Зависимые

Срываясь с прогнивших труб, петлявших под потолком, падали на пол капли, разбиваясь о желтоватую плитку и заставляя Хонджуна вздрагивать. Отрывистые шаги их процессии отдавались от покатых стен гулким эхо, звенели в прутьях решеток, огораживавших камеры. Разбуженные звуком, поднимали со скамей головы редкие заключенные, и Хонджун чувствовал, как в спину ему упираются их взгляды, тяжелые и угрюмые. Сонхва шел рядом, напряженный и вытянутый, как готовая сорваться струна; цепь наручников, сковывавших его запястья, коротко лязгала в ритм его шагам. Несколько раз Хонджун косился в его сторону, пытаясь поймать взгляд, пытаясь без слов выразить душившие его стыд и покаяние — зачем, зачем он вывел его из дома, почему позволил этому случиться? — но Сонхва смотрел прямо перед собой, не мигая и не обращая никакого внимания на скудное убранство полицейского участка. Юнхо замыкал шествие, широко шагая следом, по обыкновению спокойный и бесстрастный — здесь, среди крошечных извилистых коридорчиков, он казался глыбой, монументальной и непоколебимой. Вспыхивая в мигании настенных светильников, темнела на его бедре кобура с маузером. Всякий раз, глядя на нее, Хонджун вновь испытывал прилив отчаяния, что охватило его еще там, у причала, когда двери сарая захлопнулись за спиной Юнхо, заперев их в ловушке. Выхода из ситуации он не видел. — Сюда, — Юнхо отпер затвор каземата, и наружу пахнуло плесневелой сыростью. Сонхва склонил голову и шагнул вперед, но Хонджун придержал его за локоть. — Ты не можешь посадить нас под замок, — он надеялся, что в действительности его голос звучит не так жалко и слабо, как у него в голове. — У тебя нет оснований. — Это — мое основание, — Юнхо продемонстрировал ему корочку удостоверения жандарма. — Пока что это не арест, а всего лишь задержание. Чтобы составить протокол, мне нужно досмотреть и допросить вас — по одному. Заскрежетали петли, и Хонджун остался наедине с Юнхо. Кровь пульсировала в висках, заволакивала взгляд алым, и он сжал кулаки, с трудом удерживая себя от очередной опрометчивости — опрометчивости, что могла стоить жизни Сонхва, заточенному теперь в сердце полицейского участка. Одна только мысль о нем, таком нежном и хрупком, среди этих завшивевших стен, одиноком и напуганном, наполняла Хонджуна яростью, и он плавился в выжигавшем нутро пламени, сознавая, что виноват в случившемся только он сам. Не доглядел, не уберег, не смог защитить вверенное ему сокровище — юношу, чьи руки не были созданы для терзавших кожу наручей. Юношу, томившегося в ожидании скорой расправы. Сколько времени потребуется Юнхо, чтобы обнаружить удивительную природу Сонхва? Сколько еще бед и страданий придется вынести русалу, виновному лишь в том, что отличался от других? — Прошу, — заведя Хонджуна в хорошо знакомый ему закуток с письменным столом и архивным шкафом в углу, Юнхо гостеприимно кивнул на стоявший у стола табурет и уселся напротив. Хонджун медленно опустился на указанное место, растирая занемевшие вдруг ладони. — Итак. Подозреваемый, чью личность установить не удалось; на вид — примерно двадцать лет… — Чего ты хочешь? — оборвал его Хонджун, решив идти ва-банк. Рука Юнхо с занесенной над листом ручкой замерла. — Ну же, сержант, мы ведь не первый день друг друга знаем. Что тебе нужно за то, что ты забудешь о нашем существовании и отпустишь нас восвояси? — Боюсь, ты спутал участок с рынком, Хонджун, — Юнхо криво усмехнулся. — Я не торгуюсь с задержанными. — Да брось ты, — отозвался Хонджун, слегка задыхаясь — воспоминание о Сонхва, таком счастливом и свободном всего только час назад, сдавливало легкие, не давая вдохнуть полной грудью. — Нашел задержанных, тоже мне. Ты же его слышал, парень