Принцесса и Одноглазый

Эймонд стоит в просторной зале Баратеонов. Подле него – невеста, дочь лорда Борроса. Он не помнит ее имени, она просто безликий сосуд, который ему надлежит уныло трахать, чтобы получить наследника и укрепить свой род. Он разменял свою свободу на поддержку лорда Штормовых Земель. Рейнира не оставила надежды занять Железный Трон, сейчас она тоже ищет союзников. Пока идет война воронов и брачных предложений, но он чувствует, что вот-вот грянет гром, и драконы отправятся заливать огнем вражеские войска. А брат, его неблагодарный тупица брат продолжает пить, пока дед с матерью пытаются удержать его задницу на троне. "Эйгон не достоин короны" - вкрадчиво шепчет внутренний голос. Внезапно слух различает в шуме ветра и дождя крик Арракса и глухой рев Вхагар. Он напрягается, а в душе отравленным цветком распускается ликование. Она прилетела. Она здесь. Будет просить поддержки Баратеона для своей матери или струсит и повернет назад? Или войдет, даже зная, что он, Эймонд, успел раньше? Эймонд гадает недолго, уже через пару минут двери распахиваются, и в зал входит Люцерия. Она промокла до нитки, с волос по лицу стекают струи воды, по полу залы тянется мокрый след. Принцесса бросает на него лишь беглый взгляд, в котором, впрочем, отчетливо читается страх. А ведь тогда не боялась… Прижимаясь к нему на виду у всех, потираясь грудью и шепча на ухо ядовитые слова, была такой смелой. Он вспоминал тот момент, о да. Тем же вечером пошел в бордель, выбрал темноволосую шлюху и трахал ее до самого рассвета. Но это не помогло. Это была грубая подделка с неправильным запахом, неправильной кожей. Люцерия Стронг слишком глубоко запустила щупальца ему в грудь и обосновалась там, как хозяйка. Сначала отняла его глаз, потом отравила мысли. Она что-то говорит Борросу, но слова превращаются в неясный гул. Эймонд ловит жадным взглядом каждый ее вздох, каждое движение. И она это чувствует. Не может не чувствовать. – Таргариены не могут разобраться, кто ими правит? Король или королева? Боррос ездит задом по деревянному трону, наслаждаясь унижением династии Старой Валирии. Он хочет чувствовать свое превосходство, старый глупый олень. Все они, эти лорды, кажутся смелыми, пока драконы не прилетят жечь их дома. – Быть может, вы тоже женитесь на одной из моих дочерей? – похабный смешок слетает с тонких губ Борроса. – Сожалею, что не родилась мужчиной, иначе бы с превеликим удовольствием взяла в жены одну из ваших красавиц-дочерей. Но я могла бы выйти замуж за вас, лорд… – она делает паузу и опускает глаза, а у Эймонда перехватывает дыхание от ее бесстыдства. – …если бы не была обещана другому. А слово Таргариена прочнее скалы. Ах да, она ведь помолвлена с племянником Морского Змея. Лорд Корлис выжил и занял сторону его дрянной сестры Рейниры. Сейчас между ними все всерьез, они стоят на грани, готовые вот-вот упасть в пучину кровавой войны. И он с принцессой Стронг находятся по разные стороны этой безумной пропасти. Кажется, идиот Боррос польщен, он наслаждается смирением Люцерии, ее смущенным лицом и опущенными глазами. – Что ж, если вам нечего мне предложить, принцесса, то отправляйтесь и передайте своей матери, что я не ее цепной пес, которого она может спустить на своих врагов! – рявкает Баратеон, стряхивая с себя ее чары. Люцерия демонстративно оглядывается на дверь и закусывает нижнюю губу. Эймонд уже знает, как только она покинет этот зал, он последует за ней в грозу и шторм. Оседлает Вхагар и будет загонять, как добычу, пока они со своим драконом не упадут в бушующие волны. Им не уйти, о нет. А еще можно приказать Вхагар растерзать их в клочья. Мелкий Арракс со своей всадницей ей на один укус. Их кровь прольется на скалы, ее смоет ливень, и ничто не напомнит о принцессе-бастарде. Эймонд взыщет свой долг. Их взгляды встречаются всего на несколько мгновений, но в них так много несказанных слов. – Летать в такую погоду – чистое безумство, лорд Боррос. Я буду рада, если вы предложите мне остаться под своей крышей, чтобы переждать бурю. Эта стерва не ждет приглашения. Она тоже все для себя решила, и даже стража не вытолкает упрямицу наружу. Девчонка Стронг не стерпит поражения, она