Всё могло быть иначе...

— «Итак приходит Он в город Самарийский, называемый Сихарь, близ участка земли, данного Иаковом сыну своему Иосифу. Там был колодезь Иаковлев. Иисус, утрудившись от пути, сел у колодезя. Было около шестого часа. Приходит женщина из Самарии почерпнуть воды. Иисус говорит ей: дай Мне пить. Ибо ученики Его отлучились в город купить пищи. Женщина Самарянская говорит Ему: как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? Ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются…» (1) Граф Макларен, к которому здесь никто не обращался: «Ваше сиятельство», но исключительно: «Брат Джереми», оторвал взгляд от раскрытой перед ним Библии в английском, «еретическом» переводе, и посмотрел на собравшихся в зале людей. У себя в общине он выполнял обязанности старейшины, что, впрочем, никак не выделяло его среди остальных верующих: ни священников, ни титулованного духовенства пуритане не признавали, стараясь уподобить свою церковь раннеапостольской. Его проповедь была второй по порядку: первым с кафедры выступал хромой, сгорбленный старик — обычный фермер-колонист по имени Джейкоб, который, даже не заглядывая в Евангелие, рассказал историю о рождестве Христовом и значении этого события для каждого христианина. Он акцентировл внимание присутствующих на искупительной жертве Сына Божьего, пришедшего в этот мир, благодаря которой все люди могут получить спасение верой, через покаяние и соблюдение заповедей Господних. Говорил он долго и нудно, приправляя свою речь цитатами из других мест Священного Писания, но его никто не смел перебивать. После него слово предоставили Макларену, который тоже поздравил соверующих с Рождеством Христовым, но темой своей проповеди он почему-то избрал встречу Иисуса с женщиной-самарянкой. — Христос, прося у женщины воды, — продолжал брат Джереми, — делает это не только с целью получить повод для ее научения. Ведь Его обуревала жажда и Он действительно хотел пить. Однако это не помешало Ему воспользоваться удобным случаем для того, чтобы преподать Свое учение. Своей нужде Христос предпочел спасение женщины. Итак, забыв о жажде, Иисус пользуется случаем и начинает беседу. Чтобы наставить женщину в истинном благочестии, Он переходит от видимой воды к воде духовной. Так что небесное учение оросило душу женщины, отказавшей Христу в простом глотке воды… (2) Внутри зала собраний — скромного прямоугольного здания со стрельчатой башенкой в готическом стиле — царили полумрак и пронизывющий насквозь холод. Здесь не было ни икон, ни крестов с распятиями, ни статуй, как в католических храмах. Только свечи, расставленные в разных местах и едва рассеивавшие густую темноту. Откуда-то сверху, через узкие, как бойницы, окна едва пробивались лучи скудного зимнего Солнца. Анна, сидя на длинной деревянной лавке в заднем ряду, куталась в свою шубку и прятала заледеневшие руки в меховую муфточку, но сдержать дрожь в теле ей всё равно не удавалось. Шарль, тоже испытывавший дискомфорт из-за нахождения в этой «синагоге Сатаны» — как он сам обозвал сборище врагов истинной веры, прижал возлюбленную к себе, пытаясь её согреть. После короткого комментария к прочитанным стихам, старейшина Макларен снова обратился к тексту Евангелия: — «Иисус отвечал и говорит ей: если бы ты знала дар Божий и Кто есть говорящий тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус отвечал и говорит ей: всякий, пьющий от воды сей, возжаждет опять, а кто будет пить от воды, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! Дай мне этой воды, чтобы мне не жаждать и не приходить сюда черпать» (1)… Шарль уже не раз пожалел, что, согласившись с Анной, принял приглашение графа-пуританина посетить собрание его церкви. Слушать речи богохульников было для него невыносимо, но видеть и чувствовать, как мерзнёт его любимая женщина, было ещё труднее. — «Иисус говорит ей: пойди позови мужа твоего и приди сюда. Женщина сказала Ему в ответ: у меня нет мужа. Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала. Женщина говорит Ему: Господи! вижу, что Ты пророк…». (1) Проповедник сделал паузу, перевёдя свой тяжёлый взгляд с пожелтевших листов толстой книги на собравшихся в зале мужчин и женщин. Анна вдруг ощутила, что свинцовые, неподвижные глаза Макларена сейчас смотрят прямо на неё. Её снова начало трясти, и уже не только от внешнего холода, но и от волнения, от внутренней борьбы, бурлящей в её душе, отягощённой множеством грехов. Брат Джереми снова заговорил, но Миледи теперь казалось, что вся эта история с самарянкой, беседовавшей у колодца с Иисусом, адресована лишь только ей одной, и больше никому из присутствующих. Комментарий к евангельским стихам был жестоким, точно удары кнута по обнажнному телу: — Сын Божий поражает совесть женщины осознанием греха. И это опять же пример великого милосердия. Ведь Христос почти насильно привлекает ту, которая не захотела прийти добровольно. Тех, кто полностью беззаботен и как бы спит, надо ранить ощущением их греха. Для таких учение Христово останется басней, покуда, призванные к судилищу Божию, они не убоятся как Судью Того, Кого раньше презирали. Таким образом следует обращаться со всеми, кто с насмешливой болтливостью восстает против учения Христова. Они должны почувствовать, что это не пройдет для них безнаказанно. Ибо надменность большинства людей столь велика, что они никогда не станут внимать Христу, пока не будут вынуждены к этому силой. Более того, это необходимо для всех нас, ибо мы не проникнемся всерьез Христовыми словами, покуда нас не пробудит покаяние. Итак, чтобы люди хорошо учились в школе Христовой, необходимо показать им их несчастье. Поэтому, ежели мы встречаемся с небрежением к Слову Божию, лучшее средство — призвать этого человека к осознанию собственных грехов. Это должно устыдить его, и, пробужденный ощущением суда Божия, он смирится, покорившись Тому, над Кем раньше презрительно насмехался… (2). «У меня нет мужа». Эти слова женщины-самарянки укололи Анну в самое сердце. В юности ей пришось наблюдать, как в подвале монастыря, куда её упекли отчим с мачехой, мать-настоятельница пытала монахиню, впавшую в ересь. Руки несчастной «заблудшей овцы» были зажаты в тисках, а ей под ногти загоняли тонкие, раскаленные докрасна, иглы. Аббатисса требовала от сестры Маргариты (так звали вероотступницу) покаяния в грехах и отречения от лжеучений Сатаны, но та лишь плакала от боли и кричала в лицо своей мучительнице, что надлежит больше бояться Бога, чем людей… Её, совсем ещё молоденькую девушку-послушницу, тогда специально пригласили посмотреть на экзекуцию, чтобы она знала, как наказывают за несогласие с учением святой католической церкви. И вот теперь Анна чувствовала себя такой же грешницей-еретичкой, нуждающейся в покаянии, искуплении и спасении верой, как сестра Маргарита, только вместо буквальных орудий пыток её истязают словами Иисуса: «Правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе». Анна была замужем два раза, а не пять, как та самарянка. Первый муж — граф де Ла Фер дважды пытался казнить её; второй — лорд Винтер — умер от яда, отравленный младшим братом, из-за наследства: в его убийстве тогда обвинили Миледи Винтер… И Шарль — не муж ей перед лицом Господа, а всего лишь любовник, с которым ей хорошо в постели, который испытывает к ней взаимные чувства и никогда не предаст. Но разве для Божьего Суда это имеет значение? Они ведь так и не обвенчались в церкви, не стали законными супругами. Анна считала, что их союз угоден Небесам — раз уж она осталась жива той роковой ночью и не позволила казнить д’Артаньяна, спасшего её от верной гибели. Что думал по этому поводу сам Шарль? — она так ни разу и не узнала. Он всегда либо отшучивался, когда она его об этом спрашивала, или начинал её ласкать, так что молодой женщине уже было не до вопросов. А потом незаметно уходил, пока она ещё мирно спала после бурной любви, от которой ещё долго кружилась голова, а всё тело сладко ныло от мужских прикосновений. «В глазах Всемогущего Бога, который будет судить живых и мёртвых, мы с Шарлем — блудодеи, распутники которых ждут вечные муки в огненном Аду, предназначенном для Дьявола, Антихриста и Лжепророка, для падших ангелов и нераскаявшихся грешников!» Эта внезапная мысль, навеянная проповедью Макларена, заставила Миледи снова вспомнить сцену несостоявшейся казни на берегу реки. Один из мушкетёров, устроивших этот бесчестный самосуд над молодой женщиной (кажется — Арамис, мечтавший стать аббатом), сказал Анне: «Если вы знаете какую-нибудь молитву, прочитайте её, ибо вы осуждены и умрёте». Да, она когда-то знала наизусть целый римо-католический молитвенник: сёстры-монахини в этом постарались, заставляя девочку-послушницу стоять целыми ночами на коленях перед распятием и зубрить опостылевшую латынь! Она искренне молилась, когда фанатик Фелтон пришёл её арестовать. Но в тот ужасный миг, когда жизнь её висела