на голову скорбный, двух слов связать не смог — ты и правда думаешь, что ему здесь место? Допроси меня, пожалуйста; а с него какой спрос? — Хонджун, — сержант вздохнул, — мы и в самом деле знаем друг друга куда дольше и ближе, чем мне того хотелось бы, и мы оба прекрасно знаем, каким «искренним» ты бывал прежде. Не сомневайся, я допрошу и тебя, и его — обо всем, что мне потребуется знать. — Что ты хочешь? — повторил Хонджун, страдальчески морщась. — Отпусти его, и я расскажу все, что захочешь услышать. — Действительно все? — Юнхо поднялся из-за стола, и покрытый расплывчатыми пятнами пол пересекла его длинная тень. — Про твоего приятеля Минги тоже? Ты не слишком-то стремился исполнять свой долг бдительного гражданина, когда он начал употреблять. Хонджун прирос к табурету. До него наконец дошло. Ну разумеется, Юнхо не интересовал безобидный юноша, подобно многим другим обитателям острова не носивший браслета с номером, — его влекла иная, куда более занятная рыбка, и теперь он упорно шел по ее следу, сосредоточенно расставлял сети, незаметно опутывая и связывая Хонджуна. Наивного, неосмотрительного, легковерного Хонджуна, что сам пришел в паучье логово. Глядя, как Юнхо неспешно обходит стол, он судорожно сглотнул. Как многое было известно сержанту? Судя по тому, что Юнхо вопреки обыкновению решил говорить без обиняков, он был хорошо осведомлен о тайне Минги, а значит, едва ли примет возражения и отпирательства. Но как Хонджун мог согласиться на эту сделку, сулившую спасение одному и гибель — другому? Как мог предать оказанное ему доверие? — Не понимаю, о чем ты, — сказал он наконец, сочтя, что глухое отрицание будет для него наилучшей стратегией. — Я за Минги не в ответе, если у тебя на него что-то есть — иди и предъявляй ему напрямую. Я друзей легавым не сдаю. — А говорил, что готов рассказывать, — мягко упрекнул его Юнхо. — Боюсь, ты превратно меня понял. Хонджун, у меня нет желания что-то предъявлять и упекать за решетку того, кто единожды оступился по глупости — я лишь хочу помочь. Разве ты забыл, как много мне пришлось хлопотать о тебе, когда все прочие давно поставили на тебе крест? Забыл, что именно благодаря мне встал на путь исправления? Здесь, — он указал на забивавшие полки пухлые папки и стопки бумаг, — лежат дела тех, кто исчез без вести и никогда не будет найден. Десятки, сотни имен несчастных, которых можно было бы спасти, протяни им кто-то руку помощи вовремя. Неужели ты хочешь, чтобы имена твоих друзей пополнили их число? — Ясно, — хмыкнул Хонджун. — Стало быть, сегодня мы играем в добренького дядю-полицейского, радеющего о заблудших душах овец своих. Не вешай мне лапшу на уши. Этих имен не было бы здесь, выполняй вы свою работу так, как полагается. Тебе нет дела до бродяг и бомжей, которыми кишит остров, за очередного мелкого наркошу не дадут новой лычки и пары сотен премиальных. Что тебе до Минги? Говори прямо и не рассказывай сказки про помощь и спасение. Юнхо вздохнул и вытянул с полки папку с выцветшим корешком. Поднимая клубы пыли, разлетелись по столу старые фотокарточки, мутные и потемневшие. — Мне понятен твой скептицизм. — Он снова опустился напротив Хонджуна, откидываясь на спинку стула и пристально наблюдая за рыболовом из-под козырька фуражки. — Не стану лгать, меня не слишком беспокоит судьба всякого сброда, чья смерть принесет гораздо больше пользы обществу, нежели бессмысленное и бесцельное существование. Однако дело о сыворотке значит много больше, чем жизнь одного отдельно взятого наркомана, больше, чем ты способен себе представить — взгляни на эти фото и рассмотри их хорошенько, давай же! Взгляни на них и пойми, чем может обернуться для Минги твое преступное