Знакомые мелодии

Спускались сумерки на города и деревни, окутывали лёгким покрывалом старинный замок Карлион; спряталось солнце за линией зелёных холмов, позолотив последними лучами башни; густели сумерки, и опускалась на землю ночь; наступала пора отдохновенья, и лишь стража у ворот хранила бдительность и бодрость. Завершали дневные хлопоты слуги и служанки; готовились отойти ко сну важные — и не очень — господа. Уже тихо и ровно дышал во сне юный король Артур, и грезились ему великие свершения, звон мечей и сиянье победных знамён, реющих над головами героев. Глубоко, без сновидений, спала королева Игрэйна, спали её придворные дамы, и лишь две из них, самые юные, ещё шептались еле слышно, поверяя друг другу свои девчоночьи секреты. Крепким детским сном спали сыновья Моргаузы, и маленький Гарет сладко улыбался светлым видениям, витавшим над его златокудрой головой. Беспокойным сном забылся Бальтазар, чародей и рыцарь; над его изголовьем носились тёмные тени и кровавые отсветы колдовских огней, и звон мечей сливался с рёвом пламени, пред которым бессильна вода. Но вот тьма рассеялась, и пламя утихло, отступая перед светлой фигурой девушки, перед её улыбкой — доброй и чуточку грустной... Но то было лишь виденье, виденье из волшебной страны грёз, а здесь, на земле, тьма лёгкой, неслышной поступью кралась по коридорам замка, и багровый шлейф шуршал, извиваясь за её спиной, точно змея. Тьма сгущалась, сгущалась, превращаясь в женский силуэт, и вот королева Моргана опустилась на край постели сестры своей, принцессы Вероники. Она не спала, а сидела, обхватив руками колени, укрытые расшитым покрывалом, и глядела задумчиво вдаль; по обнажённым рукам и плечам её рассыпались длинные чёрные волосы. — Видел бы тебя... — с улыбкой начала было Моргана, но сестра проворно прикрыла ей рукою рот, не давая договорить; жест был шутливым, но в выражении лица девушки был серьёзный запрет: молчи, не говори, не смейся надо мною и над тем, другим, чьего имени я тебе не называла. Моргана взяла Веронику за руку и кивнула, соглашаясь: мол, не буду, молчу. Не по нраву ей это было, не по нраву; не любила она сестру — да и никого, если подумать, в целом свете она не любила! И потому всё в Веронике претило Моргане: и черты прелестного лица, и звук голоса, и её целомудренный запрет на разговор о любви — этого королева совсем не понимала; казалось ей это фальшью, лицемерием — ведь сердце её не знало нежности, не знало чувства, которое так естественно беречь от чужих глаз и насмешек. Моргана была могущественной чародейкой, и самой сильной из всех, кто учился в последние годы у Мерлина. Но была она и дамой королевского рода — и её, юную красавицу, сосватали за старого, неприглядного Уриенса, короля страны Гоор. Горько ей было выходить за него замуж, восходить на супружеское ложе со стариком; жестокая обида на мать и отчима, короля Утера, жгла ей душу, и забывала она, что даже не пыталась воспротивиться их воле, а напротив — жаждала надеть корону на свою гордую голову, вырваться из-под власти занудного старика-учителя, сурового Мерлина, и во всём не отстать от сестер-королев. Забывала она и о том, что скоро утешилась в объятиях юных рыцарей и пажей, на что супруг её смотрел сквозь пальцы; забывала, что самый пылкий из них, молодой рыцарь Акколон, умолял Моргану оставить всё и бежать с ним на край света. Любовь его тешила её и вместе с тем тяготила: чересчур многого желал он, чересчур сильно стремился быть ближе к своей царственной возлюбленной — чего доброго, дознался бы он, кем являлась Моргана на самом деле. А была она владычицею тьмы, заправляла она делами тёмных чародеев, стремившихся истребить и уничтожить род людской; это с нею боролись, сами не