Inevitability

      Хосок руль задумчиво одной рукой крутит. Отрешенным выглядит и спокойным, в отличие от сидящего рядом брата. Намджун сегодня предпочел своему излюбленному серому ауди черный макларен старшего, в дороге планируя насущное с ним обсудить, но тому будто все безразлично и не интересно, когда как поговорить стоило бы. Проблема вырисовывается явная, и даже не в появившейся третьей силе дело, а в потере кольца, в камне которого капля крови каждого из их семьи заключена, клятву их скрепляющая и оружием в руках врага послужить могущая. Именно эта реликвия их становление, как первых вампиров, завершила, и кто знает, что умелый ведьмак с помощью нее сделать может. Хару своих детей в тот день судьбоносный около водопада Луиньян, ничего не объясняя, собрал. Сказал, что для блага общего это, и магией непонимающих Хосока, Намджуна, Тэхена по рукам и ногам связал. После в священные, ныне иссохшие лазурные воды, кинжалом перерезав им горло, столкнул и заклинания темные читать начал. Водопад в тот же миг гранатом кровавым окрасился, хороня в себе души невинные, ничем незапятнанные, чтобы к первым лучам раннего солнца породить самых ужасных чудовищ, каких еще не видывал мир. — С перерождением, дети мои, — на берегу выбравшихся на него юношей встречает Хару. — Что ты с нами сделал? Зачем? — придерживая дрожащего Тэхена за талию, спрашивает Намджун.       Хосок подле стоит, потирая затянувшуюся шею, и взглядом растерянным по лицу папы блуждает. Красивому, нежному, всегда к ним доброму, но сейчас какому-то чужому, с нотками безумия в чертах точенных. Ничего больше родного в нем не находит, колдовство черное его изменило необратимо. И вроде бы тот же он: хрупкий, невысокий, с волосами каштановыми, цвет которых и младший в их семье унаследовал, глазами голубыми, в племени одежды расписные одетый, с на голове цветочным венком, отчего-то завядшим, но Хосок видит иное. Там, где свет раньше был негасимый, теперь мрак владычествует непроглядный, затапливающий все то хорошее, что родитель в себе нес, моментом воспоминания он теплые перечеркивает и грудь с сердцем небьющимся заставляет сжаться. Небьющимся...? — Мое сердце... оно... — Все верно, оно мертво, но сами вы живы. А что сделал я? Бессмертие и силу, ни с чем не сравнимую, вам подарил. Отныне нашему народу не придется бояться оборотней, жертвами станут они, а не мы. — Папа... но как же... как мы без сердца? — едва слышно произносит Тэхен. Потерянным выглядит и напуганным. К братьям, по бокам стоящим него, жмется, тепла недостающего в них ища — не находит. Кожа у всех трех ледяная, смуглость сменившая на анормальную бледность, горло саднит, словно наждачкой по нему скребут изнутри. Вместе с тем, чувствительность в телах хладных зашкаливает: зрение, слух до невозможного обострились, эмоции усилившиеся здраво мыслить не позволяют, виски сдавливают, к чему-то подталкивают. Взгляд младшего на пульсирующую жилку Хару падает и никак с нее не сойдет. Он так голоден... — Всякая магия, а особенно магия экспрессии, что-то забирает взамен. Таков ее нерушимый закон. — Какие к рогатому законы? Ты, не спросив, непонятно кого из нас сделал, — вспыхивает никогда сдержанностью не отличавшийся Хосок, кулаки до крови отлива сжимая. К старшему омеге вплотную подходит и за рубаху холщовую его вверх вздергивает. — Ты убил нас, и не говори, что это не так. Почему я в шею тебе вгрызться хочу? Почему биение твоего сердца словно оно бьется в моей груди ощущаю? — буквально рычит, глазами сумасшедшими, алыми, остановившись на чужом пульсе.       Хару хмыкает: — Как я уже сказал, вы обрели почти безграничную силу, и она будет проявляться во всем: эмоциях, чувствах, обычной физиологии, но главное — в голоде. Именно из-за последнего ты так сейчас на меня реагируешь. Это сопутствующий ущерб, Хосок, однако поправимый, стоит тебе только его принять и смириться, — руки сына с себя сбрасывает и за спину себе указывает, где его супруг связанного оборотня за собой на веревке ведет. — Контролируй его, он не на меня должен быть направлен, а на волков. — О чем ты говоришь, папа? Ты, верно, безумен, если думаешь, что мы сподобимся оборотням, — продолжая в объятиях Тэхена покачивать, Намджун вмешивается. — Что ты от нас хочешь? Зачем он здесь? — кивает на пленника. — Ты же далеко не глупый, Джун, все уже понял прекрасно, — вместо Хару отвечает Сонхва, подталкивая трясущегося паренька к своим детям. — Испей кровь этого выродка, докажи мне, что не прошли для вас даром мои уроки. Пощады оборотням после того, сколько они нам принесли горя, быть не может.       