***
Чимин гостиную задумчивым взглядом обводит, ни на чем конкретном не останавливаясь. Прямо из бутылки любимую текилу отпивает, глуша опостылевший ему голод человеческой крови. Не так чтобы давно по меркам вампиров живет — тридцать один год, но зато какой. Насыщенный, в борьбе вечной за жизнь и ненависти к тому, кем стал добровольно, на деле — не имея иного выхода. Хосок его родителей обратил, убийц безжалостных из них сделав, которые забыли о всякой человечности даже по отношению к собственному остававшемуся на тот момент человеком сыну. Они не спешили Чимина в себе подобного обращать, используя его, как всегда находящийся под рукой источник крови. О заботе и воспитании и речи не шло. Чимин, будучи наивным подростком, этого не понимал, упорно за теплые воспоминания о том, как было раньше, цеплялся, надеясь, что когда-нибудь все наладится. Не наладилось. С каждым днем становилось все хуже, отец после очередного приема «пищи» не утруждал себя лечением ран ребенка, а их, не успевающих затягиваться, было много. Чимин на глазах умирал, пробовал сопротивляться, а осознав безрезультатность оного, сутками домой не приходил, ночевал в заброшках, ради выживания промышлял мелкими кражами. По возвращению — в холода на улице не поспишь, он получал лишь побои и новые шрамы на шее. Но что ему до телесных, когда внутри их много больше? Кажется, ничего там нетронутым не сохранилось, душа, сердце не просто искалечены — вдребезги разбиты, первыми семенами ненависти к Первородным усеяны, сейчас выросшими в переполненный ею сад. Спустя три года такого существования Чимин окончательно понял, что его надежды на возвращение любящей семьи тщетны. Она еще в день прихода Хосока умерла, никому ненужной сиротой его быть обрекла, забрала с собой его свет, взамен породив тьму и жажду мести, которая и подтолкнула его на опрометчивый шаг — самому стать вампиром. Пока родители спали, омега в их спальню прокрался и, уколов палец отца, испил его ледяную кровь. Сразу же подорвавшийся с постели альфа лично его за это, не рассчитав силы, убил, а по прошествии суток Чимин возродился и покинул квартиру уже навсегда. Последний из рода Пак умер в возрасте шестнадцати лет в свой день рождения. Начало пути демона, чтобы задуманное совершить, подобраться к Хосоку. Но что он мог противопоставить бессмертному Первородному, которого не берет ничего? Ни магия ведьмаков, ни укус оборотня, ни из груди вырванное сердце? Чимин не знал, однако не сдавался, отчаянно хватался за любую ниточку, могущую его хоть к чему-нибудь привести. И привело. К Алкиду. Алкид, оставаясь в тени, себе людей и оборотней вербовал, но не вампиров. Чимин стал исключением. Что-то в мечтающем о мести мальчишке лидера ахиллов привлекло. Несколько месяцев за ним, неумело ищущим информацию о Чонах, наблюдал, а разгадав причину его упорства, решился встретиться один на один. — Вы кто? — требует ответа привязанный к стулу омега, когда с его головы сдергивают мешок. — Отпустите, я вам ничего не сделал. — Мне — ничего, а вот для меня сделать ты можешь многое, — загадочно улыбается стоящий у окна мужчина. Высокий, худой, но мышц не лишенный. С мужественными чертами на загорелом, скуластом лице, пронзительными темными глазами и небрежно спадающими на лоб угольно-черными волосами. Не намного старше он, одетый в рваные джинсы, кожаную куртку и берцы, Чимина выглядит. Пак, подметив в его чуть заостренных ушах и брови пирсинг, распознает в нем по не вяжущемуся с его обликом аромату морозных лилий оборотня-альфу, что его несомненно пугает. Волки с такими, как Чимин — враги непримиримые. — И что же, позволь узнать? Отобедать мной хочешь? Не на того нарвался, — прячет страх за язвительностью омега, мечась взглядом по, судя по всему, кабинету в поисках выхода. Помещение не выделяется какой-либо роскошью. Кирпичные стены голые, мебель добротная, но простая, на открывающих вид на обшарпанные здания окнах штор нет. Где он, черт возьми, находится? — Забавный ты, Чимин, но что важнее всего — боевой, а еще, как и я, ненавидишь Первородных, — говорит альфа, усаживаясь в кресло. — Откуда... — Ты имел неосторожность нелестно отзываться о семье Чон в кишащем вампирами баре, что, как по мне, не очень-то дальновидно. Узнай это они, а не я и вырванное сердце тебе гарантировано, что, думаю, несколько противоречит твоим планам о мести, не так ли? — лукаво смотрит на него мужчина. — Ты следил за мной? — недоумевает