***
Юнги пробуждаться не хочет, он, наверное, впервые со своего пленения настолько спокойно спал, но отдохнувший и нуждающийся в глотке воды организм, к сожалению, его желание не разделяет, заставляет заворочаться и наконец глаза распахнуть. Омега спальню расфокусированным взглядом обводит, убеждается, что нет Хосока рядом. Первородного здесь словно и не было, и Юнги и рад бы поверить, что произошедшее между ними ему привиделось, разумом агонизирующим претящую душе фантазию за реальность выдало, но впитавшийся в каждую клеточку кожи морской аромат на корню обрубает эту надежду. Как Юнги мог добровольно в его объятиях защиты искать, позволить ему себя купать, после его не уходить, не бросать умолять? И самое ужасное, что омеге его прикосновения нравились, они давали необходимый покой и тепло, а успокаивающий на ухо шепот и нежные, не требующие в ответ ничего поцелуи подчистую, казалось бы, нерушимые барьеры обрушивали, заставляли довериться, желать в руках, тысячи жизней забравших, навечно остаться. Юнги от осознания этого задыхается, за слабость себя ненавидит, состоянием разбитым и пережитым накануне не оправдывается, предпочитая полно в огне бьющейся о стенки сознания преданной гордости полыхать. Юнги даже не ее предал, а самого себя, загнанного в угол, там пульсирующим болью комочком свернувшегося. Воспоминания произошедшего в клубе на беззащитного юношу, утерявшего всю наращенную за долгие годы броню, вновь накатывают, перемежаются с мыслями об анормально к нему сегодня ласковом Хосоке. Или уже не сегодня? Судя по разбавленной светом фонарей темноте за окном, к которому он, жадно глотая кисло-сладкий морс прямо из графина, подошел, сейчас поздний вечер, может быть ночь. Часов в комнате нет, телефон ему не спешат выдавать, да и зачем? Соцсетей Юнги не ведет, средство связи раньше им использовалось лишь для созвона с Чонгуком. Чонгук... Совсем о нем, задавленный внутренними терзаниями, позабыл, от чего к ненависти примешивается вина и... страх. Лучший друг вновь один на один с чертовым психом, способным на все, что угодно, остался, а еще наверняка переживает, куда Юнги пропал. Омеге надо срочно к нему, в его объятия, чтобы и его, и себя успокоить, почерпнуть силы. Юнги, кроме него, не за что цепляться, Юнги должен продолжать бороться, если не за свою, то за его свободу. С Тэхеном пересекаться, как-либо контактировать оборотню не хочется — страшно, но желание поговорить с другом сильней, поэтому он торопливо идет сполоснуть лицо в ванную, где, увидев себя в зеркале, в ужасе от раковины отшатывается. — Этого не может быть, — побелевшими шепчет губами, дотрагиваясь до карминового на шее бутона. Полноценно раскрывшегося, ввергающего Юнги в истерику откровенную. Слезы ждать не заставляют, болезненно блестящие глаза затуманиваются, проявившиеся волчьи когти вырвать цветок проклятый вместе с плотью грозятся, капли крови вниз по обнаженному телу сбегают, об голубую плитку разбиваются, а чувствуется, что сам Юнги. Юнги боли телесной не замечает — душевная ее перекрывает, она в сто крат ощутимее, она звериной регенерацией на нет не сведется, осевшему на пол юноше ее внутри вечность носить. Предательство, как и любовь, по сердцу всегда бьет. Юнги дальше пошел, его не предавали, он с тем самостоятельно справился на отлично, лично вонзил кинжал в свою грудь, для надежности провернув рукоятку. А вот с последствиями не справляется, но отчего-то все равно пытается остатки себя с холодного кафеля соскрести. Встает, пошатываясь, на ноги, вновь в зеркало смотрит, в нем видит разделившую надвое отражение трещину, края которой окроплены его кровью. Юнги не умеет оправдываться, точно не перед собой, сразу же всю вину на себя принимает, компромиссов не ищет, упрямо отвергая мысль, что кому симпатизировать, кого любить человек не выбирает. Юнги Хосока и не любит — абсурдно подобное, однако и отрицать к