замалчивание. — Что это? — хрипло спросил Хонджун, отбрасывая фотографию так, словно та жгла ему пальцы. Его замутило, и он отвернулся, пережидая приступ дурноты. — Это, — Юнхо взял карточки и помахал у него перед лицом, — то, что подняли со дна ныряльщики, прочесывая океан в поисках пропавших. То, что когда-то было человеком. Он разжал пальцы, и фотографии веером рассыпались по столу, тошнотворные и вместе с тем — притягивающие взгляд. Хонджун не хотел смотреть, хотел зажмуриться, спрятаться, сбежать — но он смотрел, и вставший в горле ком давил все сильнее. Он смотрел, и среди бурого месива на карточках проступали мало-помалу очертания тел — истерзанных, перекрученных, обезображенных до неузнаваемости: распахнув слепые водянистые глаза, глядели на него лица, искаженные предсмертной мукой; изломанные и вывернутые, простирались вверх руки, словно пытаясь добраться, дотянуться-таки до стремительно ускользающего дыхания жизни. Ладоней у этих рук не было — вместо них, студенисто поблескивая, покоились на прозекторских столах костистые плавники, походившие на неумелую карикатуру человека, что знал о морских обитателях лишь понаслышке. На пропоротые жаберными дугами грудные клетки Хонджун смотреть уже не стал. — Впечатляет, правда? — тихо спросил Юнхо. — Такова плата за желание достичь всесилия. Плата за молчание и ложь, Хонджун. — Но ты ведь не знаешь наверняка, отчего погибли эти… люди, — отчаянно защищался Хонджун. — Где доказательства того, что все они сидели на наркотике? — Следы сыворотки Ёнван были найдены в их крови при вскрытии, — проинформировал его Юнхо. Явно удовлетворенный реакцией Хонджуна, он собрал фотографии и вновь вложил их папку, перелистнул страницы, открывая одно из множества дел, отмеченных печатью «разыскивается». — И это все. Ни личностей, ни имен, ни установленных причин смерти — хотя едва ли человек с подобными трансформациями является жизнеспособным. — Ты не ответил, — напомнил Хонджун, все еще не стряхнув с себя липкого оцепенения после увиденного. — Допустим, люди на фото — те же, кто числится среди пропавших; допустим, их тела подверглись всем этим изменениям из-за наркотика, что, безусловно, малоприятно, но не дает ответа на мой вопрос — какое тебе дело до сгинувших в океане бомжей? К чему весь этот спектакль с моим арестом и шантажом нашей свободой? — И снова ты воспринимаешь меня как врага, тогда как в действительности я всего лишь пытаюсь помочь, — вздохнул Юнхо. — Что же до твоих вопросов… — Он пробежал глазами по заголовку дела и остановился на предварявшей его черно-белой фотографии. — У моей личной заинтересованности две причины. В первую я посвящать тебя не стану, а вторая… на вторую можешь взглянуть сам. Юнхо придвинул раскрытую папку к Хонджуну, и тот склонился ниже, рассматривая страницу с делом. С маленького прямоугольника фотографии на Хонджуна смотрел круглолицый темноволосый парень: совсем еще юный, он не походил ни на бродягу, ни на наркомана — скорее, на прилежного ученика семинарии. Под фотографией значился айди-номер, даты рождения и примерного исчезновения и следовавшее за ними имя, гласившее, что пропавшего звали Чонхо. Ничего другого в деле Чонхо не было. — Кто это? — Я знал его, — ответил Юнхо, и на его лице промелькнула тень. — Мы не были близкими друзьями, но жили по соседству и часто общались, когда были детьми. Его семью я тоже знал, мы поддерживали связь после того, как он пропал. Они были хорошими людьми. — И что именно с ним произошло? — спросил Хонджун, пытаясь понять, какую новую игру затеял с ним сержант. Тот устало покачал головой. — Неизвестно. Быть может, конечно, никакой связи с сывороткой здесь нет, но… — Он потер переносицу. — Сколько я себя