Юнги не знает, не понимает, как все еще держится, почему не убегает, зачем глаза, ослепленные пеленой слез, открывает.
«Укуси его, волчонок»
Не понимает и тогда, когда прорезавшиеся клыки на беззащитной шее Тэхена смыкает, следуя отравляющему сердце приказу того, кто не брата своей не ведающей границ жестокостью мучает, а его — до неузнаваемости искалеченного существом Юнги.
«Умница»
Не понимает и теперь, пропуская меж пальцев такие же, как и беспрестанно вытекающая из ран кровь, алые волосы лежащего на его коленях вампира, постепенно под действием яда проваливающегося во мрак своей бесконечно агонизирующей души.
«Оставайся с ним, если так хочешь, волчонок, но помни — дашь ему свою кровь и все вновь повторится, и будет повторяться, пока ты не усвоишь урок»
Юнги, накрыв изуродованное плетью тело Тэхена пиджаком, в сказанном Хосоком не сомневается, не смеет ослушаться, утешаясь мыслью, что действие яда сойдет спустя сутки на нет, но не боль, в очередной раз щедро удобренная. Тэхен — Первородный вампир, укус оборотня его как других не убьет, но отчего-то Юнги кажется, что убьет его то, что он сейчас в погруженном во тьму разуме видит. Тэхен, закованный в кандалы братом для безопасности метаморфа, безумной улыбкой красивые черты искажает, внешней боли, захваченный внутренней, не замечает, до синяков поглаживающую его ладонь сжимает, продолжая доброты глупого волка не понимать. Она ему знакома, она и в нем когда-то жила, она же его и сгубила, оттого ныне отвергнута, чтобы легче было по присыпанной пеплом земле ходить, на прошлое не оглядываться, в будущее не смотреть. Последнего у него точно нет, как и смысла переубеждать себя в обратном. У не живущих, а существующих пути, цели, пресловутого счастья в черноте их бытия не проглядывается. Тэхен это знал, так за все им совершенное себя наказал, поэтому участие тянущего его к свету Юнги отвергает, но все равно подспудно к нему тянется, не отпускает, являя сумевшего сквозь все барьеры пробиться истинного себя.
— Уходи, Юнги. Меня скоро накроет, эти цепи меня не удержат, я могу тебе навредить, — хрипит вампир, на контрасте сильнее чужое хрупкое запястье в дрожащих пальцах смыкая.
— Нет, — в ответ упрямое, мотнув головой. — Ты и так слишком долго один был.
— У меня, в отличие от тебя, есть семья, — больше кашляет, чем смеется Тэхен, давясь сгустками засевшей в саднящем горле крови и пробуя с коленей оборотня приподняться.
— Твоя семья чудовища, — пригвождают его обратно к своим бедрам, опасаясь быстрого распространения яда, прикладывают ладонь к обуглившейся по краям рваной ране на шее, стирают с изломленного в напряжении лба испарину.
— Как и я, — сдается заботе Юнги омега, бессильный бороться с ним, с
собой, проскальзывающими в разум видениями, калейдоскопом мелькающими в карминовых глазах, стекленеющих с каждой секундой.
— Ты в этом себя и других убедил, но не меня, пускай и на краткий миг, но увидевшего тебя настоящего. Вижу и теперь, твоим лживым маскам не верю. Ты не потерян, Тэхен, ты — заперт. Помоги мне отыскать ключ от твоей клетки, позволь тебя освободить, — произносит метаморф, роняя невольные слезы на мукой обезображенное лицо вампира.
— Ты не понимаешь, о чем просишь, волчонок. Свободен я сейчас. От эмоций, чувств, потрепанной моими поступками совести, несущих за собой невыносимую боль, к себе ненависть, которые после обрушатся и на моих братьев, оставляя от меня не способное ни на что, кроме разводить сырость, и являющееся слабым местом нашей семьи жалкое существо, — устало прикрыв веки, приглушенно шелестит Первородный.
— Прежний Тэхен далеко не слабый, будь иначе, он бы в эти минуты со мной не разговаривал. Такой ты мне нравишься, с таким тобой я бы хотел подружиться, — признается Юнги, провожая мутным взглядом кристальную дорожку, заструившуюся изломанной линией по скуле вампира.
— Он бы был рад такому другу, как ты, — печально улыбается Чон. После, звякнув цепями, надсадным кашлем заходится, пачкая подбородок окрасившейся в черный кровью.
Омега, придерживая его за голову, с болью на него, горящего в лихорадке, смотрит, не знает, связанный угрозой непослушания, чем его страдания облегчить, как предотвратить неминуемое погружение в рождаемый болью бесконечный кошмар. Тэхен в его руках сравни поломанной кукле, сравни погибающему в пустыне цветку, которому вряд ли уже расцвести, но Юнги, всему вопреки, не теряет надежды, хватаясь за то, что, сидя в кафе на берегу предавшего его моря, услышал, находясь в холодном подвале, впитавшем в свои шершавые стены в песне отображенные извинения, увидел.
— Тогда друг у тебя есть, — звучит тихое, громко отозвавшееся в мертвом сердце широко распахнувшего глаза Тэхена.
— Давай сбежим, когда все это закончится? — тараторит Первородный, боясь не успеть до возвращения во мрак своей личной сансары. — Только не к морю, ненавижу его, и не обещаю, что надолго. От моих братьев сложно укрыться, да я и не особо пытаюсь из-за связывающей нас клятвы.
Всегда и навечно, Юнги, запомни ее, не иди против, ведь и ты стал частью нашей семьи, как бы то отрицать ни пытался. Ты не сможешь этого изменить, просто прими, в противном случае тебя ждет моя участь.
Ты потеряешь свой свет.
— Хосок его уже забирает, — произносит разбито Юнги, чувствуя покалывание в распустившемся на коже бутоне — его несмываемом клейме.
— Новый зажжет. Дай ему шанс.
— Тебе он его не дал.
— Он дал мне
прощение, — вновь улыбается Тэхен.
— Прощение? — не понимает омега, оглядывая трясущееся в ознобе тело вампира, расчерченное паутинкой вздувшихся вен, похожих на прорезающие иссушенную почву трещины.
