Багульник

                    Прошедший день Ино почти не помнила: всю свадьбу провела, как в тумане, следуя за Шикамару, кланяясь предкам, родным, друг другу. Отпивала церемониальный саке, не чувствуя вкуса. Что-то ела после, но не могла вспомнить, что именно. Потому что ждала и боялась всего, что последует дальше. Спина затекла, от тугой причёски болела голова. Ино понадеялась даже, что сегодня он не придёт, но почувствовала прежде чем услышала шаги. Давящий запах вереска, прежде казавшийся приятным, ворвался в комнату, и по телу прошла волна тепла. Страсть Шикамару ошеломила. Было страшно, странно, больно, но к этому примешивалось новое чувство принадлежности, полного и безоговорочного подчинения, вызывающего болезненное удовольствие. Вес его тела ощущался на ней правильно, а не постыдно. Касания обжигали, заставляя плавиться воском в его руках. Но напор и грубость заглушали короткие вспышки удовольствия.       После Ино долго не могла пошевелиться, чувствуя себя полностью опустошенной, выжатой досуха. Тело болело, словно её пропустили сквозь мельничные жернова и вернули обратно. Подняться удалось не сразу, а когда Ино наконец встала, семя хлынуло из неё, заставив стыдливо покраснеть. Только сейчас поняла, как выглядит перед Майко, старательно делающей вид, что всё в порядке. Она помогла снять кимоно, распустить причёску и пройти по внутренним покоям к уже готовой офуро. Ино погрузилась в воду, морщась и стискивая зубы, но постепенно мышцы расслабились, а под умелыми руками Майко пришло долгожданное сонное оцепенение. Она просто устала переживать.       Наутро стало хуже. Болела каждая мышца, между ног словно воткнули полыхающую ветку, плечо пульсировало, и пульсация отдавалась в сердце. Ино с трудом поднялась на рассвете и, пока Майко укладывала волосы, создавая новую причёску, с которой ходить несколько дней, смотрела на лиловое пятно, темнеющее на плече. Кимоно едва прикрывало его, каёмка от зубов выделялась особенно ярко. Ино знала, что скоро синяк пройдёт, вместо него останется кандзи Нара, её вечная метка. Доказательство принадлежности омеги своему альфе.       Сегодня ей полагалось прислуживать за столом Шикаку и Шикамару. При мысли, что они так скоро увидятся, сердце начинало биться с перебоями. Руки так дрожали, когда она принимала поднос, что Ино подумала — опозорится и уронит всё прямо перед ним. Присев перед сёдзи, стиснув зубы от пронзившей тело боли, она позволила себе коротко выдохнуть, глубоко вздохнула и сдвинула перегородку. За спиной мужа и сына сидела Ёшино. Войдя, Ино вновь опустилась на колени, задвинула сёдзи и поднялась.       От Шикамару волнами расходилось спокойствие, и Ино постепенно сама успокоилась, руки перестали дрожать. Она старалась не смотреть на него, но взгляд то и дело соскальзывал. Один раз они пересеклись, и Ино первой опустила глаза, ярко вспыхнув. То, что произошло между ними ночью, было известно всем присутствующим, и она почувствовала себя голой. Шею пятнала цепочка ярких пятен, и не было никакой возможности их скрыть — каждое принадлежало её сюдзину, и если на то будет его воля, они будут появляться постоянно. Ёшино ободряюще улыбнулась, когда она поставила поднос и взялась за токкури. Первым наполнила отёко Шикаку, потом — Шикамару, и горлышко едва слышно стукнуло по фарфору.       Время тянулось слишком медленно. Ино устала, ноги дрожали, низ живота болел, а впереди целый день, заполненный делами, от которых нет возможности скрыться. Она чувствовала себя разбитой и уставшей, разом постаревшей на десяток лет. При мысли, что Шикамару и сегодня придёт к ней, чтобы снова взять, бросало то в жар, то в холод. За столом завязался разговор, поначалу Ино прислушивалась, но быстро запуталась в неизвестных именах и названиях техник. Она сидела за спиной Шикамару и смотрела на стол, гадая, успеет ли поесть до того, как придёт время приниматься за работу. Надо проветрить футон и одеяло, проследить, правильно ли стирают кимоно или оно безвозвратно испорчено. Вспомнив, что на нём остались следы мужа, она покраснела.       