Inevitability

      Юнги долго еще сломанной куклой на постели после ухода Хосока лежит, отказывается двигаться, дышать, жить. Хосок вновь его перемешанной с жестокостью нежностью разбил, распяв на простынях, безжалостно тело его хрупкое, не способное ему отказать, терзал, кажется, все до последней капли из него испил, взамен подарил свою исцеляющую оболочку, но убивающую душу кровь, после в объятиях покачивал, успокаивал, но не говорил ничего, вероятно, не хотел ядом прошитые слова в ответ слушать, но у омеги даже на это не было никаких сил. Ему бы то, что в нем осталось, собрать по частям, пускай как получится, некрасиво, неправильно друг с другом их склеить, пробовать возвращаться к не имеющей смысла борьбе, но зачем? От того, кто его жизнь держит в руках, не убежать, от с ним истинности тоже. Его, как бы он ни сопротивлялся, магнитом к нему тянет, заставляет новой встречи с ним ждать, тут же противиться, всем существом подобное отвергать. Юнги не знает, не понимает не то что, как с этим справляться, Юнги вообще с кровати не может встать, его прикосновения обжигающие с себя смыть, выйти из спальни, чтобы убедиться, что с Чонгуком и Луханем все хорошо. Лежит обнаженный, свернувшись в беспомощный клубок, одеялом не накрылся, солнцу, в окно бьющему, демонстрирует свой позор, оно, несмотря на белоснежной кожи совершенно чистое полотно, видит все: как гноятся внутри раны, как расходятся по швам старые-новые шрамы, места поцелуев вампира, его метки, сейчас исчезнувшие благодаря ускоренной регенерации, и оплетшее шею сухой ветвью клеймо. Единственный на ней бутон, бессильный ненависть Юнги к Хосоку преодолеть, так и не раскрылся, продолжает на плаву держать первого и вызов бросать желающему его цветения второму. Омега его постоянно трет, надеется полного увядания добиться, но не добьется, ему с этим цветком вечность ходить, никогда не забыть кому он принадлежит, на что обречен. Пустая надежда, что Чонгук клеймо перекроет, с каждой минутой здесь нахождения тает, потому как и сам Чонгук не себе, а безумному, отвергнувшему человечность Тэхену отныне принадлежит, от которого милосердия не дождаться, за его сумасшествием с вип-ложи наблюдать, им заражаться. При этих мыслях Юнги о своем обещании другу вспоминает, Юнги должен, если не ради себя, то ради него с коленей подняться. Еще ничего не потеряно, по крайне мере, не для Чонгука, не получившего и не поставившего метку, а значит, он по факту свободен. И Юнги поднимается, на непослушных ногах в ванную сомнамбулой движется, там до красноты тело трет, будто клеймо вместе с кожей содрать с костей хочет, затем, завернувшись в полотенце, в комнату возвращается, где все пространство коробками и пакетами из модных бутиков завалено, а на постели, покачивая ногой, скучающе сидит пропахший ароматом Чонгука Тэхен. — Вижу, ты мне не рад, — заметив поджатые губы оборотня, усмехается как всегда одетый с иголочки вампир.       У Юнги в голове десятки вопросов метеоритами падающими пролетают, главный из которых: если Первородный здесь, то куда тогда делся отданный ему в пользование альфа? — Где Чонгук? — неприязненно пнув коробку с дороги, спрашивает Мин, хватая с пола уже непригодную из-за частично оторванных пуговиц рубашку Хосока, и, откинув полотенце, в нее облачается. — Тебя хоть что-то кроме него интересует? — фыркает омега, раздраженный их тесной связью. Полчаса назад с метаморфом расстался, оставив его отсыпаться после приличной крови потери, точнее просто ему внушив, что отдохнуть надо. Не смог в его полнящиеся чем-то непонятным, заставляющим сожаление чувствовать аметистовые глаза смотреть. Чонгук словно не меньше, чем он, ждал услышать мертвого сердца биение. Наивный глупец, надеющийся вернуть человечность тому, кому она не нужна. — Интересует, например то, когда ты отсюда свалишь, — холодно бросает Юнги, плотнее кутаясь в приятную телу ткань. Белья на нем нет, он, не имеющий здесь своего ничего, планировал намекнуть об этом Ёсану, чтобы тот хотя бы одежду ему принес, но кто-то уже заблаговременно о нем позаботился, ведь любимую куклу в наряды красивые следует обряжать. — Какие мы недружелюбные, — цокает Тэхен, и не думая никуда уходить. — Коготки с зубками для моего брата попридержи. Я, в отличие от него, с тобой церемониться не буду, ты мне никто. — И что ты тут тогда делаешь, если я тебе никто? И ты мне так и не ответил, где Чонгук? — Красавчик сладко в мою подушку сопит, а здесь я за тем, чтобы привести тебя в надлежащий вид, так что открывай какой-нибудь из пакетов и одевайся, — на оные кивает