«Отказ от человечности подарил мне сброс оков, но не счастье. Его невозможно там, где подчистую выжженная пустыня, создать, но у тебя не она. У тебя есть выбор, Юнги, у меня его не было. Не ошибись»
— Ты такой наивный, Юнги. Неужели ты думаешь, что Хосок ограничился бы несколькими ударами плетью, будь это не так? Подобное даже не наказание, а урок для тебя, делящего мир на черное и белое, когда как он
серый, — задушено посмеивается Чон.
— Он заставил тебя укусить, — не соглашается метаморф, прекрасно осознающий какую боль испытывает Тэхен, что это лишь начало его расплавляющей все органы пытки, влекущей несовместимую с жизнью агонию, которой не выдержать никому, но у проклятого на вечное из небытия возрождение иного выбора нет.
— Это нестрашно, это нестрашно, волчонок, — повторяет забывающийся в кошмарах омега, переворачиваясь на бок и подтягивая коленки к груди.
— Тэхен? Тэхен, не отключайся, говори со мной. Пожалуйста, Тэ, — всхлипывает Юнги, безуспешно его тормоша, но вампир, что бы он ни делал, как бы на него ни кричал, не реагирует, лишь время от времени вздрагивает, уже сам кричит от рвущих его на кровавые ошметки видений, где он возвращается в прошлое, дополненное новыми ужасами того, чего не делал, но
делает там сейчас, вспарывая глотки невинным детям, плачущих и умоляющих о пощаде. Первородный, даже будучи с отключенными эмоциями, никогда не трогал детей, за исключением первого дня становления вампиром, выполняя приказ папы, чтобы братьев спасти. Теперь же безжалостно их терзает, опустошает тонкие шеи, отнимает хрупкие жизни. Тэхен этого не хочет, но бороться с идущим против его воли телом не может. Он, запертый в нем беспомощным наблюдателем, над происходящими событиями не имеет никакой власти. Ему это чувство знакомо. Вероятно, и яд пытающегося достучаться до его человечности Юнги с ним заодно, в разы усиливает то, чего пробуждать не следует.
Тэхен впервые с потери себя прежнего боится.
Кровавые картинки сменяются одна за другой, Юнги, баюкающий омегу в объятиях, их не видит, но по обрывкам слетающих с побелевших губ фраз, о чем они, догадывается, оттого не перестает искривленное лицо Тэхена слезами кропить, просить его в реальность вернуться, но возвращается только Хосок в сопровождении заигравшего желваками при виде представшего Чонгука. Юноша их замечает не сразу, а когда замечает, полный ненависти взгляд на Первородного поднимает,
ею окатывает, привычно в ней топит, но тот, смакуя ее на вкус, все никак. Ненависть в исполнении Юнги наркотик особенный, жажду им обладания распаляющий, проникающий в сердце, душу и кровь.
— Чего замер, не ты ли так рвался к Юнги, или скорее, ты хотел увидеть Тэхена, чтобы лично ему перегрызть горло за то, что он с твоим другом сделал? Иди, даю тебе полный карт-бланш, думаю, ты справишься с наказанием лучше, чем страдающий милосердием волчонок, — насмешливо роняет Хосок, подталкивая в спину сжавшего зубы оборотня.
Чонгук, находясь в неведении, куда подевался Юнги, весь извелся, а узнав, что того в бессознательном состоянии вампир привез в особняк, рвался к нему, но его, заперев в спальне, не выпускали, ответов на вопросы не давали, пока Ёсан, уставший слушать доносящийся из-за стены волчий вой, не сжалился и не рассказал о случившемся, что закончилось снесенной с петель дверью. Далеко беснующийся метаморф, принявший образ зверя, не успел убежать, оказался пригвожденным к полу Хосоком, который, заставив его внушением вернуть человеческое обличье, с издевкой добавил, что разрешит им увидеться при условии послушания. Чонгук, переживая за друга, подчинился. Терзающий его гнев внутри себя схоронил, чтобы после всю накопившуюся ярость на неуемного в безумных выходках Тэхена обрушить. В ночь с омегой близости Чонгуку на миг показалось, что тот не такой, каким себя выставляет. На его устах неизменно был яд, а в карминовых глазах боль, мольба о помощи, заботе, утраченном тепле. Оное все в альфе переворачивало, вызывало необъяснимое желание все это ему подарить, и он, не скупясь на ласку, дарил, томные стоны с губ, призывно разомкнутых, сцеловывал, опалял своим негасимым огнем, заменяя поселившуюся в чужой душе вечную стужу, но льды так и не сумел растопить, через них не пробился, слыша поутру насмешки, а не следующую за оттепелью капель. Вместо капели в Тэхене потревоженный надеждой Чонгука монстр, недовольный нарушением границ, голову приподнял, отыгрался на Юнги, за что Чонгук действительно собирался Первородного на куски разорвать, а теперь, увидев его, сломленного, страдающего, душераздирающе в руках Мина кричащего, двинуться с места, мучаясь противоречиями, не может. Юнги в этом не помогает, несмотря на поступок омеги, почему-то над ним плачет, бережно согревает в объятиях, словно омега ему кто-то очень близкий, родной. Подобное ни на какие полки сознания не укладывается, валится, отторгаемое, вниз, ведь это неправильно прощать того, кто едва тебя не убил, но Юнги простил, что в его опухших фиалковых омутах сейчас Чонгуку передается, а с искусанных уст слышится:
— Не трогай его, Чонгук.
— Не трогать? Ты в своем уме, Юн? Он тебя трахнуть трем альфам отдал, — рыкает оборотень, подходя ближе.
— Тэхен знал, что его брат успеет. Он болен, Гук, ему нужна помощь, — глядя куда-то сквозь друга, ровно отвечает омега. Нечитаемо смотрящего на Тэхена Хосока, с ним к очередному сражению не готовый, игнорирует. Радости от встречи с Чонгуком нет, эмоций тоже. Выплеснувшаяся к истинному во взгляде ненависть не нашла в опустошенном Юнги подпитку, на шаг назад отступила, выжидающе наблюдая со стороны.
