Зависимые

Уткнувшись подбородком в успокаивающий холод штурвального колеса, Хонджун безучастно смотрел на океанскую гладь за стеклом рубки. Причудливый силуэт острова, являвший собой нескладную смесь обветшалых строений и буйной мшистой поросли, неторопливо проплывал за бортом «Пираньи»; на приборной панели у штурвала коротко позвякивала наполовину опустошенная бутылка — не употреблявший алкоголя во время хождения в море Хонджун на сей раз изменил своим принципам. Изредка он оглядывался на надежно запертый люк трюма и прислушивался, но не слышал ничего, кроме хлопков брезента и гудения двигателя — и собственных мятущихся мыслей. Наскоро убравшись на палубе, Хонджун не придумал ничего лучше, чем сбросить по-прежнему обморочного парня в трюм к улову, предварительно обвязав раны тряпьем и укутав его в свою куртку в надежде хоть немного оберечь от стужи холодильников. Он понимал, что это нельзя назвать гостеприимством, но и рисковать не мог — наличие на борту неизвестного без сознания и айди-номера могло вызвать куда больше вопросов, чем любые запрещенные рыболовные устройства и механизмы. От угрызений столь некстати пробудившейся совести доводы разума, увы, не спасали, и теперь она то и дело подавала свой нудный докучливый голосок, напоминая о возможных последствиях переохлаждения, кровопотери и гипоксии для неудавшегося утопленника. В очередной раз обернувшись к безмолвной дверце люка, Хонджун понадеялся, что по прибытии ему не придется вытаскивать из трюма труп. На затянутом туманом горизонте проступили знакомые очертания покосившихся сараев. Хонджун сбавил ход, напряженно размышляя. Самым удачным решением в подобной ситуации был бы немедленный разворот к санчасти, находившейся в самом сердце города — и пусть бы это и увеличило шансы Хонджуна на встречу с вездесущими жандармами, но также и во многом поспособствовало бы скорейшему избавлению его от головной боли в виде полумертвого и совершенно невменяемого незнакомца в трюме. Да, ему определенно следовало направиться прямо в санчасть, где израненному юноше смогли бы оказать всю полагающуюся помощь, — и все же Хонджун не мог заставить себя повернуть штурвал. Он пытался убедить себя в том, что печется лишь о благополучии бедняги, угодившего в его сети — отсутствие браслета означало гарантированную путевку в полицейский участок, — но в глубине души сознавал, что причиной его колебаний была вовсе не забота о незнакомце, и оттого чувствовал себя все более и более паршиво. Свежие резаные раны, испещрявшие ноги юноши кровавой паутиной, не оставляли никаких сомнений в их происхождении, и Хонджун понимал, что первый же осмотр закончится тем, что под арестом окажется именно он. Он ненавидел себя за малодушие и трусость, мысленно говорил, что жизнь человека много важнее его собственной свободы, однако к рулевому колесу так и не притронулся. В конце концов, что он, не сумеет подлечить его своими силами? Подумаешь, велика беда — ну наглотался парень воды, ну порезался чуток об леску, ну провел полчаса в холодильной камере среди нечищеной рыбы, без сознания и в наспех сооруженных перевязках… Хонджун чертыхнулся и поднял глаза. Сквозь пелену мги перед ним темнели стены лодочного сарая — разворачиваться было поздно. — Отвезу его к себе, подлатаю, а потом… потом… Потом что-нибудь придумаю, — торопливо бормотал себе под нос Хонджун, пытаясь унять виноватый шепоток стыда внутри. Заглушив мотор, он спрыгнул на понтон и захлопнул ворота сарая; убедившись, что вымаранные тиной и временем стены погрузились в сумрак, разгоняемый тусклым морганием лампочки, он вновь взбежал на палубу и бросился к люку. Ему не пришлось спускаться в трюм — парень стоял в полный рост, глядя