клетки. Он замер неподалеку, наблюдая, как Патриот пытался устроиться поудобнее, чтобы пить с пола. У Бутчера не было похмелья, однако прошлой ночью они оба бросались громкими словами, и его разум был затуманен. Бутчер словно находился в трансе.       — Ты все еще злишься? — отпив воды, снова задал вопрос Патриот. Очевидно, он заметил, что Бутчер не ушел по своим делам, а стоял и смотрел на него — ну или замер, будучи занятым своими мыслями.       — Нет, не совсем. Просто думаю.       Бутчер не солгал: он перестал ощущать прежние ненависть и гнев, словно их смыл сон. Патриот был таким, каким был. Он не изменится, не перестанет быть эгоцентричным, не перестанет презирать большинство людей вокруг — и, вероятно, навсегда в глубине души останется пиздой. Но он признал свои проступки, пусть даже то, как именно он это сделал, оставляло желать лучшего. По крайней мере, его было можно научить новым трюкам. Было очевидно: Патриот пытался приспособиться к тому, каким Бутчер хотел его видеть, его поведение во многом улучшилось. Если Бутчеру всего-навсего удастся научить Патриота переносить одиночество в течение нескольких дней, удержание его в плену не будет ощущаться, словно Бутчер запер себя вместе с ним.       — Очень жаль, что ты не смог подождать еще немного. Я собирался загладить вину. Думаю, тебе бы понравилось, — пробормотал Бутчер.       Патриот пожал плечами — наверняка отвергая мысль, что подобное могло чем-то окупиться.       — Рискну предположить, что это еда или секс.       — Ну же, неужели ты совсем в меня не веришь? Три дня терпения и страданий стоят куда больше.       Бутчер был рад заметить, что в Патриоте невольно проснулось любопытство. Теперь, месяцы спустя, Бутчер мог с легкостью распознать его эмоции по одному лишь выражению лица или телодвижениям. Он зажег сигарету, хоть Патриота и раздражало, когда он курил в гостиной, — очевидно, запах сигаретного дыма заполонял все пространство. Впрочем, Бутчер не собирался выходить на улицу.       — Если ты правда хочешь знать, то я планировал ненадолго снять пластину с твоих глаз, позволить тебе увидеть солнечный свет. Конечно, мне пришлось бы поднапрячься и ввести себе временную «Ви», чтобы ты не вырвался. Но я хотел предоставить тебе возможность.       Услышав прерывистое дыхание Патриота, Бутчер ощутил удовлетворение.       — Довольно… неплохо, — с тоской признал Патриот.       — Что ты вообще хотел бы увидеть?       — О, сейчас — да что угодно. Правда, боюсь, спустя столько времени у меня пропало зрение.       — Не-а, я бы не слишком беспокоился, — сказал Бутчер. — Я изучил вопрос, после такого как огурчики даже несуперы. Я решил, что ты захочешь увидеть свое отражение. Уверен, ты по нему очень скучал.       — Не то чтобы. Ты не стриг мне волосы все эти месяцы, сейчас они должны выглядеть просто отвратительно.       — Ну, они были бы нормальными, не проявись у корней второй цвет. Не стоило их отбеливать, тщеславный ты мерзавец, — улыбнулся Бутчер. — Ты мог бы, наконец, взглянуть на меня. Вдруг забыл, как я выгляжу?       — Я прекрасно помню, как ты выглядишь, — проворчал Патриот.       — Ну, тогда, в конце концов, взглянул бы на член, который сосал?       — Спасибо, но я тоже помню, как он выглядит, — произнес Патриот. Бутчер не мог не восхититься невозмутимостью его тона, равно как не мог быть уверенным, шутил Патриот или нет. — Ты же не думаешь, что я не взглянул на него, когда мы впервые встретились?       — Надо же, какая хорошая память и надлежащая осмотрительность, — заключил Бутчер.       Суровое выражение лица Патриота смягчилось.       — У тебя остались фотографии Райана с поездки? Я бы посмотрел на них.       — Речь о поездке, которую ты прервал своим эгоистичным перфомансом? Да, имеется несколько.       Губы Патриота растянулись в легкой обнадеживающей улыбке.       — Он счастлив?       — Да, достаточно счастлив. Насколько ему известно, оба его родителя мертвы, а отчим почти не навещает его. Вероятно, он был бы счастливее, если бы не воспитывался чужим ему человеком, а проводил больше времени со мной.       — Кто его воспитывает?       — На этот вопрос не отвечу, — цокнул Бутчер. Он тотчас пожалел, что невольно раскрыл карты и выдал, что за его сыном присматривал только один человек.       — Какой он сейчас?       Бутчер раздумывал, что вовсе не был обязан отвечать на все эти вопросы. И все же любопытство и интерес к своему ребенку, вероятно, являлись самым человечным и привлекательным в существе, стоящем перед Бутчером на коленях. Патриоту было трудно отказать.       — Ну, он выше, чем когда ты видел его в последний раз. Еще не достает до моего плеча, но растет как на дрожжах. Пацан много читает, знает кучу мелочей. Надирает мне задницу в заумных играх типа «Скрэббл» и «Боггл». Я привел его в игровой зал — по крайней мере, я все еще побеждаю его в аэрохоккее и скиболе. Еще он быстро наедается во время игры в футбол.       — Он, черт подери, что? — пробормотал Патриот.       — Выдыхается. Устает. В любом случае, пацан совсем не высокомерен. Добрый, остроумный, не капризничает и не злится. Хотя, полагаю, в ближайшие пару лет все может измениться. Но сейчас он совсем не трудный ребенок.       — Он хоть использует свои силы?       — Нет, придурок. Это все, что тебя волнует? Весь смысл держать его подальше от тебя и «Воут» в том, чтобы не дать ему превратиться в очередную безжалостную сверхсильную супер-пизду вроде тебя.       Патриот шмыгнул носом.       — «Воут» найдут его. Если не в этом году, то в ближайшие два-три. И тогда они вылепят из него то, что пожелают. Ты не сможешь прятать его вечно. Если вы правда не хотите, чтобы он в конечном счете стал марионеткой «Воут», вам лучше научить его пользоваться силами сейчас, прежде чем они сделают это за вас. Это для его же безопасности.       Бутчер молча стоял, покусывая губу, и размышлял, был ли прав его пленник.       

      ***

      «Что угодно, кроме хлопьев с сыром и ореховой смеси» было довольно-таки подробным запросом на обед. Однако Бутчер решил пойти дальше и в кои-то веки приготовил домашнее блюдо. Хозяйничать на кухне с все еще действующей временной «Ви» было странно, и сковорода, и тарелки и все приборы казались легкими, даже хрупкими. Бутчера обуял приступ великодушия: он пригласил Патриота за стол, накормил его кусочками курицы, брокколи и риса не из миски на полу, а с помощью вилки и ножа.       — Спасибо, — вздохнул Патриот, распробовав еду. — На вкус просто потрясающе.       — Думаю, после того, через что я заставил тебя пройти, все будет на вкус потрясающе.       Патриот улыбнулся. Бутчер заметил, что его настроение, как правило, резко улучшалось после еды. Может быть, он кормил его слишком нерегулярно.       — Я так и не сказал тебе вчера спасибо, — произнес Патриот, прожевав еще один кусок пищи.       — За что?       — За то, что вернулся раньше только потому, что я сказал, что плохо себя чувствую. Это многое значит для меня, даже если ты меня за это возненавидел.       — Я не возненавидел тебя за это, — пробормотал Бутчер, разрезая курицу на еще несколько кусочков.       — Ну, тогда вычеркну один пункт из бесконечного списка. — Патриот издал короткий невеселый смешок, затем вздохнул. — Я просто хочу, чтобы ты полюбил меня. Я могу это признать, видишь? Но я не знаю, что еще могу сделать. Я не могу изменить прошлое, не могу измениться сам. У меня больше ничего нет. Я стараюсь быть хорошим, но в твоих глазах этого всегда недостаточно. — Он выдержал паузу, однако Бутчер уже начал есть свою порцию и не ответил. — Знаешь, мне действительно жаль, что все так получилось. Но разве тебе не кажется, будто я язвлю, когда извиняюсь? Довольно бессмысленно сожалеть о том, что ты сделал, задним числом.       — Я не считаю, что это бессмысленно, — сказал Бутчер с набитым ртом.       — Но, думаю, для тебя моя личность всегда останется «отвратительной». По крайней мере, ты признаешь, что тебе нравится заниматься со мной сексом. Видимо, мне придется довольствоваться этим.       — Хочешь, я трахну тебя, пока действует временная «Ви»? — спросил Бутчер, вытерев рот салфеткой. Внезапно он стал гораздо меньше заинтересован в том, чтобы завершить обед.       Патриот наклонил голову.       — Да, пожалуйста.       Черт возьми, одна лишь непритязательная фраза, произнесенная тихим, кротким тоном, совершенно вывела Бутчера из себя. Он без усилий перекинул Патриота через плечо, отнес его в спальню, уложил на кровать и разделся так быстро, что в спешке оторвал от рубашки несколько пуговиц. Бутчер принялся рыться в ящике прикроватной тумбы в поисках смазки, которую купил несколько месяцев назад, но так и не использовал по-настоящему, — учитывая, как редко ему доводилось дрочить. Патриот был всегда готов подсобить, за все эти месяцы ни разу не отказал в сексуальном контакте. В основном они с Бутчером придерживались орального секса.       — Согни колени, подними ноги, — потребовал тот, с некоторым удовольствием наблюдая не только за тем, как ему повиновались, но и как тело перед ним нетерпеливо подрагивало в предвкушении. Член Патриота, вставший, еще когда Бутчер тащил ношу в спальню, окончательно затвердел, к тому же теперь Бутчер мог видеть, как сокращалась обнаженная, сморщенная дырка Патриота. — Тебе удобно? — спросил Бутчер, садясь рядом с Патриотом и готовясь погрузить в него пальцы.       — Было бы удобнее, будь мои руки свободны, а не придавлены мной, — ответил Патриот, но только подтянул колени еще ближе к туловищу. Он тяжело дышал.       — Ты напуган? — спросил Бутчер и положил ладонь ему на грудь, чтобы почувствовать биение его сердца. То было быстрым.       — Нет, — произнес Патриот, однако в его тоне Бутчеру послышалась какая-то совершенно очаровательная неуверенность. Бутчер решил не безумно втрахивать Патриота в кровать, как, впрочем, телу самого Бутчера прямо сейчас и хотелось, а действовать медленно.       Бутчер вошел в него двумя смазанными пальцами и некоторое время то погружал их глубже, то ослаблял напор. Патриот тяжело дышал через нос, но, когда Бутчер спрашивал, не больно ли ему, лишь качал головой, а его член был тверд как камень. Медленно входя в Патриота, Бутчер сжал его ноги. Он вслушался во влажный звук тела Патриота, растягивающегося, чтобы приспособиться. Рот Патриота предстал перед Бутчером тонкой искривленной линией, и, дойдя до упора, Бутчер был вынужден спросить, все ли с Патриотом в порядке.       Тот стремительно кивнул и на мгновение улыбнулся.       — Просто слишком много ощущений. Продолжай.       Руки Бутчера толкнули бедра Патриота вниз, колени того оказались прямо у его подмышек. Бутчер увидел, как Патриот судорожно вздохнул, как у него буквально отвисла челюсть — когда Бутчер принялся двигать бедрами, медленно, без особых усилий скользя всей длиной внутрь и наружу.       — Блядь, ты великолепен.       Слова слетели с губ Бутчера сами собой. Он точно терял контроль над собственным разумом — словно временная «Ви» усиливала удовольствие до степени, превышающей человеческий предел. Кончив прежде, чем у него появилась возможность ускорить темп, он оказался сбит с толку. Он простонал и опустил голову на грудь Патриота, чувствуя, как пульсировал его член.       — Мне понравилось. — Голос Патриота сел, слова казались сдавленным шепотом. — Мне так понравилось, Билли. Понравилось быть наполненным тобой.       — Хорошо.       Бутчера хватило лишь на подобный блестящий ответ. Он сдавленно дышал, его мозг поджаривался на быстром огне. Член Бутчера оставался твердым, он был готов ко второму заходу. На этот раз он толкался быстрее и продержался дольше, наслаждался тихими, поскуливающими, распутными звуками, исходящими из-под него с каждым толчком.       Они выдержали еще несколько раундов, то стоя на коленях, то уместившись на боку. Затем Патриот забрался на член Бутчера, в то время как сам Бутчер растянулся под ним. Для смены темпа и ощущений они даже поменялись ролями, и Бутчер побыл на члене Патриота.       