Зависимые

Спустя еще несколько дней Сонхва начал вдруг чахнуть. Поначалу занятый повседневными заботами Хонджун не заметил ничего необычного: по утрам он по обыкновению выходил из дома, оставляя юношу сладко посапывать в кровати, в ночи возвращался обратно, встречая у порога чужую приветливую улыбку и аромат разогретого ужина — проведя несколько дней в кулинарных экспериментах и опытах, Сонхва изрядно поднаторел в искусстве приготовления пищи, и Хонджуну оставалось лишь удивляться стремительно развивавшимся способностям своего соседа. Кособокая и неказистая колесница жизни Хонджуна, сошедшая было с рельс, вновь вернулась в привычное русло и бодро неслась вперед, снося на своем пути все прежние тревоги и сомнения; именно потому он не сразу подметил новые странности в и без того загадочном Сонхва — а подметив, не обратил на них большого внимания, посчитав игрой воображения. Вскоре, однако, отрицание очевидного стало невозможным. Что-то происходило с Сонхва, и это что-то категорически не нравилось Хонджуну, успевшему привыкнуть к ненавязчивому, но такому уютному присутствию юноши подле себя. Хрупкий и утонченный от природы Сонхва, казалось, истончился еще больше, увял и выцвел, словно лепесток под бледным осенним солнцем; его длинные худые кисти с нежными перепонками меж пальцев стали напоминать иссохшиеся ветви, ломкие и безжизненные. Томясь неизъяснимой мукой, он призраком слонялся по жилищу Хонджуна, слепо натыкаясь на углы, и болезненность его заострившихся черт становилась все более пугающей. На вопросы он, тем не менее, отвечал неизменными заверениями в своем полнейшем благополучии — с того памятного дня в санчасти Сонхва вообще старался доставлять Хонджуну как можно меньше неудобств, будто опасаясь, что тот может вновь решить избавиться от обузы. Это злило Хонджуна: злила предупредительная деликатность Сонхва, заставлявшая рыболова чувствовать себя последним подонком, злила его ласковая ободряющая улыбка на изможденном и исхудавшем лице, но более всего злила Хонджуна собственная беспомощность. Впервые в жизни он испытал привязанность к кому-то — и впервые в жизни не имел ни малейшей возможности что-то изменить. Сонхва вторгся в его мир, разбередил его спокойное устоявшееся существование, прочно обосновался в сердце, прежде надежно запертом, и теперь неуловимо ускользал, таял от неведомой болезни без лекарства и противоядия. Лежа ночами в их общей теперь постели, лишенный сна и покоя Хонджун внимательно прислушивался к чужому дыханию, слабому и неровному, и вновь возвращался к мыслям, терзавшим его неделей ранее — однако менять что-либо было уже слишком поздно. Вернувшись тогда в санчасть, он окончательно поставил точку в вопросе дальнейшего пребывания юноши в своем доме, и был отныне повязан с Сонхва так же, как Сонхва — с ним. Это пугало Хонджуна, предпочитавшего удерживать с окружающими безопасную дистанцию, но и сбежать от ответственности он себе позволить не мог — и потому маялся от неизвестности и переживаний за Сонхва все больше и больше. — Я дома! — стягивая на ходу вымокший и замаранный рабочий комбинезон, Хонджун захлопнул за собой дверь и окинул взглядом тускло освещенную газовым пламенем примуса комнату. — Сонхва? Ответа не последовало. Хонджун нахмурился и сделал несколько шагов вперед к столу, по обыкновению уставленному тарелками и двумя комплектами столовых приборов; над чашками вился белесый дымок — похоже, их поставили совсем недавно. Постель в углу белела скомкавшейся простыней под сползшим на пол покрывалом; рядом в несвойственном Сонхва беспорядке валялась его одежда, измятая и явно наспех сброшенная. Самого Сонхва в комнате не было. Встревоженный Хонджун подошел ко входу в душевую и распахнул незапертую дверь. В лицо ему пахнуло влажным жаром. — Сонхва? — растерянно повторил он, вглядываясь в проступающий сквозь клубы пара силуэт. — Ты чего здесь?.. Шлепая мгновенно промокшими ботинками по залитому полу, Хонджун подошел к съежившемуся в углу душевой юноше и опустился перед ним на корточки. Решив поначалу, что Сонхва заснул в душе, пригревшись под горячими струями, Хонджун немедленно обнаружил свою ошибку — и встревожился еще сильнее. Сонхва сидел, привалившись спиной к помутневшей от пара плитке