на прямоугольник света над собой широко распахнутыми глазами; бледный, дрожащий, с проседью изморози во влажных волосах и темно-фиолетовыми губами, и все же — живой. Хонджун почувствовал, как с его плеч падает невероятный груз, и позволил себе слабую робкую улыбку. — Замерз, да? Прости, прости, я должен был, извини меня… — зачастил он, склоняясь в проем и протягивая руку. — Подняться сможешь? Вот так, держись крепче за лестницу… — подхватив юношу под локти, он вытащил его на палубу, помог спуститься на понтон и заозирался в поисках чего-то более теплого, чем задубевшая на холоде куртка. Парень продолжал молчать, обхватив себя руками и испуганно осматриваясь по сторонам. Стараясь не смотреть ниже его пояса, Хонджун сдернул с крючка у двери старую накидку, подняв клубы пыли, и тщательно укутал покрытые мурашками плечи незнакомца; лежавшим в нижнем ящике шарфом он промокнул его волосы, сшибая льдинки с прядей и невольно любуясь утонченной красотой его черт. Все это время юноша неотрывно смотрел на него, не произнося ни слова; казалось, он вовсе не понимал ничего из происходившего, и Хонджун заподозрил, что кислородное голодание повлияло на него сильнее, чем он счел поначалу. — Ты как, ничего? — Хонджун еще раз окинул взглядом его высокую съежившуюся фигуру, опуская глаза на покрытые высохшей кровью ноги. Ни ссадин, ни порезов за заскорузлыми пятнами видно не было, но то, что парень мог стоять и передвигаться самостоятельно, свидетельствовало о том, что он, по крайней мере, не повредил сухожилия. — Идти сам сможешь? Ответом ему было молчание. Хонджун вздохнул и, отперев дверной замок, выглянул наружу. Залитый солнцем причал пустовал. Покрывавшая доки зелень колыхалась на ветру изумрудной грядой, бросая тень на сырой бетон; угловатые сваи наблюдательных вышек тонули в окружавшем остров тумане — путь был чист. На всякий случай обмотав голову парня шарфом на манер капюшона, Хонджун вытолкнул его из сарая и, ухватив за руку, потащил к высившимся неподалеку контейнерам. Никогда еще путь до дома не казался ему таким долгим: каждый случайный звук, каждый шорох в гуще зарослей заставлял его подпрыгивать на месте и оглядываться в ожидании жандармов или любопытных островитян, что не преминут донести на подозрительную парочку. И все же его тревожная сосредоточенность не шла ни в какое сравнение с искренним ужасом, написанным на лице плетущегося позади юноши: поминутно дергаясь и пригибаясь к земле, он крупно дрожал, и в его больших темных глазах застыли непролившиеся слезы. Косившийся на него Хонджун вновь возвращался к своим недавним мыслям, все больше сомневаясь в правильности решения привести незнакомого чудака к себе домой — только ненормального ему не хватало! — но оставить его теперь было бы верхом свинства, и Хонджун, сцепив зубы, продолжал тянуть его безвольную озябшую ладонь. Наконец они добрались до жилых отсеков, состоявших, главным образом, из небрежно нагроможденных друг на друга контейнеров, обложенных истрепанным утеплителем и закрепленных на чугунных распорах. Несмотря на внешнее убожество, жилище это было лучшим из всех, что приходилось иметь Хонджуну за все двадцать лет своей жизни, проведенной преимущественно на улице под равнодушным холодом звезд; здесь у него была постель, крыша над головой и — предмет его особенной гордости — встроенный водонагреватель, наличием которого мог похвастаться далеко не каждый островитянин. Ревностный собственник, Хонджун допускал в свою неказистую святая святых очень немногих, и приход гостя в его дом был делом редким и скрупулезно планируемым — до сегодняшнего дня. — Заходи, — отчего-то стесняясь, Хонджун толкнул створку двери и жестом пригласил своего