омега с долей возмущения. — Каюсь, грешен, однако только благодаря этому ты до сих пор жив. Не буду тебя томить и сразу же скажу, что твои намерения мне импонирует, более того, прекрасно вписываются и в мои планы, — переходит к делу Алкид, внимательно наблюдая за реакцией пленника. — Вампиров почти нереально завербовать, но лишь они могут ближе всех прочих подобраться к Чонам и проникнуть туда, куда мне, будучи оборотнем, нет хода. — А смысл, если их нельзя убить? — фыркает Чимин, сдувая с глаз упавшие на них пряди. — Убить можно любого, просто мы не знаем как. Пока что. Я работаю над этим. — А если не найдешь способа? Жизнь оборотня не настолько длинна, как вам бы хотелось. — Доля истины в твоих словах есть, но никто не говорит, что мы не можем лишить Первородных чего-то еще, помимо жизни. Например, скажем, города, власти, свободы. Как тебе такой расклад? — пристально смотрит в вельветовые глаза вампира мужчина, растягивая губы в обещающей улыбке. — Звучит хорошо, но что-то я сомневаюсь в твоих силах, уж извиняй. Шайка оборотней, или кто-там у тебя, против целой армии? Абсурд. И вообще, представился бы хоть что ли, а то как-то невежливо получается, — не выдержав засасывающего его в свои темные глубины взгляда, опускает голову Чимин. Альфа, глупо отрицать, красив, даже притягателен, но эта аура... Омега не может его прочитать, оттого не доверяет, продолжает опасаться. — Прости, мое упущение. Но что поделать, слишком уж я тобой очаровался, — издает игривый смешок оборотень, заставляя вампира нервно на стуле поерзать. — Моя, так называемая тобой, шайка зовется «ахиллы», а я, как их лидер, взял себе имя «Алкид». Но тебе в качестве исключения я скажу настоящее — Мин Тэмин. Считай это жестом доверия. — Скорее предлогом, чтобы меня убить, а иначе ничего не мешает мне его растрепать в том же баре, где я «имел неосторожность» нелестно отзываться о Чонах, — ощетинивается Чимин, рождая чужой искренний смех. — Язва, но тем я только больше убеждаюсь, что мы с тобой сработаемся, — заключает Тэмин, забавляясь с его напускной храбрости. И вправду очаровательный вампиреныш. — Возможно, я был бы не против этого, но ты забываешь, что я все еще вампир. Захвати ты власть и что тогда со мной будет? Меня же твои эти ахиллы первым убьют или сделают игрушкой, как метаморфов, — поднимает на Мина упрямый взгляд Пак, отчаянно желая, чтобы тот его слова опроверг. Он устал быть один, устал ничего, кроме застилающей глаза ненависти не видеть, чувствовать боль. А она есть, никуда не спешит уходить, не хуже, чем голод, мучает, безвозвратно уничтожая все то хорошее, что было в мальчишке с душой нараспашку. — Моему фавориту ничего не грозит, а ты им станешь. Я не врал, когда говорил, что я тобой очарован. Но для начала тебе предстоит многому научиться, огранку пройти, чтобы из алмаза, как бы это странно ни звучало, стать изумрудом. Твои глаза ведь когда-то именно такой цвет имели, я прав? — не прерывая вновь установившегося зрительного контакта с Чимином, распарывает Тэмин веревки на его запястьях охотничьим ножом. — Дешевый подкат, — хмыкает омега, бессильный сдержать ответной улыбки. — Но знаешь, меня все устраивает, — растирает освобожденные руки. — И да, ты угадал, они были зелеными. — Как некультурно для омеги хлестать алкоголь из бутылки, — вырывает из воспоминаний Чимина Чонгук, расслабленно откидываясь спиной на спинку дивана. Юнги рядом пристраивается, неловко натягивая на кулачки фиолетовую рубашку Хосока. На низ же ему пришлось надеть джинсовые короткие шорты Тэхена. Чертов, чтоб его, Ёсан! — В полиции нравов подрабатываешь на досуге, волчок? — в тон ему отвечает Чимин, с интересом разглядывая оборотней, пока не останавливается взглядом на хорошо видной из-за широкого ворота метке омеги, что не может оставить без удивленного комментария: Ого, а я думал, мне показалось, что ты для простого увлечения уж как-то слишком сильно пахнешь Хосоком. Как тебя зовут, очаровашка? — Юнги, — буркает Мин, весь ощетиниваясь при упоминании болезненной темы, и, привычно потянувшись к шипастой ветви, ее раздраженно чешет, отчего только больше злится. — Приятно, впрочем, как и твой аромат. Фрезия, если не ошибаюсь? Но больше мне нравится запах твоего друга, который так и не представился, что, кстати, не менее некультурно, чем пить текилу из бутылки, — поднося к губам горлышко оной, возвращает вампир Чонгуку шпильку, подмигивая. — Чонгук, — цедит