Намджун на месте остается стоять, никак не осознает произошедшего и происходящего. Слова отца словно через вакуум до него долетают, чтобы после в голове осесть неприятием. Болью за себя, за Тэхена, Хосока. Как их родители так могли поступить с ними? На что обрекли? — Похоже, мне придется взять дело в свои руки, — констатирует старший Чон и распарывает охотничьим ножом запястье юноши, бьющегося в бесплодных попытках освободиться.       Братья все как один сглатывают шумно и взглядом голодным за каплями рубиновыми, теряющимися где-то в густой траве, следят, бессильные ни о чем другом думать. Рык единогласный рвется из их иссушенных глоток, толкая на непоправимое, ужасающее, бесчеловечное, что клеймом несмываемым ляжет на души. А у них они разве теперь есть?       Тэхен, выпутываясь из объятий Джуна, не выдерживает первым, подле оборотня оказывается на немыслимой скорости и к его порезу припадает жадно губами, не замечая поглаживаний отца в своих волосах. Кровь пьет и никак не насытится, в удовольствии прикрывает карминовые глаза. Парнишка, вместе с тем, обмякает, жизнь с глотком каждым из него утекает. Он в бою пасть мечтал, но точно не так, будучи обедом для тьмой порожденного, названия которому еще не придумали. — Самый младший, притом омега. Учитесь, щенки, он, в отличие от вас, меня не разочаровал, — озвучивает Сонхва, с гордостью глядя на Тэхена.       Намджун с ужасом на лице откровенным на представшее смотрит и не выдерживает. Подбегает к брату и насильно его оттаскивает от уже бездыханного тела: — Тэ, прекрати. Что ты делаешь? Ты не убийца, контролируй себя.       Омега рычит, обратно к оборотню, с ног сбитый, ползет, игнорирует старшего и вырывается, пока пощечину ощутимую не зарабатывает. Оседает тут же на землю и растерянно с Намджуна на труп взглядом мечется. — Что... это я его...? — губами дрожащими мямлит, чувствуя, как по подбородку алая дорожка стекает. — Это был не ты, малыш. Не ты, слышишь? — за скулы его альфа хватает, не позволяя на оборотня смотреть. — Это все проклятая магия, не ты, понимаешь? — Но вы сдержались, а я... — от слез больных задыхаясь, жмется к Намджуну Тэхен. — Первый раз всегда самый сложный, но ты научишься, Тэхенн-и, — позади голосом Хару слышится. — Научится? Ты, мразь, мне за это ответишь, — подлетает мгновенно Хосок к нему, готовый его придушить. Шею чужую сдавливает и сквозь зубы цедит: — Как ты посмел такое сотворить с Тэ? Он же ребенок совсем, твой, к рогатому, младший сын! Омега, руки которого никогда не должны были окраситься кровью. — Остынь, неблагодарный мальчишка, — как ничего не весящую пушинку откидывает парня в сторону Хару с помощью магии. — Не для того я тебя растил, чтобы ты неуважение ко мне проявлял. — Ты его не заслуживаешь. Ты нас предал, — кричит Хосок, упрямо надвигаясь на ведьмака. — Ты нам больше не папа, как и он... — на Сонхву кивает, — не отец. — От кого-кого, а от тебя я подобного не ожидал. Впрочем, я быстро послушанию тебя научу, — на пальце кольцо, впитавшее в себя кровь детей, Хару проворачивает, чем голову сына от невыносимой боли заставляет взорваться и на колени упасть перед ним. И как бы тот с магией ни боролся, больше, чем на сантиметр, сдвинуться у него не выходит. Парализует она, мучения до селе неизведанные доставляет, пыткой оборачиваясь нескончаемой, в которой минуты — часы, а сам он хлипкая лодчонка, утерявшая путь, направление, дно. Есть только Хосок, его ненависть и так и неутоленный голод. — Папа! Хватит! — навзрыд плачет Тэхен. — З-зачем ты так? Он же твой сын!       