спутника внутрь. Тот помялся на пороге, нервно кусая губы и бросая на Хонджуна недоверчивые взгляды, а затем сделал неуверенный шаг вперед. Хозяин дома последовал за ним, с облегчением захлопывая тяжелую дверь за спиной и отрезая их от внешнего мира. В помещении царил полумрак — экономный до скупости Хонджун не любил расходовать керосин в лампах понапрасну. Привыкнув жить впотьмах, он обыкновенно чувствовал себя вполне комфортно в подобной обстановке, но сейчас, наедине с незнакомцем, Хонджун вдруг ощутил всплеск скручивающей тревоги под ребрами, и потому тут же захлопотал у светильника, едва не опрокинув при этом канистру и чуть не разбив плафон. Присутствие загадочного парня действовало на Хонджуна странным образом, полностью выбивая из колеи, и это обстоятельство было ему очень не по нраву — он предпочитал владеть ситуацией в полной мере, предпочитал зависеть лишь от себя и своих собственных поступков. Сейчас Хонджун был обеспокоен, озадачен и совершенно растерян. Чиркнула спичка, и за стеклом лампы встрепенулся пугливый огонек, озаривший расстеленную кровать, изогнутые ножки примуса на столе и громоздкий шкаф в углу. — Маленькая… — прошелестел над ухом Хонджуна чужой голос, и он подпрыгнул, от неожиданности выкрутив колесико регулятора на максимум. Вернув пламя в нужное положение, он обернулся и попятился, изумленно глядя на стоявшего вплотную парня. — Ты это… не подходи так близко, ладно? — с трудом проговорил Хонджун, пытаясь сообразить, не послышалось ли ему. — Что ты сказал? — Маленькая очень, — повторил юноша, обводя рукой скудную обстановку хонджунова жилища. Он говорил медленно, разделяя слова на слоги и слегка смягчая звуки, словно малое дитя. Хонджун гневно вспыхнул. — Можешь вернуться в трюм к своим чешуйчатым друзьям, он побольше будет, — любезно предложил он, уязвленный до глубины души. Повернув голову, парень обратил на него открытый взор своих блестящих глазищ, и злость тут же вышла из Хонджуна вместе с воздухом из легких. — Ну, рад, что ты хотя бы не немой, как они. Тебя как зовут-то? — Зовут? — похоже, этот вопрос вогнал юношу в ступор. Хонджун недоуменно заморгал. — Ну да, твое имя. — И снова — смятенная тишина. Хонджун мысленно взвыл и ткнул себя пальцем в грудь. — Я — Хонджун, это мое имя. Тебя как звать? — Что это — имя? — простодушно поинтересовался юноша, хлопая ресницами. Хонджун уставился на него. Повисла пауза. Язычки пламени уютно потрескивали об стекло лампы, пуская переливчатые тени на исполненное вежливого любопытства лицо незнакомца. — Приехали, — тоскливо пробормотал Хонджун, отворачиваясь и нащупывая нож за поясом — на всякий случай. Чем он только думал, притаскивая черт знает кого к себе домой вместо того, чтобы сразу сдать его, куда полагается? — Ладно, неважно. Иди-ка ты в душ, погрейся и смой с себя… все это. Отворив дверцу шкафа, Хонджун принялся рыться в стопках вытертого, но чистого белья, ни на секунду при этом не выпуская подозрительного парня из поля зрения. Вскоре на его коленях лежало грубое полотенце и вся необходимая мужчине одежда, над выбором которой Хонджуну пришлось пораздумать — парень был заметно худее и выше него, а потому большая часть и без того немногочисленного рыбацкого гардероба отметалась сразу. Отыскав, наконец, подходящие по длине штаны из плотной холщи, Хонджун торжественно вручил охапку тряпья по-прежнему стоявшему столбом юноше и указал ему на дверь, ведущую в крошечную совмещенную уборную. Включив воду и затолкав гостя в наполнившуюся паром комнатушку, Хонджун закрыл за ним дверь и со стоном плюхнулся на пол. На лбу остывала неприятно липкая испарина. Похоже, сегодняшнему дню предстояло стать самым неудачным в его жизни.