помню, Чонхо тянуло к науке — необычное увлечение для ребенка, верно? Когда я был маленьким, я, как правило, слонялся на улице — исследовал руины и заброшенные места, ловил лягушек, дрался с мальчишками, играл в воров и полицейских; он же… Он был другим. Был замкнутым и немногословным, сидел всегда со своими книжками, что-то там вычисляя и исследуя; часто ходил к побережью — ему нравилось проводить время у моря, нравилось думать, что однажды человек сможет покорить его глубины, сделав своим новым домом. Другие считали его странным, почти что сумасшедшим, но только не я. Я всегда уважал его за стремление к неизведанному, которого во мне никогда не было, верил, что однажды он сможет воплотить свои идеи в реальность. И он верил тоже. — Ты думаешь, что сыворотка могла заинтересовать его в научном смысле? — догадался Хонджун. — Как вероятный ключ к воплощению его идей? — Возможно, — кивнул Юнхо и указал на дату исчезновения в деле Чонхо. — Он пропал сразу же после того, как появились первые сведения о наркотике и его распространении по архипелагу, семь лет назад, не дожив до своего восемнадцатилетия всего несколько месяцев. Мечтающий о сверхспособностях подросток, вундеркинд, одержимый наукой и генной инженерией… Кто знает, на что его могла толкнуть эта одержимость?.. — Он помолчал, мрачно рассматривая фотографию Чонхо, а затем с силой провел ладонью по лицу и захлопнул папку. — Так или иначе, я не хочу стать свидетелем очередного исчезновения того, кого я знал — и я им не стану. Я не позволю чему-то подобному повториться, Хонджун; надеюсь, и ты тоже. — И чего ты хочешь от меня? — спросил Хонджун, стараясь не думать об услышанной только что истории — истории, что вкупе с чудовищными фото произвела на него гораздо большее впечатление, нежели ему бы хотелось. — Чтобы я шпионил за Минги и докладывал о каждом его шаге? Я не стану крысить на него, да и к тому же у полиции куда больше средств и возможностей для слежки. — Последние слова он произнес с заметным ядом в голосе, и Юнхо поднял бровь. — Что, было так очевидно? Надеюсь, ты простишь мне мою разумную предосторожность. Думаю, после того, как ты докажешь свою благонадежность в полной мере, вопрос с контролем твоих передвижений и передвижений твоего… друга, — он бросил взгляд на дверь каземата, — будет закрыт. Что касается Минги — я не прошу тебя, как ты выразился, «крысить»; данных о распространителе сыворотке будет вполне достаточно. — Почему я? — угрюмо спросил Хонджун еще раз. — Он не станет болтать о подобном, да и не употребляет он больше. — Он вернется, — убежденно сказал Юнхо. — Они всегда возвращаются, не могут справиться с испытанной однажды жаждой. Но он будет осторожен впредь, не станет подпускать к себе чужих. Ты свой, Хонджун. Тебе он доверяет. Доверяет, мысленно повторил Хонджун, сверля глазами вновь ставшее холодным лицо Юнхо. Доверяет, и, похоже, совершенно напрасно. Действительно ли он поступает правильно, меняя доверие Минги на свободу Сонхва, или же ему просто хочется на это надеяться? — Надеюсь, мы друг друга поняли. — Заскрипели ножки отодвигаемого стула, звякнули ключи от замка каземата — Юнхо поднялся, направляясь к узилищу Сонхва. На пороге он обернулся. — Тебе ведь не плевать на судьбу приятеля, Хонджун? Как думаешь, мы сможем помочь ему вместе? — Да, — глухо ответил Хонджун. Юнхо кивнул и отпер дверь. — Хонджун, — окликнул его сержант уже у дверей в коридор, и тот вернулся, оставив растерянного Сонхва дожидаться у выхода. — По поводу другого твоего приятеля, — сказал Юнхо, понизив голос и кивая на юношу. — Будь осторожен, ладно? — О чем ты? — нахмурился Хонджун. — Будь осторожен, — серьезно повторил Юнхо. — Он не так прост, как кажется.