Намджун к брату срывается, хочет ему помочь, но в таком же точно положении оказывается, попытавшись родовой перстень с Хару снять. — Папа, п-пожалуйста! — продолжает в истерике биться омега. — Я все, что угодно, сделаю, только отпусти их! — И снова наш младшенький меня удивляет приятно, — говорит Сонхва, равнодушно наблюдая за происходящим. — Раз так, давай, Тэ, продемонстрируй на своем примере, как надо с врагами расправляться. Иди в деревню волков и не щади там никого. Отомсти за свое племя. — Нет! Тэхен! Не надо, — из последних сил к нему ползет Хосок, ногти до мяса об камни обламывая. — Не надо. Ты не монстр, Тэхен. Не убийца... — Не монстр, но вампир. Вы вампиры, Хосок. Наше оборотням возмездие, — припечатывает Хару, удовлетворенно смотря вслед скрывшемуся среди деревьев Тэхену.       Тэхен в тот день, как и велено было, не пощадил никого. Ни детей, ни омег, ни тем более альф. Душу окрашивая в черный, со своей жаждой не справился, тем братьев частично, но освободил, а после на груди Намджуна рыдал, себя убить умоляя. Не принимал и не хотел принимать в то, во что превратился, не выдерживая терзающей беспрестанно его совести, а главное голода. Лично, вопреки старшим, нож над сердцем небьющемся занес и, не задумываясь, вонзил. Спустя часы считанные вновь глаза открыл и так до бесконечности. Все испробовал, но все равно возрождался, а когда хоть немного отпускало, пытался к привычной жизни возвращаться, что изредка, но получалось. От людей держался подальше, на ночь просил себя запирать, довольствуясь чаркой крови, принесенной Хосоком. Тот сказки ему как в детстве читать продолжал, ласково поглаживая по голове, говорил, что наладится все, обещал, что они из под власти Хару вырвутся, и обещание он свое выполнил: кольцо злосчастное у него выкрал и, больше его магией несдерживаемый, обоих родителей убил, а затем и все их племя вырезал под чистую. Намджун в этом ему помогал, наравне с ним сердца вырывал, перегрызал глотки. Тэхен, выскользнув из комнаты, присоединиться не отказался. В ярости необузданной за себя мстил и братьев, отринув всякую человечность — единственный раз, когда ни о чем не жалел. Эти люди, которых и людьми-то назвать нельзя, его милосердия не заслуживали точно. Возмездие свершив, поредевшая семья собралась у того самого водопада и принесла друг другу нерушимую клятву, которая по сей день таковой и осталась. И как бы ни ссорились в дальнейшем они, где бы ни были и что бы ни уготовила им судьба, Чоны родных рук не отпускают, за «всегда и навечно» держатся крепко, восставая фениксами их пепла. Тяжело по первости приходилось им одиноким, толком еще не умеющим силы свои контролировать, благо Намджун фолианты ведьмаков супротив воли Хосока сохранил и оттуда же и узнал, что вампиры разум людей и оборотней контролировать могут, и даже более того — их обращать. Тогда-то старший и решил, что неплохо бы было им собственный народ создать, поселение, из которого Первородные в будущем создадут город, неприступную крепость, ведь, как бы они ни были сильны, укус волков ослаблял их заметно, в мучительной агонии заставлял биться. Простые же вампиры от него и вовсе сутки спустя умирали, зато подчинялись внушению Чонов, а потому против них пойти не могли — безоговорочно преклонялись. Хосок уверенно за собой подданных вел, завоевывая все новые и новые территории, а Намджун, его советчиком выступая, контролю голода их учил. Ни к чему после себя только одни трупы оставлять, а иначе так и вовсе можно остаться без пищи, не над кем будет править. Обычные люди, что не говори, а невиноваты в произошедшем, виноват Хару и ведьмаки, из которых и состояла в основном ныне с лица земли стертая деревенька. Вот к ним точно никакой пощады не было и не будет. Магия в Адаре под строжайшим запретом. — Вижу, тебя совсем не беспокоит потеря кольца, а должна, — молчание гнетущее прерывает Намджун, убавляя музыку на магнитоле, чем недовольство Хосока вызывает. — Это не так, уверяю тебя. Глупо спорить, я оплошал, проебался, забылся — называй, как хочешь, но все же раньше времени панику поднимать не стоит, да и вообще никогда в принципе. Не ты ли учил меня этому, брат? — перестраиваясь на соседнюю полосу, отвечает мужчина. — Учил я тебя многому, но точно не столь вопиющей вульгарности. Что за словечки в твоем лексиконе, Хо? — Переобщался с твоей пассией, видимо. Но ему подобных замечаний ты отчего-то не делаешь, — усмехается старший. — Чимин, в отличие от тебя, всего-ничего прожил. Становления цивилизаций, королевств, государств не видел. Он буквально на улице рос, оттого несколько не разборчив в выражениях бывает, — спокойно парирует альфа, проверяя на часах время. — И это-то, как по мне, тебя в нем и привлекло. Никогда не забуду, как он тебе в лицо плюнул, когда ты отчитал его за неподобающее официанту поведение, и за что ты его потом хорошенько на втором этаже наказал, — каверзно Хосок улыбается, поигрывая бровями.       