***
Несколько часов Чонгук просидел на крыльце разрушенного дома, который прежде не считал своим, и только после того, как потерял, понял, что у него никогда не было ничего и никого роднее. Не жизнь его поимела и не обстоятельства. Он просто упрямый идиот, и сам умудрился всё испортить. Пора это признать. Обратно Чонгук возвращается уже под вечер, пешком и совершенно разбитым. Его футболка и брюки ещё влажные после дождя, закончившегося почти час назад. Волосы из-за этого торчат кольцами из-под бейсболки. Он не может себя заставить пойти домой, где задолбавший телевизор включён на канале с мультфильмами и никак не заткнется. Где есть только холодная вода, дым сигарет, куча ненужных коробок с вещами возле кровати. И он сам. До тошноты от себя уставший. Хочется снова свалить из этого города, как и десять лет назад. Свалить из этой страны и к черту с этой планеты тоже. Желудок воет и сжимается, потому что уже почти ночь, а во рту не было ничего кроме фильтра сигареты. И ноги сами несут его в кафе Чимина. Не для того, чтобы, наконец, получить стейк, а просто… Да просто. Нет у него желания выяснять причины. Он подходит к знакомой двери и без раздумий рвёт ручку на себя, чтобы открыть. Легкие сводит от запаха кофе при входе, только аппетит так же мёртв, как и он сам. А тихий голос с лёгкостью вырывает его из пучины мрачных мыслей, будто из-под толщи воды. И хочется снова дышать. — Ты пришёл! — с облегчением выдыхает Чимин, как только он открыл дверь. Как и в первую их встречу мальчишка в розовом фартуке и берете обнимает древко швабры, собираясь сдать смену, но так и не закрыв дверь кафетерия. Будто ждал. Только в этот раз он не улыбается и выглядит почти напуганным. Его большие глаза смотрят на вошедшего, не отрываясь, и подбородок дрожит, будто он готов расплакаться. Чонгук натыкается на его взгляд, полный сочувствия и ожидания. Чимин выглядит не выспавшимся и будто замерзшим в своём тонком свитере и шортах чуть выше колен. Он неловко переминается с ноги на ногу и грызёт ноготь большого пальца. Волнуется. За него? Чонгука его встревоженный вид делает ещё более разорванным. Настолько, что кажется, его, наконец, пробирает. До самых костей, мяса и едва бьющегося сердца. Всё и разом. Все потери и тоска, все обиды и злость на своего единственного непобежденного противника. На себя. Ему так, черт возьми, плохо. Они смотрят друг на друга молча и в ожидании… чего-то. Округлые плечи Чонгука опущены, он не пытается стереть слезу, которая вьется на его щеке, он её даже не осознает. Чимин робкими шагами, будто боясь спугнуть дикого зверя, подходит к нему близко настолько, что боксёра окутывает теплом и запахом карамели. И неожиданно даже для себя самого, Чон одним рывком притягивает его к себе, уложив татуированную ладонь на заднюю часть его тонкой шеи. Чимин такой маленький и дрожащий, но такой необходимый именно в эту минуту долбаного отчаяния. Боксер крепко обнимает его, будто не сможет дышать, если отпустит. Но он всё равно задыхается от того, как много в нём скорби. — Всё будет хорошо, Чонгук, — говорит Пак, уткнувшись ему в грудь, не спрашивая, что случилось и не пытаясь отстраниться. Наоборот, осторожно ведёт руками по его талии и сцепляет пальцы на его футболке на спине, прижимаясь теснее. Как самый близкий человек на этой планете. Единственный близкий. Всё хорошо, пиявка, — мысленно отвечает Чонгук. Ему нужно только постоять так хотя бы минуту. Согреться. — Всё хорошо, Чимин, — повторяет уже вслух пустым голосом. Я в порядке. Просто у меня больше никого не осталось. Кроме тебя. Смешно, правда? — Хёнри приходил утром, он сказал, куда отвёз тебя. Я так волновался. Уже вечер, а тебя всё нет. Думал, ты теперь совсем уедешь, — в голосе Чимина слышны слезы, которые он, в отличие от Чонгука, мужественно сдерживает. — Ты голодный? Не ел ещё ничего, да? Покормить? — поднимает на него взгляд. Доверчивый и открытый. Такой же чистый, как и в их первую встречу. Проводит нежно ладонью по щеке боксёра, стирая влажную дорожку. Чонгук его не останавливает, смотрит в глаза открыто, не пряча на дне зрачков свою уязвимость. Он как-то вдруг доверяет пиявке всё и полностью. И внезапно понимает одно — нигде бы он сейчас не мог находиться, кроме этого старого кафе со скрипучей музыкой из автомата и с запахом карамели. — Сваришь мне кофе? — прижимая его за пушистую макушку к своей груди, сипло просит Чонгук. На самом деле ему не хочется ни есть, ни пить. Ни выпускать его из своих объятий. Ему одному оставаться больше до тошноты не хочется. — А ты никуда не уйдёшь? — цепляясь за его футболку, будто боясь отпустить, тихо спрашивает Чимин. Не уйдёт. Хватит с него этого драматического дерьма с побегами от самого себя. Чётко и ясно боксёр понимает, что всё. Хорош. Во всем мире у него нет ни одной причины, чтобы где-то зацепиться и пустить корни. Нигде не пахнет карамелью так сладко, как в его городе. Плевать, что он мог бы жить там, где небоскрёбы выше и перспектив больше. Он устал от этого. — Никуда, — сжимает