зная пока что того, её великий учитель Мерлин и его ученики. Это она, Моргана, разожгла кровавое пламя, чьи отблески тревожили сейчас покой Бальтазара; это она привела в движение отряды чёрных магов, которые метались по стране, насилуя, грабя и убивая, оставляя за собою одну лишь выжженную землю, слёзы и стоны. И пусть пришлось её приспешникам отступить, замереть, стиснув зубы, но они ещё не смирились, они надеялись поднять головы вновь и отомстить за нынешнее поражение. И вот Моргана решила начать отмщенье прямо здесь, с собственной семьи, войною расколотой. И преданный Акколон должен был помочь ей в уничтожении Артура, только пока не знала она, как. Зато уже было известно ей, каким образом сведёт она счёты с сестрою. В день злосчастного пира, когда рассказал Мерлин о происхождении юного короля, пыталась Моргана переманить сестру на свою сторону, надеясь, что отступится она от старика. Но Вероника иначе мыслила; нелегко — невозможно — было заставить забыть её о том, что вместе с познаниями в искусстве чародейства приняла она на себя и обязательства — служить и защищать. Моргана те клятвы отвергла — и не верилось ей, что кто-то мог принимать их всерьёз. И пуще она возненавидела Веронику за эту верность долгу; а ещё сильнее — ненавидела она её за мечтательную улыбку, за румянец, заливавший ей щеки, когда глядел на неё Бальтазар; и особенную ярость разжигало в сердце Морганы твёрдое намерение Вероники выйти замуж по любви, пусть избранник её и не принадлежал к королевскому роду. Как посмела она, кто дал ей право желать того, в чём Моргане было отказано? Но мечты и надежды Вероники хрупки — тонкие веточки жимолости, которые Моргана легко сломает сильными руками, сминая нежные цветки, изломает и развеет по ветру. Она расквитается и с Вероникой, и с Бальтазаром, чья тяжёлая рука лишила её армию многих сильных воинов, а заодно приобретёт себе нового сторонника, который один стоил десятерых. Бывший соученик их, Максим Хорват, дал клятву исполнить любое её желание, если приведёт она к нему сестру свою Веронику, если своей громадной чародейскою силой заставит её полюбить его. Его магических способностей не хватало для этого; был он слишком осторожен и хитёр, чтобы самому рискнуть. Понял он многое о Моргане, ловил на лету брошенные ею намёки, и видела она — готов он на всё. И вот Моргана сидела на краю постели сестры и вела с нею тихую беседу, а сердце её заходилось от злости. Но приходилось улыбаться и предаваться воспоминаниям о детстве и ранней юности; и видела она, как всё больше смягчается сердце Вероники, как теплее становится улыбка её и взгляд. — Помнишь ли ты, как мы слышали песни морских жителей в шуме волн, когда жили в Корнуолле?.. Помнишь ли, как добра была к нам настоятельница монастыря?.. Как не желали мы уезжать туда из дому, и как потом тосковали, покидая ставшие родными стены обители? Помнишь ли, как тяжко давалось ученье у Мерлина в первые дни? Помнишь ли, как танцевали мы под луной среди цветущих холмов, неподалёку от его старого замка?.. Светлой тоской звучали эти "а помнишь...", и видела Моргана — победа близка. С радостью Вероника повторяла эти слова, с радостью откликалась, воскрешая в памяти всё лучшее, что было в общем их прошлом. Память её отвергала всё дурное; не помнила она — не желала помнить — сколько слёз пролила она из-за острого, как ядовитое жало, язычка Морганы, сколько раз та задевала её исподтишка, когда они были совсем ещё детьми, сколько раз оговаривала перед родителями. Сердце её было изранено всеми теми ужасами и страданиями, коих навидалась она за время минувшей войны, и она жаждала тепла и света, и всюду искала его. И легче было верить, не раздумывая, чем искать вражду и измену ещё и