— Помощь нужна тебе, — вздыхает тяжело альфа, тему, осознающий, что спорить с находящимся в подвешенном состоянии омегой бессмысленно, не развивает. Юнги, помимо почти состоявшегося насилия, не менее худшее пережил, заставленный вампира пытать, не ему, а
себе глубокие раны нанес. Мир, в котором они живут, жесток, в нем, познавая его, прежними не остаются, приходится соответствовать, подстраиваться, прятать белые крылья, чтобы не сломали, не запятнали. Юнги соответствовать не хочет, за что своим оперением белоснежным, покрывшим ледяной пол подвала, расплачивается.
«Ему больше», — повисает в воздухе между друзьями не озвученное, когда юноша, аккуратно переложив Тэхена на старый матрас и придумав, как тому помочь, поднимается на ноги, зная, что Хосок без него не уйдет. Незаметно врезается проступившими когтями в кожу ладони, касается руки Чонгука, оставляя на ней вместе с рубиновыми каплями молчаливую просьбу, и, не сказавши ни слова, к ведущей наверх лестнице движется. Первородный, усмехнувшись его поступку, следом идет, восхищаясь его сообразительности, ловко обошедшей приказ не давать Тэхену кровь.
— Похвальная изобретательность, волчонок, — поднимаясь по каменным ступеням, улыбается он, от пошатывающегося от усталости и голода Юнги не отстает.
— Кровь не я ему дал. Твое условие мной не нарушено, но будет нарушено тобой, если ты заставишь меня повторно его укусить, — безэмоционально бросает метаморф, болезненно жмурясь от ударившего в глаза утреннего света, разлившегося по гостиной. Оказывается, прошла ночь, чего в переполненном болью двух омег замкнутом пространстве не ощутилось, там время для них замерло, накрыло темной вуалью, в отчаянии погребло.
— Я человек слова, Юнги. Более того, я был уверен, что ты сможешь выкрутиться, и ты не подвел. А теперь тебе надо поесть и отдохнуть, — придержав его за талию, разворачивает по направлению к кухне Хосок.
— Просто парад невиданной щедрости, — огрызается Мин, но не найдя сил на иное, не сопротивляется, покорно куда ведут плетется, понимая, что еще чуть-чуть и точно отслужившей свое куклой марионеточного театра упадет. Все тело ломит, глаза слипаются, живот крутит, конечности не слушаются.
— Для тебя я всегда щедр, волчонок, — грубость Юнги Хосока, усаживающего его за накрытый стараниями Ёсана стол, не задевает. Он тоже за прошедшие сутки неимоверно устал, случившимся с истинным омегой из равновесия выбит, болью за сорвавшегося с цепей брата измучен, утратой фамильного кольца обеспокоен, недостаточной информацией о посмевшем бросить ему вызов Алкиде разозлен. От Сокджина в последнем вопросе пользы практически никакой, конкретики мало, его в дела не посвящали, скорее просто использовали. Будет использовать и Хосок. Незнание планов врага несет за собой большие потери, неожиданные в спину удары, подрыв веками по кирпичику выстраиваемого фундамента. Одна громкая встряска и среди людей посеется смута, могущая к расколу общества привести. Кто-то испугается, кто-то к ахиллам примкнет, кто-то выберет нейтралитет, кто-то отдельно попытать удачу в погоне за властью решит. Излюбленной Намджуном дипломатией возникший конфликт не урегулировать, Хосоку придется своими методами напомнить, чего делать не стоит и чем обычно оборачивается решение идти против их семьи.
— Особенно в жестокости, причем не только ко мне, — подтянув к себе дымящуюся чашку с кофе, язвит омега. — Ты сказал, что хочешь вернуть человечность Тэхену, но в итоге делаешь все ровно наоборот. Ты хоть понимаешь, как он сейчас мучается, проживая навеянные моим ядом моменты? Под его действием поднимается самое страшное и болезненное, именно то, от чего Тэхен и бежит, не желая этого видеть, чувствовать, знать.
— Правда? Тогда почему же он перед тобой извинился? Почему позволил себе принять от тебя заботу? Его человечность просачивается, волчонок, пускай он пока этого и не осознает, продолжает противиться. И все это, что-то мне подсказывает, происходит благодаря тебе, во многом на него прежнего похожего, — уперевшись поясницей в столешницу кухонного гарнитура, вкрадчиво озвучивает альфа, немигающе в напротив аметисты смотря. — Я признаю, что поступил с ним жестоко, заставив тебя его укусить, но я не вижу другого выхода научить его бороться с тем, на что нас обрекли. Тэхен должен быть готовым к возвращению эмоций, в противном случае он сломается окончательно.
Юнги, пропуская его слова через себя, что ответить, не знает, оспорить сказанное, признавая за ним некоторую правоту, аргументов не находит. В Тэхене действительно сдвиг с мертвой точки произошел, замок под руками оборотня заскрежетал, позволил с истинным лицом запертого в клетке мальчика познакомиться. Загадывать рано, будущее выявит кто из них окажется прав. Юнги отчего-то хочется, чтобы прав оказался Хосок.
— Где Лухань? — спрятавшись за чашкой, глухо спрашивает метаморф, прекрасно осознавая насколько неумело соскользнул с темы, тем победу за Хосоком оставил, но на что совершенно плевать. Сегодня из него оппонент отвратительный.
— Спит в выделенной ему комнате с няней, — отвечает мужчина, его вопросу не удивленный. Кто о чем, а Юнги обо всех, кроме себя, думает. — Не перебивай голод кофе, поешь нормально, и препятствовать вашей встрече не стану.
— Как и всегда не можешь без ультиматумов, — тусклым голосом резюмирует омега, притягивая миску с посыпанной фруктами рисовой кашей.
— С тобой по-другому не получается, но в твоих силах все изменить. Когда ты признаешь, что ты здесь не пленник, то и относиться к тебе будут соответствующе.