волосы под его беретом Чонгук. Тоска и задолбавшее одиночество делают его таким озлобленным и таким нуждающимся в тепле. Что он ловит себя на дикой мысли… Ничего ему так сильно не хочется сейчас, как поцеловать ванильные губы этого мальчишки. Стереть их, смять, сожрать, согреться. Разделить свою боль, забыть о ней и не отпускать его, чтобы никогда больше не лишать себя запаха карамели и его голоса. Чтобы больше не знать, что такое одиночество. Зная о таких мыслях, Чимин, наверняка, съездил бы ему по лицу. И не зря. Ведь он всегда находил выход в драке или в сексе. Всегда искал самый лёгкий путь, чтобы не начать копаться в себе и своих проблемах. Это нормально для такого ублюдка, как он. Но ненормально для Чимина. Поэтому Чонгук отпускает его, разжимая объятия и ненавидя пустоту, которую пиявка мог бы заменить собой. Но официант отходит, шмыгая носом и незаметно стирает с ресниц влагу, пока идёт к своей драгоценной кофемашине. — Если хочешь, можешь снять с себя сырую футболку, чтобы я развесил её просушиться, — ставит чашку в кофемашину Чимин спустя несколько минут, когда Чонгук смог взять свои эмоции под контроль и снова делать вид, что всё в порядке. Чимин не спросил, почему он выглядит, как попавший под мусоровоз мешок с дерьмом, словно понимая, что это не подходящий момент. Чонгук ему за это благодарен. Он даже думает, что ему впервые хочется всё рассказать. Просто поделиться своими тяжёлыми мыслями, как с близким человеком, который не осудит. Похоже, когда-нибудь так и будет, но не сегодня. Сегодня между ними ещё сохраняется напряжённая неловкость, но они оба стараются это игнорировать. — Я поищу тебе что-нибудь из вещей повара. — У тебя, наверняка, осталось что-то ещё из тех косплейных штучек. Надену всё, кроме платья, — старается пошутить Чонгук. Это звучит глупо, но плечи Чимина немного вздрагивают от смешка, и он улыбается тоже. Атмосфера, что сгустилась над головой боксера, постепенно развеивается, и это точно связано с присутствием пиявки в его жизни. Да, вот как-то так. Скрестив руки на груди и упершись поясницей в стойку, Чонгук ждёт, когда Чимин закончит с их напитками. Он мог бы сесть за любой столик и подождать там, но какого-то черта поплелся с ним к кухне и стоит теперь позади, как какой-то придурок. — Это не платье, а рубашка и юбка, — воткнув в отсеки миниатюрный пластиковый контейнер с молотыми зернами, отвечает Пак, ловко обращаясь с кнопками на панели кофемашины. — Разве ты не смотрел это аниме? — Я любил его. В детстве, — задумчиво отвечает Чон. Он вряд ли когда-нибудь признается Чимину, что в его детской спальне была стена поклонения этой аниме-девчонке с множественными плакатами и мерчем. Вместо этого боксёр внимательно разглядывает его фигуру сзади. У Чимина поразительно тонкая талия, перетянутая лентами розового фартука, и впечатляющие округлости. Чонгук уже обращал на это внимание, но всё равно смотрит. На Чимина приятно смотреть. — Они будут тебе малы, — отвечает официант, заливая сливки в одну из кружек. — Ты делал фото в юбке? — внезапно спрашивает Чонгук, озвучив свои мысли и не успев вовремя прикусить язык. Несложно представить Чимина в коротенькой юбке, потому что его маленькое тело могло бы неплохо в этом смотреться. Но этого лучше не делать. Не представлять. Не сейчас. — Окей, ну, увлекался я косплеем на мультфильм, который ты любил в детстве. Так и есть, Шерлок, — поворачивается к нему с двумя дымящимися чашками в руках Чимин, не выглядя обиженным бестактным вопросом. — Теперь ты будешь напоминать мне об этом до конца дней? — Я бываю той ещё сволочью, знаешь? — втягивает Чон в себя запах свежесваренных кофейных зёрен, ощущая первые признаки голода. — Но продаюсь с потрохами за чашку кофе. — Уверен, что этого хватит? — проходит мимо него официант. — Могу быстренько приготовить тебе рамён или что-нибудь ещё. — Не нужно, — Чонгук идёт за ним следом, проходя к столику у окна. Странно осознавать, что в этом мире есть кто-то, кто хочет для него готовить. — Садись, сейчас кое-что принесу с кухни, — ставит Чимин чашки на столик и спустя ещё пару минут приносит в миске что-то очень напоминающее серпантин всех оттенков зелёного цвета. — Что это? — Чонгук позволил своему кофе остыть, потому что не хотел его пить без Чимина, но он не был готов к тому, что ему подадут какие-то листья. — Полезный салат, — пододвигает к нему миску блондин. — Тут шпинат, горошек, брокколи и… — По-твоему я кролик, чтобы этим питаться? — с самым осуждающим видом боксёр указывает пальцем на листья. — Что? Нет! Конечно, нет, — теряется Чимин. — Просто Хёнри сказал, что вы собираетесь восстановить спортивный зал и начать тренировки. — Значит Хёнри сказал, — почему-то Чонгука это уже даже не удивляет. — Да, и я подумал, что ты снова захочешь соблюдать режим здорового питания, не станешь есть на ночь жирное и… ох, ладно, — вздыхает, поняв свою оплошность. — Приготовлю что-нибудь другое. Мясо? Чонгук мечтал о мясе долбанную неделю, а сейчас не чувствует в себе