Чон, резюмируя: — Да уж, не поскупился на тебя Хо. — Ага, даже в мои личные горничные тебя записал, — внутри облегченно выдохнув, что с другом все хорошо, в реальности кривится омега, за что мгновенно оказывается прижатым Тэхеном за горло к стене. — Не зли меня, сучонок. Я тебя уже, кажется, предупреждал, что со мной шутить не стоит. Я не Хосок, буду отыгрываться не на Чонгуке, а на тебе, — сильнее пальцы сжимает вампир на бледной, наливающейся краснотой шее метаморфа. — Не боишься гнева брата? — сипло от нехватки воздуха язвит Юнги, не теряя ехидности в голосе. — Ты наивен, если думаешь, что за тысячу лет я не испытал всех его граней. И уверяю тебя, мне он не страшен, — усмехается чужому выпаду Тэхен, не договаривая «в сравнении с мною пережитым», и отнимает руку от парня, заставляя его, закашлявшегося, съехать по стене на пол. — Одевайся, поедем развлечемся, пока братьев в особняке нет, — на контрасте с ранее сказанным спокойно уведомляет. — Развлечемся? — с подозрением переспрашивает Мин, зная, чем обычно заканчивается в исполнении младшего Чона подобное. Кровавыми пирами. — Чимин куда-то опять смылся, а мне скучно, — невинно пожимает Первородный плечами, как будто это не он только что чуть оборотня не задушил. — Буду, так сказать, налаживать с тобой контакт, все-таки будущий родственник.       У Юнги от последнего Тэхеном озвученного все внутренности шипами терновыми вспарывает, вызывая подспудный страх, что Хосок его не просто как постельную игрушку будет использовать, но и сделает своим супругом, а значит, и папой своих детей, которые отныне вполне могут быть, учитывая его забившееся сердце. Ситуацию усугубляет то, что у омеги в следующем месяце эструс, а в него он точно сопротивляться не сможет, сам станет близости с истинным желать. — Смешной ты. Другие бы на твоем месте радовались. Войти в нашу семью дорогого стоит, особенно для постоянно боящегося быть пойманным метаморфа, — легко разгадав причину испуга Юнги, иронизирует Тэхен. — С нами тебе ничего не грозит, будешь как масло на сковородке кататься, горя не знать, ноги главное успевай раздвигать. Уверен, Хо в постели очень хорош. Тысячелетняя практика сказывается, — издевательски посмеивается, заставляя побледневшего юношу вспыхнуть. — Я не шлюха, — сквозь зубы цедит он, сжимая ладони в кулаки. — Надеюсь, что так. Братец измены тебе, как и предательства, не простит, — продолжает откровенно насмехаться вампир, доставая из ближайшей коробки белое кружевное белье, после его в лицо Юнги кидает. — Одевайся, говорю, или ты предпочитаешь поехать в город с голой задницей?       Юнги, понимая, что спорить с Тэхеном не имеет смысла, не говорит ничего, вместо этого начинает рыться в пакетах в поисках нормальных боксеров, но не находит, отчего под нос себе чертыхается, проклиная Хосока и его фетиши, благо белье хоть и смущает, но все, что надо, в большинстве своем прикрывает. Отыскав более менее приемлемый вариант, оказавшийся шелковыми черными шортиками-трусиками, их под смешки Тэхена натягивает, затем откапывает в куче вещей белые джинсы, аналогичного цвета лоферы и голубую кофту крупной вязки. — Садись, — дождавшись, когда оборотень в выбранную одежду переоденется, бескомпромиссно на его плечи давит вампир, усаживая на пуфик около трюмо. — Что ты задумал? — теряется Юнги, не удержавшись на ногах. — Подкрашу тебя что. И вот еще, держи, — ставит перед ним на столешницу маленькую коробочку Тэхен и тянется вынуть из его ушей простые колечки. — Да отвали ты. Не буду я краситься, — раздраженно откидывает от себя его ладонь Юнги. — Так я же сказал, что не ты, а я, — хмыкает Чон, умудряясь лишить одну мочку сережки. — Ты, исходя из того, как ты до встречи со мной выглядел, вообще ни черта в моде не смыслишь, а я, знаешь, не потерплю, чтобы рядом со мной и моими братьями какой-то оборванец ходил. Да, мордашка у тебя вполне себе, но и только-то. — Тебя никто и не заставляет меня брать с собой, — упрямо уворачивается от его цепких рук Мин. — Сиди смирно, или иначе мне все же придется прибегнуть к методам Хосока, а будить Чонгука мне что-то как-то не хочется. Он потратил много сил сегодня ночью.       Юнги, как по команде, притихает, все Тэхену делать с собой позволяет, терпеливо, когда нужно, глаза прикрывает, вдевает в уши длинные из платины серьги, взглядом пустым в отражение, постепенно преображающееся, смотрит, едва ли в нем узнавать себя хочет. Тэхен дело свое знает, с макияжем не перегибает, легким и непринужденным, подчеркивающим достоинства его делает, под конец его шею оплетает тонкой цепочкой с маленьким посередине бриллиантом. Она на контрасте с ледяными пальцами Первородного кажется теплой, дрожь в теле не вызывает, зато ее вызывают мысли о произошедшем между Чонгуком и Тэхеном. Глупо было надеяться, что вампир не воспользуется метаморфом, что лишь его кровью будет довольствоваться, за что у Юнги к Тэхену только сильнее ненависть растет, однако уже не вмещающуюся в нем к Хосоку не побеждает.       