— Не пленник? Смешно. Каждый из вас только и делает, что меня к чему-либо принуждает, дергает за нитки, как какую-то марионетку, чтобы в вашей постановке так, как надо вам, сплясал, — без злобы, без ненависти, без иронии сухо свою истину на чашу весов кладет Юнги, после непринужденно русло разговора меняет, будто его уже ничего не волнует, не трогает, эмоций не пробуждает. Он выжат до капли, об внутри тлеющий огонек не согреться, не подпитаться, зазубрившиеся копья с мечами не закалить.
— Сокджин пошел на контакт?
Хосок его настроению нахмуривается, пугающая в лисьих глазах пустота тектонические плиты его темной души переворачивает, давит на грудь. Потянись к Юнги рука, и он по ней незаинтересованным взглядом мазнет, даже не оттолкнет, сам от края пропасти оттолкнется и с полным безразличием полетит в бездну, которой так раньше боялся.
Участь Тэхена.
— Пошел, но пользы немного.
— Убьешь его? — задает вопрос Юнги, замирая ложкой над кашей.
— Если я пообещаю, что нет, тебя это успокоит?
— Добавь, что позволишь ему видеться с сыном и обоих в случае их ненужности для дальнейшего участия в твоих планах отпустишь, и тогда да, я успокоюсь, — пустота в фиалковых омутах омеги рассыпается искрами, Хосок улыбается.
— Теперь ты мне условия ставишь?
— Тэхен сказал, что я могу вертеть тобой, как хочу, — непринужденно пожимает плечами Юнги, отправляет в рот ложку, неторопливо пережевывает кашу.
Первородный позабавлено вздергивает одну бровь, с выводом Тэхена мысленно соглашается.
— А что от тебя потребуется взамен, он не сказал?
«Прими моего брата»
— С твоего позволения, наше с тобой рандеву в постели откладывается на неопределенное время. Я слишком устал, — омега сам не верит в то, что сейчас говорит, оттого про себя горько смеется. Но может Тэхен все-таки прав? Ложиться под Хосока ему так и так придется, почему бы не извлечь из этого хоть какую-то выгоду? О том, что вампир несколько другое имел в виду, он задвигает подальше, принимать альфу отказывается.
— Перестань, маска расчетливой суки не для тебя, волчонок, — нахмуривается Первородный, покореженный его отношением к их связи. Ненависть и та здесь предпочтительнее, Чон в ней рожден.
— А что для меня? Что ты хочешь взамен, Хосок? — отбросив столовые приборы, на мужчину юноша прямо смотрит, вспыхнувших первобытным пламенем глаз от алых штормов не отводит.
— Ты знаешь ответ, Юнги, — резко оттолкнувшись от столешницы, в секунду рядом оказывается Хосок, над ним, испуганно сжавшимся, нависает.
— Чувства на присыпанной солью земле не рождаются, — снизу вверх на него смотря, выдыхает тихое Мин. Старается не показывать страха, пропускает сердца удары.
— Да? А это тогда что? — горловину кашемировой водолазки оттягивают, пальцем по распустившемуся бутону ведут. —
Почва облагорожена, волчонок, — сравни пощечине, но задержавший дыхание Юнги голову не отворачивает, продолжает упрямо в рубиновое море смотреть. — Хочешь выставлять условия? Что ж, выставляй, я внимательно тебя слушаю.
— Не уверен, что потяну твою цену, — шепчет омега, под натиском острых в глазах альфы граней сдается, аметист шторами пушистых ресниц занавешивает.
— Начнем с малого, — на вампирской скорости с ним местами меняются, усаживают, выбивая весь воздух их его легких, на свои бедра. — Первое твое условие уже прозвучало. Взамен хочу поцелуй.
Настоящий, волчонок, — растерянно приоткрывшиеся губы опаляют дыханием.
— Ты продешевил, — неловко поерзав, хмыкает Юнги, не понимая такого с его стороны простого желания. Если жизнь двух человек будет стоить ему лишь добровольного поцелуя, он этой сделки не против.
— Сейчас проверим.
— Проверяй, — шелестит омега, накрывая уста альфы, их робко сминает, внутрь пока не проскальзывает, мягко то верхнюю, то нижнюю половинку прихватывает, комкает в кулачках шелк черной рубашки.
Хосок, сцепив ладони на его талии, не торопит, бразды правления Юнги отдает, испытывая ранее неизведанное удовольствие от его искренности. Юнги постепенно смелеет, перемещает руки на шею мужчины, языком в рот проникает, сталкивается с чужим, с ним чувственно переплетается, без усилия подчиняет, позволяет себе в ощущениях раствориться, ни о чем не тревожиться, не думать, просто по течению плыть. Волны Хосока сегодня ласковы, к нему нежны, но неизменно обволакивающи, до него голодны. Юнги, добровольно его целуя, слегка оцарапывая кожу, не чувствует отторжения, он не чувствует ничего, кроме всепоглощающего наслаждения, ставящего преграду надсадно бьющейся в сердце ненависти, слабо трепыхающейся в душе гордости, угасающему в разуме понимаю анормальности происходящего. Прекрасное чувство, но слишком дорого стоящее, здесь для Юнги уж точно цена неподъемна, разгромна, с ней ему вряд ли когда-либо расплатиться, вечность придавленным к себе отвращением в долговой яме сидеть.
— Не продешевил, — улыбается в его губы Хосок, оглаживая бледную щеку. — Надеюсь, у тебя много в запасе условий.
Омега закатывает глаза, на лицо ответная улыбка просится, но он ее на корню удушает, пытается с коленей альфы встать и, притянутый обратно, не может.
— Добровольно с тобой обжиматься за отдельную плату, — фыркает, не оставляя попыток сбежать.
— Я весь внимание, — упрямо его возвращают на место, не теряя ноток игривости в голосе.
— Ты разрешишь мне и Чонгуку покидать особняк.
— Разрешу, но с охраной и без оборотня. Он все еще мой гарант твоего послушания, но ты можешь договориться о его перемещениях с Тэхеном.
— Он его не отпустит.
— Одного нет, но в своем сопровождении вполне. Сейчас не лучшее время пренебрегать вашей безопасностью, а тем более твоей.
— То есть, ты хочешь сказать, что это не акт контроля над нами? — не верит Юнги, скептически выгнув тонкие брови.