Майко, конечно, никому не расскажет подробностей того, что слышала, но она не единственная из слуг, бывших рядом и имеющих уши. Ино хотелось закрыть лицо руками, стать незаметной и слиться со стенами дома, растворяясь в нём. От запаха Шикамару кружилась голова, она смотрела на его ровную спину и вспоминала, как он выглядел, находясь в ней. Как поменялось его безмятежное сейчас лицо, как жарко целовали губы, как руки, небрежно держащие варибаси, уверенно касались там, где никто, кроме неё, никогда не касался. Ино готовили к тому, как ублажить мужа, но к тому, что муж набросится голодным зверем и не даст возможности проявить себя, она не была готова.       Конечно, Ино представляла свою первую брачную ночь. Думала, как будет смущаться и краснеть, помогая мужу раздеться. Как осторожно ляжет на такамакура и скромно улыбнётся, когда он опустится на футон рядом. Шикамару и эти мечты растоптал. Ино не могла на него злиться: не имела права. Она принимала свою судьбу с достоинством, как и следует дочери своего отца. Но от страха, сжимавшего сердце при мысли о новой близости, избавиться не могла.       — Я распоряжусь, чтобы тебя сегодня не беспокоили, — тихо сказала Ёшино-сама, склонившись к ней.       Ино недоверчиво посмотрела на неё, склонила голову, пробормотав:       — Спасибо, Ёшино-сама.       Она должна была отказаться. Сберечь свою гордость и ходить с высоко поднятой головой, но правда заключалась в том, что Ино не могла найти в себе силы делать вид, что всё в порядке. Поэтому, когда ей позволили уйти, ушла, так и не обменявшись с Шикамару хотя бы ещё одним взглядом.                     — Ты был с ней слишком груб, — мягко упрекнула мать, когда Ино вышла.       — Знаю, — помолчав, сказал Шикамару. Конечно, знал, всю ночь только об этом и думал. А ещё о том, как невероятно было её брать. Как сильно хочет повторить, не отпускать от себя, делая своей снова и снова. Увидев её сегодня, Шикамару снова испытал острое чувство вины: меловая кожа, которой позавидовали бы гейши, осветлённые белилами, кроваво-красные, припухшие губы и россыпь синяков, оставленных его губами. И это только то, что видно. Взгляд зацепился за метку, и внутри против воли заворочался зверь, заурчал довольно. Эта холодная неприступная красавица теперь его, и нет ни одного человека, что смог бы это оспорить.       — Воздержись на несколько дней от того, чтобы к ней приходить, — продолжила мать, переглянувшись с отцом. Шикамару стиснул зубы так, что желваки прошлись под кожей. Он и сам понимал, не зверь же. И не понимал одновременно, потому что жажда обладать проснулась и испепеляла, лишая разума. А ещё Шикамару понимал, что должен начать с ней разговаривать, узнавать. Ино осталась одна в чужом доме, кроме служанки, которую привезла с собой, никого знакомого, а он, её муж и господин, и трёх слов ей не сказал. Это даже звучало дико.       — Я вас понял, окасан. Но мне надо с ней поговорить.       — Только если будешь уверен, что сможешь держать себя в руках, — сурово отрезала мать. — Я понимаю, что это тяжело, что она твоя омега, но она также и молодая девушка, которую ты можешь покалечить своей несдержанностью.       Ещё вчера Шикамару жарко возразил бы ей, теперь он сам не знал, как будет себя вести, вновь оказавшись с Ино наедине. Мышцы внизу живота поджались, полыхнуло огнём нутро, и это лишь при мысли, что снова будет с ним. Он держал себя в руках весь следующий день, не видя её, лишь ощущая. Каждый волосок на теле поднимался, как только её запах доносился до него. Шикамару казалось, им пропахло всё поместье, и некуда скрыться.       Он изводил себя желанием и не мог найти ему выхода. Пытался отвлечься, не выходило. Полдня провёл, тренируясь, измочалил боккэн о соломенный макет, постоянно напоминая себе слова отца:        — Настоящий шиноби не должен полагаться лишь на силу техник. Порой чакры недостаточно, чтобы повергнуть противника.       