Зависимые

Хонджун медленно плыл сквозь густую сверкающую лазурь — легкий, гибкий, невесомый, как подхваченная волной рыба; Хонджун плыл, и океан ласкал его своим прохладным касанием — светлый, чистый, вовсе не страшный… Хонджун опускался все ниже, и перед ним вырастал город, никем из живущих не виденный: струились по крышам ленты водорослей, увивали угасшие фонари коралловые ветви, вспыхивали чешуей стайки рыб в проемах опустевших окон. Хонджун знал, что там, внизу, его ждет нечто прекрасное и удивительное — и продолжал падать сквозь толщу океанских вод, падать, падать… Что-то твердое и жесткое толкнуло его в спину, и он закашлялся, открывая глаза. Железный потолок контейнера над ним был освещен блеклой зарницей, пробивающейся сквозь неплотные ставни окошек и золотившей лохмотья краски на потолочных подпорках; по стенам, обклеенным изжелта-серыми газетами, ползли косые полосы рассвета. Кряхтя и морщась, Хонджун сбросил с ног простыню и сел. Тикавшие на столе наручные часы показывали шесть утра, и по полу, на который и свалился во сне Хонджун, стелился промозглый холодок. Потирая ушибленный копчик, он поднялся на ноги и попытался восстановить в памяти прошлый вечер — первый и, как он надеялся, последний наедине со странным гостем. После того как Уён ушел, Хонджун попытался предложить юноше пищу, собрав все свои небогатые припасы, но тщетно — тот так и не взял в рот ни кусочка, наотрез отказавшись признавать предложенное съедобным. Сам Хонджун также был вынужден остаться голодным: под взглядом чужих пристальных глаз кусок не лез в горло, и спать рыболов ложился в самом мрачном расположении духа. Испытывая смутные угрызения совести, Хонджун великодушно предложил парню свою постель; тот же, походив вокруг кровати с полчаса, решительно направился в ванную, намереваясь улечься там. Хонджун потратил битый час, доказывая ему невозможность сна под струями воды из душа и объясняя, зачем человеку нужны кровати, и когда недоумевающий парень вытянулся, наконец, под хонджуновым одеялом, за ставнями давно сгустился полночный мрак. Хонджун лежал недвижно, слушая чужое размеренное дыхание и чувствуя, как прогибается под тяжестью двух тел матрац. Сон не шел; мысли о событиях минувшего дня толкались в голове, наскакивали друг на друга, бились в висках вопросами, на которых у Хонджуна не было ответов. Он не знал, кем был человек, что спал сейчас с ним в одной кровати, не знал, был ли он человеком вообще, и самое главное — не знал, что делать со всем этим дальше. Он понимал, что предложение Уёна несло в себе здравый смысл и логический расчет, но что-то внутри противилось принятию этого простого и необходимого им обоим решения. Приподнявшись на локте, Хонджун долго вглядывался в спокойное лицо, еще несколько часов назад искаженное страхом загнанного охотником зверя, и в груди у него тонко ныла глупая, неведомо откуда возникшая нежность. Вынырнув из воспоминаний, Хонджун поднял на кровать сползшую простынь и бросил взгляд на разметавшегося во сне парня. Тот спал мирно, приоткрыв сохранившие лиловый отлив губы и раскинув худые руки в стороны; дуги сомкнутых жабр на его шее багровели в отсвете зари. Хонджун приподнял одеяло и свел брови: как он и ожидал, на ногах юноши не осталось ни единого следа вчерашних порезов. — Хонджун?.. — Проснулся? — Хонджун опустил одеяло и перевел глаза на щурившегося юношу. Теплый и взлохмаченный со сна, он одарил Хонджуна безмятежной улыбкой, и у того снова защемило сердце. — Вставай, позавтракаем и кое-куда прокатимся. — Про-ка-тим-ся? — повторил парень, садясь в постели и склоняя голову в любопытстве. Хонджун отвернулся, внезапно живо заинтересовавшись нагаром на плитке примуса. — Да, здесь недалеко, — ответил он, мрачно колупая ногтем пятнышко копоти. — Небольшая прогулка. Вставай. Не в силах выдержать наивного дружелюбия ни о чем не подозревающего бедняги, Хонджун позорно сбежал в ванную, где провел последующие тридцать минут, прильнув спиной к отсыревшей штукатурке и не ощущая хлещущего по коже кипятка. Слепо глядя на отблески керосинового светильника в зеркале, он вспоминал криминальные «подвиги» своих прошлых лет, благодаря которым он сумел сделать себе репутацию в преступном мире и заработать прозвище Счастливчика, способного