использует все методы, чтобы переманить Баратеона на свою сторону, какими бы грязными они ни были. – Твоя крылатая собака боится грозы, дорогая племянница? – Эймонд обращается к ней на валирийском. Губы искривлены в презрительной усмешке, в глазнице под повязкой все горит, будто вместо сапфира туда засунули кусок раскаленного угля. Она разгадала все его намерения. – Собака всяко лучше свиньи, дядюшка, – парирует с дерзкой усмешкой. Проклятая сучка. – Ты задолжала мне. – Ты получил дракона за глаз. Это честный обмен. – Дракон не был твоим, племянница. – Если тебе нужен мой глаз, то подойди и возьми его, – она вздергивает подбородок и поджимает губы. Храбрится. Что бы она сделала, если бы он действительно сейчас обнажил нож и начал надвигаться на нее? Эта маленькая принцесса пока не знает, что он у нее заберет. Между собой они говорят на языке предков, и никто не понимает ни слова. Это невежливо по отношению к хозяину замка… да и плевать. Боррос сверлит Люцерию пристальным взглядом суженных темных глаз. – Оставайтесь, принцесса, – тянет Баратеон недовольно. Он не может ей отказать. – Но знайте, что я не потерплю кровопролития под своей крышей, – а эти слова, кажется, обращены уже к нему. – Будьте спокойны, лорд Боррос. Я прибыла как посол, а не воин, – неосознанно она кладет тонкие пальцы на рукоять своего кинжала. Этот жест выдает ее страх. – Я тоже остаюсь, – произносит Эймонд. – Хочу познакомиться со своей невестой поближе. – Восхитительно! – Люцерии едва удается совладать с собой. Она хлопает в ладоши и натянуто улыбается. – Лорд Боррос, у вашей дочери скоро свадьба, у вас в гостях члены королевской семьи. Чем не повод для праздника? Поджимая губы, Боррос велит позаботиться о гостях и накрыть ужин. *** Кажется, лорд Боррос решил сменить гнев на милость. Его дочери лично приносят нарядное платье, помогают выкупаться, переодеться и высушить волосы. Они болтают о какой-то ерунде, и Люцерия с радостью поддерживает разговор. Она хочет забыться. Она не хочет чувствовать себя одинокой и жалкой. Она опоздала и подвела мать. Эймонд успел раньше нее, и теперь Штормовые Земли на стороне Хайтауэров. Но каков Боррос! Он еще смеет торговаться, позабыл о слове, данном его отцом. Принцесса сжимает руки в кулаки. Предатель. Все они предатели, узурпаторы. А дядя хуже их всех. Так хочется взлететь на Арракса и залить здесь все огнем. – Моя принцесса, – смущенно произносит невеста Эймонда, и щеки ее краснеют. – Вы ведь знаете его дольше, чем я. Каков он? Он успел обручиться. Пообещал себя другой. Он сделает девицу Баратеон своей женой пред очами всех Семерых Богов и покроет ее плечи своим плащом. Эта мысль отчего-то жжет ее грудь. – Боюсь, дорогая, он все так же бьет девочек, – говорит она с сожалением, и девушки охают. – Однажды он сломал мне нос. – А вы вырезали его глаз, – заявляет старшая, Кассандра. – У нас… сложные отношения, – говорит Люцерия осторожно. – Мы Таргариены. Вы ведь понимаете, о чем я? Даже если не понимают, то начинают слаженно кивать и переглядываться. Невеста белее мела. – А вы ему только глаз вырезали или что-то еще? – хихикает Флорис и закрывает алеющее лицо рукавом. Люцерия вздыхает и поправляет копну темных волос. – А об этом, дорогая, вы сможете спросить вашу сестру после брачной ночи, – говорит и тихо улыбается. *** Зал полон цветов. Белые розы услаждают взгляд, тонко и нежно благоухают. Как будто выросли специально для нее. Она входит в сопровождении дочерей Борроса, нацепившая одно из черно-золотых платьев. Родовые цвета Баратеонов ей к лицу. “Ее, наверное, не испортил бы и цвет грязной лужи” – думает Эймонд. За столом висит напряженная тишина, только слышно, как позвякивают столовые приборы. Эймонд голоден. Зверски голоден, но кусок не лезет в горло. Люцерия опустошила целый кубок вина, ее щеки раскраснелись. Она на него не смотрит. Откидывается на спинку кресла и громко спрашивает: – Почему здесь тихо, как в крипте? Где же музыка? Танцы? Я хочу веселиться! – капризничает она, будто считает себя самой важной персоной в зале, центром всех миров. Но в ее веселых словах Эймонд слышит нотки отчаяния. Они словно сладчайшая мелодия для его ушей. Она напугана. Она