физического голода. Во всяком случае не того, который пытается утолить Чимин. Чон смотрит на розовый берет с пучеглазой выпечкой и понимает, что… — Печенюшку хочу. Хочет. — Что? — блондин выглядит растерянным, но его рука непроизвольно тянется к груди, где изображён рисунок печенья с глазами. — А… печенье. В смысле просто печенье. Ясно, — потерянно разворачивается, чтобы принести вазочку со стойки. Ничего тебе не ясно, Чимин. — Кушай, — забирает салат, меняя его на овсяное печенье с шоколадной крошкой. — Эти чипкуки меня тоже Джин-хён научил готовить. Чонгук не большой любитель сладостей и совсем не поклонник шоколада, но послушно ест, готовый под таким внимательным взглядом Чимина проглотить даже кусок железа, приготовленный ради него. — Кто такой Джин-хён? — запоздало снимает боксёр с головы мокрую бейсболку, бросив её на подоконник и стащив с волос резинку, чтобы дать им просохнуть. После дождя они стали ещё более пушистыми и вьющимися. — Друг, который показал, как готовить поджонг, — Чимин тянется через стол, чтобы лёгким движением смахнуть с его глаз челку, потому что она мешала боксеру пить кофе. Так естественно и просто, будто такая забота о почти незнакомце для него дело привычное. Чонгук хотел спросить что-то ещё о том парне Джине, но на секунду замирает перед тем, как сделать глоток, глядя в чашку и наслаждаясь теплом неожиданного прикосновения. — Я уже рассказывал тебе о нём, — продолжает официант. — Хён любит готовить, но это скорее одно из его увлечений. Иногда он делится со мной рецептами. Чонгук хочет спросить, насколько этот Джин-хён ему близкий друг. Он впервые задумался об ориентации Чимина, которая на самом деле вполне очевидна, и впервые ощутил что-то собственническое. Но этот вопрос сейчас выглядел бы странно, так что он остался неозвученным. Откинувшись на спинку обшарпанного диванчика жуткого бордового цвета, Чонгук собирается насладиться своим кофе и привычной болтовней Чимина, но не доносит чашку до рта. Вашу ж мать. Его тёмные брови сходятся на переносице, а неожиданная мысль прошибает холодным потом. — Чимин? — боксёр ставит чашку обратно на стол. Его интонация заставляет насторожиться блондина. — Что-то не так? Не вкусно? Чонгук разочаровано выдыхает, на секунду закрыв глаза и тут же распахивает их, пройдясь по Чимину тяжёлым взглядом, перед тем, как сказать: — Я не называл тебе своего имени, — говорит почти ласково, но твёрдо. В его голосе больше нет дружелюбия, и Чимин, осознав это, виновато сжимает плечи. Чонгуку хочется накричать на него. Сказать, чтобы всё отрицал и вообще вернуть свои же слова. Только не снова. Не это чувство, когда у него будто отбирают последнее, что ещё ценно. Блять, Чимин… Не надо. Таким тупицей Чон не чувствовал себя уже целый год. Он должен был подумать об этом ещё грёбанных полчаса назад, когда Чимин обратился к нему по имени, как только он вошёл в кафе. За время их знакомства Чонгуку ни разу не пришло в голову представиться. Сначала он не видел в этом необходимости, после просто забыл, потому что их общение стало казаться чем-то обыденным за каких-то пару дней. Чон скрещивает руки на столе, подаётся вперёд и продолжает давить съёжившегося официанта взглядом. — Мне нужен ответ, Чимин. — Прости, — скорбно опускает Пак взгляд на свою кружку, обнимая её двумя ладонями, словно ему нужна опора. — Надо было рассказать тебе обо всём раньше… ДжейКей. Охуенно. Два слога, одно имя… Которое он ещё никогда не ненавидел с такой силой. Чонгук снова чувствует себя тем, кого поимели. Только в этот раз почему-то в разы больнее, и он даже не может понять почему. Он хочет разбить о стену ёбанную кружку, за которую цепляется Чимин, и выйти из ёбанного кафе, но не чувствует в себе сил даже для того, чтобы вытрясти из мальчишки всю правду. Ему не нужна такая правда. Дьявол, Чимин… соври. — Ты знал? Вместо ответа Чимин кивает, продолжая смотреть вниз, будто наказанный школьник. — Почему молчал? — Чонгук, я… — ДжейКей, — словно выплевывает боксёр свой ненавистный псевдоним. Раз мальчишка видел в нём только долбанную звезду, с которой можно что-нибудь поиметь, то пусть и обращается соответственно. — Прости, Чонгук, — наконец, поднимает взгляд, делая твёрдый акцент на его имени. — Я хотел… — Стать моим приятелем, чтобы вытянуть грязные секреты? Между ними повисает тяжёлая тишина. Не хочется думать о пиявке, как о том, кто знал о нём всё и просто выбрал более действенный подход. Но, видимо, так и есть. Блять. Этот парень оказался хитрее репортёров, забирающихся ему едва ли не в штаны. — Нет, не для этого, — Чимин окидывает его виноватым взглядом из-под ресниц. — Я хотел, чтобы ты… — замолкает, жуя нижнюю губу и подбирая нужные слова. — Чтобы я что? Сам тебе рассказал, как меня отымели всей спортивной организацией за то, что я натянул боксерскую зайку Миуры? Тогда, блять, доставай блокнот и записывай. Никто не расскажет тебе, какой я ублюдок больше, чем это сделаю я сам. Вперёд. — Нет! — Если ты собирался продать моё интервью за