альфа сквозь зубы во избежание своего окрещения еще каким-нибудь дурацким прозвищем. Ему этого и от Тэхена хватает. — Какие-то вы недружелюбные, что, принимая во внимание ваше положение, ожидаемо. Нелегко вам придется здесь — отрицать не стану, но, тем не менее, кое-какие плюсы тут все же есть. Например, дружба со мной, которую я вас сейчас предлагаю. Поддержка для вас лишней не будет, а я, являясь омегой Намджуна, могу вам ее предоставить. — Мы на идиотов похожи заводить дружбу с тобой, приближенным к Первородным? Уж не говоря о том, что ты вампир, которых я ненавижу и который на пару с Тэхеном устраивает кровавые бойни. Я слышал о тебе, и, будь уверен, самое омерзительное, даже во мне, много ужасов повидавшем, заставляющее заледенеть кровь, — выплевывает Чон, едва держась, чтобы не вспороть горло снисходительно улыбающемуся Чимину. — Гука, не надо, — мягко осаждает его Юнги, успокаивающе поглаживая по коленке, что незамеченным для Пака не остается. Определенно не любовники, но однозначно крепко друг с другом повязанные, делает вывод вампир, прикидывая в голове, как к ним подступиться. С Чонгуком будет сложно. — Я никогда не отрицал свою безгрешность, однако если бы ты опирался не на слухи, а на факты, то бы знал, что я как раз-таки в этих кровавых бойнях Тэхена сдерживаю. У него, как ты, наверное, уже догадался, отключена человечность, и мне, будучи его другом, приходится, разумеется для его блага, притворяться, что мне нравится проводить так время с ним. Хотя откуда тебе об этих фактах знать, когда о них, кроме меня, никто не знает, даже мой альфа? — вкрадчиво Чимин звучит, закидывая ногу на ногу. — С таким другом и врагов не надо, — фыркает Мин, неубежденный его позицией. — Прости? — вздергивает брови Пак. — Если бы Чонгук оказался в подобной ситуации, я бы сделал все, чтобы вернуть ему человечность, а не потворствовал его «веселеньким» вылазкам. — Думаешь, это так легко? Не рассуждай о том, что не испытал на себе, — упрекает Юнги Чимин, сбивая с него спесь. — Потерять человечность страшно, и в первую очередь для самого ее потерявшего. В душе остается лишь одна пустота, гасящая любой намек на свет. Она все хорошее перечеркивает, не дает в голос израненного сердца вслушаться, а оно у Тэхена именно такое. Тэ никогда не хотел становиться тем, кем стал, более того, он даже ничего не решал. Это за него все решили, обрекая на извечно терзающий тело голод, и он, по природе мягкосердечный, с этим не справлялся, убивал, а потом над осушенными им людьми рыдал, умоляя о прощении и уже о собственной смерти, которую, к его отчаянию, никто ему подарить не смог и не сможет. — Почему же тогда он ее отключил? Почему не боролся? — сдавленно спрашивает Юнги, чувствуя от рассказа парня смятение. — Его к этому подтолкнули. Хосок, если быть точным, — неприязненно поясняет Чимин, источая откровенную ненависть, что вызывает у Чонгука непонимание. Разве они не близки? — Но зачем? — растерянно смотрит в замутненные злобой омуты вампира Юнги. — Устал смотреть на его слезы, полагаю. — А Намджун что? Мне показалось, что он... — не перестает сыпать вопросами Мин. — Честный, благородный, блюститель законов? — печально усмехается Чимин. — Да, Джуни такой, но не советую вам его злить. В море после продолжительного штиля образуется буря. Пускай Намджун и старается вводить некоторые ограничения для вампиров, однако он никогда не пойдет против старшего брата. Конечно, Джун часто с ним ругается, но в итоге всегда к нему возвращается, поддерживая ранее собой отвергаемое. — А ты? Почему ты стал вампиром? — У меня на то были свои причины, но о них как-нибудь в другой раз, и только друзьям, — уходит от опасной темы Пак и, почувствовав сосновый запах Намджуна, сразу же вспархивает с кресла. — Джуни! — навстречу ему, только что переступившему порог особняка, бежит и тут же притормаживает, заметив на его руках спящего мальчика. — Джуни? Это кто? Я, конечно, знаю, что не могу подарить тебе детей, но красть ребенка... — неловко шутит, на самом деле испытывая печаль. Намджун, осторожно прижимающий к груди малыша, выглядит так... так правильно. — Наша головная боль на неопределенное время, — тяжко вздыхает мужчина. — Очень красноречиво, — куксится Чимин, скрывая за истинные чувства за показным недовольством. — Я вообще-то по тебе скучал, а ты! — Прости, солнце, не легкий день выдался, — клюет его в щеку альфа и, удобнее перехватив Луханя, проходит