нему неравнодушие глупо. Между ними равнодушия никогда не было. Волк к вампиру тянется, Юнги же его ненавидит. Плюс на минус дал проблеск симпатии, на миг краткий вспыхнувшей, но успевшей лепестки бутона раскрыть. Спустя несколько минут омега взгляд от поверхности ненавистной отводит, алые потеки с кожи стирает, зная, что цветок никуда не исчез. Огнем горящие царапины скоро затянутся, позор Юнги обличат — лавры победные за предрекшим такой исход Хосоком. Их неизбежность и неотвержимость. Маленький, верящий в чудо волчонок заведомо проиграл, чего, ополаскивая лицо и чистя зубы, не признает, отчаянно сопротивляется, а иначе безвозвратно сломается. После, спотыкаясь, бежит в гардеробную, оглядывает сложенную, вероятно, Ёсаном на полках в аккуратные стопки одежду, хватает первые попавшиеся джинсы и водолазку, выдергивает из вороха кружев в комоде более менее приемлемое белье. Одевшись, Юнги выходит из спальни, неслышимо по ковру погруженного во мрак коридора ступает, спускается на второй этаж, где на лестничном пролете шушукаются залезшие на подоконник омеги из персонала. — Что Тэхен такого натворил, что обычно ему все с рук спускающий Хосок запер его в подвале? — доносится до замершего на ступеньках и обратившегося во слух оборотня. — Лучше бы он там и оставался. До меня дошли слухи, что Тэхен потащил омегу Хосока в бордель и то ли собирался, то ли реально его альфам с ним позабавиться отдал. Судя по тому, что метаморф со вчерашнего дня так и не вышел из комнаты, ему все-таки досталось. Да и сам Хосок пол дня из спальни не показывался, успокаивал наверное. Он с этого мальчишки пылинки сдувать готов, но оно и понятно истинный же его, сердце заставил забиться, а тут такое. Мне кажется, неспроста Хосок приказал вывести Тэхена в сад... Сейчас точно что-то будет. Я отсюда его ярость чувствую. — Думаешь, он будет его пытать? — спрашивает вампир друга, прилипнув любопытным носом к стеклу. — Блядь, Тэ раздевают... Неужели они...? Как бы я ни ненавидел его за его отвратительный характер, но это уже слишком. И Намджуна-то нет, чтобы остановить... — А по отношению к пацану не слишком, по-твоему? В дальнейшее забывший как дышать Юнги не вслушивается, мимо двух подглядывающих сплетников проносится, вынуждая их суетливо спрыгнуть с подоконника и что-то извиняющееся вдогонку пролепетать. Боясь не успеть, за секунды считанные лестницу, гостиную преодолевает, едва не кубарем вываливается из дверей особняка. Никто насилия не заслуживает, даже Тэхен. Тэхен и так сломлен, но отчего-то Юнги уверен, что еще не все потеряно, его человечность можно вернуть. Мин ее проблески в его глазах алых видел, в брошенных вскользь фразах читал, а сейчас, внезапной догадкой настигнутый, что тот знал, что Хосок в клуб приехать успеет, в этом убеждается. Да, Тэхен жесточайший урок выбрал, чтобы донести свою истину, и Юнги вряд ли сможет его когда-нибудь простить, но то, на что собирается пойти старший Чон, точно простить невозможно. Оное вне его понимания, они же братья. Хочется надеться, что Хосок просто решил таким образом припугнуть Тэхена, довести его до состояния равному Юнги, дальше ни в коем случае не зайти. Юнги ловит себя на мысли, что подспудно ищет Хосоку оправдания, что в смятение вводит, злит, подпитывает к себе ненависть. Все надежды вдребезги разбиваются, стоит омеге узреть развернувшуюся в саду картину. Полностью обнаженный Тэхен в окружении альф на коленях сидит перед Хосоком, улыбаясь печальной улыбкой. Абсолютно не сопротивляется, уготованной старшим участи не боится, худшее, что могло с ним случиться, случилось уже. Хосок от него отвернулся. Раньше Хосок и волоску с его головы упасть не позволял, трепетно оберегал, кажется, от всего был готов защищать, целый мир ему подарить, им же для Тэхена и воплощаясь, а теперь, предательств не терпящий, собственными руками его уничтожает. Тэхен за предательство