кругленькую сумму, так сделай это. Нам ведь теперь нет смысла притворяться, правда? — Я же сказал нет! — взрывается Чимин, хлопая по столу ладонью. Его пылкость остужает Чонгука, и он чувствует всю обрушившуюся на него усталость. — Тебе, блять, просто нужны деньги, — опускает боксёр голову, скрыв взгляд под челкой. Это даже не звучит как вопрос. Он готов выписать Чимину чек на любую сумму и к чёрту всё. Ему нужно валить. — Да нет же! — вскликивает Пак, глядя на него с чистейшим отчаяньем. — Дело совсем не в деньгах. — Дело всегда в них, — рычит Чонгук, отодвигая от себя чашку и собираясь встать, чтобы свалить из этой дыры. В этой жизни всё покупается и продаётся, разве он не должен был смириться с этим ещё год назад? — Сколько тебе нужно? — Подожди, позволь мне всё объяснить, — вскакивает за ним Чимин. — Я узнал тебя сразу, как увидел в кафе. Уже закрываться хотел, а тут ты. Представляешь, как я обрадовался? Сначала даже думал, что мне мерещится, что я уже в каждом тебя вижу, — тараторит несвязно, пытаясь успеть всё сказать, пока Чонгук не ушёл. Что он несёт? Чему обрадовался, если знал, что в его кафе зашёл несостоявшийся убийца и неподтвержденный насильник? — Первый раз, когда на фото тебя увидел… — использует Чимин его замешательство, как шанс продолжить. — Ты был такой смешной. А сейчас вот какой. Смешной? Так он из бывших поклонников, что следят за каждым шагом своего кумира? И как, блять, Чимин сумел так долго продолжать свою долбанную игру, делая вид, что не знает его? Сука, да он просто идеальный актёр. — Ну да. Ты же про эти фото не помнишь наверное, — спешит объясниться Пак, видя непонимание на лице боксёра. — Они старые совсем. Тебе там лет двенадцать, не больше. Шорты такие красные на тебе смешные были надеты, ноги худые и длинные, и коленки разбиты. Дядюшка говорит, ты сорванцом был. Он твои колени каждый вечер заживляющим кремом мазал. — Дядя? Мунсик? — у Чонгука ноги подкашиваются, и он тяжело оседает обратно на диванчик. — Ну, конечно, Мунсик. — Чимин, подожди, — говорит уже спокойнее. — Я не понимаю. Где ты видел это фото? Чонгук думал, он говорит о каких-нибудь снимках с чемпионата, конференции, да хоть из зала суда. Но не про его детские фотографии. Что, чёрт возьми, он несёт? — Дядюшка Мунсик о тебе при каждом удобном случае рассказывал. И фото твои всем показывал. — Всем? — севшим от шока голосом спрашивает Чонгук. Они оба в растерянности и не были готовы к этому разговору, но кто-то из них должен взять себя в руки. — Так, всё стоп. Давай с самого начала и подробно. У Чонгука голова идёт кругом. Это не день, а долбанная мясорубка для его эмоционального состояния. Он сверлит сжавшегося Чимина взглядом, готовый уже услышать от него что угодно. — Сначала? Прям с самого? — жуёт измазанные кофейной пеной губы Пак, собираясь с мыслями и выдыхает перед тем, как начать. — Я расскажу, только ты не уходи вот так. Выслушай. — Начинай. — Ладно, — кивает, тревожно сглатывая. — У меня мама долго болела. Она в хосписе лежала, потому что ей морфий кололи. А дома мы его достать не могли, вот и пришлось нам туда… — нервно перебирает пальцы, распахнуто глядя на Чонгука, чтобы видеть его реакцию и понимать, что тот верит. — Нам? — Да, мне и маме. В хосписе я с ней не лежал, мне не разрешили, но приходил каждый день в часы приёма. С утра и до вечера там был. Учёбу ради этого пришлось бросить, но я не жалею. Так вот, — нервно царапает заусенцы на коротких пальцах, перед тем, как продолжить. — Там и твой дядюшка лежал. В соседней палате. К нему никто не приходил, так что я… Срань господня. Таким дерьмом Чонгук себя ещё не чувствовал. Никогда. Даже выслушивая приговор о насилии перед десятками объективов федеральных каналов. Это было не так сложно, как слушать о в одиночестве умирающем Мунсике, которому он ни разу не позвонил. Чимин продолжает говорить. Быстро, много и сбивчиво, перепрыгивая с одного на другое. Он волнуется, но в его взгляде нет осуждения, скорее, там тревога и смущение. Для Чонгука этот взгляд больнее приговора. — Может мне не рассказывать ничего больше? — участливо заглядывает в его потухшие глаза Чимин. — Продолжай, — приходится выдавить боксёру из себя единственное слово. — В общем, мамы когда не стало, — Чимин сухо сглатывает от болезненных воспоминаний, но насилу заставляет себя улыбнуться. Чонгук ни на секунду не сомневается в его словах и чувствует себя ещё большим куском дерьма, преодолевшим собственные скотские пределы. Он мысленно произносит «прости» за то, что заставил пиявку погрузиться в тяжёлые воспоминания. — Я один остался, — продолжает Чимин, тревожно сминая в руках взятую со стола салфетку. — И дядюшка Мунсик тоже. Мы просто… Мы поддерживали друг друга, понимаешь? Мне было тяжело. И он сильно помог мне тогда. Я… в общем я хотел сделать одну глупость. Но сейчас всё нормально, я об этом и не думал больше после того раза, честно. Я не слабак, — Чимин эмоционально машет руками, усиливая эффект своих слов. И Чонгук впервые замечает белые линии