— Ты сам себе клетку придумал, помнишь? — оглаживая поясницу омеги, намекает ему Хосок на слова, прозвучавшие между ними в автомобиле по дороге сюда. — А теперь ешь, — развернув его лицом к столу, вкладывает в его руку ложку.
— А можно мне другой стул? Этот какой-то неудобный, — опустив озвученное, бурчит Мин, демонстративно на чужих бедрах поерзывая.
Хосок, сцепив руки на его животе, громко смеется. Идиллия, если подумать, альфе ее бесконечного продолжения хочется. Очаровательного ворчания Юнги, повторения с ним нежного поцелуя, в общении, как в текущий момент, легкости, искренних улыбок, позабытой давно беззаботности. Глядя на него, спокойно в его объятиях сидящего, игнорирующего кашу, но не добавленные в нее дольки мандаринов, подобное невозможным не кажется. Непроходимые айсберги дали трещину, возможно, дипломатия Намджуна не так уж и плоха, но увы, не всегда. Она только для маленького волчонка, до которого Хосок постоянно голоден, и сейчас, к собственной досаде, из-за двухдневного воздержания далеко не метаморфически, о чем за всем произошедшим не думалось. Их хрупкий мир обречен.
— Ты не против? — окольцовывает запястье оборотня вампир.
Омеге о корне его вопроса догадаться не сложно, странно, что Первородный не прокусил ему кожу раньше, учитывая его жаждущую крови суть. Хосок в принципе непривычно себя сегодня ведет, как и вчера, покачивая в своих руках, даря неприсущую себе ласку, тепло.
«... Эта твоя дерзость его только сильней распаляет, любую к тебе нежность гасит, а она у него, поверь, есть. Правда где-то глубоко внутри погребенная, но с появлением тебя она прорывается наружу, чего я не видел очень давно... Что бы ты там ни думал, но Хо не плохой, он умеет заботиться, а если любит — отдает себя всего...»
Неужели Тэхен и здесь прав? Юнги в это верить не хочет, Юнги этого боится больше, чем жестокости Хосока, Юнги к последствиям не готов.
— Разве тебе нужно разрешение? — прищелкнув языком, разворачивается к нему Мин.
— Зависит от твоего самочувствия, — отвечает Чон, оглядывая его распоротую когтями, так после и не затянувшуюся ладонь.
— Я в порядке, Хосок. Не строй из себя заботу, тебе это тоже не идет. Не хватало еще, чтобы ты на почве голода на ком-нибудь сорвался.
— У тебя плохая регенерация, — проигнорировав им сказанное, нахмуривается альфа, касаясь покрывшихся кровавой корочкой следов.
— Такое бывает с теми, кому поллитра аконитовой настойки влили в горло, чтобы, ну, знаешь, на жертвенный алтарь положить, — ощетинивается Юнги, вырывая руку. Тема для него и по сей день болезненная, вызывающая горькие воспоминания о предавшей его в угоду обычаям семье. Непревзойденный судьбы поворот, два истинных и оба самыми родными людьми в жертву принесены, с чем мириться не стали, один пролил кровь, другой сбежал, первый на их костях город построил, второй в центре этого проклятого города расположился. Встреча Юнги и Хосока словно была предрешена, они и вправду
друг для друга неотвратимые, как белый песок и накатывающие на него черные волны.
— Чем твоя стая вынесла себе приговор. Лежать на алтаре будут они.
Все, волчонок, — со сталью в голосе обещает альфа. Багряную радужку лижет адское пламя, расплавляет зрачок. Омега подспудно представшим зрелищем заворожен.
— Тебе проблем с ахиллами мало? Не надо, Хосок, не развязывай очередную войну, — сбросив наваждение, торопится его переубедить он, накрывая бугрящуюся венами ладонь.
— Переживаешь? Не стоит. Проблемы у них, не у меня, — вернув в глаза штиль, улыбается вампир, дотрагиваясь пальцами до щеки метаморфа. — А война так или иначе уже развязалась, она на пороге, Юнги. Тебе не о чем переживать, ты со мной, а значит, на стороне победителя.
— Я ни на чьей стороне, мне не важно, кто победит, я в любом из исходов заложник ситуации. Таким, как я, места нигде нет, — печальная констатация, взгляд опуская.
— Вот здесь есть, — укладывает его ладонь себе на сердце Хосок. — Помни об этом, — мягко в брусничные губы целует, на продолжении не настаивает, сразу же отстраняется.
Юнги, проскользив рукой по чужой груди, потеряно в ответ смотрит, поспорить вновь сил не находит, все это для него, запутавшегося в противоречиях, слишком. Он по пропасти краю бродить устал, он хотя бы день от всего отдохнуть мечтает, не думать, ничего не знать, не анализировать, не вспоминать, просто беззаботно пожить.
— Пей и я спать, — быстро, опасаясь что прервут, свое запястье прокусывает Юнги, привыкший к боли, даже не морщится, подносит его к устам Хосока.
Хосок, чувствуя его изможденность, не спорит, лекцию сумасбродному волчонку не проводит, припадает к сочащемуся кровью укусу, в наслаждении прикрывает глаза, неторопливо личную амброзию смакует, дискомфорта не причиняет, ранку преступно нежно зализывает, напоследок невесомый поцелуй оставляет на коже. Недостаточная для утоления голода подпитка, но на большее вампир, заботясь о состоянии Юнги, не претендует, взамен аналогично ему клыками рвет свою кожу, подставляет к его губам.
Юнги, осознавая бессмысленность сопротивления — все равно заставят, смиренно языком по карминовым каплям мажет, под их влиянием, действующим на него, как снотворное, осоловело моргает, покачнувшись, заваливается на Хосока, пачкая его рубашку окропленным кровью подбородком.
Хосок, подхватив его на руки, в спальню, поднимая за собой ветер, уносится, там укладывает ношу драгоценную на постель, накрывает пуховым одеялом, но как бы ни было сильно желание рядом с ним лечь, лишь поцеловать его в лоб себе позволяет, затем отстраняется и, доставая беспрестанно вибрирующий в кармане брюк телефон, выходит за двери.