Когда они, наконец, выбились из сил, то легли бок о бок, повернувшись друг к другу. Бутчер гладил лицо Патриота, убрал выбившиеся вперед пряди волос, щурился, когда свет заходящего солнца случайно отражался от пластины на глазах Патриота. Бутчер явно сошел с ума, однако у него появилось непреодолимое желание убрать пластину.       — Эй. Ты хочешь увидеть мир вокруг себя?       — Да? — Патриот скорее спросил, нежели ответил. Его голос сквозил недоверием. — В чем подвох?..       — Ни в чем. Но будет лучше, если я не замечу ни проблеска красного, иначе твои глаза снова окажутся под пластиной, и я никогда больше не позволю тебе ее снять. Понял меня?       Патриот энергично кивнул.       — Никакого теплового зрения, клянусь.       Они сели. Когда Бутчер начал вскрывать толстую пластину сзади, его сердцебиение участилось. Он не был уверен, объяснялось ли это адреналином от необъяснимого риска, на который он шел, позволяя Патриоту использовать свою самую опасную сверхсилу и веря, что он будет вести себя хорошо, что им не доведется ввязываться в лазерную драку, которая, вероятно, уничтожит весь дом. Как ни странно, Бутчер так не думал. Прошло четыре месяца, он искренне хотел увидеть лицо этого айдола «Воут» во всей красе и посмотреть, как он отреагирует на подобную передышку.       Когда Бутчер убрал пластину, глаза Патриота были все еще зажмурены. Затем он приоткрыл один. Он был так нетороплив, потому что опасался, что не сможет нормально видеть? Следом он начал моргать и открыл оба глаза. Те блуждали по комнате, но по-прежнему быстро моргали. Они были ярко-синими, однако от Бутчера не укрылись два маленьких тлеющих уголька на дне зрачков. Бутчер впечатал пластину Патриоту в лицо, как он и готовился сделать, — с достаточной силой, чтобы прижать Патриота спиной к кровати.       — Прости! Прости! Это было неосознанно, клянусь! — умолял Патриот. — Думаю, я просто взволнован, что снова могу видеть. Я не буду поднимать веки, пока не верну контроль.       Бутчер медленно отодвинул пластину, все еще в состоянии боевой готовности на случай пиздежа. Патриот держал глаза закрытыми, делая глубокие вдохи и, очевидно, пытаясь успокоиться.       Когда его глаза распахнулись, они были голубые — только и всего.       — Скажи мне, если они начнут светиться, я не всегда это чувствую, — торопливо произнес Патриот, явно отчаянно желая не упустить шанс увидеть мир вокруг. — В любом случае, они не будут стрелять спонтанно. Я пытаюсь играть по твоим правилам, честно!       Бутчер кивнул. Возможно, он просто был наивен, но по какой-то причине ему хотелось верить этой супер-пизде. Патриот начал оглядывать комнату, и Бутчер проследовал за его взглядом, словно тоже видел все это в первый раз.       — Похоже на то, как ты себе все представлял? — наконец спросил он.       Патриот внезапно начал смаргивать слезы и снова закрыл глаза.       — Что случилось?       — Ничего. — Патриот вдохнул. — Раньше ты говорил, что не позволишь мне ничего увидеть. Знаешь, я начал тебе верить. Я рад, что ты преувеличивал.       — Мне нужно будет снова поставить пластину на место, — предупредил Бутчер, немного обеспокоенный интенсивной и эмоциональной реакцией, свидетелем которой он стал.       — Я знаю, знаю. Не напоминай. — Патриот снова открыл глаза, оглянулся вокруг и остановил взор на Терроре. Бутчер понятия не имел, как долго он там находился — насколько ему известно, он наблюдал за ними все это время. — И вообще, какой он породы?       — Террор? Английский бульдог. Мог бы спросить до того, как увидел его, приятель.       — Не подумал об этом. У тебя такие пустые стены.       — Не у меня. Не собираюсь украшать чужой дом.       Патриот продолжил осматривать комнату, затем глянул на себя сверху вниз.       — Что-то такое белое — должно быть, на основе цинка, ха. Так и думал.       — Эй, прекращай думать. Не твое дело.       Бутчер попытался вспомнить, не оставил ли в гостиной какие-нибудь ведра с маркировкой МЦ-покрытия. Однако все они должны были быть спрятаны в сарае.       