Спустя двадцать минут парни спускаются на первый этаж, выходят в сад, где, его пересекая, Мин замечает на полянке Луханя, играющего под присмотром Ёсана с плюшевыми единорогами. Водружающий на голову вампира корону малыш выглядит веселым, очаровательно улыбается и хлопает в ладоши, называя его принцем. Юнги не хочет думать, что причина этого во внушении, он хочет — к омегам присоединиться, убедиться воочию, что ребенку ничего не грозит, никто не обижает, ни к чему не принуждает, но что, к сожалению, в планы ведущего его к красному порше Тэхена не входит. Юнги осознает, что того лучше сегодня больше не злить, ничем хорошим оное для него не закончится. Нет, Юнги его не боится, Юнги боится, чем собственная несдержанность может обернуться для Чонгука. А так есть возможность, воспользовавшись миролюбивым настроением Первородного, узнать что-то могущее им с другом помочь. На самом деле Юнги удивлен, что ему настолько скоро доведется покинуть пределы особняка, да и с кем? С тем, кто его, очевидно, точно так же, как и он его, ненавидит. А ненавидит ли? Сложный вопрос. Говорят, отключившие человечность вампиры в принципе весь мир отвергают, но глядя на воодушевленно посвистывающего омегу, Мин в этом сомневается, отчего-то желает в его мысли залезть, понять, что с ним не так, почему его эмоции, если это конечно они, настолько быстро меняются. — Расклад такой, — усевшись за руль и дождавшись пока Юнги устроится на пассажирском сидении, начинает Тэхен, заводя мотор, — Бежать ты не пытаешься, меня во всем слушаешься, ни с кем не разговариваешь. А для большего эффекта скажу, что не только приказал Чонгуку заснуть, но и в случае твоего невозвращения до завтрашнего утра перерезать себе горло. Все ясно? — А ты не учел, что я могу не по своей воле не вернуться? Вдруг на нас нападут? Те же ахиллы, или как их там? Уверен, они уже прекрасно осведомлены, кем я прихожусь твоему брату. — А ты не настолько наивен, как я думал, раз понимаешь, что тобой можно нашу семью шантажировать, что не отменяет твоей тупости. На тебя и в моем обществе напасть? Не смеши меня, — фыркает Первородный, проворачивая в замке зажигания ключ. — Лучше наслаждайся поездкой, которую я, кстати, организовал в обход братьев. Зверят надо выгуливать, — с визгом шин срывается с места, вынуждая спутника вжаться в спинку кожаного кресла. — И под этим ты подразумевал «в масле кататься»? Я что для тебя, что для Хосока не более чем бесправная игрушка. — Что тебе мешает стать кем-то другим? — кривит губы в ухмылке вампир. — Не знаешь? А я тебе подскажу. Гонор, лишенная смысла гордость, нежелание принимать моего брата, как свою пару, все та же тупость. Имей ты мозги, легко бы им как хотел крутил, все, что бы ни пожелал, получил. Эта твоя дерзость его только сильней распаляет, любую к тебе нежность гасит, а она у него, поверь, есть. Правда где-то глубоко внутри погребенная, но с появлением тебя она прорывается наружу, чего я не видел очень давно. Но ты, волчонок, ее на корню удушаешь, иначе говоря, обрекаешь себя быть в его руках той самой игрушкой, на которой он вымещает свою неудовлетворенность и злость. Что бы ты там ни думал, но Хо не плохой, он умеет заботиться, а если любит, всего себя отдает, — улыбается печально на последних словах, в прошлое мыслями возвращаясь, где Хосок ворчал, но покорно на свою голову сплетенные его руками венки надевал, после в танце на празднике урожая кружил, говорил, что его Вишенку никто не достоин, что никому ее не отдаст, всегда защищать будет. Он и по сей день защищает, жаль только от себя самого Тэхена никто защитить не способен.       