слаба и чувствует, что угодила в ловушку. Чувствует, что не доберется до Драконьего Камня. Что он ей не позволит. Он смотрит на нее без стеснения и жалости. Колет хищным взглядом, стремится поймать в плен взор блестящих синих глаз. Но она ускользает. – Музыканты! – Боррос хлопает в ладоши. – Сыграйте что-нибудь веселое. Льется мелодия, музыканты стараются изо всех сил угодить высокородным гостям и хозяину. Девицы за столом перешептываются и время от времени стреляют в сторону Эймонда глазами. Одна Люцерия им пренебрегает. – Лорд Боррос, – обращается она с любезной улыбкой к Баратеону. – Принцесса желает танцевать. Он отлипает от своего кресла и медленно шагает в сторону девчонки Стронг. Подает ей руку, чуть склонив голову. Люцерия довольна. Она может заставить любого мужчину подумать, что ее улыбка предназначена лишь ему. Что ее восхищенный взгляд, ее молодое тело – для него. Эймонд всерьез решает, что Боррос может передумать. Она двигается. Очаровывает, как пентошийская ведьма. Деймон долгое время жил там и мог научить ее каким-то особенным вещам. Магия в каждом ее жесте, в каждом взмахе ресниц. Боррос не отводит от нее глаз и, если сначала его взгляд был недовольным, то теперь в нем теплится нечто иное. Этот старик как будто молодеет рядом с ней. Дыхание Эймонда учащается от злости. Он молча поднимается и приглашает на танец свою невесту. Все дочери Борроса похожи на лошадей, одинаково высокие, с покорными глазами и постными лицами. Он выбрал самую красивую из них, но она не дракон. Не дракон. Девица робеет, ее движения зазубренные и четкие, но в них нет огня, нет жизни. Краем глаза Эймонд замечает, как принцесса Стронг кружится вокруг Борроса, и тяжелый подол обвивает ее стройные ноги. Танец подходит к концу, а следом… Звучат первые ноты знакомой мелодии. Не сговариваясь, они с Люцерией отворачиваются от своих партнеров и делают шаг навстречу друг другу. И только, скрестив взгляды, понимают, что натворили. Отступать поздно, и Эймонд протягивает ей руку. В Пекло все, потому что дракон должен танцевать с драконом. Это только их танец, танец крови и пламени. Танец Таргариенов. Пока они еще не касаются друг друга, присматриваются, словно оценивая. Эймонд опускается на одно колено и слегка наклоняет голову. Он чувствует, как колеблется воздух, когда она кружит вокруг него. Он – охотник. Он подстерегает то ли своего врага, то ли свою возлюбленную, чтобы обрушить на нее все свое пламя. Музыка набирает звучание, и на самой высокой ноте Эймонд поднимается, смыкает руки на девичьей талии и подбрасывает ее вверх, к самим небесам. Дракон в его груди ревет победно и ликующе. Он мог бы дать ей упасть, чтобы принцесса-бастард сломала руку. Или ударилась головой. Но Эймонд ее ловит и кружит, бесконечно кружит, чтобы подол ее платья колыхался, как волны, открывая взор на точеные щиколотки в черных чулках. Чтобы дочери Баратеона переглядывались в недоумении, а лорд Боррос недовольно тер подбородок. Люцерия не улыбается. Она серьезна. Ее грудь скользит по его груди, живот прижимается к животу, а бедра – к бедрам. Они как единое целое, как два куска металла, сплавленные в пламени дракона. Он мечтал об этом моменте с тех пор, как увидел ее, воздушную, нежную и такую счастливую в руках дяди Деймона. Они то лицом к лицу, то спина к спине летят в этом древнем танце, сплетая руки, обжигаясь друг о друга. Когда он ее кружит по залу, Люцерия запрокидывает голову, и каштановый водопад волос струится по спине. Она расправляет руки, в ее глазах мерцают звезды. Пожалуй, сейчас она действительно прекрасна. Даже со своими не-таргариенскими волосами, глазами и носом. Музыканты играют только для них. Бедняжка невеста забыта, потому что он хочет танцевать с другой. Он не может оторвать взгляд от ее шеи, ее плечи зовут прикоснуться, а губы – быть зацелованными. Эймонд чувствует, как крылья разворачиваются за его спиной. В эти мгновения он сам стал настоящим драконом. Люцерия отняла его глаз, но подарила ему пьянящее ощущение полета. Танец заканчивается, но они не расстаются. Музыка звучит, и они продолжают, потому что прерваться невозможно. Это как умереть, как перестать дышать. Как добровольно