Зависимые

Должно быть, он вконец спятил — эта мысль билась в голове Хонджуна все время, что они шли, укрывшись плащами, по взмывавшим вверх и тонувшим в вечерней мгле мосткам. Еще сегодня утром он в очередной раз досадовал на жандармов, следовавших за ним по пятам незримой, но весьма ощутимой тенью; в очередной раз, сидя с Уёном на утесе, размышлял о тех, кто мог однажды прийти за Сонхва, вновь заперев его в неволе, — и что же теперь? Снова пошел на поводу своего импульсивного безрассудства, поставив под угрозу не только свою свободу, что было бы еще половиной беды, но и свободу Сонхва. С каждым шагом к вершине острова Хонджун все больше уверялся в собственном безумстве, и лишь восторг вырвавшегося из вынужденного заточения юноши, искренний и неприкрытый, заставлял его продолжать путь. Несколько раз, останавливаясь под предлогом отдыха, он бегло озирался по сторонам, стараясь не выдать Сонхва своего волнения, — но вокруг было тихо. Поросшие мхом строения тепло мерцали зажженными к ночи фонарями; внизу шептал, омывая молы и волнорезы, озаренный луной океанский прибой. Не подозревавший о сомнениях своего провожатого Сонхва чувствовал себя куда свободнее, восторженно разглядывая непритязательные островные пейзажи и перегибаясь через поручни моста так низко, что у Хонджуна перехватывало дыхание. То и дело он убегал вперед, скрываясь за поворотом, и бросавшийся ему вслед Хонджун обнаруживал юношу застывшим в безмолвном благоговении перед очередной грудой металлолома, увешанной гирляндами лиан и растянутого на бечевках линялого белья. Все было ему внове, все восхищало и потрясало его до глубины души, и наблюдавший за его детским ликованием Хонджун не заметил, как начал улыбаться и сам, пускаясь с легконогим Сонхва вперегонки, будто озорной мальчишка. Ветер несся за ними, подхватывая их смех, рассеивал эхо голосов, пряча его в густой поросли лишайников и папоротников, что колыхались под мостками изумрудной пеленой. Ночь вступила в свои права, окутала мраком уснувший город, и оставленные позади улицы были пусты и безлюдны. Хонджун и Сонхва были одни. Все еще перешучиваясь и подталкивая друг друга, они добрались до вершины. Широкая платформа, усыпанная лиственным опадом и увядшими, но не утратившими своего пламенного багрянца соцветиями делониксов, была когда-то смотровой площадкой маяка, давно заброшенного и вышедшего из строя; упираясь в небо ржавым шпилем, возвышался над ней конус световой камеры, и мерцавшая за гнутой проволокой линза слепо смотрела на путников своим большим зеркальным глазом. Раскинувшийся внизу остров казался теперь крошечным, почти игрушечным; не было видно отсюда ни наводнявшей городские улочки грязи, ни живших своей обыденной суетливой жизнью людей — лишь скраденные тьмой очертания фабрик и безбрежный растительный океан, сливавшийся с океаном настоящим. Меж подпорок маяка гулял, насвистывая, пронизывающий вихрь, и Хонджун плотнее укутался в плащ. — Просто невероятно, — уже в который раз проговорил Сонхва, оглядывая линзу и разбитый прожектор внутри маяка. — Я много раз читал про такие устройства, но не представлял, как они выглядят на самом деле. Это правда, что свет внутри мог поворачиваться в разные стороны? — Не туда смотришь, глупая рыбка, — усмехнулся Хонджун. Взяв Сонхва за руку, он подтащил его к перилам и развернул лицом к западу. Сонхва зачарованно вздохнул. Сжав ладонь Хонджуна, он расширившимися глазами смотрел вдаль — туда, где рдела, последний раз озаряя убегавший к горизонту островной хребет, затухавшая заря минувшего дня. Осеняя обрывки облаков сияющим ореолом, утопал в океане пунцовый солнечный диск, и водная гладь под ним казалась золотом, расплавленным и жгучим; искрясь и вспыхивая паутинками пены, неспешно накатывали на берег пласты волн, тут же разлетаясь и взмывая ввысь седыми крупинками брызг. Дав Сонхва несколько минут, не чувствовавший