расплачивается дарованной Хосоком любовью, ее, сопровождавшую его всю жизнь, у него отнимают. — Что ты делаешь? Это же твой брат! — врывается в круг вампиров Юнги, собой загораживая Тэхена. Подхлестнутый гневом, страха не ведает, поднимает с травы остатки чужой блузки и в нее младшего Первородного укутывает. — А ты мой омега, которого, позволь тебе напомнить, этот самый брат отдал альфам. Не одному, волчонок, а сразу же трем. Знаешь, что бы с тобой было, не успей я? Думаю, ты и сам догадываешься. Пояснять не стану, — опасно сверкнув глазами, цедит сквозь зубы Хосок, с трудом сдерживая необъятную ярость при воспоминаниях об отчаянно зовущем его и захлебывающемся в слезах Юнги. — Ну и чем ты тогда лучше его? Ты, Чон Хосок, в миллионы раз хуже. Поступать так с собственным братом... При том, у тебя даже человечность не отключена. Страшно представить, что будет, если и ты ее лишишься. Хотя у тебя, по всей видимости, в принципе ее нет, — с ненавистью смотрит в полыхнувшие адским пламенем омуты при озвученном собой метаморф, чувствуя, как они не касаясь его опаляют, оставляют ожоги, вынуждают внутреннего волка скулить. Юнги не поддается, опускается подле комкающего шелковую ткань вампира на корточки, пробует его вверх потянуть. — Тэхен, вставай, пойдем в дом. Тэхен, расфокусированным взглядом бегая по обеспокоенному напротив лицу, не реагирует, продолжает чему-то улыбаться, из чего Юнги делает вывод, что его чем-то накачали, что дополнительную злость вызывает, в своей постоянной с приходом в его жизнь Хосока спутнице топит. — Ответь мне, волчонок, что бы ты сделал с человеком, подвергшим подобному, скажем... Чонгука? — звучит заставляющее Мина повернуться лицом к мужчине. «Убил», — первое, что в его мечущихся мыслях проскальзывает, следом в округлившихся глазах отражаясь. — Мм, жаждой крови запахло. Белые крылья окрасились в черный, — иронично посмеивается Хосок, прекрасно все понявший. Юнги эмоций скрывать не умеет. — Замолчи. Тэхен знал, что ты успеешь. Хотел меня проучить за разозлившие его слова. В твою, кстати, сторону. Он, в каком-то извращенном смысле, пошел на это ради тебя, а еще, чтобы доказать мне, что не заслуживает сочувствия, доброты, понимания, которые на самом деле ему очень нужны, а ты вместо того, чтобы помочь, пробовать достучаться до его сердца, его в пропасть толкаешь, откуда он уже не выберется никогда, — твердо произносит Юнги, умудряясь поставить дрожащего Тэхена на ноги. — Хочешь его наказать — накажи, но не таким образом. Не доламывай его, не разрушай свою семью. Первородный его мягкосердечности поражается, но и вместе с тем неимоверно злится. Сказанное его задевает, Юнги бьет по слабым местам, светом своим ослепляет. Не удивительно, что Тэхен, от него прячущийся во тьме, сорвался. Хосок не планировал дальше, чем зашел брат, заходить. Хотел лишь урок преподать, показать, что каждый поступок имеет последствия, а в итоге урок придется преподавать для слишком доброго, оттого беззащитного в реалиях их жестокого мира волчонка. Такие, как он, первыми под удар попадают, таких, как он, судьба первыми под свои жернова пускает, беспощадно перемалывая их кости и тело, пока не добирается до души. Наглядный пример сейчас стоит перед ним. Тэхен был точно таким же, за что и поплатился. Верящего в сказки Тэхена поглотил мрак. Хосок помнит, как тот упавших птенцов в гнезда возвращал, ему плел венки, вышивал на их с Намджуном рубахах узоры, носил на покос для них котомку с обедом, даже залетевшую в дом муху не мог убить, а когда приходило время ежегодного забоя скота, горько плакал. От этих воспоминаний становится больно. — Наказывать будешь ты, — приговор, наотмашь ударивший Юнги. — Ч-что? — ошарашенно шепчет омега. — Что значит я? — По-моему, я выразился предельно кристально. Или так, или... — кивает Хосок с кривой на губах усмешкой на молчаливо замерших позади подчиненных, терпеливо