дальше. — Я могу многое понять, но вот это вот... — кивает омега на мальчика, идя за мужчиной, — что-то абсолютно никак. Надеюсь, ты не собираешься сделать с ним что-то плохое? — Чиминн-и, как тебе, зная меня, вообще подобная мысль пришла в голову? В нашей семье существует несколько нерушимых правил, одно из которых касается запрета на причинение вреда детям, — отвечает устало Намджун, жестом подзывая к себе греющего уши Ёсана. — Позаботься о нем. Игрушки, одежду, в общем, все, что посчитаешь нужным, для него закажи. — Конечно, господин, — робко кланяется Кан, украдкой любуясь Первородным. Тот измученным выглядит, но все еще чертовки красивым, для его слабого перед ним сердца, желанным. Ёсан безумно влюблен, в чем никогда ему не сможет признаться, осознавая невозможность потеснить уже в его сердце Чимина. Намджун любит Чимина, а Чимин Намджуна, он отчего-то уверен, что нет. — А как его зовут? — готовясь перенимать ребенка на руки, тихий вопрос задает. — Лухань. — Какой хорошенький, — умиленно смотрит на мальчика Ёсан. — Но, к сожалению, так, как ваш брат поручил мне следить за Юнги, вам придется приставить к нему кого-то другого. — Не надо никого к нему приставлять, я могу сам, — решительно поднимается на ноги Юнги, намереваясь во что бы то ни стало защитить ребенка от вампиров. Ему мало слов Намджуна о неприкосновенности Луханя. От этой безумной семейки ожидать можно всякого. Ёсан вопросительно на Намджуна глаза переводит, не зная, как поступить. Боится разгневать его, продолжая прижимать к себе омежку. Чимину происходящее откровенно не нравится, особенно влюбленный взгляд прислуги. Для него его чувства не секрет, Ёсан их скрывать не умеет, странно, что Намджун не замечает. — Отдай ему его, Ёса. Думаю, так будет даже лучше, а сам иди отдохни. О Хосоке не переживай, он ничего тебе не сделает, я не позволю, — мягко звучит мужчина, разрешая все сомнения тронутого его заботой Кана. Ёсан, подарив ему смущенную улыбку, аккуратно передает Луханя Юнги и нехотя уходит. Юнги же дрожащими руками сладко сопящего малыша обнимает, впервые нечто подобное делая. Опасается навредить, вместе с тем, улыбается нежно, трепетно детской щечки касаясь пальцами. Настоящий ангелочек, в Ад под названием особняк Чонов угодивший по злого рока велению. За что, почему и зачем? Кто-кто, а Лухань точно ни в чем не виноват и не должен непонятно чьи грехи расплачиваться. — Я так понимаю, это сын Сокджина, — уловив исходящий от мальчика запах упомянутого человека, резюмирует Чонгук, наблюдая за воркующим над Луханем Юнги. Картина прелестная, если бы не ситуация. — Правильные выводы ты делать умеешь, — хмыкает Намджун, отходя к навесному бару. — А с ним самим что? — спрашивает оборотень, наперед ответ зная, но вампир его удивляет. — Жив и, смею надеяться, невредим. По крайне мере, у моего брата на него несколько другие планы, что не сказать о его казино, — откупорив графин с коньяком, вносит ясность Первородный, плеская в стакан темно-янтарную жидкость — его неизменная альтернатива теплой крови, которую не пил уже двое суток. — А ребенок? В вашей семьей совсем нет никакого понятия о чести? — почти рычит Чонгук, готовый сорваться, если бы не покачивающий на руках Луханя Юнги. — Сопутствующий ущерб, чего я очень хотел избежать. Но, увы, Хосок, к моему прискорбию, не посвятил меня в свои планы, чтобы я мог заблаговременно предотвратить участие мальчика в них. Однако, уверяю тебя, Луханю ничего не грозит. Даю слово, — прихватив алкоголь, опускается в кресло Намджун. — Зато грозит его отцу, — пристроившись на подлокотник, хмурится Чимин, нервно покачивая ногой. — Что такого сделал Джин, чтобы вызвать гнев Хосока? Насколько я знаю, он обычный бизнесмен, пускай и довольно успешный для обычного человека, — наводит на себя неосведомленный вид, хотя не далее, чем вчера, лично со стороны наблюдал передачу Кимом кольца людям Тэмина, а после сам же ему его и принес. Чимину прекрасно известны все подпольные дела Сокджина, сейчас накрывшиеся медным тазом. Тэмину оное точно не понравится, и это мягко сказано, еще и со звонком придется повременить из-за маловероятности быстрого освобождения из постели Намджуна, который вряд ли из нее омегу выпустит раньше завтрашнего утра. — Переправлял метаморфов в Гиндеру, в том числе, находящихся в этой гостиной, но, к счастью, Хосок их перехватил, что к лучшему в первую очередь для них самих. Как я и предполагал, там