— Да? — на звонок отвечает.
—
Головы пятерых наших насажены на копья посреди центральной площади, — без предисловий уведомляет Намджун.
— Значит, война.
***
Чонгук, замерев пустым взглядом на корчащемся в судорогах Тэхене, никак не решится к нему подойти, просьбу Юнги исполнить. «Эта бездушная тварь сочувствия, доброты, помощи не заслуживает», — все в альфе кричит. Все, кроме судорожно сжимающегося от мучительных криков омеги сердца.
«Жизнь любого меня отвергает... Но не ты, судя по твоим грустным глазам... Не надо, Чонгук. Я того не стою, поверь»
— Как же я тебя ненавижу, Тэхен, — цедит сквозь зубы оборотень, все-таки приблизившись к лежащему в позе эмбриона вампиру. Около него опускается на корточки, подносит испачканную в крови друга ладонь к его губам, заставляет, надавив на челюсть, их разомкнуть.
Первородный инстинктивно в кожу клыками врезается, вместе с кровью Юнги жадно поглощает уже кровь Чонгука, не может остановиться. Количества подаренных Мином спасительных капель недостаточно для быстрой нейтрализации яда, и вампир оное неосознанно компенсирует не менее вкусным, даже более предпочтительным.
— Все, хватит, пиявка, — за волосы резко вампира метаморф дергает, морщась от болезненной в руке пульсации.
Тэхен не реагирует, продолжает с безумием в лишенных всякой осмысленности глазах тянуться к Чонгуку, валит его, лязгнув сковывающими его запястья цепями, на пол, пытается до шеи достать. Чонгук, пользуясь его ослабленностью, с ним местами меняется, вжимает лицом в пол, для надежности сверху на поясницу усаживается.
— Я сказал, хватит, — рыкает, что бесполезно. До сведенного с ума ужасающими видениями омеги слова не доходят, он в принципе оборотня не узнает. У него цель одна — метаморфа полностью иссушить, наполнить свои вены живительным нектаром, тем боль, низводящую его в ничто, приглушить.
Тэхен какое-то время брыкается, громко, сравни волку в полнолуние, воет, от бессилия плачет, после затихает, что-то бессвязное бормочет, под Чонгуком обмякая, веки смежает, вновь в пучину собственных страхов погружается, но там на этот раз не они. Под действием противоядия в искореженном разуме светлое, еще тьмой не запятнанное прошлое на план первый выходит, заставляет тело расслабиться, счастливо улыбнуться.
— Хо, ну, Хо, да постой же ты. Из каких цветов тебе сплести венок к Белтейну? — бежит по деревне каштановолосый мальчишка за облаченным в простую льняную рубаху с вышитой на нагрудном кармашке фрезией парнем.
— Я же тебе уже говорил, Тэ — из каких хочешь. Вообще не понимаю этой глупой традиции. Ты мне на каждый праздник свои венки на голову нахлобучиваешь, — резко разворачивается альфа, отчего омежка, не успев притормозить, впечатывается ему в грудь.
— Значит, ты меня обманул, что они тебе нравятся? — обиженно дует губы Тэхен, потирая ушибленный лоб. — Ты бессовестный лгун! — ударяет крошкой-кулачком старшего в предплечье. — Я так стараюсь, а ты...
— Очень нравятся, Вишенка. Не дуйся на меня, малыш. Ты же знаешь, что сейчас время посевов, я устаю, оттого и хожу раздраженный, — ласково треплет макушку брата Хосок.
— Это тебя не оправдывает! Не буду шить тебе новые штаны, ходи в старых, раз ты моей заботы не ценишь, — бурчит подросток, уворачиваясь от его руки.
— Я ценю, Тэ. Что за глупости ты говоришь? — вздыхает альфа, сгребая омегу в объятия.
— Не верю, — вжавшись щекой в мускулистую грудь, бубнит Тэхен.
— Ладно, тогда что мне сделать, чтобы ты поверил? — смиряется Хосок с неминуемым участием во всем, что младший попросит. Он ни в чем ему, его безумно любящий, не умеет отказывать, всегда на поводу его даже самых абсурдных желаний идет.
— Посадишь со мной во дворе Майский Куст, а еще... — ненадолго призадумывается юноша, — Прыгнешь со мной через костер!
— Но этот ритуал проходят только те, у кого есть пара... — неубедительная попытка сопротивления.
— Ничего не знаю. Пока у тебя ее нет, прыгаешь со мной! Может, и подыщем тебе кого-нибудь, — отстранившись, строго снизу вверх на Хосока смотрят. — Папа обмолвился, что на праздник гости из соседней деревни придут. Так что надеваешь завтра мною вышитую рубаху с ягодами рябины.
— Духи мне помоги, — возводит к солнечным небесам агатовые глаза Хосок.
— Духи тебе не помогут. И венок! Обязательно должен быть венок! — тычет пальцем в напротив грудь Тэхен. — Кстати, что там с цветами-то? Какие хочешь?
— С какими захочешь ты, — дублирует ранее озвученное альфа, щелкая омегу по носу.
— Ну, Хо! — разносится негодующий по округе вскрик.
Жители поселения смеются, вышедший на порог дома Намджун с улыбкой на лице покачивает головой, Хосок во избежание немедленно кары с хохотом уносится в лес.
~~~
— Чуть повыше, Джуни, — высунув от усилия кончик языка, тянется за висящим на ветке яблоком поднятый над землей братом Тэхен.
— Да куда выше-то? Так его не достать. Давай я лучше на дерево залезу, как предлагал? — на контрасте с собой сказанным, силится Намджун выполнить просьбу омеги.
— А вдруг ты упадешь?
— Упадешь сейчас ты, если не прекратишь, — спускает его на траву альфа.
— Ну там же совсем немного осталось. Вот с Хо точно бы все получилось, — недовольно складывает на груди руки Тэхен, притопывая обутой в выделанный Намджуном сапожек ногой.
— Да Хос бы и слушать тебя не стал, сразу бы полез, а не дурью маялся, — цокает старший и решительно направляется к стволу яблони.