и запрокинув голову; длинные черные пряди облепили его лицо, упали на полуприкрытые глаза с закатившимися зрачками. Он тяжело дышал, хватая ртом воздух, и вода хлестала по его высоко вздымавшейся груди с обтянутыми кожей выступами ребер. Хонджуну вдруг представилась задыхающаяся рыба, выброшенная на берег. — Ну что ты? — спросил он, заглушая шум. Протянув руку, Хонджун повернул вентиль, перекрывая воду, и заглянул в лицо Сонхва, что, казалось, даже не заметил его присутствия. — Тебе плохо? — Вода, — одними губами проговорил Сонхва, слегка приподняв дрожащие ресницы и проследив заторможенным взглядом за движением руки Хонджуна. — Нужна вода. Не эта. — Вода? Хочешь пить? — не понял Хонджун, косясь на покрывавшие пол душевой лужи. Сонхва медленно покачал головой. — Не пить. Нужна вода, — его тихий голос сливался со звоном капель, срывавшихся с запотевшего потолка. — Большая вода. Не эта, эта не подходит. — Большая вода — это океан? — сообразил, наконец, Хонджун, приходя в еще большее замешательство. Каким бы странным ни был Сонхва, он был все же человеком, а не рыбой, а значит, услышанное Хонджуном не могло иметь смысла. С другой стороны, изменения, что произошли с ним за последние дни, были видны невооруженным глазом, да еще и эти его жабры… Размышления Хонджуна прервал стук в дверь. Оскальзываясь и отряхивая с колен капли, он бросился ко входу, стараясь не думать о том, что на мгновение — на одну лишь крошечную долю секунды — позволил себе предположить, что Сонхва может быть… кем? Сказочной русалкой из старых книжек, которые Хонджуну случалось из любопытства покупать в контрабандистских лавочках? Да нет, конечно, это попросту смешно. Только лишь злая шутка усталости, жары и волнения — и ничего более. Разумное объяснение есть для всего. Для всего, кроме причин, побуждавших Уёна молотить в дверь так, словно он желал пробить лист толстого металла насквозь. — Да слышу я, слышу! — Хонджун резко открыл дверь нараспашку и со злорадством услышал глухой стук, раздавшийся при встрече уеновского лба с дверной обшивкой. — Платить за установку новой двери будешь из своего кармана, в случае чего. — А раз слышишь, чего плетешься, как снулая черепаха? — огрызнулся Уён, потирая назревавшую шишку на лбу. — Я к тебе по делу, между прочим. По твоему делу. — Бесцеремонно отпихнув Хонджуна в сторону, он вошел в дом и осекся, глядя на подтекавшую из-под двери душевой лужу. — Решил принять ванну? — Не совсем, — вздохнул Хонджун и направился обратно — туда, где по-прежнему лежал полубессознательный Сонхва. — Ты как раз вовремя, поможешь его перенести. Стянув с вешалки полотенце, Хонджун склонился над юношей и принялся осторожно выжимать его свалявшиеся волосы; вошедший вслед Уён изумленно уставился на открывшуюся перед ним картину. Обнаженный и мокрый с головы до ног Сонхва не показал никаких признаков смущения, безропотно позволив Хонджуну укутать себя и так и не проронив больше ни слова; белки его закатившихся глаз поблескивали в свете настенной лампы краснотой воспаленных прожилок. — Не стой столбом, он тяжелый, так что помогай давай, — распорядился Хонджун, подхватив Сонхва под мышки. — И не надо на меня так смотреть, — добавил он в ответ на безмолвный упрек Уёна, чье лицо выражало красноречивое «я-же-тебе-говорил». Вдвоем они сумели вытащить юношу из душевой и, пыхтя, уложили его на постель, немедленно потемневшую от влаги. Вытирая пот со лба, Хонджун плюхнулся рядом. Глядя, как Уён придирчиво осматривает окончательно лишившегося чувств Сонхва, он напряженно размышлял. — У него и на ногах эти штуки, прикольно, — сообщил Уён, изучавший Сонхва так, словно тот был увлекательным музейным экспонатом. Хонджун фыркнул и выпрямился, загораживая собой юношу. — Кончай пялиться, дырку протрешь. Ты мне лучше вот что скажи: у тебя же в доме есть ванна? — Допустим, — настороженно согласился Уён. — А что? Хочешь устроить ему романтический вечер с пеной и свечами? — Ты сегодня прямо в ударе, я погляжу, — едко отозвался Хонджун. — Как закончишь упражняться в юморе, поможешь мне еще кое с чем. — Задумчиво пожевав губу, он оглянулся на Сонхва: кожица на жаберных дугах его шеи прерывисто вздрагивала в такт сбившемуся дыханию. — Ему нужна ванна. С морской водой.