Намджун глаза закатывает, однако кратко в ответ не улыбнуться не может, вспоминая мечущегося под ним омегу, которого он после уже не отпускал никогда. Поколачивающего его по спине Чимина в машину отнес и в свой пентхаус отвез, где для обоих желанное наказание на простынях шелковых продолжил. — Не уходи от темы. Что если кольцо больше не у Сокджина? — У него сейчас и узнаем, — паркует макларен у самого большого в городе казино Хосок и открывает дверцу. — А там посмотрим.       Младший за ним следом выходит на улицу и, поправив пиджак, ко входу в заведение идет. Охранники без лишних вопросов их в него пропускают, не забывая оповестить по рации остальной персонал о высокопоставленных гостях. — Добрый вечер, господа Чон, — поочередно братьям кланяется сразу же подорвавшийся с места хостес-омега. — Рады вас видеть в нашем заведении. Какой столик желаете или, быть может, мне вас сопроводить на второй этаж? У нас сегодня шоу с участием лучших танцоров намечено и... — Лучших? Что-то я не припомню, чтобы здесь танцевать собирался, — вклинивается между старших Тэхен, до этого ехавший на своем красном порше за ними. — Но ради исключения я могу. Хочешь со мной, душечка? Научу тебя как следует веселиться, а то тухнешь тут, — подмигивает опешившему парню. — Г-господин? — растерянно мямлит хостес, не зная, как на слова Тэхена реагировать. — Не бери в голову, Онью. Он так шутит, — ситуацию как всегда сглаживает Намджун, предупреждающе посмотрев на забавляющегося брата. — А столик мы желаем тот, за которым сидит хозяин этого чудного места. — Да, конечно. Пройдемте за мной, — повторно кланяется омега и ведет Первородных к вип-ложе. — А он красивый, намного красивее этого твоего Юнги, — шепчет на ухо Хосоку Тэхен. — В качестве исключения я не стану его убивать. Все ради тебя, братишка. — Зато я убью твоего волка, если не прекратишь меня из себя выводить. И как жаль, что ты еще его не успел опробовать, я ведь прав? — насмешливо отвечает Хосок, щелкая по носу омегу. — Туше и нестрашно. А вот Юнги... даже не знаю, как он на подобное отреагирует... Наверное, попытается тебя убить, что у него, конечно же, не получится и тогда он убьет себя... — Тэхен! — одергивает брата Намджун, его за спину задвигая, чтобы старший не придушил того ненароком. — Зачем ты продолжаешь его из себя выводить? Чего тебе не хватает? Острых ощущений? — Свободы мне не хватает, свободы! Вам не кажется, что пора меня отпустить? Чимина ты в передвижениях не ограничиваешь, а он, на минуточку, твоя пара, когда как мне ты не разрешил с ним даже в соседний город поехать. Я всю эту блядскую жизнь за вами двумя как собачонок послушный таскаюсь, а все из-за дурацкой клятвы, которая мне уже поперек горла, — зъярится Тэхен, едва сдерживая слезы. — С нами ты в безопасности, мы заботимся о тебе, но ты почему-то этого в упор не видишь. Как тебя отпускать, если ты контролировать себя не умеешь и любого, кто не так на тебя посмотрит, убиваешь? — теперь и Намджун злится. Не на него — на себя. Потому что знает, как младший о том, что озвучил, мечтает, но чего он ему дать не может. — Я, черт возьми, Первородный! Меня нельзя убить!— настаивает омега, остановившись в центре зала, чем взгляды посетителей на себе собирает, и плевать он на них хотел. — А с Чонгуком мне больше не надо себя контролировать. Мне его одного будет достаточно для утоления жажды. — Зато можно скинуть тебя в гробу в море и меня тобой шантажировать, как то сделали когда-то оборотни с Намджуном. Забыл уже, как ты слезы лил и умолял меня его найти? Сам, блядь, порывался за ним на дно пойти. Ты этого для себя, для нас хочешь? Видимо, да, если ты даже нашей клятвой готов пренебречь в угоду чего непонятно. Давай, вперед, уходи, но помни, что именно благодаря ей мы имеем то, что имеем, — холодно на брата Хосок смотрит. Как есть и думает все сказал, надеясь до его сердца хладного достучаться. — Ну, чего молчишь? Язык проглотил? Не замечал раньше за тобой такого. — Хо... — потупив глаза, бурчит виновато Тэхен, — Я не то... я помню, всегда помню. — Вот и молодец, — прижимает его к своей груди Хосок, в алую макушку целуя. — Обещаю, у тебя будет свобода, но а пока иди потанцуй, покажи, кто здесь самый красивый омега, а глаза на тебя смотревших я потом вырву лично. — Ну, Хо. Ну почему ты такой? Даже злиться на тебя расхотелось, — наигранно обиженно ударяет в чужое плечо младший, в нем же улыбку яркую прячет. — Люблю тебя, говнюка.       