на метаморфах ставятся опыты. Да, их не убивают, но, как по мне, быть лабораторными крысами много этого хуже. Ваше здоровье, господа, — иронично салютует оборотням стаканом вампир и отпивает коньяк. Чонгук зубы до боли в деснах смыкает, не хочет озвученное Намджуном принимать, растекаясь виной перед другом, который первым такой вывод сделал, когда они обсуждали побег из Адара. Очевидно, в их мире нет ничего святого, и не будет. Надеяться только на себя можно. — Гука, не вини себя. Ты как лучше хотел, — прочитав соответствующую эмоцию на лице альфы, шепчет Юнги, мягко дотрагиваясь его плеча. — Ага, хотел. И где мы теперь? — еще больше заводится Чонгук, считая, что не заслуживает доброты доверившегося ему омеги. — В безопасности, — бескомпромиссно отрезает Намджун. — Так что там с Сокджином? — зарывшись в пепельные волосы мужчины, возвращается к насущной теме Чимин, предубеждая возможную ссору двух альф. — Если вы его не убили, вероятно, он зачем-то вам нужен. — Нужен, — кивает Первородный, постепенно расслабляясь под ласковыми прикосновениями Чимина. — Сокджин располагает информацией, хотя и недостаточной, а она сейчас для нас важнее всего. Пора завязанный в Гиндере клубок распутать, после сжечь все его нитки. Никто не имеет права то, что мы так долго с братьями строили, разрушать. Как, кстати, съездил? — решает закрыть давящую на виски тему и перейти к более приятному. К любимому омеге, по которому безумно соскучился, потеряв в его отсутствие присущее себе спокойствие. — Было весело, — пожимает плечами Пак, внутренне противясь тому, что приходится опять врать. Ни в какой Амрис он, конечно, не ездил, все это время оставаясь в штаб-квартире Тэмина. — Мне стоит переживать? — Да какой там, — переливчато смеется Чимин, ублажая слух обожающего его звонкий колокольчиковый смех Намджуна. — Постоянно о тебе думал, потому ничего, кроме выбранного моими друзьями клуба, на уши не поставил, — в первом не врет, он действительно о нем думал, не мог не, разделивший свое плачущее сердце между ним и Тэмином. — Это радует. Мне сполна хватило прошлой твоей поездки, — отставив опустевший стакан на журнальный улыбается Намджун, перемещая Чимина с подлокотника на свои бедра. — Подумаешь драка, — мурчит омега, котенком ластясь к его мощной груди. Юркими ладошками по ней ведет, подбирается к ненавистному галстуку, его развязывает, откровенно дразнясь. — Так-то лучше, ненавижу эти удавки. — Которую осветили в СМИ, — прищелкивает языком Намджун, шлепая его по вертлявой заднице. — Не провоцируй, солнце. Я тоже скучал. — Может быть, тогда ты мне это продемонстрируешь в нашей спальне наглядно, мм? — приблизившись к лицу альфы, томным шепотом на его устах оседает Чимин, — А потом ты все-все мне расскажешь. — Мой не знающий слова «приличие» омега, — сжимает мужчина обтянутые тонкой джинсой ягодицы парня, заставляя его прерывисто вздохнуть. — Мы здесь не одни. — Пускай смотрят, мне что, жалко? И не говори, что тебе это во мне не нравится, альфа. Помнится, когда-то именно ты перекинул меня через плечо и утащил на второй этаж клуба, как какой-то дикарь, — продолжает дразниться Чимин, с улыбкой вспоминая тот момент, которого лучше бы никогда не было. — Я не против повторить, — подхватив его на руки, резко встает с кресла Намджун. — Юнги, Чонгук, прошу меня извинить, но у нас с Чимином появились неотложные дела, — по-мальчишечьи озорно улыбается, обращаясь к притихшим метаморфам. — Да уж, ну и семейка, — заключает Чонгук, глядя вслед уносящейся на вампирской скорости парочке. — Мне казалось, Намджун в ней самый сдержанный. — По крайне мере, они правда любят друг друга, без принуждения, без дурацкой истинности, — звучит бесцветно Юнги, убирая с лица умиротворенно спящего ребенка каштановые прядки. — Что теперь будет с этим малышом? Как бы я ни был зол на Сокджина, разлучать его с сыном было жестоко. — Жестоко, — соглашается Чон. — Остается надеяться, что Намджун сдержит слово. Ты, кстати, спать-то не хочешь? Выгладившись уставшим, — ощутимо беспокоится, видя залегшие под потускневшими глазами друга тени. — Хочу, но мне... мне страшно оставаться одному в спальне Хосока. Вдруг он скоро придет, а я... — шепотом говорит, будто признается в чем-то зазорном. — Я бы предложил тебе переночевать со мной у Тэхена, но думаю, это будет еще более худшим вариантом. Так что иди и не думай о плохом. Не настолько же Хосок монстр, чтобы вас с ребенком