***

Никем более не задерживаемые Хонджун и Сонхва беспрепятственно вышли из участка и спустились к причалу, где клубился уже, розовея рассветным румянцем, утренний туман. Притихший после ареста юноша беспокойно поглядывал на Хонджуна, что провел весь путь до дома в сумрачном молчании, но вмешиваться не стал — и рыболов все больше увязал в раздумьях, тоскливых и смятенных. Рассказ Юнхо задел его, затронул до самых дальних закоулков души, где теплилась до этого момента надежда, что все утрясется, уладится, обойдет Минги стороной — ведь не был же он каким-то там беспутным оборванцем, от рождения обреченным на безвременную смерть! — но и решимости не прибавил, оставив после себя одно только тревожное замешательство. Чего именно ждал от него сержант? Каким образом Хонджун собирался добыть нужные сведения? Что, если он не сможет, не сумеет спасти Минги и проведет остаток жизни, мучимый чувством вины и воспоминаниями об изуродованных останках того, что когда-то было его другом? Придя домой, Хонджун буквально силком впихнул свое безвольное тело в душевую и, скинув одежду, обессиленно прислонился лбом к стене. Не чувствуя хлеставших по коже обжигающих струй, он неподвижно стоял, и остатки сил покидали его тело. Предостережение Юнхо билось в висках, стучало в голове звенящим набатом — но как долго Хонджун не прокручивал бы в голове последние слова сержанта, нового смысла он в них не находил. Не так прост, как кажется — что это должно было означать? Знал ли Юнхо о Сонхва что-то, способное пролить свет на тайны русала, или же просто пытался припугнуть Хонджуна? Могло ли это «что-то» быть связано с сывороткой Ёнван? Покачнувшись, он ударился лбом о сколотую плитку и зашипел от разлетевшихся перед глазами искр боли. Снова вопросы, снова загадки и недомолвки — и как же, черт побери, он устал от этого. Вновь зазвучал внутри назойливый голосок, напоминая, что ничего этого не произошло бы, не будь в его жизни Сонхва, и Хонджун стиснул зубы, заставляя его умолкнуть. Нет, ни за что; он не позволит больше этим мыслям появляться в голове, не позволит себе переложить весь груз ответственности на юношу, что был отныне его семьей. Теперь он будет защищать Сонхва, чего бы ему это не стоило — пусть даже и от самого себя. — Можно? — словно услышав размышления Хонджуна, Сонхва робко постучал и приоткрыл дверь. — У Хонджуна все в порядке? — Все в порядке, — эхом отозвался Хонджун, разворачиваясь к юноше и запоздало вспоминая, что так и не взял полотенца, чтобы прикрыть наготу — хотя какое сейчас ему было дело до условностей? — Ты промокнешь весь. — Ничего страшного. — Зашуршала ткань, и брюки Сонхва, не сдерживаемые более ремнем, свободно упали на пол. — Долго стоять под горячей водой вредит кровяному давлению. — Только кровяное давление меня сейчас и заботит, — хмыкнул Хонджун. Избавившись от остатков одежды, Сонхва ступил на эмалированный поддон душа, встал к рыболову вплотную, и тот обнял его за шею, чувствуя разгоряченной кожей прохладу кожи русала. — Хонджун очень устал, — мягко сказал Сонхва, обнимая его в ответ, сжал талию, разминая мышцы. — Он не должен так много думать, не должен взваливать все на себя. Хонджун должен отдохнуть. Хонджун вздохнул и закрыл глаза. Ладони Сонхва, чуткие и осторожные, скользнули по его бедрам, огладили ягодицы, приподнимая и прижимая теснее. Словно ластящийся кот, юноша льнул к рыболову, приникая всем телом, бережно поддерживал, не давая упасть в тесноте душевой — и это было неожиданно… хорошо. Отдаться на волю чужих рук, позволить им стереть всю скопившуюся усталость и измождение — слишком долго Хонджун не давал себе расслабиться, слишком долго не вспоминал, каково быть слабым и уязвимо обнаженным перед лицом другого. Каково быть любимым. — Нравится? — спросил Сонхва, невесомо касаясь лица Хонджуна легкими поцелуями и спускаясь к шее. — Хонджуну нравится? — Д-да, боже, — пробормотал тот, запрокидывая голову и чувствуя, как губы Сонхва прихватывают мочку его уха. От щекотавшего волосы дыхания юноши