холода и усталости Хонджун потянул его к восточной стороне площадки. Здесь, распростершись над островом, давно царила ночь, ясная и прозрачная; отражаясь в воде радужными огнями, кипели и струились по небесному куполу мириады созвездий, почтительно расступаясь вокруг взошедшей в свои владения луны. Налившаяся полным пронзительным сиянием, она стояла в зените, погружая город в призрачную неземную дымку; чуть дальше, прибитые к берегу, мерцали лунными осколками скопления ночесветок. Хонджун не смотрел на них, поглощенный другим, не менее завораживающим зрелищем: стоявший подле него Сонхва замер, притих, затаив дыхание, и плескавшаяся в его темных глазах вселенная светилась ярче, чем все звезды на небе. На губах юноши дрожала едва различимая полуулыбка — та, что делала его лицо словно сошедшим с полотен художников прошлого. Та, которую так любил Хонджун. — Так невероятно, — прошептал Сонхва, не мигая. Его ресницы покрылись опушкой инея, и Хонджун, недолго думая, стянул с себя плащ, закутывая в него юношу. — Так… красиво. Это очень красиво. — Да, — согласился Хонджун, глядя на очерченный луной профиль Сонхва. — Очень. Сонхва вздохнул, и на перила упала, разбившись крошечными градинками, одинокая слезинка. Шмыгнув носом, он вдруг развернулся к Хонджуну, крепко обвивая руками его талию, и тот, изумленный и счастливый, осторожно обнял юношу в ответ. — Ну что ты?.. — Я рад, что Хонджун привел меня сюда, — проговорил Сонхва ему в плечо, и Хонджун мигом забыл обо всех причинах для сомнений. — Спасибо. — Тебе спасибо, — пробормотал Хонджун, закрывая глаза и упираясь лбом в трепетно пульсировавший изгиб его шеи. — Но я опять не понимаю, — слегка отстранившись, Сонхва снова взглянул на пылавшее в лунном свете море. — Если люди видят все это, как они могут хотеть чьей-то боли и смерти? — Не знаю, рыбка, — покачал головой Хонджун, переплетая их пальцы. — Наверное, смотреть на что-то не всегда означает видеть по-настоящему. Сонхва кивнул и опустил голову, гладя своими длинными пальцами озябшие ладони рыболова. Хонджун подумал, что он мог бы простоять здесь вечность, осязая нежность чужих рук — и не отдал бы из этого ни единой секунды. Сонхва был не просто красив — в глазах Хонджуна он был совершенством, чистым и незапятнанным, видением, сотканным из звездных пылинок и невесомого дыхания моря. Как кто-то столь совершенный мог быть рожден в раздираемом страданиями и враждой мире? Как мог сохранить первозданность душевной невинности после всего, что успел испытать? — Хонджуну холодно, — спохватился Сонхва, только теперь заметив, что его плечи укутывало два плаща. — Зачем Хонджун это сделал? — сурово спросил он, сбрасывая с себя верхнюю одежду и облачая в нее своего спутника, совершенно лишившегося дара речи от такого невиданного везения. — Он же знает, что мне не вредят перепады температур. — Я забыл, — только и сумел ответить Хонджун, чья голова, замотанная теперь в капюшоны, походила на укрытый грелкой чайник. — Жаль, что я не могу согреть Хонджуна лучше, — удрученно сказал Сонхва, вновь обхватывая рыболова руками и баюкая в своих объятьях. — Я ведь не теплокровный. — Ну и пусть, — пробурчал Хонджун в его рукав. — Ты существуешь не ради меня или кого-то еще. Тихонько усмехнувшись, Сонхва зарылся лицом в макушку Хонджуна, пряча довольную улыбку за его волосами. Тот, прильнув спиной к груди юноши, запрокинул голову и блаженно прикрыл глаза. Только теперь Хонджун понял, откуда взялось то странное чувство дома, что испытал он, очнувшись после шторма в жалкой лачуге, никогда для него домом не бывшей. Здесь, рядом с Сонхва, и было его настоящее место. Несколько минут они стояли в безмятежной отрешенности, согревая друг друга и обмениваясь безмолвным упоением бившихся в унисон сердец. Рассеянно играясь с разделенными перепонками пальцами Сонхва, Хонджун не вспоминал ни о его нечеловеческой природе, ни о