посреди ночи будить и... — не договаривает Чонгук главного, отчетливо для Юнги читаемого в его сожалеющих глазах. — В общем, обратись в волка, так тебе будет спокойнее. — Да, так и сделаю, — поднявшись с дивана, кивает омега и направляется к лестнице. Чонгук следом плетется, нехотя с ним разлучается на втором этаже. Ему тоже не помешает поспать, чтобы встретить завтрашний день с новыми силами. День, в котором предстоит очередная борьба, и в первую очередь с самим собой. Задело что-то внутри рассказанное Чимином о Тэхене, сомневаться заставило в сделанных о нем выводах, что пресекать надо бы, а он нет. Не может. Отчего-то эмоциональную версию Первородного желает увидеть, самостоятельно, а не с чужих слов убедиться в его «мягкосердечности». Тот же Чимин двоякие ощущения вызывает, а еще, исходя из увиденного, Хосока недолюбливает. Узнать бы истинную причину этого и в дальнейшем оное как-то использовать. Может, им с Юнги и впрямь не помешает союзник среди вампиров. Чонгук, едва держа глаза открытыми, не в состоянии долго сейчас о том размышлять и, отложив мозговой штурм на завтра, заходит в отделанную в теплые тона комнату. Затем на постель, ароматом вишни пропитанную, опускается, неосознанно его в легкие глубже вбирает и, им убаюканный, спустя пару минут, обнявши подушку омеги, проваливается в спокойный сон, где в диком тюльпановом поле юноша каштановолосый сидит, плетя умелыми руками венок и, лаково перебирая соцветия, жмурится от яркого солнца, что веснушки на его мечтательном личике поджигают. Тэхен...***
Особняк тишиной привычной на пороге Хосока встречает. Давно не давящей, наоборот, умиротворение дарящей, покой приносящей сумбурными мыслями захваченной голове. Даже Тэхен, рядом идущий, ее нарушать не смеет. Задумчивым выглядит, от всего отрешенным, что ему не пристало обычно. На от крови так и не отмытые руки, как будто не ему сейчас принадлежащие, смотрит и едва заметно вздыхает. «Спокойной ночи, Хо», — уходя, говорит. Почти до утра самого они в казино «преподавали урок», его роскошные стены, пол, мебель реками крови заливая, что никакого удовольствия альфе не принесло. Мера вынужденная, призванная послужить намеревающимся пойти против семья Чон назиданием. Омеге же, казалось, весело было, что теперь надтреснутой маской на лице опроверглось, вынуждая Хосока задуматься о том, что пора прекращать его в свои дела вмешивать, правосудие его когда-то нежными руками вершить. Более того, пора почву для возвращения ему человечности облагораживаться, в чем, он надеется, поможет Чонгук. Тэхен в нем явно заинтересован, что не хорошо, но и не плохо. Пускай на него отвлечься, может быть, подсев на его кровь, перестанет жаждать крови других. — Господин Чон, — появляется перед мужчиной Ёсан, кланяясь, — Как вами и было приказано, Юнги я расположил в вашей спальне. Но должен предупредить, что он там не один, с ним сейчас ребенок. Изволите, чтобы я его забрал? — Уже Юнги, значит, — хмыкает Хосок. — И нет, не изволю. — Простите, он настоял называть его просто по имени, а если я возражал, ругался, — тревожные взгляды кидает исподлобья вампир на мужчину, боясь столкнуться с его обычно пугающими его глазами. — Не удивлен. Ступай, Ёсан, — краткое роняет Чон, направляясь к лестнице, и, оставшись наедине с собой, пролет за пролетом пересекает, желая поскорее своего волчонка обнять, его ароматом снежных фрезий напитаться, не отпускать от себя никогда. Открыв дверь в спальню, замирает и чувствует, что наконец-то дома, где его, очевидно, не ждут — ненавидят, что Хосок надеется в скором времени изменить. Свернувшийся клубочком вокруг Луханя Юнги крепко спит, постороннего присутствия не замечает, во сне забавно волчьими ушами подергивая, пускай и говорил, что никогда свой истинный облик Первородному не покажет. Наивный. Продолжает тихо посапывать, время от времени что-то ворча на зверином языке. Хосок не хочет его будить, скинув одежду на пол, рядом на постели осторожно пристраивается, совсем не тревожит даже тогда, когда ладонью по шелковистой шерстке Юнги ладонью проходится. Красивый. Вопреки желанию остаться с омегой один на один, альфа ребенка не трогает, смирившись, и вовсе на него никакого внимания не обращает, утыкаясь носом в холку волка, и через десять минут засыпает тоже. К позднему утру оборотень просыпается в человеческом виде и полностью нагим. Никак из цепких лап полудремы не вынырнет, пока не чувствует на себе