разбегались по затылку покалывающие мурашки. — Прошу, не останавливайся. Тихо усмехнувшись, Сонхва подразнил его раскрасневшееся ушко еще немного и склонился ниже, провел языком по ключице, собирая влагу. Его прикосновения, поначалу плавные и неторопливые, становились все более требовательными; все сильнее накатывали на Хонджуна волны удовольствия, захлестывая с головой и стекаясь к низу живота. Почувствовав, как чужие пальцы настойчиво пробираются к паху, Хонджун вздрогнул и открыл глаза. — Сонхва, п-подожди… — Жаркий пар затягивал взгляд маревом, наполнял легкие, заставляя задыхаться и неразборчиво хныкать. — Да стой же… — Хонджун правда хочет, чтобы я остановился? — опалив влажным шепотом чувствительную горошину соска, Сонхва медленно обвел ее языком. — Я делаю неправильно? — Нет, но… — Сдвинув крайнюю плоть, Сонхва вжал большой палец в налившуюся возбуждением головку члена Хонджуна, и тот сдавленно вскрикнул, осев на резко подогнувшихся коленях. — Сонхва, стой! Ты… понимаешь, что ты делаешь? Понимаешь, что это значит? Тяжело дыша, юноша выпрямился, и Хонджун непроизвольно пискнул, падая в черноту его глаз — пристальных, бесстыдных, горящих желанием. Желанием, что недвусмысленно упиралось теперь в бедро Хонджуна, тяжело покачиваясь и пачкая смазкой. Сонхва не просто понимал, что делал — он действовал уверенно и умело, подстраиваясь под движения Хонджуна и отзывчиво подхватывая их так же, как подхватывал его в свои объятья океан. — Хонджун говорил, что от этого бывает приятно, — Сонхва вжал его в стену, и от контраста температур груди русала с нагретой плиткой позвоночник Хонджуна прошила дрожь. — Я хочу, чтобы Хонджуну было приятно. Он покажет мне, как сделать ему хорошо? С трудом подтянувшись, Хонджун впился ослабшими пальцами в плечи Сонхва и поцеловал его — сразу глубоко, сразу завладевая его ртом, сплетаясь языками и толкаясь в пульсирующее небо; вплавился до боли, до звона в ушах, до металлического привкуса на губах. Втиснувшись ладонью меж их тел, он слепо зашарил, оскальзываясь на гладкой мокрой коже и пытаясь отыскать столь желанную крепкую упругость — и, наконец, нашел, обхватил кольцом, скатываясь к основанию и вырывая у Сонхва низкий гортанный стон. — Х-хонджун, со мной что-то не… — Разорвав поцелуй, Сонхва испуганно отстранился. — Мне кажется, я… Так… так должно быть? — Все так, рыбка, все правильно, — зашептал Хонджун в его влажно блестящие губы. Перед глазами расплывались неровные бензиновые круги, и он остановился на миг, замер, балансируя на грани окончательного безумия, что клокотало внутри, грозясь выплеснуться наружу и захватить, накрыть, утянуть их обоих в водоворот, из которого Хонджун не хотел искать спасения. — Я хочу, чтобы тебе тоже было приятно. Тебе нравится так? — Сжав оба их члена, Хонджун вновь задвигал рукой, и с губ Сонхва сорвался, увязая в раскаленном воздухе душевой, смазанный всхлип. — Тебе нравится, Сонхва? — Да, да, да, — выдохнул тот, прижимаясь лбом ко лбу Хонджуна, с которого градом стекал, смешиваясь с горячими струями падавшей сверху воды, пот. Сплетясь в тесном объятии, они жадно ласкали друг друга, и реальность стремительно уплывала от Хонджуна, таяла в кипящей магме наслаждения, в которую обратилась его стучавшая в висках кровь. Оргазм нахлынул неожиданно, скрутив разливавшееся в паху удовольствие в плотный жгучий узел и вспыхнув разрядом на оголенных нервах; окружавший Хонджуна мир вдруг пошатнулся и раскрошился на тысячу осколков, оставляя после себя лишь слепящую белизну и рваные стоны Сонхва — распаленного, возбужденного, опьяненного ласками Сонхва, что был теперь единственным настоящим и осязаемым в поглотившей рыболова истоме. Повиснув на нем, Хонджун глотал напитавшийся жаром их тел воздух, прерывисто дышал, беспорядочно цепляясь за напряженную шею Сонхва и чувствуя под ладонями ее лихорадочное заходящееся биение. На груди юноши пятнами расцветал румянец. — Хонджун, я… Это слишком много, слишком… Слишком… — Т-ш-ш, все в порядке, — прошептал Хонджун, толкая Сонхва