Знакомые мелодии

стен Мерлинова замка стихала метель. Ветер выл, остервенело швыряя в стены пригоршни снега, словно в бессильной злобе. Мерлин стоял неподвижно посреди зала, и в свете факелов и свечей старое лицо его казалось спокойным и величественным. Но в глубине сердца своего он чувствовал себя точь-в-точь как этот ветер; и хотелось бы ему взвыть, швырнуть в стену огненной змеею, и вновь завыть от осознания своей беспомощности и бесполезности — перед огромной, страшной, неизбежной бедой. Явилась сегодня в замок его какая-то женщина, и принесла письмо, написанное старинным шифром, который Мерлин и Бальтазар долгое время не могли разгадать; а когда открылось им, что скрывалось за хитрыми письменами, свет померк в их глазах. В том послании говорилось, что Максим Хорват — не верный ученик и преданный соратник, а предатель, отдавшийся на милость Морганы, соблазнившийся её посулами власти и вседозволенности; что следует опасаться его и ждать всего самого худшего; и сообщала об этом Вероника, жена его. Но о самой себе не сказала она ничего... Не успел Мерлин и глазом моргнуть — Бальтазар, собрав часть бывших в замке воинов, умчался догонять посланницу, не слушая увещеваний наставника, понадеявшегося было, что это — ложь и клевета, дело рук хитроумной обманщицы Морганы. Вздохнув, Мерлин отправился следом за учеником, своей колдовскою силой разгоняя бивший в лицо сухой и колючий снег. Метель разбушевалась страшная; конечно, для чародеев столь сильных то была не помеха. Но снегом замело следы, и не было вокруг ни души, ни души, никого и ничего. Шли часы бесплодных поисков; перевалило за полночь, ясна была тщетность усилий, но Бальтазар всё искал и искал хоть малейший след той, что была здесь, что прошла какой-то тропой — тайной или всем известной; но и магия оказывалась бессильна — при помощи самых сильных чар не найти было её. Наступил самый тёмный час ночи — тьма боролась, не желая отдавать своё время, словно чувствуя, что скоро придёт торжество рассвета. Мерлину понадобилась вся его сила, чтобы заставить Бальтазара вернуться в замок; по доброй воле он не остановился бы, пожалуй... никогда. Теперь он сидел у очага, глядя в огонь невидящими глазами, и холод, пронизавший его до костей, холод более сильный, чем зимняя стужа, не отпускал его. Отпустит ли когда-нибудь? Кто знает? Мерлин стоял над ним тихо и неподвижно, чуть склонив голову и спрятав руки в рукава, словно воплощение величавого покоя. — Зачем вы остановили меня? — спросил его наконец ученик, и голос его прозвучал хрипло, а взгляд был так тяжёл, что наставник отвернулся. — Ты не в своём уме, Бальтазар! — воскликнул Мерлин. — Ты не заметил, что тебе отводили глаза? Кто бы это ни был, но она не хотела, чтобы ты настиг её! — Но если… — Выслушай-ка меня до конца, Бальтазар. Во-первых, если это… правда… ты не подумал, каково мне было бы потерять ещё и тебя? — Я не… — Тебе отводили глаза. И то была магия много сильнее, чем та, какую ты мог бы перебороть, — строго произнёс Мерлин. — И существует только один человек, коему это под силу. И это не Вероника. — Моргана? — Да. Это её сила, её могущество. Только Моргана могла измыслить такое: обвинить в предательстве Макса, вселить в наши сердца тревогу и недоверие. Особенно зная… твои чувства, Бальтазар. Она явно надеялась, что ты легко поверишь… — Видит Бог, это не легко, наставник. — Это Моргана, — убеждённо произнёс Мерлин, — только она одна достаточно сильна и коварна для такого. Впрочем, был ещё один человек — ещё одна женщина, — чьё могущество некогда не уступало его, Мерлинову, могуществу. Но он уже много лет ничего не слышал о ней, а ещё дольше — не видел её. Нимуэ, прекрасная Владычица Озера. Ходили слухи, что она умерла. Новая хозяйка Озёрного замка наотрез отказалась что-либо рассказывать о своей предшественнице, и Мерлин ничего не знал о судьбе той, которую некогда любил страстно и безответно. Сейчас, глядя на склонённую голову Бальтазара, Мерлин с мучительной ясностью вспомнил, как тосковал тогда по неприступной Озёрной деве. Нимуэ никогда не была так поразительно красива, как Вероника, а всё-таки Мерлину она казалась самим совершенством. Ему мнилось, что он умрёт, если она не откликнется на его чувства, если вновь скажет своё жестокое «нет». Она заставила его поклясться, что он не применит магию, чтобы добиться взаимности, а затем и вовсе отослала от себя, велела на глаза не попадаться. Он думал, что не переживёт, но, конечно, пережил. Теперь и Мерлин, и Нимуэ — если она ещё жива! — седые старик и старуха. Нимуэ — старуха? Не может быть! Он — старик? И тем не менее это правда. Наверно, нынче они могли бы мирно беседовать у камелька и вместе рассуждать о том, как быть с этой неразумной молодежью, только и думающей, что о любви… Но это не могла быть Нимуэ. Наверно, её уже не было на свете; эта мысль причиняла Мерлину боль, хоть он понимал, что его давняя и единственная возлюбленная была уже очень стара. Мысль о смерти в старости воспринимается по-иному. У стариков, проживших большую, полную событий жизнь, есть в запасе усталость от земных дорог, есть смирение перед неизбежным. Но… …За стенами замка ещё выл ветер и сыпал снег; настоящая метель же почти утихла. Мерлин печально вздохнул, вновь бросив сочувствующий взгляд на Бальтазара. Представить себе безвременную гибель Вероники было ещё тяжелее, чем естественную и неизбежную смерть Нимуэ. — Это Моргана, — повторил Мерлин, чувствуя, что уговаривает не только ученика, но и самого себя. — Ох уж эти женщины, женщины… За окном кружился медленно и величаво крупный снег, укрывая всё вокруг холодным пушистым покрывалом. Что скрывалось за круговертью метели, под покровом снегов? Какая тайна? Вражеские козни, клевета, искусный обман? Эту загадку ещё предстояло разгадать.