на его вечно скрытых рукавами запястьях. Два одинаково ровных, тонких шрама на каждом. Как мазки кисти озлобленного, умирающего от душевной боли художника, что пытался перечеркнуть свою картину. И саму жизнь. Мальчик в разрисованных кедах скрывает за своей несползающей улыбкой так много горечи. Чимин так же одинок. Он маму похоронил, которая умирала от болезни и боли на его руках. Совсем один остался, и ни разу не сказал, как ему трудно. Пиявка защищал Хёнри, пытавшегося его ограбить, стоял с одиночным пикетом ради бродячей псины, которая его за задницу укусила. Мёрз под дождём, чтобы не оставлять его, мудака, в одиночестве. Чонгук только сейчас понимает, насколько он слеп, глух и глуп. Он видел картинку, фасад, маску. Чимин не делится своей болью, не играет на чувстве жалости, как на его месте поступили бы многие. И о таких неправильных, страшных вещах, как попытка суицида, говорит с кисловатой, но улыбкой. Он совсем не слабак. Невысокий, наивный и щуплый, зато такой, с которым ни один борец MMA и рядом не стоял. И он сам, Чонгук, в том числе. — …твой дядя спас меня, не дал сделать того, чего делать и правда не стоило, — продолжает задумчиво. — И я… ну, нехорошо так говорить. Но я в нём нуждался. Я не использовал его как жилетку, пойми. Дядюшке одному тоже сложно. И мы просто общались, потому что нам больше не с кем. Ты, наверное, уже понял, что я иногда могу много болтать. На самом деле я тишины боюсь. Потому что тихо стало, когда мама… ты понимаешь. Раньше мы с ней много говорили, потом она много кричала, когда морфий переставал действовать. А потом её не стало, и наступила такая тишина… Страшная. Я долго винил себя, потому что в те дни, когда она кричала, я думал, как устал, думал, что не могу больше это слушать, что не выдержу. Дурак. Лучше бы она и сейчас… ох, лишь бы жила, — всхлипывает. — Поэтому я говорил с дядюшкой Мунсиком. Много говорил. А он слушал. Просто это немного сложно, когда некому позвонить ночью и рассказать о чувстве вины, которое жить не даёт. Или рассказать свой страшный сон, или просто поболтать про дождь. Мы с ним часто созванивались. Так и стали общаться. — Чимин, — не находит в себе Чонгук смелости посмотреть в глаза мальчику, на которого сам же наорал несколько минут назад, опошлил всё жаждой денег. — Прости. — Всё в порядке, — даже не собирается винить его в чём бы то ни было Пак. — Я был у дядюшки Мунсика дома почти каждый день, и он показывал твои фотографии. Каждый раз. Рассказывал каким ты рос умным и сильным и называл тебя «глупыш Куки». Да, так его прозвал Мунсик, когда Чонгук устроил целую драму, намереваясь отомстить ублюдкам, что поиздевались над потерявшейся доберманихой. Она была явно из того района, где люди могли позволить себе собаку такой породы, но, по всей вероятности, у неё когда-то была сломана лапа, и собака осталась хромой. Кто-то посчитал это достаточным, чтобы избавиться от неё, раз она больше не выглядит так значимо, а те отморозки собирались привязать её к строительному крану и посмотреть, как отчаянно Бэк Мани будет бороться за свою жизнь. Гетто действительно порой рождает монстров. Тогда, будучи ребёнком, Чонгук был побит тремя сразу, но смог отвоевать доберманиху и свои убеждения. Какое-то время они хромали вместе. Не сразу узнав, что в их доме появился питомец, дядя его успокаивал. Говорил что-то про то, что месть ему счастья не принесёт. Да он разве слушал. — А ещё он рассказывал, как ты раненую собаку в дом приволок и как прятал её у себя в комнате несколько дней, — будто читая его мысли, говорит Чимин. — Ну, вообще-то дядюшка знал об этом, просто ждал, когда ты сам признаешься. Рассказывал, как ты ночами еду таскал и свои порции ей отдавал. Как её звали? Сейчас… — Бэк Мани, — с дикой тоской и сожалением в голосе, произносит боксер. — Да, точно. — Она тогда Мунсика за руку укусила, когда мы её помыть пытались. Ему потом уколы… чёрт, — мямлит Чонгук осипшим от эмоций голосом, опустив взгляд на чашку кофе. — Об этом он тоже говорил. Дядюшка не жалел про тот случай, наоборот. Так тобой гордился. Вот тогда я твою фотографию и увидел, когда первый раз к нему домой проведать приехал. И бой твой первый мы тоже вместе с ним смотрели. Он в честь твоей победы сварил кашу с морским ушком. Мы отмечали. И все другие бои тоже и конференции. Он очень волновался перед каждым твоим выступлением. Говорил, вот ляпнет сейчас что-нибудь глупыш Куки, красней за него потом перед всем миром. Ох, подожди, — возится Чимин в кармане своих шорт, задрав кофту. — Вот, — достав телефон, он открыл галерею и нажал на фото. На экране Мунсик в инвалидной коляске и с тем же хмурым выражением лица, которое Чонгук помнит, только постаревший и седой, сидит на заднем фоне Чимина, пока пиявка хитро улыбался, делая их селфи. — Дядя не очень любит, когда я его снимаю, поэтому у меня только пара совместных фото, — протягивает ему двумя руками телефон, который Чонгук игнорирует, глядя только ему в глаза. — Поэтому ты боялся, что я увижу эти