ожидающих приказа. — Я же тебе говорил, что твоя доброта тебя погубит, глупый маленький волк, — хрипло выдыхает вернувший осмысленность Тэхен, не падая только благодаря придерживающему его за талию оборотню. Настойка из губительной для вампиров араклии, густо растущей в проклятом лесу, где они стали чудовищами, по венам ядом струится, лишает всех сил. — Засунь свое сочувствие себе в задницу и уходи пока не поздно. Смотреть на тебя тошно. Ты жалок, — намеренно окатывает метаморфа желчью, скрывая под ней подспудное желание его, протянувшему ему руку, обнять, признаться, что да, знал, что Хосок успеет, иначе и быть не могло. — Это ты засунь свою стерву куда подальше. Я твоим маскам больше не верю, придурок, — огрызается Юнги. — А во что веришь? — В это, — ощутимо в районе его мертвого сердца бьет Мин. — Смешно, — выдает смешок Тэхен. — Хо, уведи его и продолжи то, на чем мы остановились. Зрелище не для его невинных глазок. — Решать ему. Твоя участь в его руках, Вишенка, — без намека на шутку говорит Хосок. — У него кишка тонка, — откровенно веселится омега, наполнившись счастьем, что брат его ласковым прозвищем вновь назвал. Ничего не потеряно, у них все по-прежнему. — Так что налетаем, господа, не стесняемся, — выпутавшись из рук Юнги, поворачивается к охранникам, скидывая с себя блузку. — Ты, блядь, с ума сошел? — нервно вскрикивает метаморф и, видя, что вампиры от слов Тэхена встрепенулись, решается на то, что в его понимании менее ужасно, чем это. — Что от меня требуется? — смотрит в упор на до зубного скрежета спокойного Хосока, словно тому происходящее безразлично. — Увидишь, — загадочно улыбается старший Чон и, накинув на брата свой пиджак, берет его за руку и ведет в сторону особняка. — Не отставай, волчонок, — не оборачиваясь окликает застопорившегося Юнги. — Да брось, Хо, неужели ты позволишь замарать своей игрушке лапки? — ластясь к нему, дразнится Тэхен. — Смотрю тебе весело, Вишенка. Как очевидно было весело и меня предавать, — больно сжимает его талию Хосок, пресекая попытки полезть обниматься. — Я тебя не предавал. Никогда не предам, — тихим шепотом произносит омега, на секунду сбрасывая маску фальшивой игривости. — А что тогда вчера было, по-твоему? Ты знал, как он для меня важен, но все равно потащил его в бордель и кинул обдолбанным вампирам, как кость собакам. Они бы не остановились, ты не мог этого не понимать. А представь, что бы с ним стало после? Его бы это убило, Тэхен. — Ты бы обратил его в вампира, затем надоумил отключить человечность, и вот тебе счастье: покорный, готовый прыгать в твою постель по первому зову омега, — со скрытой, но хорошо читающейся иронией в голосе отвечает Тэхен, заходя в особняк. — Проецируешь ситуацию на себя, значит. Что ж, мы на верном пути, — открыв спрятанную под лестницей дверь в подвальное помещение, заключает Хосок, вталкивая в образовавшийся проход младшего. — В тот момент я не видел иного способа тебе помочь. И я жалею, Вишенка. Ты потерял человечность, а мы с Намджуном тебя. — Каком еще нахрен верном пути? — пошатнувшись на каменных ступеньках, ощетинивается омега, пропуская мимо, а на деле сквозь себя остальное. Больно, обидно, недопустимо. — Ты чувствуешь, Тэ, — звучит короткий ответ, несущий в себе приговор для разозлившегося и вырвавшегося из хватки Хосока Тэхена под побитым взглядом нагнавшего их и услышавшего часть разговора Юнги. — К тебе ненависть, — шипит младший Чон и на вампирской скорости уносится вниз в темноту. — Мне не привыкать,— усмехается мужчина, оборачиваясь на робко спускающегося позади метаморфа. — Не так ли, волчонок? — Ты хочешь вернуть ему человечность? — проигнорировав вопрос, полушепотом спрашивает поравнявшийся с ним Юнги, поднимая на него фиалковые глаза, таинственно мерцающие в сумраке неосвещенного помещения. — Больше всего в жизни. Хосок не перестает Юнги на качелях эмоциональных качать, Юнги их