***

Позади раздался протяжный скрип. Хонджун собрал губами вяжущий сок с огрызка груши и, бросив его в ведро, развернулся на табурете. — Все, закончил? Я приготовил бинты и спирт, сейчас мы твои по… Ты вообще нормальный, нет?! Вздрогнув от возгласа Хонджуна, юноша выпустил из рук стопку неразложенной одежды, и та посыпалась на пол с мягким шорохом; последним, широко взмахнув бахромчатыми крыльями уголков, упало сухое полотенце. Отступивший к двери ванной парень был полностью обнажен: вода капала с его неотжатых волос, стекала по гибкой белой шее, собираясь в ключичной ямке и сбегая ниже по груди и впалому животу. Хонджун проследил глазами путь огибавшей косточку таза струйки и почувствовал, как загорелись его щеки. — Какого хрена? — почти жалобно простонал он, заставляя свое ослабшее вдруг тело развернуться и поплестись к шкафу на поиски половой тряпки. — Что с тобой вообще не так? О назначении полотенец ты что, тоже не в курсе? — Не в курсе, — отозвался парень отрешенным эхом. Беззвучно матерясь, Хонджун швырнул ему под ноги старую простынь и скомандовал: — Становись давай, не хватало еще, чтобы ты мне пол окончательно изгваздал. И вытрись уже наконец… а, черт, ты же не понимаешь ни хрена, — Хонджун в бессилии запрокинул голову, запуская пятерню в свои красные, как разводы на намокшей простыне, волосы. Сделав несколько глубоких вдохов, он снова взглянул на вопросительно поднявшего брови парня и неловко кашлянул. — Так… ладно… Стой спокойно, я тебя вытру… и одену… и… И отвернись ты уже! Надувшись и разрозовевшись, будто спелый помидор, Хонджун наклонился и похватал с пола разбросанные вещи, силясь не думать о том, в какой чудовищной близости от чудаковатого парня было только что его лицо. Хонджун не страдал от лишней скромности, успев к двадцати годам приобрести немалый опыт в развлечениях с привлекательными незнакомцами, однако в том, что он собирался сделать теперь, было нечто куда более интимное и сокровенное, нежели в одноразовом сексе с кем-то, чье лицо он позабудет на следующее утро. Парень стоял перед ним, послушно вытянувшись в струнку, и лилейно-прозрачная кожа его нагого торса тепло светилась в желтоватом мерцании керосинки. Покрутив в неверных руках полотенце, Хонджун собрался с духом и осторожно накрыл голову юноши, приподнявшись на носках. Он старался действовать быстро и отстраненно, без ненужных сантиментов и осторожничаний — и сам не заметил, как первым подступил ближе, как запустил пальцы в черные пряди, аккуратно выжимая и осязая их шелковую гладкость. Из разомкнутых губ юноши вырвался тихий полувздох удовольствия. — Нравится, рыбка? — со смешком спросил Хонджун отчего-то шепотом. Парень сонно прикрыл глаза и — впервые — улыбнулся. Хонджун застыл. Улыбка преобразила бесстрастное лицо незнакомца, осенила его незримым, неземным почти сиянием, ясным и чистым, словно небо в погожий день. Внутренне обмирая, Хонджун медленно опустил полотенце на плечи юноши и сжал, растирая; очарованный красотой лица напротив, он не сразу почувствовал холод его кожи, а почувствовав — растерялся. — Ты ведь под горячей водой минут двадцать сидел, — пробормотал он, заглядывая за плечо парня туда, где стлался по полу жаркий пар из дверной щели ванной. — Неужели так сильно переохладился? Парень не дал ответа, но Хонджун его уже и не ждал. Пожав плечами, он продолжил стирать воду с чужих рук и груди, насухо обтер живот и бедра, преодолев смущение. Тщедушный и хилый на первый взгляд юноша в действительности оказался совсем иным, и Хонджун с невольным восхищением чувствовал под своими ладонями упругую силу его тела, ладного и грациозного, словно вылепленного и подогнанного умелым скульптором. Закончив вытирать поджарые ягодицы, Хонджун усадил парня на