Юнги, смотрящему сейчас на омегу, как-то неспокойно становится на душе. Ему бы возразить что-нибудь, сказанное тут же отсечь, но он, чувствующий его искренность, молчит. Тишины долго не прерывает и лишь спустя пять минут, отрешенно глядя на мимо пролетающий одним смазанным пятном из-за превышенной Тэхеном скорости лес, тихое выдает: — Это все применимо к тебе — не ко мне. Ты его семья, он тебя по-своему, но любит. — Было, Юнги. Таким, каким я стал… — замолкает Тэхен, бессильный фразу закончить. Точно не при нем, да и не при ком себя нельзя обнажать. Бьющейся внутри человечности нет больше места в его жизни, ее возвращение под запретом. Запрета, неосознанно расшатываемого двумя чертовыми метаморфами, навевающими забытые эмоции. Пускай на краткий миг, но в этот миг Тэхен успевает всю ту боль, от которой бежит, сполна ощутить. — Тэхен… — Что предпочитаешь на завтрак? Хотя по времени уже так-то обед, — пресекая развитие поднятой темы, натягивает вампир на лицо привычную веселости маску. — Уж явно не кровь, — буркает Юнги, складывая на груди руки. — Значит, выберу сам. Говорят, вафли под клубникой со сливками очень вкусны, — непринужденно, словно не замечая агрессивный настрой пассажира, звучит Тэхен, сильнее давя на педаль газа, тем скидывая с себя машины сопровождения, ехавшие за ними от самого особняка раздражающим его хвостом. — Говорят? — Когда я был человеком, их еще не готовили. А сейчас мне подобная роскошь не доступна, мой организм принимает только кровь, алкоголь и наркоту, — хмыкает равнодушно омега. — Хотя знаешь, люди, которые перед тем, как я их укушу, ели что-то сладкое, более приятны на вкус. — Как познавательно, — язвит Мин, подспудно ему сочувствуя. — Но с кровью Чонгука ничего не сравнится, — будто не слыша в чужом голосе издевки, продолжает разглагольствовать вампир, — Она соответствует его запаху. Шоколад... — Зато ваша кровь чистый яд. Меня чуть не стошнило, когда твой брат меня ею поил. — Ой ли? Врать самому себе — дело последнее, — въезжая в Адар, произносит Тэхен.       И он прав. И в первом, и во втором, чего Юнги отказывается признавать, оттого замолкает повторно, на пестрящие людьми, вампирами, оборотнями улицы смотрит, вывески магазинов и бутиков, чтобы отвлечься, читает. В этом, по всей видимости, элитном районе метаморф еще не был. Он, боясь на проблемы нарваться, популярных мест всегда особенно избегал, ограничивался с Чонгуком окраинами, имея слабость ко всему, что связано с морем, изредка заброшенной пристанью       Через двадцать минут Тэхен паркуется у кафе, находящегося на берегу причудливо на солнце переливающегося лазурными оттенками Эгласа. Море кажется, в отличие от той ночи на корабле, спокойным и безмятежным, угрозы никакой в себе не несет, взгляд завороженный вышедшего из порше Юнги приковывает, наполняет легкие воздухом свежим, ароматом, вопреки предательству, все равно любимым. — Ты так очевиден, волчонок. Тебе нравится морской запах. А им сам знаешь кто пахнет, — насмешливо глянув на глубоко задышавшего омегу, момент волшебный разбивает Тэхен, в спину подталкивая, — Пожалуй, посидим снаружи. Идем. — Не называй меня так, — огрызается Юнги, ненавидя это прозвище почти точно так же, как и его ему давшего. — Что, слишком интимно? Сколько раз Хо, с тобой трахаясь, тебя за сегодняшнее утро им назвал? — в ядовитой улыбке расплывается Первородный, грациозно опускаясь за двухместный, находящийся на открытой веранде стол. — Или тебе было настолько крышесносно, что ты не обратил на такие мелочи внимания? — Какая же ты все-таки мразь, Тэхен, — раздраженно плюхнувшись в плетенное кресло напротив него, зло выплевывает Мин, хватаясь за меню. — Да? А вот Чонгук зовет меня дикаркой, — нисколько не обидевшись его словам, мило улыбается Чон. — Избавь меня от подробностей, — взяв на вооружение тактику частичного игнорирования, отрезает оборотень, бегая глазами по ламинированному листку. — Ревнуешь? — за интересующую тему цепляется Тэхен — Он мне как брат, я за него переживаю, — кратко роняет Юнги. — Что, даже гон и течку вместе не проводили? — неподдельно удивляется вампир, его эмоции считывая. — Если ты слаб на задний проход, это еще не значит, что все такие же. — Как грубо, но знаешь, я, кажется, начал понимать, что в тебе помимо истинности привлекло Хосока. Сочетание дерзости и невинности таких, как он, распаляет, вызывает желание сломать, приручить, потом приласкать. Интересно, сколько ты продержишься? Месяц? Два? — облокотившись о столешницу, укладывает Тэхен подбородок на сложенные на уровне шеи руки и, дурашливо в бок склонив голову, хитрым взглядом карминовых глаз сканирует Юнги, но тому, подзывающему официанта и далее заказывающему вафли с брусничным сиропом и крепкий американо, словно все равно. — Столько, сколько потребуется, — дождавшись ухода обслуживающего их столик парня, неожиданно отвечает Мин. — Ты в курсе, что он бессмертен, впрочем, как и частично ты? — Ну ты же как-то все эти годы держался. Где-то восемьсот пятьдесят лет — поправь, если я ошибаюсь, — откинувшись в кресле, парирует Юнги, пытаясь подвести разговор к нужному ему