Первородный смеется: — Что за выражения, мелкий? Никакого уважения к старшим. — Я тебя уважаю, но ты все равно та еще задница, Чон Хосок, — чмокает Тэхен в щеку брата и, демонстративно покачивая бедрами, направляется к бару. Разборки старших не интересны ему, с него уже их хватило, а вот развеяться и впрямь будет неплохо. Жаль только, что Чимина нет рядом, этот едва ли уступающий ему дьяволенок веселиться умеет. Никогда не откажется поддержать любую его авантюру, а то и сам первым Тэхена в неприятности втянет, а после за это от Намджуна получит. Колоритная парочка, ничего не сказать. Бунтарь и его надзиратель. Судьбы забавная шутка или что-то другое, быть может? — Не устаю тебе поражаться. Меня Тэ абсолютно не слушается, — вздыхает Намджун, продолжив прерванный путь. Улыбка искренняя, почти позабытая, тепло и надежду брата вернуть в его груди зарождает. Не улыбаются так, слова любви не говорят и ни о чем не мечтают, если в душе пустота. У Тэхена в ней настоящая вакханалия, но никак не она. Не утеряна окончательно в нем человечность, Тэхен потерялся, но ее в глубинах себя сохранил. — Вишенка прав, ты ему все запрещаешь, оттого он тебе все на зло и делает. Я же для него создаю видимость свободы, а он, будучи наивным, ведется. Частично, но подчиняется. Наш Тэ — птица гордая, клеток, пускай даже золотых, не терпит. Мы и сами с тобой точно такие же, на своем примере его воспитывали, и нет ничего удивительного, что он наши как лучшие, так и худшие черты перенял. — Последнее меня особенно беспокоит, однако, как бы я ни старался, это изменить не в моих силах. Не с нашей жизнью, где без воин, жестокости и смертей не обходится. Отгораживай, не отгораживай его, а он все равно в центре всего этого оказывается. Тэхен, а не мы всех нас тогда спас. Первым во благо тебя и меня — не себя, в крови искупался, пожертвовав своей чистой душой, в чем наша вина, — с надломом озвучивается сожалением и болью прошитое насквозь. — Твоя правда, но не смей винить себя в том, что, как ты верно подметил, изменить ты не можешь. Если бы не ты, Джун, не то что он, но и я давно бы сломался. Без тебя нам было не справиться. И не думай, что Тэхен тебя не любит, это далеко не так. Ты, конечно, этого не замечаешь, но ему до одного места мое одобрение, а вот твое... — иронично усмехается Хосок и, увидев вальяжно раскинувшегося на диване Сокджина, мгновенно серьезнеет. — Впрочем, сейчас у нас есть дела поважнее, чем обсуждение братских уз, — остановившись перед столиком владельца казино, закрывает тему и обращается уже к тому: — Вечер добрый, Джин.       Сокджин спокойным и расслабленным кажется, ничем не выдает мучащее его угрозы предчувствие. Не знает о перехваченном корабле, но после переданного персоналом сообщения о визите высокопоставленных гостей начинает догадываться, что что-то тут не чисто. Первородные беспричинно не стали бы здесь объявляться, Ким оное хорошо знает, как и знает, что попытка от них скрыться, сбежать, если уж они напали на его след, благоразумием не отличается, будет иметь, мягко сказать, неприятный для него исход, потому предпочел бегству маску холоднокровия и неприступности, предварительно не забыв позвонить своим людям и приказать им спрятать сына, а остальное для любящего отца не важно. — Добрый. Чем обязан приветствовать Владык Адара в своей скромной обители? — потянувшись за стаканом с дорогим алкоголем, подчеркнуто любезно спрашивает он. — Полно прибедняться, дорогой друг. Твое казино лучшее в городе, — улыбается Хосок, садясь в кресло напротив. Намджун в соседнее опускается, жестом показывая Онью