— Джуни, не надо. У тебя только перелом ноги зажил... — бросается следом за ним омега, коря себя за длинный язык. Наверняка ведь его своим высказыванием обидел.
Намджун его не слушает и, подпрыгнув, за толстую ветку ловко хватается, на ней без особых усилий подтягивается, через пару секунд оказывается среди густой листвы.
— Ну, какое ты яблочко хочешь? — озорно улыбается альфа, сверху вниз на волнующегося омегу глядя.
— Никакое. Слезай давай, ветки могут не выдержать, — умоляющим голосом просит Тэхен, откровенно за брата боясь.
— Значит, у тебя будут все, — не вняв его просьбе, начинают фрукт за фруктом срывать, скидывая их на землю, отчего уже через пару минут около омеги расстилается ковер из наливных красных яблок.
— Все-все, хватит! Этого достаточно, Джуни, — комично руками размахивает юноша, мысленно ворча на неуемного парня.
— А на пирог?
— И на пирог, и на твой любимой компот, — заверяет старшего младший. — Вернемся в деревню и сразу же тебе его сварю, ты только слезай, и аккуратнее, ладно?
Намджун вновь улыбается и, сбросив на траву еще несколько фруктов, спускается к брату, где тот сразу же его всем собой оплетает, не отпускает.
— Я люблю тебя. Никогда не слушай мое ворчание. Никто из вас с Хосоком для меня не лучше и не хуже, вы мне оба одинаково дороги, — шелестит Тэхен.
~~~
— Он не хочет с тобой танцевать, так понятнее? — заламывает руку жалко заскулившего парня Хосок под слезящимся взглядом одетого в ярко вышитое желтыми тюльпанами платье Тэхена, в каштановых волосах которого лежит пышный венок из таких же цветов.
Сегодня в поселении празднуют первый день лета. В свете вздымающихся в темные небеса искрами костров кружатся молодые альфы и омеги, за накрытыми под густыми дубами столами грубой выделки сидят взрослые, наблюдая за весельем молодежи. На вертелах обжариваются тушки кабанов и фазанов, деревянные кубки беспрестанно наполняются вином из черноплодной рябины, струны арфы не перестают под умелыми пальцами музыканта звучать, сопровождаясь колокольчиками бубнов и тонкой мелодией флейты, создаваемой сыном одного из старейшин.
— Хо, он понял, отпусти его, — всхлипывает Тэхен, потянув брата за рукав алой рубахи.
— Увижу рядом с моим братом хоть еще раз и сломанным запястьем ты не отделаешься, — вкрадчиво произносит старший Чон на ухо зашуганному альфе и, отпихнув его от себя, поворачивается к младшему: — Почему ты мне сразу не рассказал, что Тано к тебе пристает?
— Побоялся, что ты ввяжешься в драку и тебя накажут плетями. Он племянник старейшины, — бурчит омега, виновато опуская глаза в землю.
— Да хоть сам старейшина. А если бы он на что-то большее осмелился? Таких ублюдков сразу же надо ставить на место, а лучше за детородный орган на сук подвешивать, чтоб неповадно, — рыкает Хосок и, заметив, что Тэхен вот-вот разрыдается, спешит его крепко обнять: — Все-все, маленький, я не ругаюсь. Я просто очень сильно тебя люблю и боюсь, что с тобой может что-то случиться. Ты же у меня такой доверчивый, совсем кроха, — мягко поглаживает брата, вжавшегося ему в грудь, по спине. — Не плачь, Вишенка. Ты такой сегодня красивый, твоих слез и красоты никто не заслуживает, — утирает ладонью скатывающиеся по его румяным щекам дорожки.
— С тобой и Джуни я в безопасности. Я вас тоже очень люблю. С вами никто никогда вровень не встанет, — шмыгнув носом, расплывается в солнечной улыбке Тэхен.
— Ну когда-то же ты все равно кому-то свое сердце подаришь, — посмеивается парень, поправляя чуть съехавший на бок венок брата.
— Вот еще! Сегодня я в очередной раз убедился, что мне никто, кроме вас, не нужен, — отстранившись, упрямо заявляет омега, чем вызывает у альфы улыбку.
— Тогда позволь пригласить самого прекраснейшего из прекрасных омег на танец.
— Где, кого? — сделав полного непонимания вид, что Хосок сейчас говорит про него, оглядывается по сторонам юноша.
— Дурашка, — выдает смешок старший и, взяв за руку младшего, ведет его в круг танцующих пар.
Остановившись около костра и приложив ладонь к груди, он галантно кланяется. Тэхен отвечает кивком и, продолжая ярко улыбаться, вместе с ним в музыку быструю вливается. Хосок, радуясь веселости брата, его кружит, на мелодии кульминационных моментах в воздух приподнимает, получая в награду звезды в карамельных глазах, бархатный их обладателя смех.
— Не против, если я к вам присоединюсь? Считаю нечестным, что Хос главную драгоценность себе забрал, — неслышно подойдя к братьям со спины, ловит Намджун в объятия Тэхена.
— Джуни! — счастливо взвизгивает омега, тут же в танец парня затягивая.
Хосок, усмехнувшись, становится с другой стороны, после, чередуясь со средним братом, продолжает хохочущего Тэхена кружить.
— Я прям чувствую, как злобно на меня смотрят омеги. Самых завидных альф себе урвал, — шкодливо хихикает юноша, приплясывая между старшими. — К тому же, обычно вы ни с кем не танцуете.
— Ты приятное исключение, — произносит Намджун, подбрасывая Тэхена вверх.
— Альф на тебя смотрит не меньше. Особенно Дуонг, — добавляет Хосок, когда омега оказывается у него в руках. — Как думаешь, Джун, стоит ли нам доступно ему объяснить, что с ним будет, если он продолжит облизываться на нашу Вишенку?
— Определенно стоит, — хмыкает парень, прослеживая направление взгляда старшего.
— И даже не скажешь, что насилие это не лучший метод для урегулирования конфликта? — придержав Тэхена за талию и наклоняя его к земле, подразнивает Намджуна Хосок.
— Не в этот раз.