выпутаться из любой передряги. Хонджун полагал, что события юности закалили его, очерствив душу и сделав равнодушным ко всем свойственным человеку заботам и переживаниям, но отчего-то сейчас он чувствовал себя несчастнее, чем когда-либо. — Скоро это закончится, и ты вернешься в норму, приятель, — сказал Хонджун своему отражению в мутной заляпанной глади зеркала. Да, все верно: скоро он оставит свой необычный «улов» в стенах санчасти и заживет прежней жизнью, забыв об этом случайном приключении. Закрутив вентили, Хонджун оделся и толкнул дверь ванной. Комната встретила его пыхтением чайника на примусе и расставленными по столу тарелками, где лежала так и не тронутая вчера еда; парень сидел на табурете, закутавшись в одеяло и сосредоточенно двигая посуду так, чтобы та стояла в точности, как и вечером накануне. Завидев остановившегося на пороге Хонджуна, он встал и смущенно улыбнулся. — Это что?.. — Это еда, — ответил парень, явно не понимая, зачем его спрашивают о таких очевидных вещах. — Хонджун сказал «позавтракаем». Хонджун голодный. Это еда для Хонджуна. — Так, — выдохнул тот, растерянно зачесывая влажные после душа волосы и подходя к столу, — а примус? — Это? — озадаченно оглядев стол, парень остановился на сизом озерце света вокруг тихо гудевшей под чайником горелки. — Хонджун это делал. Я запомнил. — Запомнил, значит, — пробормотал Хонджун, вспоминая, как внимательно следил вчера гость за его действиями. — А ты быстро учишься, как я погляжу. Окончательно утратив всякую способность к пониманию происходящего, он медленно опустился на стул напротив. Хонджуну приходилось встречать на своем тернистом жизненном пути самых разных людей; были среди них и слабоумные — несчастные, чей умственный недуг навеки поселил разум ребенка во взрослом теле. Парень, что сидел сейчас с ним за столом, был кем угодно, но не слабоумным, как посчитал Хонджун поначалу, и этот факт привел последнего в еще большее смятение, чем он испытывал до этого момента. Еще вчера не произнесший и десятка слов юноша не знал о существовании одежды и кроватей, дичась окружающего мира, что был для него, по всей видимости, в новинку; сейчас же он с ловкостью орудовал приборами, выкладывая на тарелку перед Хонджуном салат из чуки и размешивая растворимый кофе в его жестяной кружке. Но отчего же он не был научен этому раньше? Хонджун закусил губу, разрываясь между жгучим любопытством и желанием избавиться от проблемного гостя как можно скорее. — Съешь что-нибудь тоже, — попросил он, не слишком надеясь на успех. Парень нахмурился, поднося к лицу вилку с остатками жареной рыбы, втянул носом ее запах, явно не убежденный. — Я, конечно, не бог весть какой повар, но… Погоди, — осенило Хонджуна, и он вскочил со стула, бросаясь к кухонной тумбе. Перевернув все содержимое нижнего ящика, он, наконец, отыскал то, что было запрятано в самом далеком его углу на «особый случай». Сложившаяся ситуация как нельзя лучше подпадала под определение особого случая, и потому через несколько мгновений Хонджун стоял, сияя, перед парнем, протягивая ему две тонкие, завернутые в блестящую фольгу плитки. — Вот, — гордо проговорил он, надрывая краешек серебристой обертки. По воздуху поплыл сладкий аромат. — Выменял пару месяцев назад в одной лавочке со всякой контрабандной мелочевкой. Отдать, конечно, пришлось немало, но ведь это и настоящий шоколад, а не какая-нибудь синтетическая дрянь. Попробуешь? Вытянувший шею в сторону соблазнительного запаха юноша неуверенно кивнул, принимая предложенный Хонджуном ломтик. Дотошно изучив шоколад со всех сторон, он поднес его к губам и, прикрыв глаза, надкусил с глухим треском. Хонджун стоял, затаив дыхание и ожидая реакции. Лицо юноши просветлело. Проглотив сладость, он вскинул на Хонджуна полный изумленного восторга взгляд и живо протянул ладонь за новым угощением. — Что, понравилось? — засмеялся Хонджун, вручая ему оставшуюся шоколадку. — Когда о чем-то просишь, нужно говорить «пожалуйста». — Пжалйста, — пробубнил парень, успевший набить рот очередной порцией шоколада. Хонджун покачал головой и с улыбкой вернулся за свое место. — Что ты ел раньше? — поинтересовался он спустя несколько минут тишины, не удержавшись. — Что для тебя еда? Ну, кроме шоколада, разумеется. — Не