на волоске, слова заученных в юности молитв из её прелестной головки куда-то вдруг улетучились. То же самое происходит и в данный момент, в зале собраний пуританской церкви. Лишь одна банальная фраза: «Прости меня, Господи, ибо я грешна…», вертится в её мозгу, но и на этих простых словах Анна никак не может сосредоточиться. Слишком малая плата, слишком ничтожная, слишком простая. Неужели от стольких грехов можно отделаться одним единственным словом? Сэр Джереми, вещающий сейчас с церковной кафедры и пронзающий её насквозь холодным взглядом своих свинцовых, серых глаз, слился в помутившемся от леденящего холода и полумрака сознании Миледи Винтер с самим Богом Саваофом, чей трон стоит в неприступном свете. И приговор Высшего Судьи будет намного страшнее того, который вынесли ей когда-то шестеро мужчин: бывший муж — граф де Ла Фер, благородный Атос, который много лет назад столь скоропалительно решил повесить на дереве свою молодую жену, даже не разобравшись: что и почему, не спросив: откуда у неё на плече это злополучное клеймо, не поговорив с ней по душам, как и положено супругам; вечно голодный и ненасытный толстяк Портос, которому она не сделала ничего плохого; несостоявшийся аббат Арамис, с которым она даже не была толком знакома; младший лорд Винтер, которого она сама уличила в лжесвидетельстве относительно смерти его старшего брата; лилльский палач — вероятно, единственный, имевший повод для мести; д’Артаньян… Его обвинение в убийстве Констанции Боанасье — жены галантерейщика, которая по всем законам, человеческим и Божьим, однозначно, заслуживала наказания за то, что наставила рога своему супругу, было для Анны самым жестоким: ведь она совершила это тяжкое преступление лишь из-за жгучей женской ревности, испепелявшей её сердце, из-за любви к нему! Лишь из-за того, что боялась потерять самого близкого и дорогого человека. Лишь из-за того, что поверила ему. Весь мир тогда рухнул для Анны, жизнь потеряла для неё смысл и она уже готова была покорно склонить голову под меч палача. Но само Провидение не захотело в ту ночь её смерти: тот же д’Артаньян, немногим ранее обвинивший её, Анну, в отравлении своей любовницы, выступил вперёд и скрестил шпагу с бывшими друзьями… А кто теперь защитит её — многоликую Анну де Бейль, Шарлотту Баксон, леди Кларик, баронессу Шеффилд, Миледи Винтер, если сам Бог, воплотившийся в теле пуританского проповедника, выступает с церковной кафедры в роли главного обвинителя? Имеют ли страсти простых смертных хоть какое-то право на милость и признание со стороны Высшей силы? Со стороны того, кто подарил им всем жизнь и свободу, подарил то, что они имеют и могут иметь, дни и недели, месяцы и годы? Джереми Макларен закончил свою речь увещеванием к покаянию во имя Господа и Спасителя Иисуса Христа, призвал исполнять заповеди Божьи и жить согласно правилам благочестия, а молодая женщина всё так же, не отрываясь смотрела на сцену зала собраний, точно там сегодня вершилась судьба всего мира и её лично. После страстной и пронзительной речи графа присутствующие начали петь гимн хвалы Искупителю, Агнцу Божьему, рождённому в хлеву, среди домашних животных, пришедшему в этот мир, как Сын Человеческий, дабы, согласно древнему пророчеству, принести себя в жертву за грехи всех людей. Песня, как и сама проповедь, была на английском языке, а не на латыни, как принято у католиков, но даже Шарль, не любивший протестантов, начал им подпевать: какие-то струны в его сердце она всё же задела. Заключительное слово было предоставлено ровеснику д’Артаньяна, мужчине в чёрном пуританском одеянии с белым воротником по фамилии Сваггерт. У него был хорошо поставленный, звонкий голос, говорил он громко и очень эмоционально: — «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, [что] Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом.» (3) Зачитав несколько стихов из Библии, проповедник вдруг словно сорвался с цепи. Анне даже показалось, что в его бледно-голубых глазах вспыхнуло адское пламя, готовое вырваться наружу и пожрать её. «Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего [было] на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас.» (3) Сделав небольшую паузу, Сваггерт окинул пылающим взором весь зал и вновь Миледи испытала на себе воздействие некоей мистической силы, нагоняющей на человека суеверный ужас и пробуждающей в сердце крохотную надежду на избавление от него. Её тело вновь задрожало, как