Тренировка дала выход энергии, но не эмоциям. Пожар внутри могла унять только Ино. Шикамару видел её мельком — вечером им с отцом прислуживала мать, Ино больше не выходила. В её отсутствии он находил причины для непрестанного самобичевания, а после того, как начал ловить на себе короткие взгляды служанок, стало ещё хуже. Они все видели его чудовищем или вроде того. Шикамару не мог представить, что всё может быть с точностью до наоборот: каждая мечтала хоть раз побывать на месте Ино-самы.       К середине третьего дня он не выдержал: пошёл на женскую половину, внутренне сжимаясь от неловкости. Прежде бывал в женских покоях лишь в детстве, когда жил рядом с мамой. И раз — когда пришёл в брачную ночь к Ино. Здесь всё пропахло ею настолько, что дышать стало невозможно. Он пытался не думать об огне, жалящем внутренности, но каждый шаг приближал к неизбежному.       Ино сидела на энгаве, вокруг — множество тонких листов полупрозрачной бумаги, покрытой изящными линиями. Рука уверенно порхала по очередному, и на свет рождался пруд, покрытый лотосами, над которыми парили тонконогие цапли. Она почувствовала его — Шикамару заметил, как дрогнула кисть, и нажим стал сильнее.       — Ты любишь цветы? — спросил он, останавливаясь за спиной. Ино моментально вскочила, упала на колени, низко кланяясь, прошептала:       — Сюдзин.       — В церемониях нет необходимости, когда мы вдвоём, — сказал Шикамару, глядя на её ровную спину и идеальный, по всем меркам, поклон. Марудама-кандзаши с нефритовым навершием приковали взгляд, подумалось — что будет, если их вытащить? Распадётся ли нихонгами?       Ино вернулась к столу, вопросительно посмотрела и, дождавшись кивка, продолжила рисовать. Шикамару молчал, невольно любуясь наклоном головы и тем, как свет преломляется в волосах. Взгляд скользнул ниже, к шее, на которой начинали желтеть оставленные им пятна. Метка едва выглядывала из-под ворота кимоно, став ещё темнее. Пальцы закололо от желания прикоснуться к ней, погладить.       — Так ты любишь цветы? — повторил он, чувствуя себя глупо. Неважно, что она любит.       — Да, сюдзин, — тихо ответила Ино, вновь перестав рисовать. Цапля зависла в полёте с одним крылом.       — Какие?       — Разные, сюдзин. — Губы задрожали, затаив дыхание, Шикамару смотрел, как рождается на них улыбка. — Я люблю хризантемы.       В ней больше не было той беззаботной девочки из детства. Исчезли пухлые щёки, а ресницы стали ещё длиннее, бросая длинные тени на белую кожу. Шикамару видел крохотные, едва заметные веснушки, которые наверняка нещадно вытравлялись. Кожа источала слабый аромат, от которого его собственную покалывало. Несколько волосинок, выбившись из причёски, прилипли к шее: недопустимая оплошность, которую захотелось немедленно исправить. Указательным пальцем Шикамару подцепил их, попутно прихватив крохотную каплю пота, блестящую на позвонках. Ино напряглась, но не шевельнулась, задержав дыхание. Палец спустился ниже, обвёл пятна на шее.       — Сегодня я приду к тебе.       Ино сглотнула, склонила голову ниже, прошептала:       — Как будет угодно сюдзину.       — Я постараюсь быть сдержанней.       — Сюдзину нет в этом нужды. Главное, чтобы ему было хорошо.       Ино говорила верные, но заученные слова, от которых горчило в горле. Шикамару подавил раздражение, подумав: есть ли у неё свои желания, умеет ли она о них говорить? И главное — хочет ли он их слышать? Она всегда сидела так близко, или это он неосознанно придвинулся, почти касаясь носом высокой нихогами? Кожа у висков натянулась, Шикамару видел, как пульсирует под ней вена. И снова это безудержное желание коснуться её губами, вобрать в себя её вкус, опрокинуть на спину… Шикамару резко встал, и Ино быстро поднялась следом, низко склонилась, но, памятуя о его наказе, не стала опускаться на колени. Он ушёл стремительно, борясь с желанием оглянуться и посмотреть. Вернуться, впиться в губы, смять любые возражения, даже если бы они возникли.       