своих собственных страхах, всецело растворившись в ощущении надежной твердости за спиной. Так странно, отметил Хонджун, глядя из-под опущенных ресниц на натянутые под тканью рубашки мышцы Сонхва — все это время он терзался мыслями о том, как защитить и уберечь юношу от целого мира, тогда как в действительности именно ему было впору искать защиты на груди русала, широкой и литой. Только здесь, в его руках, Хонджун чувствовал себя в безопасности. Как мог Сонхва сочетать в себе утонченную хрупкость и несгибаемую силу?.. — Ты правда не видел подобного раньше? — с сожалением спросил Хонджун немного погодя. Сонхва вздохнул, глубже зарываясь в его волосы. — Неужели никогда?.. — Я не видел ничего, кроме места, где меня держали, — грустно ответил юноша, покачиваясь из стороны в сторону. — Только стекло, вода и люди в белом. — Понимаю, — пробормотал Хонджун, невольно содрогаясь при воспоминаниях о недавних ночных кошмарах. Он и впрямь понимал. — Почему они делали тебе больно? — Не знаю, — качнул головой юноша. Заметив дрожь Хонджуна, он прижал его к себе теснее, и рыболов ответил благодарной улыбкой. — Не помню. Наверное, я и себя не помнил тогда. Ни дня, ни ночи, ни закатов над морем — стекло и вода, всегда, на протяжении многих, должно быть, лет. — Я тоже многое не помню из своего прошлого, — кивнул Хонджун, чувствуя, что теперь его с Сонхва связывает нечто большее, чем мимолетное влечение вкупе с благодарностью за спасение — еще одна ниточка, еще один мостик, соединяющий двух таких разных, но таких схожих русалку и человека. — Наверное, тогда мне тоже было больно. — У Хонджуна не было того, кто мог его защитить? — Я вырос в интернате, — пояснил тот. — Это такое место, где содержатся дети, у которых нет родителей. Нас таких было много, на самом деле, многим не повезло оказаться даже и в таких местах — но у меня никогда не было тех, кто был бы мне близок. Кого я мог бы назвать своей семьей. Сонхва поник, задумчиво перебирая набрякшие от холода и сырости пряди Хонджуна. — Если у нас обоих нет семьи, мы можем быть семьей друг для друга, — оживился он вскоре, расцветая улыбкой. Хонджун засмеялся и повернулся к нему, приподнимаясь на цыпочках и обнимая Сонхва за плечи. — Я и так считаю тебя своей семьей, рыбка. Забавно, к слову — именно океан и его обитатели всегда пугали меня больше всего. — Но ведь океан совсем не страшный, — удивился Сонхва. — Он добрый и… красивый. — Для тебя, но не для меня, — покачал головой Хонджун. — Когда я смотрю на него издалека, с берега, он кажется мне прекрасным, но когда я думаю о том, что может быть скрыто на дне… — Нахмурившись, он снова устроился в объятиях Сонхва, пытаясь избавиться от чувства неясной тревоги. — Иногда я вижу его во сне, знаешь — морское дно, я имею в виду. Я вижу его так ясно, как будто уже когда-то бывал там, как будто оставил там что-то очень важное… Иногда я думаю, что это все взаправду. Может быть, что-то было в моем прошлом, что… — он осекся. — Не знаю. — Хонджун думает, что эти сны могли происходить с ним в прошлом? — помог Сонхва. — Когда он был маленьким? — Пожалуй, так, — согласился Хонджун. — Глупо, конечно — я ведь и плавать-то так и не выучился; как бы я мог оказаться под водой и позабыть это потом? В любом случае, к океану с тех пор меня не так чтобы тянет. — У вас просто не задалось знакомство, — убежденно сказал Сонхва. Несколько секунд он крепко о чем-то раздумывал, закусив губу, а затем просветлел. — Ну конечно! Я знаю, что делать. Идем. — Куда это? — с опаской поинтересовался Хонджун, едва поспевая за Сонхва, что торопливо сбегал по огибавшим маяк ступеням. Услышав его вопрос, юноша резко остановился и обернулся, сияя улыбкой. — В океан. — Чего? — заморгал Хонджун, с трудом удержав равновесие. Сонхва подхватил его под локоть, увлекая за собой. — Хонджун показал мне красоту своего мира. Теперь я хочу показать красоту моего.