ел, — тряхнул волосами юноша. С сожалением отложив вторую полуразвернутую плитку, он выпростал руку из кокона одеяла и постучал пальцем по сгибу локтя. — Еда — сюда. — Ты питался через капельницу, — догадался Хонджун, и его передернуло от мимолетного воспоминания о схожих эпизодах его детства. — Ты был болен? — Не был, — тихо ответил парень. По его лицу пробежала тень. Поняв, что эта тема неприятна его гостю, Хонджун заставил себя умолкнуть и вновь принялся за еду. Его подмывало расспрашивать дальше, однако чрезмерная заинтересованность была чревата ненужной привязанностью, а ее Хонджун старался, как правило, избегать; привязанность же к кому-то вроде этого чудака и вовсе грозила обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. Искоса поглядывая на быстро прикончившего обе шоколадки юношу, Хонджун твердил себе, что это не его забота, и когда пришло время убирать тарелки, он почти в это поверил — почти. После окончания завтрака Хонджун предпринял вторую попытку облачить парня во что-то помимо одеяла, и эта попытка была куда успешнее вчерашней — наблюдавший за его переодеванием юноша самостоятельно натянул выданные ему рубашку и штаны, подвязав их поясом на своей тонкой талии. С легким уколом ревности Хонджун отметил, что его одежда смотрелась на чужаке гораздо лучше, нежели на ее законном хозяине; как выяснилось, парень вообще обладал способностью украшать все, к чему прикасался, и даже невзрачная халупа Хонджуна смотрелась в его присутствии на редкость прилично. Помогая юноше надеть перчатки, скрывавшие лишенные браслета запястья, Хонджун вновь испытал сожаление от того, что собирался сделать, но разворачивать на полпути было поздно. Он не мог оставить его у себя, не мог рисковать своей свободой, и без того зыбкой и неустойчивой, а значит, о жалости и сочувствии придется позабыть, как забывал он много раз прежде. Убедившись, что капюшон накидки надежно скрывает лицо юноши, Хонджун набросил свою куртку, и они вышли наружу.

***

Обогнув жилые отсеки, они спустились на нижний уровень города и двинулись по осклизлым от налипших на них водорослей деревянным мосткам туда, где покачивались у привязи крошечные пассажирские лодки, предназначенные для передвижения по городским каналам; вслед им несся плеск ударяющегося о сваи прибоя — океан сегодня был неспокоен. По другую сторону пролива над темной поверхностью воды высились верхушки того, что когда-то давно было небоскребами: заброшенные и всеми покинутые, они слепо смотрели на двоих спутников провалами окон, и шапки зелени в прорехах крыш крупно вздрагивали на ветру, тяжело колыхаясь и торжествуя превосходство природы над созданием рук человеческих. Хонджун поежился и отвернулся: ему всегда было неуютно при взгляде на свидетельство бессилия его вида. Следовавший за ним по пятам юноша, напротив, с искренним интересом крутил головой по сторонам, ничем не походя на себя вчерашнего; то и дело он восхищенно ахал, приподнимаясь на носках и оглядывая безрадостные виды острова с выражением самого сердечного удовольствия. Казалось, он видит все это впервые, и Хонджуна больно кольнуло мыслью о том, что первый раз его гостя в открытом мире вполне может оказаться последним же. Но разве это была его забота? — Садись, — скомандовал он, запрыгивая за борт и усаживаясь на носовую банку; юноша повиновался, передвигаясь медленно и неуклюже. С горем пополам забравшись в лодку, он едва не упал, потеряв равновесие, и Хонджуну пришлось подхватить его под локти, притягивая к себе и усаживая на противоположное сиденье. Подняв голову, Хонджун наткнулся на взгляд сияющих глаз напротив, и его сердце захолонуло. — Ну вот, — с трудом проговорил он, стискивая покоившиеся в уключинах весла, — и совсем не страшно, правда? — Правда, — с лучезарной улыбкой согласился парень, доверчиво разглядывая щербатые борта лодки. Хонджун сжал зубы и навалился на весла. Под тихий плеск и скрип весел они неторопливо плыли под сенью нависавших над каналами мостков; потревоженные стайки рыб разлетались прочь, скрываясь в тени фабричных строений. Они отплывали от жилых отсеков все дальше и дальше, и город перед ними преображался, вырастая вокруг кособокими нагромождениями бетонных коробок и железных башен, увитых лозой — последнее