фотографии? Никакого косплея там нет? — почему, черт возьми, ему так важно это знать именно сейчас, боксер не понимает. — На самом деле я хотел, чтобы ты их увидел, — потупив взгляд, бормочет Чимин. — Не те в образе Сейлор Мун, конечно, а с твоим дядюшкой. Я просто не знал, как начать этот разговор… У Чонгука глаза сухие, а сердце кровоточит и ноет. Какое же он дерьмо, но Чимин ведь всё равно его чувства так незаслуженно оберегал. Для Чонгука это сродни тому, как если бы раненый зверь жалел чувства охотника, который его подстрелил. Но это ведь Чимин-кстати-Пак. У него и на этот счёт есть своё мнение. — Те новости мы тоже видели. И за судебным процессом тоже вместе следили, — смущённо пожимает Чимин плечом, уводя взгляд в сторону. — Но мы им не верили. Ясно же, что вранье. Ты не думай. Мы вообще не сомневались нисколько. Дядюшка даже тогда письмо писал в международный комитет чего-то там, о том, что тебя оболгали. Его правда обратно прислали нераспечатанным, но он снова писал, а я отправлял. Ты когда в кафе пришёл, я думал ты к дяде приехал. Так обрадовался, не представляешь. А потом пошёл тебя провожать, но мы пошли не к дому дядюшки Мунсика. Я не спрашивал, лезть не хотел. Думал, тебе время надо. — Чимин, — роняет голову на руки боксёр, уперев локти в стол и не справляясь с разъедающими его чувствами. — Где его… могила? — Чонгук... — моргает несколько раз блондин, пытаясь понять. — О чём ты? Дядюшка Мунсик жив. — Что? Я, блять… ЧТО? — резко вскидывается Чонгук, почти оглохнув от биения собственного сердца. — Повтори, что ты сказал. — Он жив, Чонгук. Я хотел тебе написать, только тайком, потому что дядюшка не разрешал тебя беспокоить. Но если бы с ним что-то случилось, то я бы точно тебе сообщил. Нужно было написать раньше. Он бы приехал. Чёрт, наплевал бы на всё: на гордость, карьеру, и приехал. Тогда Чонгук этого не осознавал, а сейчас понимает. Он нуждался в том, чтобы позвали домой. — Чьё это кафе, Чимин? — Тоже дядюшки, он открыл его ещё до того, как получил травму. Его палатку снесли, потому что там стройка началась, но компенсации хватило на аренду и оборудование этого кафе. А я помогаю ему с управлением… Его даже просили рекламу сделать. Сказать, что он твой родственник и готовит в кафе любимые блюда самого Несокрушимого ДжейКея из Сонгендо. Но он же гордый, сам знаешь. Знает. Это очень похоже на Мунсика. — Говорил, справится и без этого, мол «нечего трепать имя моего сына по пустякам». Сына. Как же от себя тошно. — А его дом? — старается держать себя в руках Чон, но его горло сводит спазмами. — Он уже год судится со строительной фирмой, чтобы его не снесли. Но мы, наверное, проиграем, — испуганно звучит Чимин, глядя на побледневшего боксёра. — Чонгук, так происходит. Дом ведь совсем старый, там новостройки будут, даже наш город потихоньку развивается. Сложно было, но я уговорил дядюшку переехать в квартиру. Искали её вместе и депозит внесли сразу на несколько лет. Там ведь удобства, соседи и общение… Ты в порядке? Наверное. — Но ты так рассказывал, дьявол… Всё в прошедшем времени. И про хоспис этот. Туда ведь умирать кладут тех, у кого шансов ноль. Или я ни хрена не понимаю? — Перестань, Чонгук, выдохни, — кладёт свою тёплую ладонь поверх его холодной Чимин. — Маму поэтому и положили. У неё шансов, как оказалось, не было, врачи так говорили. А дядюшка упал сильно. У него перелом шейки бедра оказался. В таком возрасте заживает плохо и дома за ним ухаживать некому. Вот и перевели в хоспис, потому что лежать долго. — Чимин, твою ж… — Все нормально. Ты дыши глубже, ладно? Боксер опускает голову, его грудь вздымается от тяжёлых вздохов и выдохов. — Алкоголь есть? — говорит устало, лишившись сил от пережитых скорби, боли и облегчения. — Пить будем? — оживляется Чимин, видя, что Чонгук не собирается больше злиться. — Ты прав, выпить нужно. Тогда я кафе закрою и всё принесу. Подожди немного.***
Спустя час обстановка стала намного легче, музыка чуть громче, а разговоры тише и откровеннее. Они открыли бутылку коньяка, которую уже почти допивает слегка опьяневший Чонгук, и достали из запасов Мунсика наполовину опустевшую бутылку красного сухого вина, от которого Чимин уже в зюзю. Осмелевший официант сидит на столе, поджав под себя ноги, потому что так ему удобнее и так он ощущает себя выше, чем боксёр. Ему вдруг приспичило это сделать. Чонгук не против, потому что пиявка, наконец, смеётся так же, как в день их знакомства, и по одной втыкает в густую шевелюру боксёра пластиковые вилки, создавая на его голове корону. Чонгук не сказал бы, что это приятно, когда острые зубцы царапают кожу, но он терпит, потому что Чимину вроде как нравится возиться с его волосами. — Вот смотри. Теперь ты король моего кафе, — пьяно хихикает Пак. Чонгук улыбается, потому что из уст Чимина это звучит даже лучше чем «обладатель чемпионского пояса MMA». А то, что он называет кафе Мунсика своим, означает, насколько они близки. Боксеру это слышать приятно. Значит, и он не чужой. — Это я тебя