***

— Напомни-ка: ты всегда был таким пришибленным, или это влияние твоей новой перепончатой подружки? — Уён остановился, переводя дух и подтягивая повисшего между двумя парнями Сонхва, чья рука норовила соскользнуть вниз. — Заткнись и шевели ногами, — в который раз ответил Хонджун. Нервно оглядев причал, он наклонился и поддернул капюшон, скрывавший лицо Сонхва. — Не хватало еще, чтобы из-за тебя нас всех загребли. — Из-за меня?! — задохнулся от возмущения Уён. — Напомнить, кому принадлежала идея волочить его полудохлую тушку через весь город? Хочешь устроить ему сеанс расслабления с ваннами и морскими солями — вон тебе ванна с натуральной океанской водичкой, кидай за поручень, и все дела. — Я это не из своей прихоти делаю! — шикнул на него Хонджун. — Куда я его в открытое море выпущу? Чертов Юнхо меня уже неделю пасет, если я захочу вернуться в тюрьму, то выберу менее идиотский способ. — Ну да, а при виде нашей веселенькой процессии в нем вдруг проснется избирательная слепота, — хмыкнул Уён. Бормоча себе под нос все, что думает о Хонджуне и его «дурацких выходках», он вновь обхватил Сонхва за талию и двинулся за приятелем по навесному мосту, уходившему к жилому кварталу на верхнем уровне острова — к кучно сгрудившимся рабочим домишкам, среди которых было легко скрыться от любопытных глаз. Дом, в котором обретался Уён с компанией сотоварищей, представлял собой длинный стальной короб, нависавший над обрывом увесистыми рядами водных помп и сточных труб; в пышном ковре мха, покрывавшем крышу, темнели люкарны окон и колпаки вентиляционных выходов. Пристань под обрывом пустовала, и вокруг одинокой лампочки над входом вилось облачко слетевшейся на свет непуганой мошкары — дом пустовал, оставленный бандой, отправившейся на очередное дело. Обычно Хонджун не упускал возможности пропесочить Уёна за его отчаянную неосторожность и легкомысленную бесшабашность, что рано или поздно должны были закончиться для его приятелей тем же, чем закончились однажды для самого Хонджуна, но сейчас отсутствие лишних свидетелей было ему только на руку. Поддерживая пребывавшего в беспамятстве Сонхва и дожидаясь, пока Уён отопрет хитрый механизм замка, Хонджун от души понадеялся, что его идея окажется не такой уж и безумной. Внутри стояла темнота. Кивнув Хонджуну в сторону длинного коридора, огибавшего жилые комнаты, Уён завозился над лампой, гремя канистрами. Хонджун усадил Сонхва на низенький топчан в общей зале и чихнул от едкого запаха керосина, ударившего в нос. Ему приходилось бывать у Уёна прежде, и он знал, что чулан за кухней снабжен насосами для подъема воды и небольшой опреснительной установкой — оборудование, возводившее неприглядную лачугу до уровня почти что дворца. К удивлению Хонджуна, не ждавшего помощи, закончивший с лампами Уён без лишних слов принялся вытаскивать из встроенного шкафа ведра, и очень скоро под дверьми ванной комнаты в конце коридора стояла вереница наполненных морской водой кадок и тазов. — Все, дальше сам, — сказал Уён, отдуваясь. — Ребята скоро вернутся, а толпа голых мужиков в их ванной может вызвать некоторые вопросы. — Почему — толпа? — возразил Хонджун, слабо зардевшись. — Я ж к нему туда лезть не собираюсь. И вообще, это все только… ну, в оздоровительных целях. — И ты думаешь, что ему это поможет? — скептически спросил