***

— Вот теперь я точно спятил окончательно, — пробормотал Хонджун, крутя в руках ребристый жилет с трубками, тянувшимися к респираторной маске. — Сонхва, ты уверен, что тебе не нужна такая же штука? Раздался плеск, и Хонджун, вздрогнув, обернулся туда, где еще мгновение назад сидел на понтоне Сонхва — а теперь лишь колыхалась, маслянисто переливаясь, вода. Встревоженный, он сделал несколько шагов по поскрипывающим перекладинам, огибая сброшенную юношей одежду — и ахнул, почувствовав, как вокруг щиколотки сомкнулись вдруг чьи-то прохладные пальцы. Вынырнув у противоположной стороны понтона, Сонхва заливисто смеялся, запрокинув покрытое бисеринками капель лицо; надувшись и покраснев, Хонджун вновь вернулся к изучению снаряжения. — Уверен. — Непринужденно облокотившись на понтон, Сонхва нетерпеливо болтал ногами, бледневшими наготой в черноте воды; заметив кончик нательного белья, торчавший из кучи оставленной у стены сарая одежды, Хонджун нервно сглотнул. — Зачем мне искусственные жабры, когда у меня есть свои собственные? — Но ведь давление воды и все такое… — неуклюже облачавшийся в гидрокостюм Хонджун отчаянно тянул время. Руки немели, и он с трудом ухватил скользкий от воды бегунок молнии, застегивая ее до самого горла. — Мы не станем опускаться глубоко, — пообещал Сонхва, наблюдавший за возней Хонджуна с лукавой улыбкой на губах. — Для человека там все равно слишком темно, пусть даже и при луне. — О, ну так, конечно, намного спокойнее, — проворчал Хонджун. — Ты и в темноте видишь? — Не в полной, — склонил голову юноша. То и дело косясь на его обнаженные бедра, целомудренно скрытые волнами, Хонджун нацепил, наконец, маску и глубоко вдохнул. Пластиковые жабры на жилете затрепетали, пуская по стенам сарая шелестящее эхо. После того, как отказавшийся что-либо объяснять Сонхва стащил вяло сопротивлявшегося Хонджуна с маяка, они направились к берегу. Поначалу Хонджун понадеялся, что они ограничатся лишь созерцанием морского прибоя, омывавшего причал, но исполненный радостного возбуждения Сонхва повернул к лодочным сараям, уверенно петляя меж домов — и неспособный отказать ему рыболов поплелся следом, успев по пути сотню раз проклясть себя за сумасбродные идеи. Смутная тревога, что охватывала его в начале прогулки, превратилась теперь в страх, острый и непреодолимый; он не знал, что задумал его спутник, но понимал, что ничего хорошего ему это не предвещало. О чем он вообще думал? Как позволил русалу, скрытному и подозрительному, увести себя к океану в разгар полнолуния? Хонджун ненавидел себя за малодушие и недоверчивость, припоминал себе произошедший получасом ранее разговор, когда он сам, по собственной воле и желанию назвал Сонхва своей семьей — но разыгравшаяся не к спеху фантазия уже подсовывала ему картины обезображенных тел, что поднимали со дна ныряльщики. В конце концов, где его благоразумие? Даже если Сонхва и не желал ему зла — в это Хонджун был неспособен поверить, — разве не рискованно плыть куда-то вот так в ночь, без подготовки и страховки? Какие опасности, какие угрозы могут поджидать его там, в непроглядной океанской толще? Когда Сонхва, лучась улыбкой, вручил ему снятый с полки гидрокостюм с жаберным жилетом — новенький, с иголочки, ни разу не надетый, — Хонджун почти готов был сдаться, взмолив о пощаде и немедленном возвращении домой. Увы, — он так и не смог вымолвить ни слова, полностью сраженный вдохновенным блеском чужих глаз, и теперь стоял перед дожидавшимся его Сонхва, путаясь в лямках жилета и ругая себя последними словами. — Я не уверен, что надел эту штуку правильно, — промямлил он, нервно одергивая рукава и подтягивая штанины. — Я никогда раньше этим не пользовался. Вдруг я что-то напутал и не смогу дышать, когда окажусь под водой? — Хонджун, — легко рассекая волны, Сонхва подплыл ближе и протянул к рыболову руки, вынуждая склониться. — Прошу, не бойся со