бешеной скорости не выдерживает, никак спасительной земли ступнями не коснется. Он не понимает, как в альфе противоречащие друг другу жестокость и забота умещаются, об его грани острые ранится, в нем как в непроглядной чаще блуждает, к зажигающимся то тут, то там огонькам бежит, бессильный ни один из поймать, назад дороги найти. Они Юнги путают, все дальше заводят, к озеру глубокому и бездонному приводят, в которое уже по щиколотку зашел, вот-вот нырнет и утонет. Последние же слова Хосока его обнадеживают, заражают уверенностью, что ничего страшного ни ему, ни Тэхену не грозит, и ошибается. — Волчонок, а волчонок, практиковал раньше бдсм? — насмешливо скалится сидящий в железном кресле Тэхен, поигрывая в руках кожаной плетью, когда Мин заходит в подсвеченное тусклыми лампами помещение, пестрящее всевозможными орудиями пыток. Юнги при виде разложенных на столе окровавленных инструментов, не подлежащих сомнению для чего они здесь, тошнит. — Как скучно ты жил, — продолжает издеваться Тэхен, забавляясь с позеленевшего лица юноши, — Ну ничего, втянешься. Хосок в пытках мастер. Подойди ближе, не бойся, я не буду сопротивляться. Что предпочитаешь? Вариантов много, я же бессмертный. Можно снять с меня кожу, отрубить конечности, вырвать глаза... — Не пугай моего волчонка. Для первого раза пропитанной араклией плети будет достаточно, — несерьезно укоряет брата Хосок, обдавая затылок Юнги горячим дыханием, отчего тот вздрагивает. — Если передумал, мы можем вернуться в сад. — Вы оба психи, — шумно сглотнув, испуганно пятится к стене метаморф. Лопатками в нее далее упирается, будто с холодным камнем срастись собирается, и борется с желанием убежать. — Ну, Юнни, неужели тебе меня больше не жаль? Я тут подумал и решил, что хочу поберечь своё тело для Чонгука. Ему, наверное, не понравится, что меня будет трахать кто-то еще. Говорят, оборотни очень щепетильны в подобном, не терпят соперников, — гримасничает Тэхен, дуя губы. Для Хосока затеянное братом представление комедией выглядит, для Юнги — чистейшим ужасом, в котором он главное действующее лицо. Он весь трясется, машет из стороны в сторону головой, отказываясь в этом участвовать, но и допустить завершения начатого в саду тоже не может. Изнасилование или насилие? Первое причинит боль душе, второе телу. Выбор для прочувствовавшего на себе и то, и то Юнги очевиден. — С-сколько ударов я должен нанести? — выдавливает из себя Мин. — Как пойдет, — нисколько не удивившись его выбору, отвечает Хосок, забирая из рук брата плеть, и поливает ее взятым с полки раствором ядовитых цветов. — Это в его представлении пока вся кожа со спины не сойдет, — поясняет невинно улыбающийся Тэхен, вставая с кресла, и, скинув пиджак, самостоятельно вдевает запястья в спускающиеся с потолка на цепях кандалы. — Юнги, помоги застегнуть. Юнги, продолжая жаться к стене, не реагирует, дикими глазами смотрит на омегу, чувствуя, что еще немного и его точно стошнит, хотя и не чем. Как можно настолько спокойно ожидать собственной пытки? Ладно плеть, но араклия весь кожный покров вампиру сожжет, невыносимые мучения доставит. Юнги помнит, как ему самому в горло вливали аконитовый настой, чтобы не сопротивлялся, когда его повели к жертвенному алтарю. Внутренности заживали почти месяц. — За свои поступки надо отвечать. Нельзя прощать то, что он сделал, волчонок, — вкладывает мужчина в безвольную ладонь юноши плеть и подталкивает его к добровольному пленнику. — Ты сделал хуже. Его я прощу, но тебя — никогда, — выплевывает неприязненно Юнги. — Повторяй себе это почаще, малыш. Особенно, когда будешь смотреть в зеркало и видеть мою метку, — дернув омегу на себя, выдыхает в его губы альфа. — Мне моего хваленного бессмертия хватило, чтобы заставить ее расцвести, более того, оно, как я тебе и говорил, не понадобилось, — целует, грубо сминая не успевшие сомкнуться уста. Юнги, безуспешно брыкаясь, Хосоком