Уён, глядя, как Хонджун выливает воду в полинялую чугунную ванну. Тот пожал плечами. — Доза сыворотки ему поможет, помяни мое слово. У парня ломка, вот и несет всякий бред. Хонджун не ответил, впав в привычное уже состояние глухого отрицания, посещавшее его всякий раз, когда Уён вновь выдвигал гипотезу о происхождении странностей Сонхва. В действительности же он, вдоволь насмотревшись на эти странности, и сам не находил иного объяснения — и не знал, чего пытается добиться, таская к ванне кадки с водой. Не поверил же он в то, что Сонхва и в самом деле может быть неким мифологическим созданием? Ладно уж, хоть себе не ври, угрюмо подумал Хонджун, выливая последнее ведро. Положа руку на сердце — он был готов и в черта рогатого поверить, лишь бы не допускать возможность связи Сонхва с сывороткой Ёнван. — Ну вот, рыбка, сейчас поплаваешь, — бормотал он, раздевая Сонхва и не замечая, что перешел на несвойственный ему ласковый тон, каким обыкновенно говорят с детьми. Уён за его спиной издал издевательский смешок, и Хонджун послал ему страшный взгляд через плечо. — Вот так, умница… Дойдешь сам? Попробуешь? Придерживая пошатывающегося юношу под локоть, Хонджун завел его в ванную комнату и помог залезть внутрь. От воды тянуло солью и тиной, от холодных брызг, осевших на руках и лице Хонджуна, побежали зябкие мурашки, — но Сонхва, похоже, не чувствовал ни холода, ни запаха, стелившегося по мутной поверхности. Погрузившись в ванну по шею, он блаженно прикрыл глаза, и глубокая морщинка, пересекавшая его переносицу, наконец разгладилась. — Теперь хорошо? — спросил Хонджун, радостно улыбаясь, и Сонхва кивнул, сползая ниже. — Эй, смотри не захлебнись только. Сонхва усмехнулся, и по воде побежали, расходясь в стороны, круги. Он лежал неподвижно, уйдя под воду по самые глаза; обеспокоенный Хонджун протянул руку, чтобы вернуть юношу на землю во всех смыслах — и замер. Лепестки кожи, скрывавшие прорези жабр, мерно поднимались, мягко колыхаясь под водой, как поднималась и грудь Сонхва, что впал в состояние мечтательной полудремы. Сонхва дышал. Хонджун заморгал, убеждаясь, что глаза его не обманывают. До этого момента он продолжал искать логичное объяснение образованиям на шее юноши, придерживаясь за последнюю соломинку здравого смысла, что говорил о рудиментах, о последствиях неведомых операций, о необычных ранах, черт знает, о чем еще — но не о самом простом ответе, который, как водилось, и оказался в итоге самым верным. Хонджун сглотнул и попятился. Он не знал, отчего увиденное так сильно потрясло его — ведь ему случалось и раньше сталкиваться с необъяснимым! — но именно свободно дышавший под водой Сонхва вызвал у него смятение, граничившее с паникой. Молниеносное исцеление, таинственные образования на теле юноши, его полнейшая неосведомленность о жизни среди людей — все это было странным, удивительным, почти что фантастическим, и все же — понятным и допустимым. Способность же к подводному дыханию была делом совершенно ненормальным и противоестественным, была тем, что не могло существовать в известном Хонджуну мире — и тем, что связывало все ниточки воедино. Действительно ли Сонхва мог быть… русалкой? Оглушенный Хонджун медленно поднялся на ноги и вышел из ванной, тихонько прикрыв дверь. О своем новом открытии о Сонхва говорить Уёну почему-то уже не хотелось.