мной ничего. Хонджун верит мне? Тихо всплескиваясь, билась о стены сарая вода, ровная и сверкающая, отражалась лунными отблесками в темных глазах Сонхва, смотревших теперь прямо на него. Хонджун кивнул и, стараясь удержать дрожь в коленях, сел на понтон. Сонхва подплыл вплотную и успокаивающе сжал его ладони. — Я не умею плавать, — еще раз напомнил Хонджун, соскальзывая в воду. Потеряв опору под ногами, он в панике затрепыхался — и Сонхва тут же подхватил его, привлекая к себе. — А вдруг я случайно отпущу тебя, и меня унесет каким-нибудь подводным течением? — Не бойся, — повторил юноша, опуская плечи и позволяя рыболову обхватить себя за шею. Теперь их лица находились прямо друг против друга, соприкасаясь носами; Хонджун почувствовал, как щеки под маской начали гореть. — Я не позволю ничему плохому случиться с моим человеком. Не сводя глаз с Хонджуна, он мягко оттолкнулся от понтона и поплыл, все больше удаляясь от распахнутых ворот сарая. Несколько секунд они неспешно плыли по расчертившей океан лунной дороге, широкой и слепяще яркой — а затем Сонхва развернулся и нырнул. Хонджун ахнул и зажмурился. Пузырьки восходящего воздуха облепили его ноги, разбегаясь по гидрокостюму покалывающей щекоткой; задевая напряженный подбородок, колыхались полупрозрачные жабры жилета, подхватывая стремительное течение и пропуская его сквозь себя. Не выдержав неистовой пульсации в заложенных ушах, Хонджун вдохнул, отчаянно хватая воздух ртом — и струившийся по трубкам кислород наполнил его грудь, вскружил голову ощущением пьянящей легкости, растекавшейся по конечностям. Все исчезло, все растаяло в волнах, так ласково, так плавно оглаживавших его тело; остался лишь он, невесомый и бесплотный — и гибкое тело Сонхва под его руками. — Хонджуну стоит открыть глаза, — низкий вибрирующий голос Сонхва словно зазвучал у него прямо в голове, заставив испуганно вздрогнуть. — Хонджуну стоит увидеть. До боли впившись в плечи Сонхва, Хонджун сделал несколько глубоких вдохов и распахнул глаза. На мгновение ему показалось, что он угодил прямиком в один из своих кошмаров, ночных видений, что терзали разум неясными силуэтами подводного мира — но лишь на мгновение. Сонхва был с ним, он был рядом, успокаивающе гладя сомкнутые вокруг своей шеи руки Хонджуна — и Хонджун смотрел. Вздымая вверх поросшие мхом и водорослью крыши, рассыпались по подводным холмам и взгорьям дома, бесчисленные и некогда прекрасные; стелились, покачиваясь и волнуясь, прошившие оконные проемы ленты ламинарий, тонких и полупрозрачных. Рассеиваясь голубоватым свечением, пронизывали океанскую толщу лунные лучи, и оставленный людьми город бурлил сокрытой от человеческих глаз жизнью во всем ее неистовом великолепии. Вокруг оплетенных бурой порослью саргасса фонарных столбов кружились, сверкая чешуёй, стайки мальков; чуть дальше, резвясь в густом ковре фукуса, мелькали перистыми хвостами янтарные антаисы и крапчатые летрины. На куполе стадиона, подточенного водой почти до самого основания, Хонджун заметил прятавшихся среди коралловых ветвей морских звезд: раскинув лучи по пестрому от ржавчины каркасу купола, они чуть заметно подрагивали, встряхивая бахромчатыми ножками, и расцвеченная их отражением вода окрашивала помутневшее стекло в густые алые тона. Город жил, дышал беспрестанным движением морских обитателей, вновь заселивших разрушенные Бедствием строения, и жизнь эта была прекрасна и необыкновенна. — Хонджуну нравится, — счастливо констатировал Сонхва, наблюдавший за его реакцией; на сей раз, заслышав его пронизывавший воду голос, Хонджун не испугался. Очарованный и потрясенный, он перевел взгляд на юношу, надеясь, что скрытое маской лицо сможет выразить всю глубину его восторга — и обомлел окончательно. Куда пропал тот юноша, испуганный и замкнутый, что жался в углу дома Хонджуна? Куда исчезли его неловкость и неуклюжесть, сковывавшие движения? Взмахивая