к противоположной стене и нависая над ним, заглянул в глаза, ныряя в расползшиеся по радужке зрачки. — Просто расслабься и отпусти себя. Все хорошо, рыбка, ты все делаешь правильно. Ты позволишь мне? Обхватив член Сонхва мокрыми от воды и семени пальцами, Хонджун неспешно огладил длину, очертил ногтями проступавшие венки, и Сонхва снова застонал, сползая ниже по стене. Теперь уже Хонджун поддерживал его, все больше ускоряя темп, методично истязал нежную побагровевшую кожу, упоенно ловя тонкие вскрики и впитывая дрожь тела юноши. Удовольствие Сонхва распаляло и продляло его собственное, разжигало внутри что-то невыносимое и испепеляющее, что заставляло Хонджуна самозабвенно дарить ласку, забыв об усталости и посторгазменной неге. Впервые он так сильно хотел доставить наслаждение другому, впервые заботился не о себе самом, всецело растворившись в звуке чужого голоса, высокого и срывающегося — и он продолжал двигать ладонью, подводя Сонхва к пику все ближе. — Хонджун, это слишком, я не… не могу… — Давай же, — велел Хонджун, смыкая пальцы вокруг подрагивавшей головки, и Сонхва подавился стоном, схватился за петлявшие по стенам трубы, пытаясь удержать шаткое равновесие. Кружась в разорванном струями воды воздухе, посыпались вниз хлопья краски и ржавчины, но ни Хонджун, ни Сонхва этого не заметили. — Давай, рыбка, покажи мне, насколько тебе хорошо. Ахнув, Сонхва прогнулся в спине, забился в руках Хонджуна, затрепетал выброшенной на берег рыбкой — и обмяк, осел вниз, увлекая рыболова за собой и расплескивая воду вокруг. Рассеянно перебирая его влажные волосы свободной рукой, Хонджун вытянул ноги и привалился к стене, чувствуя, как вскипает пузырьками под кожей удовлетворение. Вторая рука все еще хранила на себе теплую липкость чужого блаженства, и Хонджун лениво пошлепал ладонью по собравшейся в поддоне воде, пуская широкие круги. Ему хотелось спать. — Так это бывает у людей? — уткнувшийся в плечо Хонджуна Сонхва повернул голову, глядя на него затянутыми дремотной поволокой глазами. Тот слабо улыбнулся и зарылся носом в прядь над лбом юноши. — Мне нравится быть человеком. — А мне нравится, что тебе нравится, — засмеялся Хонджун и, потянувшись вверх, повернул, наконец, вентиль, перекрывая воду. Обняв Сонхва за шею, он неторопливо — не целовал даже, а ощупывал его лицо губами, собирая капельки и вдыхая его солоноватый аромат. — Тебе будет еще лучше, обещаю. Я все для тебя сделаю, все покажу, мой хороший, моя маленькая рыбка, мое любимое сокровище. Сонхва тоже улыбнулся и потянул рыболова к себе, позволяя уютно устроиться на груди. Счастливо жмурясь, Хонджун опустил голову к изгибу шеи юноши, потерся носом, не желая оставлять ни единый миллиметр кожи Сонхва не отмеченным собой. Рассыпавшаяся и так и не собравшаяся воедино действительность отступала все дальше, унося за собой все тревоги, ставшие теперь вдруг мелкими и незначительными рядом с пронзавшим его восторгом. Хонджун понимал, что ему стоило бы внимательней отнестись к Сонхва, пережившему, по-видимому, свой первый в жизни оргазм, хотел подняться, забрать из комнаты полотенце, отвести юношу в постель — но конечности отказывались слушаться, налившись приятной тяжестью. Уже в полузабытьи, разморенный и обессиленный, он почувствовал, как Сонхва поднимает его вверх, как жесткий пол сменяется прохладной мягкостью матраца, на который перенес его русал. Приоткрыв глаза, Хонджун увидел знакомый узор газетных строк на стене и понял, что Сонхва уложил его в свою кровать. — Я тебе всю простынь намочил, — невнятно пробурчал он, укутываясь в одеяло и подтаскивая к себе улегшегося рядом юношу. Тот усмехнулся и послушно придвинулся ближе, давая Хонджуну собственнически оплести себя руками и ногами. — Ничего, я тоже не вытерся. Спи. Пробившиеся сквозь ставни дневные лучи выхватили из полумрака контейнера так и не прибранный с вечера стол и кровать с двоими прижавшимися друг к другу мужчинами. Соприкасаясь лбами и деля дыхание на двоих, русал и рыболов спали крепким беспробудным сном.