руслу, а именно — к становлению Чонов вампирами. — Сравниваешь принятие истинности и мой отказ от человечности? Неравноценные переменные, — цокает Тэхен, кривя покрытые алой помадой губы. — Отчего же нет? Как по мне, очень даже равноценные. Отказавшись от эмоций, ты все то хорошее, что в тебе было, похоронил, превратился в незнающее жалости чудовище, потерял себя. А я, если поддамся твоему брату, на последнее из списка точно себя обреку, — произносит ровным голосом оборотень, внимательно наблюдая за реакцией вампира. — Глупый, глупый маленький волк, — окутывает Юнги печально-улыбчивый шелест Тэхена. — Я превратился в чудовище в ту же минуту, как стал вампиром. Уверяю тебя, я, будучи, как ты считаешь, собой, убивал не меньше, но с одним исключением… Тогда я испытывал боль, вину, ненависть к себе и родителям за то, что они с нами сделали, доставляя своим состоянием братьям аналогичное. Теперь же я не испытываю ничего. Кошмары, сожаления, муки совести больше меня не тревожат. Теперь я сильный, способный помогать семье, а не тянуть ее на дно. И не смей говорить мне, что я не боролся. Я боролся, и ты даже представить себе не можешь какими способами: запирался где бы то ни было, пробовал уходить в глубь леса, добровольно позволял себя загрызть оборотням, скидывался в море, вешался на дереве, отрубал себе голову, горел на костре, но все равно воскресал, как и моя неутолимая жажда крови. Стоило мне почувствовать ее запах и все, дальнейшего я не помнил, а возвращался в сознание уже только когда вокруг меня лежала гора иссушенных мной трупов. С годами мой контроль конечно улучшился, однако все еще был не достаточно хорош, чтобы я при малейшем голоде не набрасывался на первого встречного, если рядом не будет стакана с кровью. Впрочем, я научился вовремя останавливаться, без нужды никого стараюсь не убивать, так, лишь до легкого обезвоживания довожу.       Юнги от услышанного в откровенном ужасе пребывает, фиалковыми, широко распахнутыми глазами на меланхолично складывающего из салфеток журавлика Тэхена смотрит. Никак в мыслях, безумно мечущихся, правду такую не уложит. Знал со слов Чимина и Хосока, что омега не по своей воле обратился монстром, но готовым узнать последствия этого не был. В бывшей стае Мина много историй о вампирах с подобным недугом ходило. Их, как и метаморфов, уничтожали свои же, чтобы они чумой на мир не обрушились, человечество под корень не вырезали. Возможно, от младшего Первородного эта проклятая ветвь и пошла. Однако Юнги несколько иное рассказывали: у вампиров, не могущих обуздать жажду, изначально отсутствует человечность, они не осознают что творят, не испытывают чувства вины, действуют на инстинктах — убийства оружие совершенное, прозванное «аш», что в переводе с древнего языка означает «смерть несущий». Тэхен же, даже будучи им, кажется, действительно научился сдерживаться, относительно нормально себя ведет, или это он просто сыт, удовлетворен кровью Чонгука и близостью с ним? Свежа еще в памяти ночь на корабле, где с ног до головы перепачканный людской кровью омега, искренне устроенным собой месивом из тел наслаждаясь, улыбался безумной улыбкой, отчего зачатки к нему сочувствия у Юнги быстро ослабевают, почти исчезают. — Поэтому я тебе и сказал, что наши ситуации не равноценны, — после пару минутного молчания продолжает Тэхен. — Отказ от человечности подарил мне сброс оков, но не счастье. Его невозможно там, где подчистую выжженная пустыня, создать, но у тебя не она. У тебя есть выбор, Юнги, у меня его не было. Не ошибись, — пальцем указательным птицу белокрылую к метаморфу подталкивает, затем, увидев приближающегося к их столику официанта, в оскале хищном, не вяжущемся с озвученным, оголяет клыки. — О, а вот и наш завтрак-обед, — глядя на него, едва не выронившего из рук чашку, бархатным, слух ласкающим, но ничего хорошего не сулящим голосом тянет.       Юнги неладное заподазривает сразу же, но предотвратить неминуемое не успевает. Тэхен, уронив на себя испуганного мальчишку, в его нежную на шее кожу вгрызается, отчего поднос с вафлями из ладоней ослабевших выскальзывает и звучно об столешницу, чудом не расплескав ранее поставленный на нее кофе, ударяется. — Тэхен! — на ноги подскочив, к нему подбегает Мин, но боясь неосторожным действием сделать хуже, официанта, под крепкой хваткой окаменевшего, не трогает. Вдруг вампир ненароком перекусит артерию? Не знает, что предпринять, как человеку помочь. Мимо кафе проходящие люди и вовсе, кажется, не замечают происходящего или предпочитают не замечать, против Первородного не