руками и изгибаясь всем телом, Сонхва плыл, озаренный лунным сиянием, что горело, вспыхивая, в собравшихся на коже пузырьках, и вода расступалась перед ним, подхватывая и увлекая вперед. Словно венец, парили у лица размытые волной черные пряди; под ними, смыкаясь, трепетали кожицей жабры на шее — ничего общего с жалкой пластиковой имитацией на жилете Хонджуна. Сонхва был здесь своим, был совершенством, рожденным в сердце океана, — Сонхва был океаном, манящим и непостижимым. — Ты прекрасен, — проговорил Хонджун, забыв о загубнике маски, лишившем его речи. — Как же ты прекрасен, Сонхва. Еще раз оглянувшись, Сонхва послал ему ободряющую улыбку и сжался вдруг на мгновение, подобрал длинные ноги к груди — а затем распрямился заточенной спицей, простер руки, ринувшись вперед. Вода заклокотала в рамке маски, сдавила виски плотным кольцом, и Хонджун снова зажмурился, пережидая неожиданный рывок. Когда он наконец решился взглянуть, они уже плыли над клубившимся провалами долин водорослевым перелеском, оставив город далеко позади; впереди, серебрясь скатами крыш и уходя в просвеченную луной высь, воздвигался покрытый резным орнаментом дворец, какие раньше Хонджуну приходилось видеть лишь на блеклых журнальных фото. Обогнув колонны с узорно вылепленными волютами, Сонхва замедлился, а затем остановился совсем, спикировав на мягкую от травяного настила пагоду. Хонджун опустился рядом, с некоторым облегчением чувствуя твердь под ногами. — Понравилось? — спросил Сонхва, слегка отстранившись, но не выпуская Хонджуна из своей цепкой хватки. Тот кивнул, оглядывая окутанные покровом тины каменные изваяния и опутанные батистовыми язычками порфир балкончики. Сонхва улыбнулся и ступил назад, туда, где обрывалась в океанской тьме крыша пагоды. Почувствовав, как ладони юноши выскальзывают из его собственных, расслабленных и послушных, Хонджун спохватился, дернулся в ужасе, пытаясь ухватить отдалявшегося от него Сонхва, хаотично взмахнул руками — а потом взмахнул еще, и еще, все больше приноравливаясь к движению подхватившей его воды. Неумело болтыхая ногами, поднимая с крыши песчаную взвесь, он в первый раз в жизни плыл, в первый раз — сам, и неосязаемо поддерживавший его Сонхва смеялся, глядя на изумленное ликование Хонджуна. — Хонджун увидел, — радостно смеясь, воскликнул он, и вода вторила ему поющим звоном. — Хонджун понял, что я хотел ему показать. Не чувствуя усталости в занывших с непривычки мышцах, Хонджун усиленно работал руками, устремляясь вверх, где кружил в лунном каскаде Сонхва, — и, наконец, добрался, тут же обнимая за шею и приникая всем телом. Сонхва смотрел на него, нагой и открытый, неземной от окружавшего незримые чешуйки ореола, и вставшая между ними преграда респиратора стесняла, мешала, раздражала — не давала коснуться и ощутить, не давала слиться воедино, царапая горло и зажимая рот. Досадуя, Хонджун рванул воротник; затрещали, стягивая маску, кислородные трубки. Прильнув к Сонхва, он жадно целовал его, пил с губ дыхание, что осталось теперь единственным источником жизни в обволакивавших их волнах, и русал отвечал, мучительно медленно и болезненно сладко. Так и не разомкнув поцелуя, они вынырнули на поверхность. Задыхаясь и покашливая, Хонджун отстранился; Сонхва осторожно покачал головой, будто оглушенный. — Зачем же?.. — не договорив, он вздохнул и поднял маску, выливая из нее воду. — Хонджун ведь мне больше ничего не должен. — Я сделал это не потому, что был должен, — ответил Хонджун, не сводя глаз с юноши, — а потому, что захотел. Сонхва застенчиво улыбнулся и обнял его за талию, увлекая к выступавшей из воды башне, покатой и невысокой. Усадив Хонджуна на край крыши, он затих рядом в воде, склонил голову к покоившимся на сколотой черепице рукам. Хонджун запустил пальцы в его мокрые волосы, ероша и перебирая. — Я боялся, что Хонджун испугается, увидев меня таким, — сказал юноша, глядя