табурет и присел на корточки у его изувеченных ног. Бывших изувеченными менее часа назад. Хонджун нахмурился. Стройные безволосые голени юноши белели не знавшей ран и повреждений кожей, поблескивали россыпью капель на острых коленях, ровных и незапятнанных. Сняв со стола лампу, Хонджун поднес ее ближе, но не увидел ничего, кроме редкой сетки тонких бледно-розовых полос — так могли бы выглядеть многодневные рубцы от неглубоких царапин, но не то, что еще совсем недавно было рассекшими плоть кровоточащими порезами. Парень вдруг подобрался и спешно спрятал ноги под табурет. Вскинув голову, Хонджун заметил явственный страх на его опустившемся лице. — Я ничего делать не буду, честно, просто хотел посмотреть поближе! — заверил он, подхватывая позабытое полотенце и набрасывая парню на колени. — Я не сделаю больно, правда! — Не больно? — строго уточнил юноша, слегка успокоившись, и Хонджун отметил, что это слово он произносит бегло и привычно. — Хонджун — не больно? — Нет, — засмеялся тот, прокручивая в голове звук своего имени в устах прекрасного гостя. — Я — это не больно. Иногда даже приятно, во всяком случае, пока никто не жаловался. Парень тихонько хихикнул в ответ, зажимая рот рукой и глядя на Хонджуна сверху вниз с выражением изумленной несмелой веселости. Решив, что с загадкой исчезнувших ран он разберется позже — да мало ли, что могло ему привидеться тогда с перепугу? — Хонджун выпрямился, все еще улыбаясь и испытывая сильнейший душевный подъем. Он и сам не понимал, почему так нянчится со случайным знакомым, о котором до сих пор не знал ничего, включая даже имя, но отчего-то Хонджуну и в самом деле хотелось сделать все, чтобы тому больше не было больно и страшно никогда; хотелось оградить, оберечь от целого мира, способного сломить его хрупкое изящество. Вернув лампу на стол, Хонджун открыл рот, чтобы предложить гостю что-нибудь перекусить — и осекся, обратив, наконец, внимание на его прижатую к губам ладонь. Повисшую тишину разорвал гулкий стук в дверь. — Сиди спокойно, — шикнул Хонджун на дернувшегося было парня. Тот кивнул и замер, с силой стискивая полотенце. С трудом отведя взгляд от его пальцев, Хонджун вытянул из-за пояса нож и, ступая мягко и неслышно, приблизился к двери. Опустив ладонь на ручку, он остановился, приникая лбом к шероховатому металлу и восстанавливая дыхание. Стук повторился, на сей раз громче и нетерпеливей; Хонджун сглотнул, перехватывая оружие поудобней. Кто мог заявиться к нему среди бела дня непрошеным гостем? Что, если кто-то все же заметил, как он возвращался домой в сопровождении неизвестного? Хонджун вспомнил вдруг о так и не случившейся встрече с Юнхо и похолодел: выходит, он сам же подставился, загнав себя и ни в чем не повинного безымянного дурачка в ловушку. Или не такого уж и неповинного? Загадочный парень без опознавательных знаков и идентификационного номера, но с ворохом необъяснимых странностей и чудачеств — кого же Хонджун впустил в свой дом? — Говнюк глухой, я долго тут стоять должен? — рявкнула дверь голосом Уёна, и Хонджун едва не сполз вниз на подкосившихся от облегчения ногах. — Я знаю, что ты дома, так что подними свою задницу и открой уже! — Ты, как обычно, сама вежливость, — хмыкнул Хонджун, отпирая дверь и натыкаясь на выражение крайнего возмущения на раскрасневшемся лице приятеля. Расстилавшийся за его спиной океан налился золотом, и Хонджун оторопело заморгал, только теперь сознавая, сколько времени успело пройти. — Не голоси на всю улицу, заходи скорей. — Мне за вежливость не платят, — невозмутимо отбил подачу Уён, проходя внутрь и косясь на лезвие в руках Хонджуна. — И я совершенно не помню, чтобы правила этикета обязывали встречать гостей с ножом наперевес. Ждал кого-то еще? — его внимательный