принести коньяка. Беседа не самой приятной быть обещает, и, возможно, зная брата, кровавой. — И все же? — Мне всегда импонировал твой подход к делу, Джин. Ты, в отличие от многих других, не лебезишь, сразу же к сути подходишь, но, как оказалось, за этим ты скрываешь то, что я ненавижу в людях больше всего, — вкрадчиво произносит вампир, немигающе глядя в карие глаза человека. Не стараясь, на атомы его расщепляет, до его существа, внутри неспокойного, проникает, на него давит. — Прошу прощения? Я не совсем понимаю о чем ты, Хосок, — очередная маска на лице Сокджина сменяется, теперь демонстрируя недоумение. — Все ты понимаешь, Сокджин. Не усугубляй свое и без того шаткое положение, и тогда, я в память о тебе, может быть, сохраню это прекрасное заведение в целости и сохранности. В противном случае, труп будет не один, а... даже не берусь посчитать. Сегодня у тебя аншлаг, — обводит руками Хосок пространство. — Сколько вокруг беззаботных, невинных, не помышляющих о смерти людей, а она здесь, расхаживает за их спинами, со списком сверяясь, в котором пока только твое имя значится, — говорит с на губах ничего хорошего не предвещающей усмешкой, вселяющей первобытный ужас в сердце даже самого стойкого и к угрозам привычного Кима. — Каких я только угроз в свой адрес не слышал, но с твоими глупо с моей стороны не считаться, хотя я и никак не возьму в толк, чем навлек на себя подобное. Не будешь ли ты так любезен объясниться? — не отводя прямого взгляда от старшего Первородного, делает глоток виски мужчина, чтобы смочить пересохшее горло.       Тем временем к их столу возвращается Онью, держа в руках полный алкоголя поднос, и начинает разливать коньяк по граненным стаканам, едва не роняя из-за в треморе бьющихся рук поднос на пол. Откровенно Чонов боится, спеша покончить со своими обязанностями, и, добавив в напитки лед, торопится их общество покинуть во избежание стать для них ужином. Лучше уже к во всю отплясывающему на сцене Тэхену присоединиться, чем с его братьями с непосредственной близости находиться, впрочем, тут как посмотреть, учитывая непредсказуемость и безумие младшего Чона. — Любезности, значит, требуешь, — задумчиво барабанит пальцами по подбородку Хосок. — Предполагаю, аналогичную той, что ты мне оказал, когда помог моему омеге от меня скрыться. И не только ему, кстати, — звучит сравни выстрелу. — Ну и как, много ты с этих несмышленышей поимел, прикрываясь бизнесом и отправляя их на верную смерть? У многих ли редкие колечки завалялись в кармане для утоления твоего непомерного аппетита? — Юнги, стало быть, все-таки твоя пара? Не могу не посочувствовать ему в связи с этим. И я отправлял метаморфов, отнюдь, не на смерть, а к спасению от таких, как ты. Ты погубишь мальчишку, — более не имея смысла юлить, ядовито выплевывает мужчина, опуская руку в карман брюк. — Что касается твоей безделушки, то ее у меня уже нет. — О, как мы заговорили. Комплимент за смелость, — в тосте поднимает стакан Хосок, к удивлению брата, сохраняя спокойствие, что, по его мнению, сулит скорую бурю. Сокджин не жилец. — Ну и где же тогда моя, как ты выразился, безделушка, если не у тебя? — скучающе интересуется. — Зачем мне облегчать тебе жизнь, если ты все равно уже мишень на моем лбу выбил? Предпочту погибнуть достойно, чем предать свои убеждения, — хмыкает Сокджин. — И именно поэтому ты сейчас держишь под столом капсулу с ядом, думая, что я не видел, как ты за ней потянулся, — сочится Чон скептицизмом, растягивая губы в издевательской усмешке. — Легкой смерти хочешь? Спешу огорчить, у меня на тебя другие планы. На твоего очаровательного сынишку, кстати, тоже, — добавляет вызывающее первобытный ужас в, по ощущениям, остановившемся сердце Кима. — А потому попрошу тебя быть благоразумным и не совершать неверных действий. — Ублюдок. Что ты сделал с Лу? — подскочив на ноги, рыкает мужчина, врезаясь ногтями в кожу ладоней до глубоких лунок. — У тебя совсем нет никакого понятия о чести, раз впутываешь детей в свои дела? — Сядь и успокойся. Ребенку ничего не грозит. Пока, во всяком случае. Его благополучие будет напрямую завесить от того согласишься ты с нами сотрудничать или же нет, а для большего стимула мы пригласим его, пожалуй, сюда.       