короновал, — поправляя вилку в его волосах, гордо говорит Чимин. — Несокрушимый король Сонгендо ДжейКей. — Меня уже повысили? — Да, — уверенно кивает. — Погодь, сфотать надо. Чимин шарит по карманам своих шорт, опасно наклонившись вперёд. Боксеру приходится придержать его за бедро, чтобы он не свалился со стола на пол. Но он не убирает руку и тогда, когда в его поддержке уже нет необходимости. — Да, хорош, — отворачивается Чонгук, пока пиявка наводит на него камеру, щуря один глаз, шатаясь и пытаясь сфокусироваться. — Нифига, — угрожающе выставляет Чимин указательный палец, будто способен этим кого-то напугать. — Вот сниму и дядюшке потом покажем. Смотри на меня и улыбайся. Чонгук смотрит. Внимательно, глубоко и долго. Словно впервые. Перед ним знакомый мальчишка, а ощущение, будто в нём столько граней, что за всю жизнь не разглядеть. Красивый, особенный. Свой. — Значит, ты мой фанат? — сложив руки на груди, откидывается на спинку дивана боксёр, уже не обращая внимание на вспышки телефонной камеры. — Ага, — кивнув, делает официант снимок. — А как же Шуга? — Ну… это другое. Про него мне Тэхен рассказал и про Джей Хоупа тоже. Вот Тэ настоящий фанат, на двух концертах Хосока был и даже плакал, когда тот в армию ушёл. — Я спрашивал о тебе. — А, ну, ты же спорт, а Шуга — музыка. Я и другую музыку слушаю, не только его. А вот до других спортсменов мне дела нет. Ты лучший, — пьяно подмигивает. — Или ты ревнуешь? — спрашивает шутливо, не рассчитывая на ответ и делая ещё несколько снимков. Чонгук смотрит, прищурившись, на пошатывающегося официанта, что сидит перед ним на столе и тычет ему телефоном едва ли не в лицо. Да, черт возьми, Чимин единственный из поклонников, которого боксёр не хочет ни с кем делить. Поэтому он кивает, не собираясь этого скрывать. Ревную. Чимин прослеживает его кивок удивленным взглядом через камеру телефона, приоткрывает губы, осознавая его смысл, густо краснеет и прячет лицо за гаджетом, молча продолжая съёмку. Стесняется. Ты всё правильно понял, Чимин. И, наверное, это лучший момент для их первого поцелуя. Чонгук хочет этого не потому, что он пьян и его внезапно одолела жажда секса. Нет. Он просто хочет. Поцеловать Пак Чимина. И оставить его себе. Понимает это внезапно. Так же как и то, что пиявка не будет против их поцелуя. Боксёр чувствует его симпатию и плевать, что оба одного пола. Это не важно, когда ты понимаешь, что это тот самый человек. Твой. Но момент упущен. Чимин хихикает, прикрыв рот ладонью, списывая его намёки на своё воображение. Не страшно. Значит, будет позже, но вкуснее. — Почему в нашу первую встречу ты думал, что я немой? — разрушает Чонгук возникшую неловкость. — По телевизору говорили, что ты уже всё, — выглядывает из-за своего телефона блондин. — С короткой памятью после того боя. Чонгуку нужна минута, чтобы перестать смеяться. Его эмоции после такого дня уже вышли из-под контроля, поэтому он просто позволяет себе расслабиться. — Это называется кратковременная потеря памяти, а не короткая память, — отвечает после того, как прохохотался. — Такое бывает после сильного удара по голове и длится недолго. Обычное сотрясение мозга. Ничего общего с короткой памятью. — Знаешь что, Дори, — со второго раза запихнув телефон обратно в карман, смотрит на него Пак с укором. — Я не разбираюсь в этих медицинских штуках, если это не касается уколов и обезболивающего, но я волновался, ладно? Я очень сильно волновался, когда диктор сказал, что у тебя что-то с мозгом и короткая память. Я даже подумал, что ты корейский язык забыл. Да, тот бой с Миурой был жёстким, и диктор действительно мог сказать что-то такое, пока Чонгук был какое-то время в отключке. Но он ведь сумел встать на ноги и продолжить бой из-за своего ослиного упрямства. Выходит, он всё-таки победил в том бою. — Я же не овощ, Чимин, — Чонгук смотрит на него с улыбкой. Молчит какое-то время, пока пиявка снова наполняет их рюмки и говорит уже тише. — Спасибо тебе. — За что? — удивленно спрашивает Чимин. Он, правда, не понимает? За зонт и дождь. За разноцветные кеды и крепкий кофе. За то, что много болтаешь, но умеешь слушать. За твою маму и зажившие шрамы на твоих руках. За дядю Мунсика и за твои улыбки. Но вслух только… — За всё, — произносит как тост, делая глоток коньяка из пузатого бокала. Чимин смотрит на него как-то слишком понимающие, будто в этом «всё» услышал гораздо больше. Распахнутые глаза медленно увлажняются, и он шмыгает покрасневшим носом, растрогавшись. Чимин собирается, выпрямляет плечи и по виду готовится сказать что-то очень важное. — Чонгука, — выдерживает Пак паузу, хлюпая потекшим носом, но выглядя при этом более чем решительно. — Ты крутой, понимаешь? Ты, как Бэтмен, только круче. Но знаешь что? У Бэтмена был Робин. А знаешь, зачем он был? Герои тоже устают и заложниками обстоятельств они тоже бывают. Но в них верить надо. И помогать надо. И поддерживать. И любить их надо,— стучит себя по груди в районе сердца. — Я вот тебя, знаешь, как люблю? Когда ты в кафе пришёл