на место поставлен, пристыжен, новой к себе ненавистью преисполнен, потому что тот прав, Хосок сражение выиграл, но не войну. Она у них никогда не закончится. Юнги, кусая проскользнувший в рот язык, это и ему, и себе обещает, глядя в алые напротив глаза, клятву скрепляет: — Цветы, распустившиеся в ненависти, долго не живут. — Они самые прекрасные, волчонок, они вечные, — касаясь его бледной щеки, улыбается Первородный. — А теперь за дело, ей нужен выход, — разворачивает его за плечи к беззаботно что-то насвистывающему Тэхену. — Я уж подумал, вы решили пытать меня вашими розовыми соплями, — хмыкает тот. — Ну же, Юнги, тебе понравится. — Где тебе будет не так больно? — не обратив внимания на очередную издевку, опускает потускневший взгляд Юнги, пока Хосок, защелкнув кандалы на запястьях брата, дергает за находящийся у стены рычаг, поднимая цепи на несколько сантиметров вверх. — Не переживай, больно мне будет в любом случае. — Приступай, волчонок. Не сделаешь ты, сделаю я, — зная, на что надавить, напоминает Хосок, присаживаясь на край железного стола. Юнги, не чувствуя в легких воздуха — страх выжег все, с орудия в своей дрожащей ладони на спину обнаженного Тэхена взгляд переводит. Осознает, что альфа впустую угрозами не разбрасывается, так и так с ним или без него задуманное исполнит. Он, как оказалось, даже человека родного не щадит за ошибки. У омеги оное в голове не укладывается, он границ не ведующей жестокости ужасается. Ужас и ненависть отныне рядом с Юнги постоянно шагают, иные эмоции под плитами могильными погребают, но не его чистое сердце, что остается несокрушимым, пока оно бьется он не сдается, себя вопреки всему сохраняет. Плеть над спиной беззащитной заносится, до смешного ласково начавшего петь вампира касается. Внутри меня что-то сломалось Похоже на то, чтобы впасть в кому Удар. Зашипевшая под ядом кожа. Сомкнувший зубы Юнги. Я слышу звук, но я не знаю его Я изо всех сил пытаюсь оградить себя от него, но не могу. Удар. Рассекшая крылья лопаток красная полоса. Горечь тлетворная на языке. Приказ Хосока бить сильней. Теперь я чувствую боль в горле. Боль раздирает меня. Я слышу свой голос, но я не слышу тебя. Удар. Издевательски подогнанные под действия Юнги слова. Наверное, я все же потерял себя. Или же я смог обрести тебя? Я бегу к озеру изо всех сил В твоем отражении я увидел себя. Удар. Брызнувшие слезы и кровь. — Я не могу, — плачет Юнги, содрогаясь всем телом. Рука опускается, плеть пол щекочет. — Твои пять ударов или сотня моих. Будешь на полпути отступать — ни одну битву не выиграешь, — заполняет пространство вкрадчивый, пронизывающий омегу насквозь, вновь поднимающий его руку голос Хосока. Знаешь, всегда наступает весна И даже крепкий лед когда-нибудь растает. — И для тебя наступит, Тэхен, — всхлипывает Юнги, обрушивая на поясницу вампира очередной удар и сразу же следующий, следующий, следующий. Скажи мне, если моя боль ложная Я знаю, что поступил неправильно. Маленький мальчик внутри Тэхена этой песней перед ним извиняется, внезапно Юнги понимает, откидывая плеть: — Я тебя прощаю, Тэ. — Это ты зря. Ученик из тебя никудышный, — растягивает губы в горькой усмешке омега, догадываясь что произойдет дальше. — Из тебя учитель не лучше, — шмыгнув носом, суетливо пытается Мин разобраться с механизмом, удерживающим в воздухе Первородного, опасаясь, что почему-то молчащий Хосок передумает и продлит наказание. Для обоих. — Сегодня не я твой учитель, глупый волк, — ощутив стараниями Юнги под босыми ступнями ледяной пол, хмыкает Тэхен. — О чем ты? — теряется Юнги, болезненно морщась от собой исполосованной спины Чона. Едва ли прикладывал силу, для почти тысячелетнего вампира подобное как обжечься крапивой, если бы не араклия, сводящая всю его регенерацию на нет. — Укуси его, волчонок, — ответом приходится от неслышно подошедшего к нему Хосока.Внутри Юнги все обмирает.