горячих, явно не мальчику принадлежащих рук, лежащих на его талии. Глаза аметистовые распахивает, взглядом встречаясь с Хосоком, пугливо на него смотрит, не зная, что предпринять. Лухань, уткнувшись в его живот, о происходящем не ведает, безмятежно спать продолжает на свое счастье. Внушение Намджуна сильно. — Доброе утро, волчонок, — улыбается ему Хосок. — Доброе, если бы не ты, — привычно огрызается Юнги, стыдливо натягивая на себя простыню. — На завтрак пришел? — Повторяешься. И пришел я вообще-то еще ночью, — поясняет альфа, насмешливо наблюдая за жалкими попытками омеги от него отползти, которым усилившаяся хватка препятствует, аннулируя все шансы от неминуемого ускользнуть. Нежная кожа оборотня под поглаживаниями вампира мурашками холодными покрывается, но тот, затеянный игры прекращать и не думает — наслаждается, предвкушая, как после, когда им с Юнги никто не будет мешать, утолит мучающий его голод. — Отпусти, тут же ребенок, — глухо просит Юнги, перехватывая запястье Хосока. — И только это тебя сейчас и спасает, — с веселыми нотками в голосе произносит Чон. — Наглец какой этот малыш. На мое покусился, весь в отца. — Я сам сюда принес Лу, не смей его трогать. И я не твой! — шипит Мин, взрезаясь проявившими когтями в чужую руку. — Смотри не поранься, когда убедишься в обратном. Самоубеждение — обоюдоострая вещь. Ты мой, волчонок, — на метку на его шее надавливает Хосок, тем закрепляя свои слова. — Мне больно, — судорожно сглатывает Юнги, однако не дергается, покорно, боясь за Луханя, наказание принимает. — Будет больнее, если не прекратишь испытывать мое терпение, — спокойно предупреждает альфа, отпуская омегу. — Иди умывайся, а о нем... — на ребенка кивает, — не переживай. Я распоряжусь, чтобы его одели и накормили. — Зачем тебе он? Что ты задумал? — растирает потревоженную шею Юнги, не отводя глаз от Хосока. — Ничего, о чем бы тебе стоило беспокоиться. Лухань здесь как гарант ненарушения Сокджином нашей с ним договоренности. — А если он нарушит? — полушепотом спрашивает омега. — Тогда мальчишка останется сиротой, — безразлично роняет мужчина, не испытывая и тени раскаяния. — Что, опять чудовищем назовешь? — усмехается, прочитав все по поджавшимся губам парня. — Повторяться не буду, ты и сам это знаешь прекрасно, хотя почему-то упорно пытаешься не мне, а себе обратное доказать. Самоубеждение, как ты и сказал, обоюдоострая вещь, так что это ты не поранься, Чон Хосок, — встав с кровати, холодно бросает Юнги и, закутавшись в простыню, удаляется в ванную. — Глупый, бесстрашный волчонок, —хмыкает Хосок, вопреки обыденному, нисколько его словами не разозленный. На языке их перекатывает, нехотя признавая в них горькой истины долю. Монстрами не рождаются, ими становятся, что он как никто иной понимает. Его к этому подтолкнули презревшие семейные узы родители, однако свой дальнейший путь он выбрал сам. Намджуна, Тэхена за собой на него потянул, о том сожалея, но перед совестью не прогибаясь, иначе им было не выжить. Ей места в его жизни нет — очередная ненужная слабость. — От глупца слышу, — доносится из-за двери, рождая на лице вампира улыбку. В ответ Хосок не говорит ничего, вместо этого берет на руки ребенка и выходит в коридор, где передает его вернувшемуся с выходного дворецкому. После возвращается обратно, наблюдая сидящего на разворошенной постели нахохлившимся воробушком Юнги, кутающегося в его рубашку. — Хороший вид, — резюмирует он, красноречивым взглядом окидывая обнаженные ноги. — Моя рубашка на тебе прекрасно смотрится, но все же я предпочту видеть тебя без нее. Грех такую красоту под ней прятать. — Предлагаешь мне ходить по особняку голым? — язвит Юнги, надеясь предрешенный момент оттянуть. — Боюсь, в таком случае мне придется глаза всех в нем находящихся вырвать, поэтому, пожалуй, обойдемся без подобных перфомансов, — подходит Хосок к нему, сжавшемуся на краю кровати, вплотную. Юнги отползает, но, будучи пойманным за лодыжку, не далеко. Не удержав равновесия, спиной на простыни падает, мягко отпружинивая от матраса, и с ужасом в рубиновые глаза нависшего над ним Хосока смотрит. — И вновь этот страх, — ласково касается тыльной стороной ладони его щеки альфа. — Не стоит, волчонок. Ничего здесь страшного нет, — преодолев жалкие сантиметры до манящих гую, их нежно накрывает. Омега не спешит уста размыкать, в грудь вампира протестующе ладонями упирается и ногами беспомощно бьет по постели, всем нутром