вогнать кинжал себе в глотку. Он сбрасывает оковы, в которые заковал себя сам. Сейчас он свободен и не связан ничем, сейчас он – это просто он. Эймонд не понимает, где фигуры танца, а где уже начинается их собственная импровизация. Не понимает, сколько проходит времени, прежде чем они замирают, тяжело дыша. И тогда Люцерия… улыбается. Совсем легко, почти неуловимо, но эта улыбка подобно стреле скорпиона пробивает его грудь насквозь. – Спасибо за танец, племянница, – шепчет он, лаская взглядом ее глаза, брови, губы. – Ты хорошо двигаешься… Эймонд. Она произносит его имя с придыханием. Ее щеки раскраснелись, а ресницы трепещут. Их пальцы до сих пор сплетены, и ему стоит нечеловеческих усилий расцепить их. На них пялятся. Для всех они враги, состоящие в разных партиях, но почему-то только что танцевали как любовники. Его невеста едва ли не плачет, остальные старательно отводят глаза, а лорд Боррос задумчиво смотрит то на него, то на Люцерию. Сейчас Эймонду на все плевать. Ночью он не может уснуть. На улице рокочет гром, пенятся морские волны, дождевые струи секут, как плети. Эймонд идет по коридору, потом поднимается и останавливается на лестничном пролете у широкого окна. Ветер распахнул створки, и холодные дождевые капли летят ему в лицо. Боррос велел разместить их на разных этажах, как будто боится, что они убьют друг друга. Каким-то неведомым чувством он понимает, кто стоит наверху лестницы и смотрит ему в спину. – Не спится, Люцерия? Ее имя оседает на губах, точно легкие нежные лепестки. – Как и тебе, дядя Эймонд. Он медленно поворачивается. Ему не нравится, когда она зовет его дядей. Между ними всего два года разницы. Несколько секунд она стоит в замешательстве, словно раздумывает, не броситься ли в позорное бегство. А потом неторопливо спускается и подходит к окну. Встает рядом с ним. – Я вижу, ты любишь раскрытые окна, – он вспоминает их встречу в Алом Замке. Ее голова опущена, а пальцы чертят узоры на покрытом водой подоконнике, крадутся, осторожно ползут к нему и замирают в волоске от его пылающей кожи. Эймонду хочется взять ее за руку. Стиснуть пальцы изо всех сил и прижать к губам. Это желание столь сильно, что он задыхается. – Я не хочу ругаться с тобой. Я уже выпустила пар, – говорит она тихо. Эймонд усмехается. Она не хочет схватки, а он – даже очень. – Как думаешь, Люцерия, ты завтра вернешься на Драконий Камень? Ты всерьез полагаешь, что я позволю тебе летать по всему королевству, вербуя сторонников и отбирая трон у моего брата? Она вскидывает голову. Ноздри гневно раздуваются. – Твой брат – узурпатор. – А твоя мать, несомненно, достойна короны, – яд стекает с его уст. Как же нравится видеть бессильную злость Люцерии. – Король Визерис сам назвал ее своей наследницей. – Это было много лет назад, когда у него не было сына. – И все же, то была его воля. – Эйгона короновали на глазах у толпы. Ты уже ничего не сможешь с этим поделать. Она тяжело дышит, ноздри гневно трепещут, а губы дрожат. – Жаль, что принцесса Рейнис не сожгла всю вашу семейку, – Люцерия роняет злые слова и охает, будто испугавшись их. – А ты бы сожгла, я знаю, – Эймонд снова усмехается. Горечь разливается по венам, боль простреливает виски, и он сжимает пальцы до хруста. Проклятая, проклятая девчонка Стронг. Некоторое время она молчит, а потом вдруг спрашивает: – Правду говорят, что у тебя вместо глаза сапфир? – Тебе интересно? Она кивает. – Так проверь сама. Люцерия, покусывая губу, раздумывает несколько секунд. Потом решается и медленно тянет руку к его лицу. Он не двигается, когда она снимает его повязку. Девичьи пальцы почти невесомо и так нежно касаются его шрама, очерчивают глазницу. Она смотрит на него без ужаса или брезгливости. Так, словно он… на самом деле красив и желанен для нее. Его чуть не сгибает пополам от боли. Но боль эта приятная, сладкая. Она сворачивается клубком и оседает пульсацией в животе. – Прости меня, – ее шепот едва различим в шуме грозы за окном. – Прости… И Эймонд злится, потому что с глаз спадает пелена. – Думаешь, твои слова вернут все назад? Слишком поздно для извинений, моя сильная принцесса. Он чувствует, что поражение близко, поэтому бьет ее словами