***

— С ним там точно все в порядке? — спросил Уён, подняв голову со стола и сонно взглянув на стоявшие рядом часы. — Только утопленника в ванной мне не хватало. — Точно, — отозвался Хонджун, отставляя в сторону уже третью по счету чашку кофе. — Ну хочешь, я еще раз схожу проверю? — Сиди уже, отдыхай, — махнул рукой Уён. — Пускай отмокает, раз нравится. Хотя я все еще настоятельно рекомендую тебе не заморачиваться и сдать его в… Хонджун демонстративно закатил глаза, и Уён, не договорив, хихикнул. — Ладно, ладно, — он потянулся к чайнику, стоявшему на примусе в центре стола у топчана. — Значит, браслет с айди-номером тебя все еще интересует? — Еще бы! — оживился Хонджун. Уён удовлетворенно кивнул и извлек из кармана измятую полоску бумаги с беспорядочными строчками, написанными от руки. — Это адрес парня, который торгует всяким таким барахлом, — сказал он, понизив голос, несмотря на то, что обитые тростником стены надежно скрадывали все звуки. — Бумажку где ни попадя не кидай и никому не трепись; если можешь — запомни и сожги. У них там скрытность на высшем уровне, если кто левый узнает — поминай как звали. — Да понял я, нечего интригу напускать, — хмыкнул Хонджун, пробегая глазами по строчкам. — Ну и дырища, я думал, там только бомжи одни и околачиваются. — Не бомжи, а вольные бродяги, — подмигнул Уён. — Ну ладно, на самом деле все и правда не так страшно. Но я серьезно — никому! Мне и так его битый час пришлось уламывать на пару с Минги, он как узнал, что ты с жандармами якшаешься, наотрез отказывался с тобой знаться. — И кто тут еще треплется! Обязательно было про меня всю подноготную вываливать? — Ну, знаешь ли, — надулся Уён, — дело вообще-то серьезное, тут такие вещи скрыть не получится. Лучше бы спасибо сказал! — Обойдешься, — дернул плечом Хонджун. — Я уверен, что одним «спасибо» ты не ограничишься, так что давай говори прямо, чего хочешь за свои титанические усилия. — Ты меня раскусил, — Уён расплылся в улыбке и придвинулся ближе, оставив чайник. — Есть кое-что. Прильнув к Хонджуну, он неторопливо огладил его шею, опуская руку в вырез рубашки, потянул за завязки, обнажая грудь. Понимающе покачав головой, Хонджун потянулся к лампе, проворачивая колесико, и комната погрузилась в полумрак. — Что насчет ребят, которые скоро вернутся? — шепнул он в его губы, теплые и ищущие. Уён пробормотал что-то протестующее и решительно забрался к нему на колени. — Ты же меня прокатил в прошлый раз, теперь расплачивайся, — проговорил он, прокладывая цепочку торопливых поцелуев к ключичной ямке Хонджуна. — Как будто это только мне надо. Хонджун вздохнул и закрыл глаза, падая в жаркую пропасть чужих объятий. Уён был прав — это было нужно им обоим. Без лишней нежности, без чувств, в существование которых Хонджун верил в той же степени, что и в русалок — лишь разделенное на двоих одиночество потерянных, неприкаянных душ. Уён был для него не возлюбленным, но любовником, ночи с которым позволяли Хонджуну хотя бы ненадолго сбежать от холодной отрешенности, сковывавшей нутро, помогали выскрести, выцарапать сдавливавшую горло тоску, и Хонджун был ему за это искренне благодарен. Толкаясь в его тело, мягкое и податливое, Хонджун думал о том, что Уён, должно быть, чувствовал то же самое — оба они были детьми своего времени, сиротами без роду и племени, безуспешно пытающимися отыскать себя в тенях других. Комнату наполнили тяжелое дыхание и смазанные стоны, за которыми ни Хонджун, ни Уён так и не услышали скрипа двери ванной комнаты. Когда Хонджун и Сонхва — оба посвежевшие и по-своему отдохнувшие — покинули дом Уёна, над горизонтом уже протянулась горящая полоса близкого рассвета. Попрощавшись с Уёном и его вернувшейся компанией, заметно заинтригованной присутствием неожиданных гостей, Хонджун побрел по мосту вниз, с каждым шагом сбрасывая с себя сладкую истому и вновь вспоминая о том, что произошло в ванной комнате; Сонхва шел следом, столь же молчаливый и задумчивый, сколь и его спутник. Лицо юноши тонуло в тени капюшона, и Хонджуну оставалось лишь гадать, какие мысли занимали Сонхва, прежде непременно завалившего бы его расспросами обо всем окружающем; сам же Хонджун не знал, что ему думать, вовсе. Сонхва не был зависимым, Хонджун знал это наверняка, — но кем же был юноша на самом деле? Неужели он столько времени делил постель с существом под личиной человека? Неужели в сказках, слышанных им в детстве, могла быть доля истины? — Хонджун, — позвал его Сонхва на пороге дома, и тот обернулся, натыкаясь на взгляд его больших звездно искрящихся глаз. Сонхва был… собой — эта мысль заставила Хонджуна вздохнуть с облегчением впервые с того момента, как он вышел из ванной, оставляя там русалку с жабрами и перепонками меж пальцев. Да, это верно: Сонхва был все тем же открытым и прямодушным юношей, которого встретил Хонджун в тот памятный день в море; остальное не имело значения. — Да? — Можно я буду спать на отдельной кровати?