— Эй! Сколько можно кулаками махать? Ладно ты, Хо, но ты, Джун? — возмущается возвращенный в вертикальное положение Тэхен, беспокоясь за них.
— За тебя я и убить могу, Тэ. Мы всегда будем тебя защищать, — притянув к себе омегу, серьезно звучит Намджун.
— Всегда и вечно, — не менее серьезное дополнение голосом замершего позади Хосока.
— Похоже на клятву, — смущенно улыбается омега.
— Это она и есть, — говорит Джун.
— Тогда надо ее слегка изменить, — таинственно шепчет Тэхен, беря братьев за руки. — Что бы ни случилось, мы трое — вместе всегда и навечно.
— Всегда и навечно, — в реальности зеркалит лежащий на бедрах оборотня вампир, не способный из событий прошлого вырваться. Он, заново сейчас проживающий счастливейшие моменты своей человеческой жизни, этого и не хочет, отказываясь возвращаться во мрак бесцельного, несущего всем, но не ему смерть существования. Тэхен умер уже, с чем глубоко внутри сидящий юноша с цветочным на голове венком не соглашается, упрямится, гремит проржавевшим на клетке замком в попытке его сломать. Глупый, разве ты не понимаешь, что сделай ты это и сломаешься сам, хочется Тэхену кричать. Неужели тебе было мало всех тех страданий? Настолько окреп, просидев взаперти десятки лет, и готов к новой боли?
Чонгук был не готов однозначно, точно не к тому, что удалось собрать по обрывкам слетающих с губ Тэхена фраз. Недавно сделанное, но отторгаемое заключение, что этот безумный, находящий удовольствие в убийствах и погрязший в грехах омега на самом деле очень ранимый, нежный, ласковый, чуткий, любящий братьев и никому не желающий зла, нашло подтверждение. Тэхен просто мечтал жить, как все нормальные люди, никогда не знать дарованного ему черной магией бессмертия, безграничной силы, на губах вкуса крови. Образы Тэхена один на другой наслаиваются, Чонгука путают, в противоречиях топить продолжают. Почему на него более всех прочих вампиризм повлиял, почему именно ему выпал жребий стать тем, кого с дрожью в голосе «аш» называют, и тем, от кого ветвь самых безжалостных вампиров, по слухам, пошла? Потому что
поглотившая самый яркий свет тьма величие необъятное приобретает, и пока его полностью в себе не растворит, не успокоится, к ногам послушной собакой не ляжет. В Тэхене света было
слишком много, Тэхен из него состоял, сам им для других был. И даже теперь он в нем есть. Спрятанный на дне души, в тяжелые цепи закованный, на миллионы замков запечатанный. Чтобы когда придет время, было к чему вернуться, чтобы было с чего начать.
— Из каких цветов? — звучит тихий вопрос, снимая с Чонгука печать задумчивости.
— Из тюльпанов, — неосознанно с губ альфы слетает.
— Почему они? — не открывая глаз, хмурится Тэхен, чувствуя какой-то подвох.
— Они считаются символом возрождения и перерождения, — поясняет Чонгук, рисуя круги на его безвольной ладони.
— Ты не Хосок, — сбросив оковы сна, резко подскакивает вампир, едва не сталкиваясь головой с подбородком склонившегося над ним оборотня. У Хосока за тысячу лет ответ не изменен.
Из каких захочешь ты.
— Полегче, дикарка, — укладывают его обратно на свои бедра. — Твои раны еще не до конца затянулись.
— Почему ты здесь? Где Юнги? Я ему что-то сделал? — не вняв чужим словам, суетливо вертикальное положение принимает омега.
Альфа успевает заметить промелькнувший на долю секунды в его глазах страх. Интересно
. Решает догадку проверить:
— Сделал.
— Ты, блядь, можешь нормально ответить? — сорванным голосом кричит Первородный, ощущая на языке вкус крови Чонгука, смешанной с чьей-то еще. Ему не надо долго гадать, кому она принадлежит, учитывая ясность рассудка и отсутствие прежней боли. — Насколько сильно я его укусил? — чуть пошатнувшись, поднимается на ноги, обезумевшим взглядом в метаморфа впиваясь.
— Удивительное дело,
ты за него боишься? Похоже, что-то да заворочалось вот здесь, — встав с матраса, хмыкает альфа, тыча ему пальцем в грудь. — Человечность, наверное. А ты что думаешь?
Тэхен, округлив глаза, назад отшатывается, соскользнувшего с плеч пиджака не замечает, оставаясь перед оборотнем нагим полностью. Чонгук никуда, кроме его мертвенно-бледного лица, несущего в своих чертах след пережитых в эту ночь мучений, не смотрит, только что подтвердившейся догадке отчего-то воодушевляется. Оба чувств собственных не понимают. Первый от ослепившего его света болезненно морщится, второй от плотно спеленавшей его тьмы задыхается, и ни один из не догадывается, что и то, и то в себе носит.
— Думаю, что убью тебя, если еще хоть раз подобное от тебя услышу, — спустя жалкие секунды, показавшиеся вампиру и оборотню вечностью, рычит в губы Чонгука Тэхен, прижимая его за горло к стене.
— А как же Юнги? Он расстроится потере друга, — намеренно выводит его на эмоции метаморф, расплываясь в ухмылке.
— Не переживай, у него будет новый. Который, в отличие от тебя, сможет его защитить, — отбивает вампир, прокусывая губу альфы, и, мазнув языком по стекающей по его подбородку гранатовой струйке, легко ломает соединяющиеся цепью со стеной кандалы на своих руках.
— Странно это слышать от того, кто сам себя не сумел, — хрипло отвечает Чонгук, растирая ладонью освобожденную шею.
— Потому что я этого не хотел, — отвернувшись от него, идет на выход из подвала Тэхен.
— Но хочешь теперь, — прилетает в рассеченную до сорванной кожи спину вампира, заставляя его замереть на нижней ступеньке.
— А может,
ты, Чонгук? По крайне мере, у меня именно такое ощущение и складывается, — усмехается омега и, печально улыбнувшись, в темноте лестницы исчезает.
Чонгук, ударившись затылком об стену, с горечью констатирует:
— У меня тоже.