До этого момента не вмешивающийся в разговор Намджун хмурится. Хосок не рассказывал ему о участии в плане сына Сокджина, справедливо предполагая, что он, имея табу на какое бы то ни было использование детей, этому воспротивится. — Не надо, — севшим голосом просит Сокджин, беспомощно опускаясь на место. — Я все расскажу, не трогайте Лу, не приводите сюда. Он ни в чем не виноват, моя смерть на его глазах... Это... это его сломает. — Согласен, не виноват, — кивает Первородный, периферийным зрением замечая несущего ребенка охранника. — Но такой уж у детей крест, расплачиваться за грехи родителей, чего я, признаться, никому из них не желаю, в том числе и твоему сыну. Убивать же тебя, а тем более при нем, я не стану. Считай это авансом за наше с тобой намечающее сотрудничество, — встает с кресла, чтобы забрать из рук вампира шестилетнего малыша. — Или я что-то путаю? — Нет, — отвечает Ким, замерев остекленевшим взглядом на сонном, одетом в голубую пижамку с котятами омежке. — Отец, — тянет к нему тот ладошки, изворачиваясь в осторожных объятиях Чона. — Все хорошо, солнышко. Не бойся, я рядом, — пытается сквозь пелену слез ему улыбнуться Сокджин, с трудом держась не вырвать его у Хосока. Благо последние остатки разумности его еще не оставили, не давая забыть, что один с его стороны опрометчивый шаг и он навсегда с Луханем распрощается. — Тише, маленький. Отца надо слушаться, — заглядывает Хосок в голубо-небесные глаза ребенка, чистейшим светом сияющие, грязи их мира еще не познавшие, ею не запятнавшиеся. Создание совершенное, любовью порожденное, которое трепетно оберегать надо, с чем его родитель, впутавшись не в свою войну, не справился, за что сейчас сполна получает. — Как тебя зовут, кроха? — Я не клоха! Я Лухань! — смешно малыш надувается, вызывая на лице вампира улыбку. Одного волчонка ершистого он ему напоминает. И этот волчонок непременно бы с ним спелся, и, очевидно, споется, потому как скоро с ним повстречается. — А тебя как, дяденька? Ты длуг отца? — забавно шепелявит омежка, так и не научившийся выговаривать букву "р". — Хосок. Мы с твоим отцом, скажем так, деловые партнеры. Он по глупости перешел дорогу не тем людям, а я любезно согласился помочь ему это исправить и даже вызвался присмотреть за тобой, пока мы с ним не решим все проблемы. — Плисмотлеть? — переспрашивает Лу, выгибая домиком тонкие бровки. — А как же отец? — С ним все будет в порядке, обещаю, — мягким тоном заверяет его Хосок. — А чтобы он лишний раз о тебе не переживал, ты пока поживешь у меня. Познакомлю тебя с моим волчонком, ты ему понравишься. — Волчонком?! Самым настоящим? Не влешь? — восхищенно хлопает в ладоши омежка.       Намджун, потирая переносицу, тяжко вздыхает. Его брат, верно, сошел с ума. Их безумная семейка не лучшая компания для ребенка, который даже не понимает, что не просто у вампира сидит на руках, а у держащего за горло его отца врага. Странное поведение старшего смятением ложится в разрозненные мысли младшего. Будто человек перед ним самый обычный, лик себя прежнего вернувший, что в сложившейся ситуации абсурдно и невероятно. В сызнова ли забившемся сердце причина или в чем-то ином? Однако, как бы там ни было, пора к насущному приступать. Прелюдии закончились. — Не врет, — подходит он к Хосоку и, смотря в глаза мальчика, применяет внушение: - Спи, Лухань. — И здесь Тэхен прав, ты всегда обламываешь все веселье, а я только общий язык с этим очаровательным малышом нашел, — недовольно прищелкивает языком Хосок. — Дай его мне, — умоляюще протягивает руки к сыну Сокджин, и вампир не отказывает, передает ему заснувшего омежку, зная, что тот все равно ничего сделать, как бы ни пытался, не сможет. — Итак. Я тебя внимательно слушаю, и не думай увиливать, — говорит он, возвращаясь в кресло. Намджун на ногах стоять остается, барабаня пальцами по спинке оного. — Что ты хочешь узнать? — покачивает Луханя в объятиях Сокджин. Ничего его, кажется, более не волнует, лишь бы сына у него не забрали, кровь, его невинную, не пролили. Клеймом несмываемым отпечаталось на сетчатке, как Первородный его ребенка касался, с ним говорил. Аргумента лучше для беспрекословного послушания не существует, точно не для сидящего на поводке у