Патриот перестал смотреть на свое тело, встретился взглядом с Бутчером и кивнул. Он выглядел иначе, чем помнил Бутчер. Тот предполагал, что после стольких лет наблюдения за каждым публичным шагом Патриота — и за его лицом, расклеенным по всему Нью-Йорку в различных размерах и разрешениях, — его образ был надежно запечатлен в его памяти. Однако Бутчер никогда не видел такого выражения его лица — и глаз, — виноватого, которое он делал, когда его отчитывали, немного испуганного и отчаянно пытающегося понравиться. Теперь Бутчер понимал, что, вероятно, было еще много лиц, которые он не видел полностью, потому что их никогда не показали бы по телевизору.       — Так где те фотографии Райана, которые, по твоим словам, у тебя были? — спросил Патриот, затем опомнился и добавил поспешное: — Пожалуйста.       Бутчер был откровенно впечатлен: Патриот не побежал к зеркалу. Бутчер открыл фотографии на своем телефоне, немного обеспокоенный тем, что в его галерее по-прежнему имелось несколько сомнительных видеороликов, снятых несколько месяцев назад, и бегло прокрутил их.       Патриот широко улыбался, когда Бутчер показывал Райана, гуляющего по лесу, гоняющего футбольный мяч на лужайке и демонстрирующего противень с испеченными им блонди. Бутчер осознал, что на одном снимке была видна часть тела Мэллори, хоть и не ее лицо, — и он был уверен, что Патриот сохранил для себя эту информацию. На фотографиях могли быть и другие детали, выдающие местность, но Бутчеру оставалось лишь надеяться, что Патриот не сможет определить точный адрес на основе нескольких фотографий. Пока Бутчер наблюдал, как Патриот расплывался в улыбке от уха до уха только потому, что ему удалось увидеть несколько фотографий своего сына, он понял: подобные эмоции нельзя подделать. По крайней мере, этот монстр — с комплексом бога и гротескным безразличием к большинству человеческих жизней — правда искренне любил своего ребенка.       Наконец, Патриот попросил почистить ему зубы и побрить лицо.       — Господи Иисусе, — пробормотал он, глядя на себя в зеркало, прежде чем Бутчер успел нанести крем для бритья. — Что ж, волосы… выглядят так, как я и ожидал. Возможно, даже хуже. Рад, что ты все еще трахаешь меня, несмотря на мой внешний вид.       Бутчер фыркнул.       — Обычно твои волосы выглядели, будто «Воут» напечатали их для тебя на 3D-принтере. Так мне нравится больше.       — Нет, правда, я начинаю выглядеть старше, — все бормотал Патриот уже после того, как его побрили. Он вертел головой, чтобы оценить себя со всех сторон, и морщился.       — Думаю, ты просто забыл, как ты выглядел последние несколько лет, — сказал Бутчер. Он смотрел на отражение Патриота из-за его плеча, пока их взгляды внезапно не встретились в зеркале. Бутчер забыл, насколько нервировал этот кристально-голубой холодный взгляд, даже если не принимать во внимание опасность, которую он представлял. — Как по мне, та еще штучка.       Патриот все еще поддерживал зрительный контакт с Бутчером через отражение, но у его глаз появились морщинки.       — Что ты, блядь, несешь? — поморщился он, чуть ли не давясь со смеху.       — Правду, — сказал Бутчер. Он принялся целовать его шею, плечо, потянулся руками, чтобы зажать соски Патриота пальцами. Бутчер привык к тому, что обнаженное тело Патриота постоянно находилось в поле его зрения, но теперь, когда Бутчер видел его глаза, все это казалось по-настоящему откровенным, запретным, чертовски эротичным. Бутчер снова завелся.       — Билли, ну же. — Патриот вздохнул. Его дыхание становилось прерывистым, как только к нему прикасались. — Ты не можешь освободить мои руки?       — Прости, любовь моя. Не испытывай свою удачу.       — Неужели ты никогда не доверишься мне?       Патриот смотрел на себя в зеркало, а Бутчер облизнул пальцы и протянул руку вниз. Он направил их внутрь, натыкаясь на сперму, которая была уже на выходе из тела Патриота.       — Билли… — простонал Патриот и отвернул голову от своего отражения, чтобы он и Бутчер могли поцеловаться.