здесь — в родной семье, о которой она долгие годы тосковала. Но тяжко было так долго притворяться Моргане — хотелось ужалить хоть немного ту, которую она сегодня так старалась расположить к себе. И вот Вероника склонила набок голову — в свете свечи блеснула белая нить среди пышных чёрных прядей. А если что ненавидела Моргана особенно сильно в сестре, так это длинные косы её — прямые и тёмные, как у их красавицы-матери. Очень была похожа Вероника на Игрэйну, все отмечали это — всегда; Моргана же отличалась совсем другим родом красоты; кудри у неё были огненно-рыжие, и стать иная, и черты лица. И нынче отрадно было видеть Моргане, что прекрасные волосы Вероники портят преждевременные сединки... — Постой-ка... не шевелись! — воскликнула Моргана, потянувшись к сестре. — Ай! И Моргана положила на тёмно-багровую ткань своего платья длинный белоснежный волос; ласково погладила она сестру по щеке, глядя на неё с жалостью, словно на больное животное. — Как жаль! Твои прекрасные кудри, такие чёрные, как ночь… Вероника зябко повела плечами. Не то чтобы ей приятно было напоминание, как хорошо заметны на её голове раньше времени поседевшие волосы; но ведь Моргана просто сочувствовала ей. Они ведь родные сёстры. Кто же мог бы заподозрить иное, кто бы мог предположить истину? — Это не самое страшное, что могло бы случиться со мной... — возразила Вероника, и взгляд её потемнел — одна за другой проносились перед нею мрачные картины; она зажмурилась и помотала головой, отгоняя кровавые призраки. Она вышла из огня целой и невредимой — телом, и это было много, очень много; и казалось ей, что Моргана, все эти годы будто бы сидевшая в своём королевском замке, в окружении придворных, малых детей и слуг, не может представить, что творилось на землях, охваченных войной. Счастливая Моргана! Хоть в этом — счастливая, пусть замужество её и не из лучших... — Прости меня, прости! — голос Морганы звучал проникновенно, пусть в сердце её не было и тени раскаяния; но это было последней каплей, и Вероника склонила голову ей на плечо, и по щекам её заструились невольные слёзы. Моргана гладила её по голове, шепча слова утешения, а затем, следуя вдохновенной догадке, тихо запела колыбельную песню, слышанную в детстве от матери. Никогда она не пела этой песни сыновьям; их укладывали спать няньки; но память у неё была прекрасная, всё хранила она до поры — и простые слова старинной песенки тоже. — Спасибо, — прошептала Вероника; откинувшись на высокие подушки, она смежила веки, и дыхание её стало тихим и ровным. Моргана долго вглядывалась в лицо сестры — юное, красивое, нежное; дорожки от слёз на розовых щеках, полуоткрытые алые губы, не знавшие иных поцелуев, кроме родственных, — сейчас в облике Вероники было что-то детски беззащитное. Кто бы подумал, что эта девушка, заснувшая в слезах под звуки колыбельной, была той храброй воительницей, что доставила Моргане столько хлопот? Но она ею была... и, клялась себе Моргана, никогда больше не будет. Чёрной изломанной тенью склонилась над сестрой тёмная ведьма; её губы шевелились, с шипением и свистом срывались с них слова страшного заклятья; её длинные пальцы чертили на лбу и на груди Вероники таинственные магические знаки, смущая чувства, туманя разум, подчиняя и ломая волю. Лишь тот, кто пользуется доверием жертвы, способен опутать её паутиной столь тонкого и жестокого колдовства; лишь тот, кому даровала природа силу и могущество великое, способен провести столь сложный ритуал. Та Вероника, что проснётся утром, уже не будет принадлежать себе. Усмехаясь про себя, Моргана скользила по коридорам лёгкой тенью, и за окнами замка сгущалась всё сильнее тьма — тяжёлые тучи затянули небосвод, скрывая лунный и звёздный свет.