пойдут, не вмешаются. Омега, лучше ничего не придумав, показаться когти звериные заставляет, ими готовится собственное запястье вспороть, чтобы Тэхена отвлечь, зная, что его кровь и на вкус, и на запах много желаннее. Однако делать этого не приходится, Тэхен, слизнув с раны кровь, пареньку в помутневшие глаза смотрит, нежно его щеку оглаживает и нашептывает: — Сейчас ты пойдешь и умоешься, обработаешь укус, заклеишь его пластырем. А это тебе чаевые, — всовывает ему в карман форменной рубашки несколько превышающих недельную зарплату официанта купюр. — Все понял? — Да, господин Чон, — часто кивает мальчишка и, поклонившись, поспешно ретируется. — Ты с ума сошел? Тебе Чонгука мало? Если был настолько голоден, мог бы и мою выпить, а не нападать на обычного человека, — шипит так и не убравший когти Юнги, сжимая руки в кулаки. — Какая самоотверженность, — забавляется с его реакции Первородный. — Сядь и успокойся, ничего страшного не случилось. Я просто хотел тебя немного проучить, чтобы ты не смел меня жалеть, а ты жалел. Мягкосердечность не лучшее качестве в нашем мире, она тебя погубит, Юнги. — Ты мне омерзителен, — раздраженно рыкает Мин, обессиленно падая в кресло. — Так-то лучше, — посмеивается удовлетворенный его словами Тэхен. — А теперь жуй свои вафли и поедем дальше. — Аппетит пропал. — Ешь, я сказал. Повторять дважды не буду, — угрожающе припечатывает вампир, и Юнги через силу ест, опасаясь еще одного такого урока.       Тэхен в это время скучающе в горизонт вглядывается, слушая шум волн, умиротворяется, изредка на телефон, поставленный на беззвучный режим, обращает внимание, читая гневные сообщения от Хосока, которому охрана о его побеге, конечно же, доложила. Ему кратким смс отвечает, что его волчонок в безопасности, добровольно в его обществе находится и наслаждается вафлями, скидывая подтверждающую фотографию, где тот хмуро пьет кофе, но тем не успокаивает — только больше брата старшего злит, на что младшему абсолютно плевать. Он красное вино смакует и об неминуемом наказании не беспокоится, все звонки сбрасывает. — Почему ты не дал официанту свою кровь? Стремно, знаешь ли, с разорванной шеей ходить, — немного отойдя от пережитого, спрашивает Юнги. — Я дал ему деньги. Этого вполне достаточно, чтобы все доставленные мной неудобства окупить, — говорит Чон, отвлекаясь от созерцания делящих рыбу чаек. — Неудобства? — невесело хмыкает оборотень. — Ты даже его не спросил, хочет ли он того, пускай и за приличные деньги, просто взял и укусил. — Он бы мне в любом случае не отказал, если ты забыл, к какой семье я принадлежу. Зачем совершать лишние телодвижения? — Действительно, зачем? — горько усмехается Юнги, отставляя в сторону чашку. — Ты ничем от тех, кто лишил тебя выбора, не отличаешься, такое же бездушное чудовище. — О, поверь мне, с ними никто не сравнится, вернее с ним. По одной простой причине — из-за него на свет появились мы, а значит, и другие вампиры, — с безумной на вишневых устах улыбкой озвучивает Тэхен. — А я его, знаешь, любил, никогда бы не подумал, что мой собственный папа, опоив нас с братьями какой-то дрянью и связав магией, перережет нам горло и сбросит с обрыва в водопад, из которого мы вот такими вот и вышли. Без бьющихся сердец, зато с обострившимися органами чувств, но главное — с непомерной жаждой крови. А потом отец привел на веревке нам в качестве обеда оборотня, сказав, мол, кушать подано, жрите и идите выполнять то, для чего были созданы. Убивать других оборотней. Я, как ты догадываешься, в отличие от Хо и Джуна, сразу сорвался, иссушил того парня. В дальнейшем же мы участвовать отказались, за что папа их наказал, мучил, пытал темной магией, а я… Я, чтобы это прекратить, пошел и его приказ выполнил. Целую деревню уничтожил и не пощадил никого. Никого, Юнги. Потому что дороже братьев для меня нет ничего. Ну, как тебе такое? — скатывается в откровенный хохот, по вискам Мина бьющий.       Юнги мертвенно бледнеет, съеденные вафли просятся наружу, а на сумасшедшем лице Тэхена ни намека на ложь нет, и от осознания этого ему только хуже становится. Заставляет не Тэхена ненавидеть, а его бессердечных родителей. Очевидно, не зря их Хосок убил. В стае про Первородных совершенно иное рассказывали, обставляя все так, будто виновны они, но никак не Хару и Сонхва, информация о которых преподносилась, как о великомучениках. Но для чего и зачем? Тэхен не прямо, но сказал, что их создали, чтобы противостоять оборотням, в связи с чем на ум приходит закономерная догадка: людям нужна была защита, что доказывает, что волки первыми на них нападали. — Вас создали для защиты от оборотней? — севшим голосом спрашивает Мин. — А что, если так? Это что-то для тебя меняет, волчонок? — Просто скажи, да или нет. — Ты же уже знаешь ответ, — улыбается бесцветно Тэхен. — Знаю, — не спорит метаморф. — Я думал, что больше, чем есть, не могу мой род ненавидеть, но, оказывается, могу. Как и вампиров с людьми. — Добро пожаловать в мой мир, Юнги. В мою тьму, — иронизирует Первородный, салютуя ему бокалом вина.