взгляд упал на сжавшегося у стола юношу. — А это кто? — Понятия не имею, — честно ответил Хонджун, еще раз оглядывая мостки и запирая дверь на все замки. Уён выгнул бровь. — Да не смотри так, серьезно, не знаю. Я его сегодня в западной бухте выловил в полном невменозе, не выбрасывать же его обратно за борт было? — Хорош улов, — прыснул Уён, сделав несколько шагов навстречу юноше; тот опасливо свел плечи и отстранился. — Только диковат чего-то. А говорить эта рыбка умеет? — Не так чтобы очень, — вздохнул Хонджун и коротко описал события минувшего утра приятелю; с каждым словом тот мрачнел все больше, то и дело поглядывая на настороженно слушавшего их юношу. — И это еще не все, — добавил он, закончив, и развернулся к столу. — Можешь встать, пожалуйста, на минутку? Уён свой, он не сделает плохо. Парень кивнул и приподнялся, стыдливо прикрываясь. Запахнув полотенце на узких бедрах юноши, Хонджун взял его длиннопалую руку и жестом попросил Уёна подойти ближе. — Видишь? — тихо спросил он приятеля, поднося ладонь юноши к свету. Уён склонился, округлившимися глазами рассматривая тонкие полупрозрачные перепонки между чужими пальцами. — И вот. — Хонджун выпустил руку парня и потянулся вверх, отводя длинные пряди с его шеи. — Вот здесь, ниже ушей, заметил, когда его вытирал. Сначала я подумал, что он где-то еще поранился, но… Я давно с рыбой работаю, Уён. Я знаю, что это. Чуть приоткрыв рот, Уён разглядывал то, на что указывал Хонджун — тонкие розовые щели под нижней челюстью юноши, прикрытые нежными лепестками кожи с пульсирующими сосудами; при дыхании они чуть заметно вздрагивали в одном ритме с его вздымающейся грудью. Словно загипнотизированный, Уён протянул руку, но парень резко отшатнулся назад. Его зрачки угрожающе расширились, расползаясь по радужке черным пятном. — Может, это какая-то мутация? — нервно предположил Хонджун спустя несколько минут, сидя вместе с Уёном за столом; странный юноша остался на его постели, увлеченный всученной ему первой попавшейся на полке книгой. — Что-то из последствий Бедствия? — Впервые о подобном слышу, — буркнул Уён, без особого аппетита жуя батончик из порошковых водорослей со вкусом манго. — И что это за мутация, при которой у человека жабры с перепонками отрастают? Слишком долго в ванной рассиживался? — Тогда объясни мне, что мы сейчас видели своими глазами! — прошипел Хонджун, наклоняясь так низко, что почти соприкасался с Уёном лбами. — Почему у него есть все… это? Почему исчезли раны, с которых крови натекло с пол-литра? Почему он ведет себя так, как будто с другой планеты свалился? Это ни хрена не нормально! — Я-то откуда знаю? — остудил его пыл Уён. — Я в этом не разбираюсь, и ты тоже — в отличие от специально обученных людей. — Хонджун непонимающе молчал, и Уён раздраженно скривил губы. — Чего ради ты вообще в это лезешь? Отвези его в санчасть, или в участок, или еще куда, и дело с концом. Ран у него не осталось, с тебя никто ничего не спросит. — Но ведь он же… — Хонджун смолк на полуслове, угрюмо глядя в угол комнаты, где укутанный в его одеяло юноша с любопытством листал страницы перевернутой вверх ногами книги. — Он что? Твой брат, сват, потерянный друг детства? Ты ничего ему не должен, Хонджун. Ты и так достаточно с ним цацкался; не вешай себе на шею лишних проблем, а? Поверь, есть люди, которые окажут ему всю нужную помощь гораздо лучше тебя. Хонджун сник и опустил голову на сложенные руки. Отвлекшийся от своего занятия парень обеспокоенно взглянул на него поверх книги; поймав взгляд Хонджуна, он расплылся в теплой сочувственной улыбке и вновь окунулся в изучение незнакомых ему строк. — Ладно, — проговорил Хонджун, уводя глаза в сторону. На сердце было тяжело. — Завтра я отвезу его в санчасть.