на рыболова из-под упавшей на глаза пряди. — Что он не захочет больше любить меня. — Тебя нельзя не полюбить, Сонхва, — ответил Хонджун, все еще рассматривая гладкий изгиб плеча и расчерченную неподвижными теперь жабрами шею русала. — Иногда я меняюсь совсем, — прошептал немного погодя Сонхва, и Хонджун понял, что слышит то, что прежде юноша таил, чутко оберегая и укрывая внутри. — Когда мне очень страшно или больно, мое тело меняется. Тогда я и вправду становлюсь похожим на рыбу — с хвостом и плавниками на руках и спине. — Жаль, что это происходит, когда тебе больно и страшно, — мягко сказал Хонджун, сбегая пальцами на щеку Сонхва. — Я бы хотел увидеть тебя таким. Юноша улыбнулся и опустил ресницы, разморенный лаской. — Значит, это не плохо? То, что я непохож на других? — Ты прекрасен тем, что отличаешься, — отрицательно качнул головой Хонджун. — Сонхва, ты самый прекрасный из всех, кого я видел. — Хонджун тоже непохож на других, — открыв глаза, Сонхва хитро улыбнулся и потянул вдруг Хонджуна вперед, заставляя наклониться над водой. — Я хочу показать ему еще кое-что. Кое-что еще очень красивое — самое красивое за сегодня. Отпустив руку рыболова, Сонхва отплыл в сторону, позволяя ему увидеть темное зеркало океана — и то, что в нем отражалось. Взъерошенный и мокрый с головы до пят, на Хонджуна смотрел он сам, и лицо двойника почти сливалось по цвету с огненно-красной шапкой его волос. — Опять глупости говоришь, — буркнул польщенный и счастливый Хонджун, спешно выпрямляясь. — И ничего я не красивый. — Ну, если Хонджун сам так утверждает… — с усмешкой отозвался Сонхва, отплывая на предусмотрительное расстояние. — Хорошо, что я люблю его не за что-то. — Вот же язвительная рыбешка! — возмутился Хонджун и рванулся вперед, пытаясь поймать хохотавшего Сонхва, — но лишь кубарем скатился с крыши, плюхаясь в воду. На этот раз он сумел выбраться на поверхность сам, пыхтя и отдуваясь. — И кто же ты все-таки такой?.. — спросил он, качая головой и неверяще глядя на подплывшего к нему Сонхва. Тот, перестав смеяться, помолчал, беспокойно хмурясь. — Это важно для Хонджуна? Хонджун наклонился и прижался губами к его лбу, собирая соленые морские капли. — Нет. Сонхва благодарно выдохнул и поднял голову, вновь соединяя их губы в поцелуе. Путь обратно занял куда меньше времени — усталый и разомлевший Хонджун едва был способен держать глаза открытыми, не обращая больше внимания ни на подводные пейзажи, ни на любопытных рыб, что хвостом увивались за необычными гостями океанских городов. Свернувшись в коконе рук Сонхва, он благополучно продремал всю дорогу домой и очнулся только тогда, когда перед ними выросли стены сарая, столь ветхие и убогие после всего, что ему пришлось увидеть этой ночью. Кое-как взобравшись на понтон, Хонджун сорвал с себя жилет с маской и утомленно откинулся назад; не показывавший признаков усталости Сонхва одним прыжком взобрался рядом, вытягиваясь во всей своей обнаженной безупречности. Не слишком уверенный в текущем статусе их отношений Хонджун деликатно отвернулся, позволяя юноше одеться. — Знаешь, — проговорил он, с трудом стягивая тесные от воды штанины гидрокостюма, — это все, конечно, очень хорошо и интересно, но давай со следующим вопросом ты подождешь недельку-другую? Боюсь, я немного староват для таких «уроков». Сонхва прыснул, зажимая рот рукой — а затем насторожился, подобрался вдруг, навостряя уши и притихая. Его зрачки расширились, пульсируя и тревожно поблескивая в свете сарайной лампы. — Что сл… Скрип. Шорох. Скрип. Кто-то шел к дверям сарая, приближаясь уверенной твердой поступью; кто-то стоял там, снаружи, готовый потянуть за ручку так и не запертой двери. Хонджун вскочил на ноги, заслоняя собой Сонхва, метнулся вперед, понимая, что они не успеют укрыться. Скрип. Дверь распахнулась, и он зажмурился от ударившего в глаза луча света. На пороге, подняв фонарь, стоял Юнхо.