Владыки Адара безутешного родителя. — Все, но для начала расскажи-ка нам, что это за третья сила такая появилась в Гиндере и какое ты к ней отношение имеешь. — Я посредник. Моя задача, как ты уже понял, переправлять туда метаморфов. «Ахиллы» — так они себя называют. С их же лидером я лично никогда не встречался, его настоящего имени не знаю, только прозвище — Алкид. — Имя, данное при рождении Гераклу. Мифами Древней Греции, стало быть, вдохновлялся. Занятно, — комментирует Намджун. — А Ахилл, насколько я помню, являлся одним из героев Троянской войны. Ироничное название, я бы даже сказал, говорящее. Ну и к какому из народов имеет принадлежность наш таинственный Алкид? — К оборотням. — А сами ахиллы? — В основном к людям, из которых подавляющее большинство ведьмаки. — Ожидаемо. Мертвые, живые — без разницы, во все свой нос сунуть горазды, — неприязненно заключает Хосок. — Что насчет метаморфов? Зачем им они? — Для опытов, но в Гиндере их не убивают, только кровь у них на пробу берут, чтобы с ней в дальнейшем экспериментировать и выводить присущую им силу в пробирки, — наступая себе на горло, поясняет Сокджин. Не может по-другому из-за нависшей над его сыном угрозы. — И как, удалось? — уточняет старший Чон, сводя к переносице брови. — Меня не посвящают в подробности, но, по всей видимости, да. — Ладно ведьмаки, но ты... Тебя совсем совесть не мучает? Ты уверен, что у метаморфов берут только кровь? Что-то мне подсказывает, опыты ахиллов уже зашли много дальше. Бедные овечки, мечтая о свободе, добровольно идут на заклание, не понимают, что меняют клетку на клетку, пока воочию то все на себе не прочувствуют, — искажает черты гримасой отвращения к Сокджину Хосок. — Даже если и так, вы ничем их не лучше, — парирует за живое задетый Ким. — Возможно, но именно они нас и создали, из людей превратив в жаждущих крови демонов. Мы такой участи для себя никогда не желали, но что уж теперь. Имеем то, что имеем, — невесело усмехается альфа, потянувшись к стакану с виски, и, осушив его до дна, произносит: — Имена, переписки, в общем все, жду от тебя не позднее завтрашнего утра. А пока непосредственно о том, какую ты для нас роль сыграешь. — Хочешь сделать из меня двойного агента? — фыркает Сокджин, машинально перебирая мягкие прядки Луханя. — Верно, чему ты противиться не будешь, а иначе... — красноречиво на ребенка кивает Первородный. — Шантажировать меня сыном даже для тебя низко. Не проще на мне внушение использовать? — Проще, будь ты не под араклиевой настойкой. — Она выводится из организма спустя сутки. — Не думаешь же ты, что я настолько наивен, чтобы не знать, что у тебя в запасе еще пару фокусов имеется? Тот же ведьмак, например, который может гипноз снять, боль, конечно, при этом непомерную доставляя. — хмыкает Хосок. — Поэтому Лухань для большей надежности поживет в моем особняке. Не волнуйся, пока ты выполняешь то, что велено, он неприкосновенен, однако стоит тебе оступиться... — Мразь, — выплевывает мужчина, скрипя зубами. — Осторожнее со словами, Джин. Мое терпение не безгранично. Впрочем, небольшой урок здесь все же не помешает, — подзывает к себе охрану жестом Хосок. — А в процессе я тебя объясню, что мне от тебя требуется. — Я не боюсь пыток, — крепко прижимает к груди сына мужчина, не позволяя вампирам его у него отобрать, что бесполезно, и теперь он, ими скрученный, яростно сопротивляется, продолжая отчаянно рваться к уносимому охранником ребенку. — А стоило бы, — оскаливается недобро Первородный. — Намджун, отправляйся с карапузом в особняк. Я немного задержусь, — смотрит на недовольного происходящим брата. — Нет! Лу! — опустошенно повиснув в чужих руках, кропит Сокджин слезами бессилия словно постаревшее в один миг лицо. — Лу... Верните мне сына... верните... — Вернем или не вернем, это уже от тебя зависит, дорогой друг. Смерть из своего списка твое имя вычеркнула, но зато добавила множество других, а все из-за твоего упрямства. Начнем первый урок, —скучающе улыбается Хосок и после некоторой паузы громко окликает сидящего прямо на барной стойке омегу: — Вишенка!       Любимое, пощады незнающее оружие над всем сущей стоящей, ликом ее воплотившийся и человечность утерявший Тэхен. Костлявая сегодня пирует.