До вечера время тянулось, и Шикамару постоянно смотрел на солнце, желая, чтобы оно скорее скрылось. Он несколько раз сделал неверный ход, прежде чем отец не заметил:       — Ты рассеян.       — Простите.       Шикамару не поднимал глаз, стремительно просчитывая варианты следующего хода и понимая, что слишком далёк от партии.       — Дело в Ино?       Одно лишь её имя согрело, заставляя шевельнуться внутренних зверей, загнанных в угол. Бесполезно что-то скрывать, отец, как альфа, женатый на омеге, и так всё прекрасно понимал.       — Я пойду к ней сегодня, — нехотя сказал Шикамару.       — Ты её предупредил?       — Да.       — Хорошо.       Разговоры в их семье считались излишними. Привыкнув к немногословным диалогам, Шикамару компенсировал их пространными разговорами с собой в голове. Отец понимал его с полуслова, как и он его. Мать тоже не отличалась любовью к разговорам. Стоит ли ждать подобного от Ино? Шикамару надеялся, что да. В детстве она была слишком разговорчива, временами это раздражало. А теперь постоянно молчала, но вместо спокойствия молчание приносило тревогу. Не зная Ино, Шикамару чувствовал, как она подавляет себя рядом с ним, закрываясь. От неё не требовалось ни любви, ни особой отдачи. Альфе вообще нет нужды заботиться о чувствах омеги, если та выполняет свой долг как положено. Ино пока не выказала никакой неприязни, смиряясь со своим положением. Слишком идеальная, слишком приторная, чтобы поверить в искренность.       Шикамару скучал по прямоте Темари. Та никогда не боялась сказать о том, что думает. Порой её прямота обескураживала и сбивала с ног. Она была подобна глотку свежего воздуха в душном доме. Он скучал по ней, зная, что скорее всего едва ли сможет хоть раз увидеть вновь.       — Ты сможешь взять наложницу, когда Ино родит, — заметил отец, как всегда с лёгкостью читая его.       — Вы не взяли, — заметил Шикамару.       — Я полюбил твою мать, — ответил Шикаку, не поведя бровью. Он передвинул своего коня и поднял глаза на сына. Ни один мускул не дрогнул на лице. Шикамару спокойно сделал свой ход и потёр подбородок. — Не отвергай возможность полюбить жену.       Шикамару не знал, что может завлечь в Ино настолько, чтобы потребность в её теле переросла в любовь. Как бы жестоко это ни звучало, кроме влечения, которое она вызывала, он не испытывал ничего. Было странно рассуждать об этом, зная Ино несколько дней, не считая детства. Но Шикамару был уверен — то, что он чувствует к Темари, не перекроется никаким влечением.       И вместе с тем он шёл на женскую половину, дрожа от предвкушения и сдерживая его всеми доступными силами. Та же служанка открыла сёдзи, и Ино также сидела на футоне, только в этот раз повернула голову, низко поклонилась. И по-прежнему молчала. Это молчание всколыхнуло глухое раздражение, которое Шикамару безуспешно пытался подавить. И оно стихло, стоило посмотреть на позвонки, выступившие под кожей, когда она склонила голову ниже. Шикамару подошёл и провёл по ним указательным и средним пальцами, выводя круги и наблюдая, как кожа покрывается мурашками от его прикосновений.       Сев на колени, Шикамару сжал кулаки, надеясь так удержать себя в руках. Ино встрепенулась, потянулась к его поясу, дождалась утвердительного кивка и медленно его развязала. Аккуратно сложила хаори рядом с футоном, замерла, глядя на обнажённую грудь, и несмело коснулась ладонью. От короткого касания его пронзило огнём. Шикамару вздрогнул, покачнулся, но, заметив, как моментально сжалась Ино, заставил себя остановиться. Она помогла снять хакама и остановилась на фундоси, не зная, разматывать его или пока подождать. Шикамару накрыл её ладонь своей, по крупицам вбирая в себя запах багульника, и погладил щёку.       