***

      Дальнейшие часы Юнги, пребывая в своих мыслях, не замечает, послушно рядом с Тэхеном по набережной идет, не обращая внимание на почуявших в нем метаморфа вампиров, на него постоянно оглядывающихся, но подойти из-за Первородного не решающихся. В любое другое время подобная прогулка привела бы его в восторг, но не теперь, когда он лишился свободы, стал в руках тех, кого, кажется, боится весь мир, пленником, личной игрушкой Правителя Адара, не могущей и шага ступить без разрешения. Ненадобность больше скрывать свою истинную сущность утешение слабое, даже пару дней нахождения в клетке и насилие от Хосока не перекрывающее, и это только начало. В будущее Юнги, как бы ни храбрился, заглядывать опасается, что усугубляется полученным знанием о превращении семьи Чон в чудовищ. Оно все с ног на голову перевернуло, во всем сомневаться заставило, но что хуже всего — сочувствие подспудное, по крайне мере, к Тэхену вызвало, о чем тот догадывается и оттого не скупится на колкости. Постоянно пытается оборотня задеть, разозлить, откровенно над ним издевается, намекает на предстоящую ночь с Хосоком и обещает с Чонгуком как следует поразвлечься. Юнги его мерзкое поведение делит на два, иначе говоря, его, вопреки собственным установкам, оправдывает, чем уже его самого вводит в ярость. Юнги и ее игнорирует, отвлекаясь на постепенно тонущее в Эгласе багряно-огненное солнце. Ветер теплый свежесть приносит морскую, белоснежные прядки метаморфа ласкает, солью на его губах оседает, душу неспокойную усмиряет, вампира — наоборот.       Тэхен море, долгие месяцы прятавшее его брата, не любит. Ничего красивого в нем не находит, не в него, а в воспоминания окунается, где боль невыносимую чувствовал, зная, что боль заключенного в гроб и погребенного на дне Эгласа Намджуна в сто крат сильней. Намджун умирал и возрождался, чтобы вновь и вновь захлебываться водой. Нескончаемая пытка. Когда его нашли, он не мог прийти в себя неделями, отчего братьями учиненное кровопролитие во имя его отмщения не останавливал, как то было обычно, вконец обезумевшего Тэхена не осекал, карт-бланш на все его зверства давал, что в итоге привело к необратимым последствиям. Тэхен, и без того не справляющийся с муками совести, начал терять человечность, а потом и вовсе с подачи не знающих, как ему по-иному помочь братьев, ее отключил. Его жизнь в роли вампира усеяна трупами, вырванными сердцами, с судьбой не смирением, ненавистью и болью, от этого ему никогда не отмыться, а вернув эмоции, не телом — душой сразу же умереть. Как будто сейчас она живая — жалкая видимость. — Странно, что Хосок до сих пор нас не нашел, — хмыкает Юнги, кивая на трезвонящий в руках Тэхена айфон. — Чем он так занят? — А что, соскучился? Не волнуйся, скоро поедем домой, где тебя ждет бурная ночка, — ухмыляется вампир, убирая в карман брюк телефон. — Как смешно. Я бы ему первого встречного предпочел, многое отдал бы, чтобы не возвращаться в ваш проклятый особняк, — безотчетно бросает омега, запуская камешек в воду. — Первого встречного, говоришь? — опасно оскаливается вампир, притягивая его за кофту к себе. — Я могу это устроить и устрою, раз ты ни черта из нашего разговора не вынес, не понял, как тебе, маленький шлюшонок, повезло. — Отпусти, — шумно сглотнув, просит Юнги. — Нет, — выдыхает в его губы Тэхен и, подхватив его на руки, на вампирской скорости уносится к оставленной на парковке машине. Там в нее его грубо заталкивает и, усевшись за руль, с ревом мотора с места срывается. — Куда ты меня везешь? — судорожно вцепившись в ручку дверцы вибрирующего автомобиля, испуганно спрашивает Мин, начиная паниковать. — Туда, где я преподам тебе незабываемый урок, — ядовито улыбается Тэхен, выжимая из порше почти максимальную скорость. — Тэхен, не н-надо. Если со мной что-то с-случится, Хосок отыграется на тебе и Чонгуке, — заикается Юнги, тщетно надеясь воззвать к его благоразумию. — Мило конечно, что ты переживаешь обо мне, но я бы на твоем месте лучше о себе сейчас думал. Мечтаю посмотреть, как ты будешь умолять тебя не трогать, даже возможно, станешь звать Хосока, но