такой мрачный и уставший. Я подумал, что тебя любить некому. А я буду. Знаешь, как ты мне нравишься, послушай, — произносит твердо. — Человеку плохо не когда его никто не любит, а когда ему самому любить некого. И мне без тебя плохо было. Каждому герою нужен свой герой. Расслабься, ладно. Я спасу тебя. Когда будет плохо, просто позвони или скажи: «Чимина, мне плохо». И я приду. Я буду твоим чертовым героем. Ты мне веришь? Чонгук поплыл от этих пьяных, но важных и нужных слов. Он большой, сильный, многое может вынести, многое ещё способен натворить. Но он всего лишь человек. Чимин прав. Ему тоже нужен свой герой. Чтобы любить. — Верю, — кивает согласно, глядя в серьезное лицо напротив и снова борясь с диким желанием его поцеловать. — Тогда, — громко икает Чимин, прикрыв рот рукой и не осознавая, какую огромную стену только что разрушил в измученной душе боксёра. — Время сюрприза. — Какого сюрприза? — напрягается боксёр, потому что на сегодня с него определённо хватит сюрпризов и потрясений. — Я станцую, — важно произносит официант, пытаясь встать на столе. — Серьезно? — благодарно выдыхает Чонгук, глядя на его попытки подняться. — Зачем? — Соблазнять тебя буду, — говорит уже по слогам и глаза с трудом держит открытыми, но его решимости это не умаляет. Немного ошалело, но с широкой улыбкой, Чонгук смотрит, как Чимин разгибается, разминает плечи, подмигивает неумело, и, когда мелодия начинается заново, снова сгибается немного в спине, упирает руки в колени и… тверкает, повернувшись к нему туго обтянутой шортами попой. Боже. Прячет улыбку боксёр. Это самая нелепая попытка его соблазнить. И она работает. Боксер жалеет, что не может заснять его тверк хотя бы на телефон, потому что Чимин вряд ли такое одобрит. Чон накрывает глаза ладонью, оставляя между пальцами большую щель, улыбается, как полный придурок, мотая головой. Что бы не произошло сегодня, как бы не перемололо его самого… Это отличный день. Пусть его утренние планы пошли прахом, и он не встретился с Мунсиком. Но он получил больше. И, кажется, счастлив. Только всё имеет свойство заканчиваться. И музыка, к сожалению Чонгука, тоже. — Пока на этом всё, — с одышкой произносит Чимин перед тем, как закрыть от усталости глаза и тяжело опасть ему в руки. Чонгук сгребает своего героя, перетаскивая его на диван и усаживая так, чтобы он не свалился. — Твой дядя… — вяло бурчит Чимин, заплетаясь в буквах и не открывая глаз. — Он столько всего рассказывал. Чонгук уже знает, что этот парень не замолкает, даже когда спит, но закидывает руку на подголовник дивана, склоняется к его губам и напрягает слух, чтобы ничего не упустить. — Говорил, какой ты упрямый засранец, — замолкает официант на долгую минуту, но потом громко всхрапнув, продолжает. — Всё делаешь только по-своему. Он говорил, какой ты… замечательный. Фотки твои показывал, мы бои твои смотрели, все статьи собирали, даже гуляли по твоим любимым местам, и вот… Я тот косплей делал, как дурак. И представлял, что ты на меня смотришь и тоже… любишь. Как тот мультик в детстве. Глупо, да? — роняет голову на плечо боксёра Чимин. — Нет, — зная, что пиявка его не слышит, отвечает Чонгук, прижавшись губами к его виску. — У меня не было шанса не влюбиться в тебя, — сказав это Чимин громко засопел на его плече, пуская на футболку слюни. Чонгук мог бы услышать, как в его грудной клетке с хрустом осыпается лёд, и хорошо, что Чимин сейчас не видит, в каком он состоянии. Улыбается тупо и глаз своих от него отвести не может. Боксер жалеет, что они не могут провести так всю ночь в этом уютном кафе с его скрипучей музыкой. Ему приходится самому убрать за ними со стола, выключить аппарат и найти под кассой ключи от дверей кафе. — Чимин, я вызову нам убер. Тебе нужно проснуться, — спустя четверть часа легко сжимает его плечо Чонгук, чтобы разбудить. Чимин ворчит, морща нос, но один глаз с трудом разлепляет. — Не, — произносит вяло. — Мы должны идти пешком. Это же наша чигуковская фишка, — стучит себя по худой груди. Герой. — Мы идём вместе, я нас охраняю. — Наша чигу… что? — тихо переспрашивает Чонгук, уверенный, что ослышался. — Твоя и моя фишка, — с пьяной улыбкой смотрит на него Чимин, едва приоткрыв тяжёлые веки и откинув голову на спинку дивана. Он, кажется, уже в отключке, но язык работает на автомате. Для Чимина это нормально. — Там было что-то ещё. — Ага, — кивает неосторожно и ударяется подбородком о свою грудь, будто не в силах удержать голову. — Чигуки, это мы. Как Бренджолина, только Чимин и Чонгук. Братаны навеки, — пытается поднять руку, чтобы дать боксеру «пять», но она опадает без сил. Вот так просто Чимин сделал его частью чего-то целого. Сделал его снова важным и нужным. Счастливым. — Ясно, — убирает с его глаз светлую чёлку Чон, как всегда, переживая свои эмоции где-то глубоко, тихо, без показательного восторга, но искрене. — Чимин? — М-м-м? — бурчит Пак сонно. — Позвони мне… Когда захочешь рассказать свой страшный сон или поговорить про дождь. И вообще. Я тоже приду. — Ладно.