без жалости. Он не может позволить себе проиграть. – Ты привыкла всегда получать все, что тебе захочется. Ты пыталась соблазнить лорда Борроса, так крутила перед ним хвостом, а теперь и за меня взялась? – Невозможно соблазнить того, кто не хочет быть соблазненным, – она смотрит на него так, будто уже давно все поняла. – Ах вот как? Он грубо смыкает руки у нее на талии и сажает на мокрый подоконник, вклиниваясь меж ее бедер. В спину ей бьет дождь, за окном – острые скалы. Но Эймонд держит крепко, не дает ей двинуться ни вперед, ни назад. – Что ты делаешь? Нас могут увидеть… – она задыхается и бьет руками его плечи. – Тебя волнует только то, что нас могут застукать? То есть, с остальным ты согласна? – Я… – осекается, потому что он резко подается вперед. У нее вкус летних ягод – такой невинный и такой порочный. Эймонд терзает, сосет, кусает и вылизывает ее губы, запускает язык ей в рот. Ловко отстраняется, когда она пытается его укусить. Он молит: “Ответь мне, только ответь…” Люцерия дергается, они сплетены так тесно, что уже не разобрать, где чьи руки. Он на миг отрывается и шепчет ей в губы: – Они трогали тебя? – Кто? – спрашивает, тяжело дыша. – Джейс… Деймон… кто-то еще... Люцерия бьет его в плечо, а голос звенит возмущенно: – Ты одноглазый тупица, Эймонд. Пусти меня! Но он не может. Он болен ею. Он одержим. Эймонд припадает к ее шее, вырывая стоны, клеймит поцелуями-укусами, которые завтра расцветут алыми розами на ее коже. Люцерия колотит его по спине, платье задирается все выше, и в тусклом свете далеких молний белеют ее бедра. Ногти впиваются в его шею, и Эймонд не может сдержать стона. Он горит, как в лихорадке. – Эймонд… Эй-монд… – голос ее все тише, отчаянное сопротивление уже не так отчаянно, и в звуках собственного имени ему слышится… наслаждение? Окрыленный, он продолжает – скользит губами по ключице, проходится языком там, где на шее колотится артерия. Он дуреет от ее запаха, от ее вкуса, от того, как она замирает, а тонкие пальцы перебирают его волосы. – Эймонд… – всхлипывает жалобно, и эти звуки выбивают почву у него из-под ног. Он опять припадает к сладким устам, которые раскрываются и впускают его. Исследует языком ее рот, пока жадные ладони гуляют по спине, сжимают талию и ягодицы. Он с остервенением дергает на себя ее бедра, будто действительно трахает. Люцерия дрожит и запрокидывает голову, выгибается в его руках. Если он сейчас не остановится… Он заставляет себя остановиться и смотрит в раскрасневшееся лицо Люцерии, на ее истерзанные поцелуями губы. Ее глаза блестят, зрачки стали огромными. А потом… пальцы ее медленно крадутся по плечам, она сама тянется к нему и хватает губами его нижнюю губу. Посасывает, трогает кончиком языка… – Эймонд, – шепчет она, беря его лицо в ладони и обжигая робкими поцелуями шрам. Удовольствие накатывает и бьет в голову, потому что в следующий момент Люцерия обхватывает его бедра ногами и с глухим стоном впечатывает себя в него. Собственнически и сильно. Она такая сильная, его принцесса. Она стонет ему в плечо, пока их тела пошло бьются друг о друга, хочется сорвать одежду и войти по-настоящему, присвоить ее, сделать своей. И он почти готов… Она хочет его. Она дрожит и так часто и сладко дышит. А даже если не хочет… его огня хватит на двоих. Дрожащей рукой он тянется к поясу штанов, чтобы освободить изнывающую и переполненную кровью плоть. Бедра Люцерии широко распахнуты, платье задралось почти до пояса. – Ваше высочество! – на этаже слышится тревожный голос служанки. – Ваше высочество! Они переглядываются. Глаза ее затуманены, на дне зрачков тлеет пламя. Он мог бы скомпрометировать ее, после их танцев никто бы не усомнился. Но Эймонд отпускает и отступает в тень. Люцерия поправляет мокрое платье, бросает последний испуганный взгляд. Дрожащая, распаленная и такая… желанная. – Ах, вот вы где! – Я просто гуляла, – отвечает она хрипло и медленно бредет наверх. Когда шаги затихают, Эймонд забирает с подоконника забытую повязку, сжимает в кулаке и несколько раз впечатывает его в стену, сдирая кожу до крови. Он ненавидит ее за то, что она сделала с ним. Но себя ненавидит еще больше. На рассвете Эймонд покидает Штормовые Земли.