противясь дальнейшему. Знает, что все бесполезно, но ничего с собой поделать не может. Заострившимися когтями в чужую спину впивается, глубокие борозды на ней оставляя, на что ее терзающему его губы владельцу все равно. Он на скулы Юнги больно пальцами надавливает, заставляя открыть рот, затем в него проникает, последний кислород забирая. Юнги мычит, за язык кусает его, чувствуя ядовитую, перемешенную со своей кровь. Невыносимо, отвратительно, вкусно. — На еще одно наказание напрашиваешься. Сам выберешь или, может быть, спросим твоего друга? — ненадолго от него оторвавшись, окрашенной в алый улыбкой улыбается Чон. — Не трогай его, — звучит слишком жалко даже для самого Юнги. — Другие тогда предложения? — интересуется Хосок, снимая с себя белье. Слова здесь излишни, у поджавшего губы Юнги выбора с момента встречи с Хосоком выбора ныне нет. Он непослушными пальцами первую пуговицу из петли вынимает, следом под довольным взглядом вторую. — Я так и думал, — к нему вампир возвращается и лично, не имея сил ждать, с остатками пуговиц расправляется. По его гладкой коже ладонью ведет, останавливаясь на не распустившемся бутоне. — Жду не дождусь его цветения. — Тебе для этого даже твоего хваленного бессмертия не хватит, — зло отрезает омега, от каждого его на себе прикосновения вздрагивая. Пытается сопротивляться, голову, бессильный на монстра смотреть, отворачивает. Тело, но не душу ему отдает, оставаясь в его руках безвольной куклой. — Мне оно не понадобится, — сразу же войдя двумя пальцами в нутро Юнги, его тугие стенки, едва смазкой сочащиеся, Хосок раздвигает. Юнги губу закусывает, дополнительно ее раня. Сжимается весь и никак происходящего не примет. Лопатками в простыни врастает, с ними слиться пытаясь. Как метка пульсирует, чувствует, ощущая на ней жаркое дыхание Хосока, которое нисколько не греет, корочкой льда ее покрывает. Пальцы длинные, вместе с тем, нужную точку находят, вскрикнуть вынуждая омегу и невольно сильнее на них насадиться. Пытка сладостно-ненавистная, гордый волчий дух ломающая на раз-два, подталкивающая к истинному. Хосок не перестаёт жгучими поцелуями холст белоснежный узорами яркими украшать, каждый вздох судорожный клетки грудной ловит губами, пленяет ими нежно-розовую ореолу, рукой свободной вторую. Нежность истаивает, откровенным желанием к Юнги сменяясь. Три дня прошло без полноценной с ним близости, для Первородного вечностью обернувшиеся, для метаморфа — одним кратким мигом. Не успел как должно собраться, утеряв кусочки важнейшие, а кажется, что всего себя. Как тогда жив до сих пор, почему не умер? Из-за сердца упрямого, вероятно, даже сейчас в ребра худые, едва его удерживающие, ломящегося. Ломящегося к другому такому же, вновь ожившему, биение которого он отчетливо слышит и которое, когда Хосок в нутро повлажневшее входит, напротив собственного оказывается, сливаясь в одно. Чон не щадит оборотня, в постель его буквально вбивает, ноги стройные на плечи закидывает. Больно настолько же, насколько и хорошо. Тело Юнги предает, но не голова пока ясная, так и отвернутая в сторону, что Хосоку не нравится. Хосок за подбородок хватает его, смотреть на себя заставляя, чтобы в аметистах, слезами подернутых, утонуть, взамен блеск своих безумных рубинов подарить. Толчок за толчком — омега сызнова осколками души разлетается, но не по комнате. Они в кожу альфы врезаются и нисколько не ранят, под нее проникают, но, к сожалению Юнги, не ядом, когда как сам им с первой встречи отравлен. Вечность ему его вместо крови, которую Хосок сейчас из него испивает, чувствовать, но не умереть. Жизнь даровать тому, кто ее не заслуживает, тому, кому и так принадлежит все, и тому, кому все равно мало Юнги будет. Так странно, противоречиво наслаждение испытывать, шею покорно под клыки подставляя. Рыданиями беззвучными, осевшими в горле, давиться и ногами чужую талию оплетать, хвостом проявившимся бить по кровати, не желая прекращения мучений. Бабочка дурная, сгоревшая в ледяном пламени, но им же и возрожденная, чтобы день за днем сызнова все повторять. — Тут не о чем скорбеть, волчонок. Корить тебе себя не в чем, — хрустальные дорожки со щек омеги альфа стирает, покачивая в своих объятиях. — Вини меня, но себя — никогда. — Тебя я предпочту ненавидеть. — Пускай, если тебе так легче. Моей любви на двоих хватит. — Это не любовь, — в ответ упрямое, шмыгая носом, — Неотвратимость. — Нам подходит. Юнги соглашается.