Снова эта нежность, слишком гладкая, шелковистая, будто ненастоящая. Бесила дрожь, прознающая тело, бесило то, что он не может сохранить рядом с ней трезвость рассудка. Бесила её застывшая красота, в которой не было ничего живого. Но всё вместе будило желание, которое он до сих пор держал под контролем, но контроль уже трещал по швам. Шикамару развязал пояс кимоно, прикрыл глаза, снимая его и в этот раз складывая рядом со своей одеждой.       Взгляд моментально упал на метку, под синяком которой начали проступать чёрные линии кандзи. Судорожно выдохнув, Шикамару коснулся её губами, Ино еле слышно застонала, сорвав последние печати с его контроля. Её грудь удобно легла в ладонь, спина выгнулась, горячая под его прикосновениями. С тихим выдохом Шикамару опустил Ино на футон, поймал её взгляд и… окончательно сорвался. Она легла идеально ровно, положив шею на такамакура, и эта ровность взбесила. Крепко поцеловав шею, Шикамару оставил на ней новый след, стискивая грудь в ладонях. Ино замычала, но не сделала ничего, чтобы остановить, это разожгло ещё больше, как сигнал, что можно полностью отдаться на волю низменных желаний если не с молчаливого одобрения, то просто с молчания.       Шикамару шарил по нежному, гладкому телу, словно пытался вылепить что-то новое, что-то своё. Ино тихо выдыхала, робко гладила грудь и плечи, несмело отвечала, когда он целовал. А Шикамару пылал от одних только встречных движений губ, от того, как её руки скользят по телу, как она сама разводит ноги, приглашая или смиряясь — неважно. Просунув руку под лопатки, Шикамару потянул Ино на себя, и такамакура упала. Плотно воткнутые в волосы шпильки даже не шелохнулись.       Он снова лежал на ней, трепещущей, раскалённой, словно котацу. Багульник дурманил приторно-сладким ароматом, сегодня всё ощущалось ярче, глубже. Шикамару поцеловал Ино, пальцы сами потянулись к волосам, но застыли у кромки на затылке, коснувшись почти деревянных прядей. Воспоминание о жёстких волосах Темари отрезвило, но вместе с тем принесло желание причинить боль, хотя он понимал, что Ино ни в чём не виновата.       Сжав до белых пятен её плечи, он вошёл резко, без предупреждения, и ноги взлетели вверх вместе со стоном, ударившимся о потолок. Ино принимала его также покорно, терпеливо, а внутри жгло, желание увидеть хоть крохотный отголосок её настоящих эмоций стало невыносимым. Ино была живой: под ним, рядом с ним, но этой живости он не чувствовал, только её тело, отзывающееся на каждое движение.       Он обещал себе быть осторожней, но не смог сдержать это обещание, снова терзая её тело, оставляя на нём свежие следы своего господства. Ино хрипло, задушено стонала, тёрлась об него, сжимая коленями. Но этого стало мало. Шикамару вышел из неё, развернул и поставил на колени. Надавил на плечо, заставляя прогнуться, и с размаху вошёл, крепко держа за ягодицы. Уткнувшись лбом в скрещенные запястья, Ино тонко дышала, каждый мощный толчок встречая коротким выдохом. Прикусывая выступающие лопатки, Шикамару тут же зализывал места укусов, не останавливаясь, словно от силы движений зависела его жизнь.       Она напряглась, почувствовав, как начинает набухать узел, но почти сразу с явным усилием заставила себя расслабиться, мелко дрожа. Шикамару откинул голову, вжавшись в неё так плотно, что между телами не смог бы поместиться даже волос. Он чувствовал, как сильно бьётся её сердце, его пульсация обволакивала глубоко внутри. Протяжно выдохнул, мешая дыхание со стоном. И лишь излившись до конца, опустил глаза, глядя на белые пятна, выступившие на коже её ягодиц, которые до сих пор с силой стискивал. На них остались следы пальцев, как и на спине — зубов и губ. Едва вышел, и её ноги подломились, Ино упала на живот. За сдавленным дыханием отчётливо слышались сдерживаемые всхлипы.       — Ино, — позвал Шикамару тихо, сжимаясь от нового приступа вины. Почему он должен чувствовать себя виноватым? Она застыла, подтянула ноги к животу и медленно выпрямилась. Сложила руки на коленях, не поворачиваясь, низко склонила голову. Взгляд упал на покрасневшую тыльную сторону ладони, и Шикамару сел ближе, взял её в руку, глядя на след от укуса. Не его — её. Он посмотрел на залитое слезами лицо и осторожно вытер щёки.       — Простите, сюдзин, — прошептала Ино. Показалось, или впервые в голосе проскользнула эмоция, помимо сухой почтительности. Дрожащая, она была едва заметной, и Шикамару так и не смог разобрать, что это было.       — Я обещал быть сдержанней, но рядом с тобой это сложно.       — Я понимаю, сюдзин.       — Посмотри на меня.       Глаза казались прозрачными, как горное озеро под летним солнцем. Слёзы ещё дрожали в них, скатывались с ресниц, капая на грудь.       — Не плачь. — Шикамару не мог сдержать досады — она снова плакала из-за него. И снова после близости.       — Не буду, сюдзин. Простите.       Она спешно вытерлась и вымученно улыбнулась. Шикамару подумал, что должен ещё что-то сказать, но находиться рядом с ней сейчас было невыносимо. Каждая метка, оставленная на её теле, кричала о слабости, недопустимой для шиноби. Надо больше времени отдать медитациям и контролю.       — Отдыхай, — бросил он, поднимаясь. Она подскочила, подняла его одежду и помогла. Только завязав пояс на хаори, надела кимоно. Прижав руки к груди, поклонилась. Шикамару едва удержался от того, чтобы закатить глаза. Коротко кивнул и, дождавшись, когда распахнут сёдзи, вышел.                     Ино понимала, что всё делает правильно, но от покорности мутило. Хотелось кричать, биться, как птица, запертая в клетке, раня себя снова и снова, но хотя бы пытаясь вырваться. Из своей жизни Ино вырваться не могла, а значит, любое сопротивление бессмысленно.       Теперь она знала, что Шикамару любит белый чай и мандзю, а табак для кисэру не должен быть пересушен. Его самураи, Сай и Нобу, следили за тем, чтобы на тренировочной площадке всё было на месте, но Ино проверяла связки боккэнов, наличие стрел, целостность чучел и мишеней. Со странным трепетом она брала кунаи, чувствуя их приятную тяжесть. Осторожно проводила кончиком пальца по заострённому краю сюррикенов. Путь шиноби больше не был мечтой, что не запрещало представлять себя на поле боя.       — Окусан, вы порежетесь.       От неожиданности Ино едва не выронила сюррикен. Осторожно вернув его на подставку, она склонила голову, пряча слабую улыбку в рукаве.       — Благодарю за беспокойство, Сай-сан. Сюдзин освободится сегодня для тренировки?       — Нет, окусан. Шикамару-сама разбирает свитки, пришедшие от даймё.       — Должно быть, работы много.       — Очень, окусан. Боюсь, Шикамару-сама будет занят до глубокой ночи.       Ино склонила голову, давая понять, что разговор окончен. Занят. Значит ли это, что сегодня не придёт? Их близость стала регулярной, Ино почти научилась терпеть изматывающую страсть, но тело постоянно болело, не проходящие синяки превратили кожу в подобие лоскутного одеяла, сотканного из всех оттенков желтого и красного. Метка окончательно оформилась, теперь на плече темнела кандзи Нара. Знал ли Шикамару, или не догадывался, насколько чувствительно откликается метка на любое его прикосновение к ней, но раз за разом впивался в неё зубами, вызывая острую боль.       Иногда он пытался быть нежным, и за эти попытки Ино была благодарна. Но все они заканчивались одинаково. Он был отстранён с ней и на людях, и наедине, хотя иногда разговаривал, проявляя слабый интерес к её жизни. Ино понимала, что для него это лишь поддержание видимости отношений между мужем и женой, что Шикамару на самом деле не интересно, из каких дел состоит её день, что ей нравится, что она думает по поводу погоды. Поэтому отвечала всегда односложно, не желая отнимать больше его времени, чем положено.       Она мечтала теперь лишь об одном — как можно скорее понести и освободиться, хотя бы на время, от выполнения супружеского долга. Но дни текли, сменился месяц, другой, а беременность так и не наступала.