Академия вампиров. История Дмитрия

      Следующая неделя стала пыткой... для нас обоих. Роуз молча страдала от последствий сплетен. Чаще всего она храбрилась, но я мог видеть сквозь тонкую завесу. Она неохотно встречалась с кем-то взглядом, избегая любых необязательных контактов. Если у нее не было конкретных дел в кампусе, она возвращалась в свою комнату. С каждым днем она становилась всё апатичнее, а темные круги под глазами уже не получалось скрывать с помощью макияжа. Роуз плохо спала и, казалось, похудела, а когда я видел ее в столовой, она не притрагивалась к еде. Для человека, который обычно не стеснялся есть больше своих ровесников мужского пола, это было довольно нетипично... почти пугающе. Хотя она пыталась улыбаться друзьям, это было жалкое зрелище. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется, пусть и сдерживала слезы, по крайней мере, на людях. У меня как-то само собой вошло в привычку проходить мимо комнаты Роуз перед вечерней сменой, чтобы проверить, как у нее дела, и зачастую я слышал, как она тихо плачет за дверью.       Я не прекращал надеяться, что кто-нибудь из друзей поговорит с ней, утешит ее. Василиса наверняка заметила, что она буквально разваливается у нас на глазах. Но нет, принцесса от Роуз, пожалуй, даже отдалилась. Я замечал ее в компании других членов королевских семей так часто, что не сосчитать. Она смеялась и словно бы не подозревала о той боли, которая мучила ее подругу. Лисса неожиданно стала центром моройского королевского общества в кампусе. В то время как Роуз делала всё возможное, чтобы спрятаться от мира, Василиса проходила через это с легкостью... как будто запятнанная репутация лучшей подруги ее больше не обременяла. Я не мог понять, почему она так себя вела, но было трудно останавливаться на этой мысли, не чувствуя, как нарастает собственное разочарование и напряжение.       Даже Мейсон предоставил Роуз свободное пространство. У этого парня душа нараспашку, и всякий раз, когда он смотрел на нее, его эмоции сменяли друг друга. Боль, ревность, предательская жалость, тоска, гнев, печаль и много чего еще. Иногда казалось, что он хочет окликнуть ее, и однажды он так и сделал, но взамен получил только резкость. После того случая Мейсон превратился в обычного наблюдателя... Такого же, как я.       Я по-прежнему не знал, что ей сказать. Не хотелось усугублять ситуацию, но и как улучшить ее – неясно. Я пытался найти «золотую середину»... стабильность. Мы тренировались по графику, никогда не обсуждая слухи. Хотя толку было немного, это вроде бы отчасти помогало Роуз пережить очередной день. Я продолжал бегать, выполнять упражнения и спарринговать вместе с ней. Порой я ловил на себе понимающий взгляд, когда сочувствие брало надо мной верх и я обращался с ней мягче, чем обычно, но в целом мы делали вид, что ничего не произошло.       Однажды утром я решил попробовать кое-что новенькое. Одно из моих любимых упражнений на атаку еще со школьных времен. Я позволил Роуз использовать для защиты и нападения любое импровизированное оружие, какое она сумеет найти. На дворе стояла поздняя осень, практически зима; морозы не прекращались изо дня в день, а вот выпавший снег никогда не задерживался надолго. Сегодня землю расчистили, и мы работали на улице.       Роуз сменила несколько видов оружия, пока не остановилась на паре веток длиной чуть больше полуметра каждая. Я не осуждал ее выбор, поскольку они напоминали янток – короткие палки, применяемые в филиппинском боевом искусстве Кали или Эскрима. Она уже работала с такими раньше, так что ветки будут ей в некоторой степени знакомы. Роуз сражалась страстно, иногда сбиваясь с обоснованного упорства, которое я поощрял, на слепую ярость, вызванную теперешним стрессом. Я старался вернуть ее в правильное русло, но по мере продолжения занятия она всё сильнее отвлекалась. В итоге я объявил перерыв, и мы собирали тот немногочисленный инвентарь, которым пользовались, чтобы отнести его на склад рядом со спортзалом.       – Твои руки!       Мы почти закончили убирать снаряжение, когда я наконец их увидел. Красные, влажные, покрытые трещинами, часть из которых даже кровоточила. Мы несколько недель тренировались на улице, но я ни разу не замечал, что холод наносит им всё больше и больше вреда. Я тихо выругался, вновь порадовавшись, что она не понимает по-русски, ибо я вполне мог соперничать с ней в сквернословии, если бы не следил за языком.       – Где твои перчатки?       Роуз взглянула на свои руки со странным смущенным выражением, точно впервые их увидела. Она повертела ладонями туда-сюда, прежде чем ответить:       – У меня нет перчаток. В Портленде они были не нужны.       Я покачал головой, снова ругнувшись себе под нос, после чего усадил ее на ближайший стул и принес полностью укомплектованную аптечку первой помощи. При таком количестве травм в спортзале, аптечек поблизости было несколько, и все они пополнялись ежемесячно, если не еженедельно. Я также прихватил одно из запасных полотенец, смочив его теплой водой. Я пытался осторожно вытереть кровь, молча коря себя за то, что, сосредоточившись на душевных ранах Роуз, упустил из внимания раны телесные.       – Мы добудем тебе перчатки. – Это не искупило бы всей моей вины, но я, по крайней мере, мог удостовериться, что подобное больше не повторится.       Она лишь кивнула в ответ, наблюдая за моими действиями, по-видимому, погруженная в собственные мысли.       – Это только начало, да?       Ее негромкий голос доносился словно издалека. Я даже не был уверен, что расслышал правильно.       – Начало чего?       – Превращения меня в Альберту. В нее и... в других женщин-стражей. Они жесткие, мускулистые и всё такое прочее. – Роуз тихо и нерешительно хохотнула. – Драки, постоянные тренировки на чересчур свежем воздухе – они больше не красотки. – Я прервался и посмотрел на нее, когда она продолжила: – Такая... такая жизнь... разрушает их. В смысле внешний вид.       Она отвернулась, качнув головой, точно пыталась вытряхнуть оттуда такую же глупость, как юношеское тщеславие, хотя, судя по всему, она действительно находила подобную мысль неприятной.       Что до меня, то единственное, на что я был способен, – это изумленно на нее таращиться. С чего она взяла, что ее красоту может что-то испортить? Она была потрясающей, и я не мог представить обстоятельства, которые сумели бы это изменить. Она устала, поранилась, истекала кровью, но в ее власти было очаровать меня и любого другого мужчину в этом кампусе. Приложи Роуз необходимые усилия, и мы все пали бы к ее ногам. Ее волосы струились, словно шелк, практически черные, но на свету они переливались всеми цветами радуги. Ее глаза цвета темного шоколада сияли особенным светом, когда она улыбалась. Эта улыбка... Ее одной было достаточно, чтобы ставить людей на колени. И это я еще не упомянул ее тело; нежное, но сильное, закаленное тренировками, но женственное от природы. Одного взгляда мельком хватило, чтобы преследовать меня во снах.       – С тобой этого не произойдет. Ты слишком... – начал я говорить, не подумав.       Я только начал признаваться самому себе, что нахожу ее привлекательной. Нет, прекрасной. Но я не мог признаться в этом ей. Ни ей, ни кому-либо другому. Она моя ученица. Я ее наставник. Я на семь лет старше, а она даже не считается взрослой. Мое влечение к ней было неправильным во многих аспектах. Я посмотрел вниз, чтобы закончить обрабатывать раны, стыдясь того, как быстро мой разум переключился на ее физические качества.       – С тобой этого не произойдет. – Мне хотелось сказать гораздо больше, но я надеялся, что этого будет достаточно для снижения ее бессмысленной тревоги.       Мои невысказанные слова вязнут в неловком молчании, которое затем вновь нервно нарушает Роуз:       – А с моей мамой произошло. Когда-то она была красавицей. Думаю, она и сейчас ничего, в некотором роде, но совсем не такая, как прежде.       Я мысленно возвращаюсь к своей первой и единственной встрече со стражем Джанин Хэзевей. Это случилось через год-два после окончания школы. Вьющиеся рыжие волосы, подстриженные коротко, выдавали в ней шотландские корни. Она одна из самых невысоких стражей, которых я встречал, ее рост примерно метр шестьдесят. Тем не менее, то, как она себя держит – строго и властно, – визуально делает ее значительно выше. Тридцать секунд в присутствии этой женщины, и вы уже никогда не совершите ту же ошибку, недооценив ее изначально. Ее репутация говорит сама за себя. Такая исключительная преданность своему делу заслуживает восхищения. Возможно, Роуз не слишком похожа на свою мать внешне, но, уверен, в том, что касается личностных качеств, между ними гораздо больше общего, чем кажется им обеим.       Поэтому горечь в последующих словах на мгновение ошеломила.       – Давненько я ее не видела. Может, теперь она выглядит вообще по-другому, а я даже не знаю.       – Ты не любишь свою мать, – я хотел, чтобы это прозвучало как вопрос, но получилось утверждение.       Трудно было предположить иное, видя негодование на лице Роуз.       Она закатывает глаза и язвительно смеется.       – Ты заметил, да?       – Вы с ней едва знакомы.       – В том-то и дело. Она меня бросила. Оставила на попечение Академии.       Я закончил очищать ее руки от крови и грязи и начал втирать мазь в огрубевшие участки, которые сильнее всего пострадали от холода и ветра. Я потерялся в ощущениях от прикосновений ее кожи, как в собственных мыслях.       В том, что некоторые студенты (в основном, новички) росли в Академии, не было ничего вопиющего. Как правило, такое случалось, когда родитель-дампир погибал в сражении, и на ребенка не претендовала другая семья, а родитель-морой либо оставался неизвестным, либо не желал признать сына или дочь. Василиса формально находилась на попечении Академии с тех пор, как осталась сиротой после аварии, однако ее ситуация отличалась от остальных благодаря солидному трастовому фонду и друзьям семьи, которые взяли на себя заботу о ней. У большинства подопечных Академии за душой не было ничего. Однако Роуз стала исключением и здесь. В личном деле говорилось, что ее мать отказалась от родительских прав, когда Роуз было всего четыре, и оставила девочку в школе. Джанин приглашали навестить дочь, и, не сомневаюсь, ей наверняка позволили бы забирать Роуз на каникулы, если бы страж Хэзевей попросила об этом, но, похоже, ничего такого не было. Судя по всему, прошло немало лет с тех пор, как они встречались в последний раз. Существовала очень большая вероятность, что я видел стража Хэзевей гораздо позже, чем Роуз. И как бы сильно меня ни возмущала мысль о родителе, который добровольно игнорирует своего ребенка, я знал, что должен выступить в защиту этих отношений.       – Ты так говоришь... Но как иначе ей следовало поступить? – Аргумент настолько слабый, что даже я не мог проникнуться собственными словами. – Я знаю, ты хочешь стать стражем. Знаю, как много это для тебя значит. Думаешь, она испытывала другие чувства? По-твоему, она должна была оставить службу, чтобы вырастить тебя, хотя ты всё равно бы провела бо́льшую часть своей жизни здесь?       Однако я осознавал, что это не единственная альтернатива. Немало стражей сумело преуспеть, сохранив и отличную репутацию профессионала, и семейные узы.       – Хочешь сказать, я лицемерю? – В ее взгляде отразились неверие и потрясение. Я ее в этом не винил.       – Я хочу сказать, что, может, тебе не стоит относиться к ней так сурово. Она очень уважаемая женщина-дампир. И она направила тебя по тому же пути.       – Это не убило бы ее, навещай она меня чаще, – тут я не мог не согласиться, – но ты, наверное, прав. Отчасти. Могло быть и хуже. Я могла вырасти среди «кровавых шлюх».       Ее замечание вызвало у меня ухмылку.       – Я вырос в дампирской общине. Они не так плохи, как тебе кажется.       Ясное дело, что она не пыталась намеренно оскорбить мой дом и мою семью, лишь искала способ утешиться. Я не сердился на нее за это. Мое детство так долго становилось поводом для насмешек, что теперь подобные комментарии нисколько не задевают. Я мог бы попросту отмахнуться, но Роуз выглядела едва ли не испуганной.       – Ох, я не хотела...       – Всё нормально. – Я снова сосредоточился на ее руках, давая ей время собраться.       – Значит, у тебя там была, типа, семья? Они тебя вырастили? – Ее удивление, почти благоговение перед чем-то настолько обыденным вроде любящей семьи, которая заботится о тебе, тронуло до глубины души.       Меня хватило на утвердительный кивок.       – Мама, бабушка и три сестры. Я редко виделся с ними с тех пор как окончил школу, но мы поддерживаем связь.       Мне действительно нужно набрать им еще раз, ведь прошло уже несколько недель.       – Эти общины возникают в основном вокруг семей. Там хватает любви, какие бы россказни о них ты ни слышала.       Роуз снова отвернулась, пряча лицо, когда в ее чертах возник намек на горечь. Было нетрудно догадаться, о чем она размышляла. Единственное утешение в печальной судьбе только что развеялось как дым. Мое детство в семье, чья ситуация считалась позорной и часто высмеивалась, было наполнено любовью и счастливыми моментами куда больше, чем у нее, даже при наличии почтенной и уважаемой матери. Она злилась не на меня, а на то, как с ней обошлась судьба.       – Да, но... разве это не странно? Разве многие мужчины-морои не... ну, знаешь... не бывают там?       Она умолкла, не зная, как закончить свой вопрос. Если на свете когда-либо существовал навык «нерешительной откровенности», то Роуз Хэзевей только что им овладела. Ее неловкость позабавила меня, погасив тем самым нарастающую волну гнева из-за некоторых давних воспоминаний.       – Иногда, – усмехнулся я.       – Я... Прости. Я не имела в виду ничего плохого...       – На самом деле... ты скорее всего и не подумала бы, что это плохо. – В то время как общество твердило мне, что я не должен гордиться своей юношеской расправой над тем, что считал огромной несправедливостью, что-то подсказывало: Роуз поймет. – Ты ведь не знаешь своего отца?       Она покачала головой, слегка смутившись от моего намека.       – Нет. – Сверкнув глазами, она продолжила: – Знаю только, что у него, должно быть, классные волосы.       Исключительно ради того чтобы подчеркнуть этот вывод она перекинула волосы через плечо.       Засмотревшись на секунду, я сказал раньше, чем подумал:       – Да, скорее всего так. – Спохватившись, я торопливо отвел взгляд и, в попытке вернуть хотя бы часть самоуважения после такого промаха, пошел на попятную. – Я знал своего отца.       – Серьезно? Большинство моройских парней не остаются... То есть некоторые остаются, но обычно они просто...       – Ну, ему нравилась моя мать. – Честно говоря, «нравилась» тут не самое подходящее слово. – И он часто бывал у нее. Он отец и моих сестер. Но когда он приходил... Ну, он не слишком хорошо обращался с мамой. Творил ужасные вещи.       – Вроде... – Роуз в сомнении прикусила губу. Я видел, как она мечется между желанием узнать и тем фактом, что затронула щекотливую тему. В конце концов, первое победило. – Вроде тех, что делают с «кровавыми шлюхами»?       – Нет, вроде зверского избиения.       «Хотя, – закончил я мысленно, – не удивлюсь, если он пробовал и такое».       Я обработал ее руки несколько минут назад, но по-прежнему держал в своих. Рассказывая о чем-то настолько личном и неприятном, я чувствовал, что вправе позволить себе это небольшое удовольствие. Даже сквозь бинты я ощущал потоки тепла и электрические разряды между нами. Интересно, чувствовала ли Роуз то же самое?       – О господи, это ужасно. – Ее ладони нежно обвились вокруг моих, не только успокаивая, но и заставляя сердце пропустить удар. Я не мог не сжать ее сильнее в ответ. – И она... просто позволяла ему это делать?       – Она – да...       Перед внутренним взором вспышками промелькнули каждый синяк, каждая сломанная кость. Всякий раз, когда мама пыталась спрятать от нас шрамы (как душевные, как и физические). Последний случай, который и спровоцировал мое возмездие, запомнился особенно отчетливо. Я наблюдал за происходящим с лестницы, практически скрытый за перегородкой. Она забилась в угол и плакала так тихо, как только могла, чтобы не разбудить нас наверху. Окровавленная и избитая, она съежилась перед человеком, который называл себя моим отцом. Он опять был пьян и нависал над ней с ремнем, обмотанным вокруг кулака. Как можно принять подобную сцену за любовь, было выше моего понимания. Однако это случалось почти каждый раз, когда он приезжал, и каждый раз она встречала его с распростертыми объятиями, стоило ему только постучать в нашу дверь.       Да, она позволяла ему это делать...       – ...но я – нет.       Роуз крепко стиснула мои руки в своих и с восторгом наклонилась ко мне ближе.       – Скажи мне, скажи, что ты выбил из него это дерьмо.       Я не мог сдержать улыбку, которая подпитывалась не только моей собственной гордостью, но и ее энтузиазмом.       – Именно.       – Обалдеть. – Похоже, я только что существенно вырос в ее глазах. Это было почти так же полезно, как избавить свою семью от жестокого тирана много лет назад. – Ты поколотил своего папу. В смысле, то, что случилось, это, конечно, жуть... но обалдеть. Ты и вправду бог.       Меня так сбило с толку ее одобрение, что я сомневался, не ослышался ли.       – Что?       – Э-э, ничего. Сколько тебе тогда было лет?       Я бы сказал, что Роуз попыталась сменить тему, но позволил ей это. Она не могла на полном серьезе назвать меня богом... не могла же?       – Тринадцать.       У нее в буквальном смысле отвисла челюсть.       – Ты избил своего отца, когда тебе было тринадцать?       – Это было не так уж и трудно, – ответил я, словно бы безуспешно отмахиваясь от очевидного восхищения.       Какого хрена я веду себя как влюбленный пацан, выпендривающийся перед пассией?       Я старался выглядеть уважаемым стражем, каким фактически и являлся.       – Я был сильнее него и почти такого же роста. Я не мог позволить ему продолжать в том же духе. Он должен был понять, что если ты родился мороем из королевской семьи, это вовсе не значит, что ты можешь делать с другими людьми всё, что заблагорассудится. Даже с «кровавыми шлюхами».       Она помолчала, обдумывая мои слова.       – Мне очень жаль.       – Всё нормально, – честно сказал я.       Жизнь моей семьи действительно стала намного лучше после того, как исчез постоянный страх перед отцом.       – Поэтому ты так расстроился из-за Джесси? Еще один королевский морой, который пытался воспользоваться девушкой-дампиром.       Мне вдруг стало трудно дышать. Да, это одна из причин, почему я был расстроен. Не хотелось видеть, как она сворачивает на путь моей матери и многих других знакомых мне дампирок. Она была слишком хорошей для такой незавидной судьбы. Но было в этом и что-то более личное. Я чувствовал ответственность за нее – не только как наставник или друг, но и... кто-то больший. Кто-то, кем я боялся себя считать. Мысли путались, когда я попытался объяснить ей, почему так повел себя в ту ночь.       – Я расстроился по многим причинам. В конце концов, ты нарушила правила, и...       Я оборвал себя. Оправдания выглядели жалко даже на мой взгляд. Возможно, в чем-то они и были справедливы, но даже на шаг не приближали к истинной причине, которую я и сам толком не мог понять.       Так что вместо этого мы просто смотрели друг на друга, переплетя пальцы и тихо произнося неизведанные слова. Казалось, время остановилось, пока по лицу Роуз не пробежала легкая тень. Она опустила взгляд к своим ногам.       – Ты наверняка слышал, что про меня болтают... – Ее слова были едва различимы.       – Я знаю, что это неправда, – перебил я ее, благодарный за возможность предоставить ей наконец хоть немного уверенности среди вопросительных взглядов, в окружении которых она жила последние несколько дней.       Однако она усомнилась:       – Да, но откуда ты?..       – Потому что я знаю тебя, – твердо ответил я, притягивая ее руки немного ближе. – Знаю твой характер. Знаю, что ты собираешься стать выдающимся стражем.       На этот раз причиной слез, застилавших ей глаза, были не стыд или боль, а облегчение. Я снова боролся с непреодолимым желанием ее поцеловать, но, к счастью, Роуз заговорила прежде, чем я проиграл борьбу.       – Я рада, что хоть кто-то это понимает. Все остальные считают меня совершенно безответственной.       Увы, она была не так уж неправа. В кампусе хватало людей, которые ставили против нее. Однако те из нас, кто имел удовольствие по-настоящему узнать Роуз, понимали, в чем дело. Уверен, однажды эту девушку будет уважать так же сильно, как и ее мать, если не больше.       – Несмотря на то, что ты больше заботишься о Лиссе, чем о себе? Нет. Твое чувство ответственности глубже, чем у некоторых стражей вдвое старше. Чтобы добиться успеха ты сделаешь всё, что от тебя зависит.       Ее улыбка говорила о том, что мои слова приняты к сведению, но ухмылка предупредила, что без легкомысленного ответа не обойдется.       – Не уверена, что действительно смогу сделать всё зависящее.       Я понятия не имел, о чем она говорит, поэтому вопросительно приподнял бровь.       – Не хочу коротко стричь волосы.       Пояснение было настолько странным, что я бы рассмеялся, не будь у меня сомнений, что она говорит всерьез, по крайней мере, в некоторой степени.       – Тебе и не нужно. Это необязательно. – В противном случае я давно бы получил выговор.       – У всех женщин-стражей короткие стрижки. Чтобы были видны татуировки.       Конечно, она права. Большинство наших женщин и вправду стригли волосы покороче, чтобы все видели их метки. Даже некоторые старшеклассники перенимали этот стиль. Но я не мог представить, что локоны моей Розы станут жертвой в угоду чему-то столь несущественному, как выставление своих убийств напоказ. Я протянул руку, чтобы коснуться драгоценной пряди, которая выбилась из хвоста во время тренировки и сейчас покоилась на ее щеке. Я улыбнулся, накручивая шелковистые нити на указательный палец, ощущая их между ним и большим. Несколько мгновений спустя я заметил, как она покраснела, и понял, что именно сделал. Я отстранился и встал, удивленный собственной наглостью, но немного взволнованный ответной реакцией.       – Не обрезай их.       Она запнулась, вспоминая, как это – разговаривать.       – Но, если я это сделаю, никто не увидит моих татуировок.       И опять я не сумел удержаться от улыбки. Направляясь к двери спортзала, я захватил по дороге свою сумку, уже собираясь уйти, и лишь затем повернулся к Роуз.       – Зачесывай их наверх.