осиновый лист на ветру, а из глаз непроизвольно потекли солёные слёзы. Молодая женщина даже не пыталась их унять и они застывали у неё на щеках серыми потоками. Шарль тоже словно оцепенел. Он оглядывался на любимую, видя её состояние, даже хотел увести прочь из этого сатанинского сборища, но лишь прикоснувшись к ней, тут же одёргивал руку, как от шипов терновника или розы. Проповедник снова подал голос и полутьма, наполнявшая зал, становилась ещё гуще, обволакивая всех и каждого, кто находился здесь. Сваггерт вещал с высоты церковной кафедры, всё больше впадая в какое-то истерическое состояние, которое передавалось его слушателям: — «Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих.» (3). — И опять — гнетущая пауза, после которой — сильный возглас, с ударением на каждом слове: — За чьи грехи страдал Христос? — спрашивал Сваггерт и сам же отвечал, указывая на кого-то из сидящих в зале собраний: — За твои, возлюбленный брат мой, и за твои, дорогая сестра моя в Господе, и за мои, ибо и я — такой же пропащий грешник, как и вы все… — Он приложил обе руки к собственной груди, скрестив их в виде латинской буквы «Х». Анне снова показалось, что в глазах его вспыхнуло всепожирающее пламя гнева Божьего, потоки которого устремились прямо к ней. Жар от этого невидимого огня был настолько сильным, что молодая женщина едва сдержалась, чтобы не закричать от боли в груди. Голова Миледи кружилась, мысли путались, а ощущение неотвратимой гибели было даже сильнее, чем во время пережитых ею двух неудавшихся казней… Сваггерт ещё что-то говорил, перекладывая на своих слушателей вину за муки Христовы, но Анна его уже не слышала. Шарль держал её за руку, которая была холоднее самого воздуха в этом мрачном зале, но любимая женщина никак не реагировала на его прикосновение, будучи всецело поглощена проповедью. Может ли она позволить себе слабость и расстройство? Имеет ли право хоть на мгновение испугаться, если Спаситель не боялся пожертвовать Собой ради спасения человечества? Ради её спасения. Стоят ли их грехи и страсти Его великой Жертвы? — И вот сегодня, — звучал под потолком голос пуританина, — Господь всем и каждому велит: «Покайтесь! Ибо приблизился час суда Божьего…». Лишь избранным, записанным в Книге жизни от сотворения мира, дано услышать сей призыв и спасти свои бессмертные души от вечных мук в Геенне огненной, где будет плач и скрежет зубов. Остальных же, погрязших в грехах и беззакониях, ждёт нетвратимая кара и погибель от лица того, кто грядёт, дабы воздать каждому по делам его. В рядах сидящих на лавках людей стало заметным какое-то шевеление. Мужчины и женщины разного возраста, даже совсем юные подростки, почти дети, выходили к сцене и, становясь на колени, начинали молиться о прощении их грехов. Сваггерт сошёл с кафедры, встал посреди сцены с распростёртыми руками, воздел руки к потолку, точно к разверзнувшимся небесам, закрыл глаза и одними губами начал шептать какую-то молитву. К нему присоединились Макларен и Джейкоб, повторившие его жест и точно так же молившиеся за себя и других грешников. Оцепенение прошло и Анна, поддавшись какому-то неведомому порыву, вырвалась из рук Шарля, вскочила с лавки и поспешила к сцене, где другие люди, стоя на коленях, уже молили Всемогущего Бога о прощении своих грехов, о спасении от Страшного суда и адских мучений в озере огненном. — Встань, сестра, ибо услышана твоя молитва. — Совсем рядом с Анной прозвучал голос графа Джереми. — Так говорит Господь: «Пусть грехи ваши как багрянец, убелю их, как снег; пусть красны они, словно пурпур, — они будут как белая шерсть.» (4). Иди с миром и больше не греши. Миледи с трудом поднялась — как тогда, возле губернаторского дворца. Подбежавший к сцене Шарль удерживал её за подмышки, чтобы она снова не упала на колени. Сам же д’Артаньян испытывал странное чувство, похожее на ревность: точно в этот миг его возлюбленная, Анна, изменила ему с кем-то, вот только с кем? Не с Богом же… И уж точно не с этими странными еретиками-англичанами, имевшими над своей паствой такую власть, которая даже не снилась католическим священникам и епископам. Разве что сам святейший папа римский мог обладать подобной силой, но теперь и в этом бывший мушкетёр не был так безоговорочно уверен. И тут он снова вспомнил Ришельё: лицо кардинала имело то же самое, дьявольское выражение, что и физиономия Макларена, когда он подошёл к Анне. «Одного поля ягоды», — подумал про себя д’Артаньян.