он тебя не услышит, не успеет прийти. Может, хоть тогда ты осознаешь, каким идиотом был. — Тэхен, пожалуйста. Я все понял… — предчувствуя худшее, снова просит омега. — Ты же не такой. Зачем ты пытаешься доказать мне обратное? — Такой, Юнги, такой, — звучит в себе приговор несущий ответ Тэхена, которого вера Юнги в его светлое распаляет, будит в нем жаждущего крови монстра, что глотку беспомощно внутри бьющемуся ребенку затыкает, было возвращающуюся человечность под новыми слоями адской земли погребает, желая доказать, что его не спасти. Он сам не хочет спасаться, потому что за всем им совершенное этого не заслуживает. — Тэхен, где мы? — вопрос на грани слез Юнги задает, с ужасом оглядывая какое-то темное здание с неоновой вывеской.       Солнце уже село, на Адар опускается ночь, а вместе с нею приходят чудовища, одно из которых с ним рядом сидит, пощады не ведает, в его на последнем издыхании бьющееся сердце вселяет страх первобытный, сползающий по покрывшейся испариной спине. — Бордель, куда ты, не встреться с моим братом, непременно попал бы. Устрою тебе экскурсию, покажу наглядно, что тебя ждало, — с удовольствием поясняет вампир и, выйдя из порше, смеясь, добавляет: — А может, и не наглядно.       Юнги, догадываясь, что Тэхен нисколько не шутит, подрывается с места, распахивает дверцу и пробует убежать, что пресекается сильной рукой, поймавшей его как котенка за шкирку. Чон все его попытки освободиться сразу же обнуляет, ловко быть им укушенным избегает, без единой на лице эмоции волоча его к заведению за ворот кофты. Охрана без лишних досмотров, вопросов их пропускает — Первородному все в городе двери открыты, никто не осмелится ему нерасторопностью докучать. На ресепшене хостес лебезит, но, получив в ответ рык, замолкает, свои услуги не предлагает. Через минуту Тэхен заходит в главный, едва ли освещенный зал, где, к еще большему ужасу Юнги, творится самая настоящая оргия: переплетенные в одно целое, захваченные страстью тела, среди которых — сложно из-за проявившихся волчьих ушей и хвоста ошибиться, оборотень, перепачканный в собственной крови, громко стонет, принимая в свое нутро член вампира, пока второй его шею терзает, а третий толкается ему в рот. Закрывшего глаза Юнги от увиденного тошнит, он отворачивается, надеясь, что на этом его урок закончится, но у схватившего его за скулы Тэхена планы другие. Юнги должен вкусить ждущую его без защиты Хосока жизнь. — Ну как тебе, впечатляет, правда? — вынуждая его смотреть, шепчет он ему на ухо. — Не хочешь присоединиться? Нет? Как жаль, что мне плевать на твое мнение, — тащит его к лениво потягивающим на диване виски альфам. — Эй, мальчики, я вам тут игрушку привел, налетайте, — остановившись напротив них, окликает, швыряя омегу к их ногам. — Тэхен, пожалуйста… — навзрыд плачет пытающийся подползти к нему Юнги, умоляюще глядя в его карминовые глаза, но тот, словно в какой-то транс впав, не слушает, без возражения передает брыкающегося его накачавшимся наркотиками вампирам, чьи взгляды затуманены, абсолютно, кажется лишены и осмысленности, и человечности. — Сладкий, — разорвав на Юнги кофту, жадно к его запаховой железе припадает губами один из альф, пока другой джинсы вниз с него тянет, помечая оставшийся обнаженным живот.       Юнги, глотая слезы, кричит, извивается, изо всех сил отбивается, пробует мужчин укусить, все, до чего дотягивается, когтями звериными полосует. Такого страха он не испытывал никогда, отчего готов на предрекаемое Тэхеном пойти и идет, Хосока зовет. — Хосок! Я омега Чон Хосока. Он вас убьет. Хосок! — поваленный на ковер, жалко хнычет, — Хосок...       Дышать нечем, Юнги от удушающих феромонов альф задыхается, но все равно продолжает бороться, свое личное чудовище звать. Почти уже теряет сознание, когда с порывом никак не могущего сюда проникнуть ветра все затихает, ледяные руки с тела его исчезают, после чего рядом что-то с омерзительным звуком шлепается, заставляя открыть саднящие глаза и увидеть пробитые грудные клетки вампиров с их неподалеку лежащими вырванными сердцами. — Не плачь, мой волчонок, я пришел, — опускается перед ним на колени забрызганный свежей кровью Хосок. — Больше тебя никто не посмеет тронуть, — нежно с его влажных щек соленые дорожки стирает, на алые их заменяя.        Юнги, находясь не в себе, ластясь к его теплой руке, этого не замечает и, первым нырнув в объятия истинного, душераздирающе плачет, сдавленно спрашивая: — Обещаешь? — Обещаю, — навсегда в окутанном морским ароматом разуме угасающем ответ Хосока отпечатывается, даруя успокоение.