пристанище гибнущего человечества, построенное на останках прежнего мира. Хонджун старался уделять все свое внимание гребле — в сужающихся к центру острова каналах было легко наткнуться на случайное препятствие, — но выходило у него плохо: сидевший на противоположной банке парень то и дело задевал его своими острыми коленями, а поймав нечаянный взгляд, одарял широкой улыбкой, заставлявшей Хонджуна чувствовать себя последней сволочью. Он понимал, что ему следовало бы сразу обозначить свои намерения, не давая парню ложных надежд, но теперь момент был упущен, и Хонджун продолжал упрямо грести по направлению к санчасти с все возраставшей тяжестью в груди. Вскоре ему пришлось пришвартовать лодку у стоянки: сердце острова являло собой гигантский многоступенчатый цилиндр из привалившихся и приросших друг к другу построек, перемежавшихся зеркалами солнечных панелей и гирляндами необузданного плюща; прямо над лодочными стоянками, отбрасывая на город длинные тени, вращали гнутыми лопастями ветряки. В пронзавших остров мостках и подвесных тропинках было легко заблудиться, и Хонджун подтянул своего считавшего ворон спутника ближе. Должно быть, со стороны они смотрелись комично, но сам Хонджун веселья не испытывал; с каждым шагом ему все больше казалось, что он, словно в утреннем своем сне, проваливается в пропасть, из которой не было выхода. Поднявшись по узкой дуге, взвивавшейся вверх по цилиндру, они прошли через оживленный торговый квартал и, наконец, остановились перед стенами санчасти. — Зачем — здесь? — спросил юноша, почувствовав, похоже, неладное. Его ладонь в руке Хонджуна заметно напряглась. — Мы просто зайдем внутрь, — успокоил его Хонджун, хотя искать успокоения было впору именно ему. Ободряюще сжав запястье встревоженного юноши, он потянул его к дверям здания, сооруженного из отслуживших свое цистерн и истрепанных листов стали. Внутри стояла прохладная тишина; лишь поскрипывали покачивающиеся от сквозняка лампы на низких потолках, да доносились издалека приглушенные голоса, отражающиеся от выкрашенных бледно-зеленой штукатуркой стен зловещим эхом. Хонджун слегка поморщился, косясь на темневшие остовами каркасов каталки в проходе: спустя несколько лет после выхода из интерната он так и не сумел в полной мере преодолеть отвращение ко всему, связанному с медициной. Каждый шаг по плиточному полу возвращал его в детские годы, уводил туда, где плыли в дымке смазанных воспоминаний больничные койки и устрашающего вида инструменты, скользившие по плечам мальчика пробирающим холодом. Хонджун зажмурился и тряхнул головой. Нет, не сейчас; однажды он соберется с силами и склеит воедино разрозненные сцены своего прошлого, но — не теперь. Окошко приемной пустовало. Хонджун обернулся к парню и прочистил горло. — Так, — проговорил он, переминаясь с ноги на ногу и нервно сплетая пальцы, — сейчас мне нужно, чтобы ты сел вон туда и немного подождал, хорошо? Я… я не могу остаться тут с тобой, но я уверен, что через минутку кто-нибудь подойдет и примет тебя, так что… вот, — неловко закончил рыболов, глядя в сторону от побледневшего лица напротив. — Не надо, — тихо попросил парень, отчаянно мотая головой. В глубине коридоров раздался металлический лязг, и он дернулся всем телом в сторону выхода, утягивая Хонджуна за собой. — Хонджун, не надо! — Еще как надо, — возразил тот, страдальчески хмурясь. Ну почему он не отвез его сюда с самого начала! — Слушай, я не могу оставить тебя у себя, ясно? Ты неплохой парень, и я надеюсь, что здесь тебе смогут помочь, потому что я этого сделать не могу. Тебе нужна специальная помощь, понимаешь? — Не надо, не надо, не здесь… — Да ну что такое, в самом-то деле! — воскликнул Хонджун, окончательно расстроившись. Отцепив от себя руки колотившегося в преддверии истерики юноши, он силком усадил его на низенькую скамью и беспомощно огляделся по сторонам. — Ты можешь понять то, что я говорю? Я не могу просто взять тебя к себе, как беспризорного котенка, не могу позволить незнакомому человеку без номера жить в своем доме, я… я ведь вообще ничего о тебе не знаю, даже имени! Не знаю, псих ты, или просто бродяга с амнезией, но… но… Но мне нужно идти. Прости. Судорожно выдохнув, Хонджун отвернулся и сделал несколько шагов к входным дверям. В спину ему неслись сдавленные всхлипы. — Пожалуйста, — прошелестело позади, когда Хонджун уже собирался выйти на улицу. Он обернулся; сжавшийся на скамье юноша смотрел на него огромными умоляющими глазами. — Хонджун сказал, нужно говорить «пожалуйста». Не надо здесь, здесь больно. Я не хочу больно. Я хочу с Хонджуном. — Прости, — повторил Хонджун и закрыл за собой дверь. Покачиваясь, будто во хмелю, он побрел вперед. Город вокруг жил своей жизнью, несся вперед в стремительном потоке буднего дня, и никем не замеченный Хонджун беспрепятственно спустился обратно к лодочным стоянкам. Одеревеневшими пальцами он отвязал швартовочный трос, взялся за весла — но заставить себя их поднять так и не сумел. Тупо уставившись в темную воду, скопившуюся под днищем лодки, Хонджун неподвижно сидел, согнувшись, и ребра туго стягивало чувством, которому он не мог дать определения. Лишь отплыв, наконец, от центра острова, он понял причину своих терзаний — это стучалась в сердце мучительная, давящая вина. Молодец, избавился. Скинул с себя ярмо ответственности за несчастного дурачка, сбежал, как сбегал всякий раз, оказываясь перед лицом проблем — проблем, которые он никогда не считал стоящими своего бесценного внимания. Хонджун оставил его там — напуганного, беззащитного, ничего не понимающего, — и трусливо сбежал, бросив того, кто умолял его о помощи. Взрослый мужчина, считавший себя матерым преступником, оказался обыкновенным жалким трусом, что не нашел лучшего выхода, чем спрятать голову в песок и солгать самому себе о правильности своего побега. Отделался… Хонджун чертыхнулся и провернул весла назад. Когда он, взмыленный и запыхавшийся, вбежал в двери санчасти, оставленный им парень сидел на том же месте, содрогаясь в беззвучных рыданиях; завидев Хонджуна, он подался вперед, и тот, не задумываясь, рванул навстречу. Спустя мгновение они сидели на полу, обнявшись, и ткань рубашки на плече Хонджуна стремительно напитывалась теплой влагой. — Ну прости, прости пожалуйста, — бормотал он, скованно похлопывая юношу по спине — Хонджун никогда не умел выражать свою симпатию. — Я идиот, прости меня! Парень отстранился, шмыгая носом, и потер мокрую от слез щеку. — Вода, — проговорил он простуженным голосом, растерянно разглядывая оставшиеся на пальцах капли. — Почему из глаз — вода?.. — Потому что ты плакал, глупый, — засмеялся Хонджун, смаргивая непрошеный туман и стирая с гладких щек юноши следы влажных дорожек. — Вот и все, ничего не осталось. Поплыли домой, рыбка? — Домой? — юноша поднял на него неверящие глаза, и Хонджун улыбнулся, протягивая ему руку. — Домой. Поддерживая своего спутника под локоть, Хонджун вывел его наружу и повел к лодкам, оставляя позади тяжесть бремени совести. Только теперь он понял, как сильно тяготило его решение отвезти юношу в санчасть — и отсутствие этого ставшего уже привычным юноши подле. О том, что они будут делать дальше, Хонджуну думать не хотелось — в конце концов, ему не впервой было находить выход из безвыходных ситуаций; найдет он его и теперь. — У меня нет имени, — негромко сказал юноша спустя несколько минут, устроившись на своем прежнем месте в лодке возле Хонджуна. Тот опустил весла и удивленно вскинул брови в ответ. — Хонджун сказал — он не знает моего имени. У меня его нет. — Чуть слышно вздохнув, парень отвернулся и печально провел кончиками пальцев по поверхности воды. — У всего есть имя, но не у меня. Я не знаю, что это такое. — Это не дело, — согласился Хонджун, задумчиво пожевав губу. — Хочешь, я назову тебе те, что знаю, и ты подберешь себе то, что понравится? Или я могу выбрать что-то подходящее сам. — Хочу, чтобы выбрал Хонджун, — застенчиво улыбнулся юноша, глядя на собеседника из-под длинных ресниц. Отбрасываемые водой блики рассыпались по его темной радужке огоньками ночных звезд. — Тогда — Сонхва? — не задумываясь, предложил Хонджун, завороженно наблюдая за мерцанием чужих глаз. — Будешь первым Сонхва, которого я знал. Парень кивнул и смущенно засмеялся. Мягко разрезая воду острым носом, лодка с обоими пассажирами скрылась в мареве опускающихся сумерек. Проводив ее взглядом, младший сержант Юнхо многозначительно крякнул и направился по огибавшему город подвесному мосту к покинутой Хонджуном и Сонхва санчасти.