Академия вампиров. История Дмитрия

      Василису, Кристиана и Роуз разместили на ночь в клинике Академии. Роуз по-прежнему была без сознания, но доктор Олендзки полагала, что это связано с истощением и что через день-два она восстановится. Для Лиссы попасть в больницу было не в новинку, так что, едва успев проснуться, принцесса вскоре уже давала показания, как и Кристиан.       Оставшаяся часть команды навела порядок на месте происшествия и доставила подозреваемых в небольшой центр содержания под стражей. Он находился на территории кампуса и использовался редко. Там всего три камеры, и едва ли у Академии возникала серьезная нужда хотя бы в одной из них, не говоря уже обо всех трех. Виктора поместили отдельно, в небольшой и наиболее уединенной камере в конце коридора. Так он не только не смог бы вступить в сговор с остальными, но и оставался вне пределов слышимости Натальи, которая практически постоянно дежурила возле изолятора.       К этой девушке я испытывал противоречивые чувства. Она оказалась замешана во многих вещах, которые в итоге привели к похищению, причем замешана гораздо больше, чем я мог ожидать, когда впервые ее допрашивал. Это она убивала и подбрасывала животных, терзая психику Лиссы, и когда этого оказалось недостаточно, чтобы убедить принцессу их исцелить, Наталья прибегла к магии и помогла сгнить скамейке, сломавшей Роуз лодыжку. К тому же, я подозревал, что о наших не совсем обычных отношениях Виктор узнал либо от Спиридона, либо от дочери, хотя этот факт достоянием общественности никогда не станет. С каким бы презрением я ни относился к поступкам Натальи, сложно было не заметить, что девушкой откровенно манипулировали. Судя по тому, что я видел в торговом центре, она пошла бы на что угодно, лишь бы привлечь внимание отца и заслужить его одобрение. Организатор и кукловод он, а она – просто марионетка. За это мне было ее жаль.       Однако это ни в коем случае не означало, что Наталья не заслуживала наказания за свои поступки, причинившие боль стольким людям. У нас не осталось свободных камер, поэтому до тех пор пока представитель судебного департамента Двора не сможет забрать ее и остальных для дисциплинарных мер, дочь Виктора находилась под круглосуточной охраной.       Я навещал Роуз в больнице, пока она еще не пришла в сознание, но, услышав, что она очнулась, я не смог заставить себя увидеться с ней. Да, в конце концов нам придется поговорить, но с каждым днем становилось всё тяжелее. Я избегал ее, отменил все тренировки под предлогом срочной бумажной работы. Оправдание собственной трусости, вот что это такое, вот только я был не готов остаться с Роуз один на один.       Трудность моего положения отчасти заключалась в том, что я не знал, как подвести к теме произошедшего между нами. Обозначить некоторые границы было легко. То, что случилось у меня в квартире, неправильно и не должно повториться. Однако воспоминания не давали покоя.       Когда мы вернулись после миссии спасения (меня тоже осмотрели, и выяснилось, я отделался парой незначительных травм), от усталости я был готов упасть замертво и попытался забыть обо всем до утра. Но план провалился, стоило войти к себе и обнаружить возле кровати туфли Роуз. Простыни были смяты после нашего «столкновения», и в итоге я заснул на полу, не в силах больше вспоминать, как она лежала подо мной, обнаженная. Моя подушка хранила аромат ее шампуня, но нельзя сказать, становилось от этого легче или, наоборот, только хуже.       Хотя все наши действия той ночью – неважно, спровоцированные или нет – были непозволительными, существовала и другая черта, которую я не имел права пересекать, но пересек, и отмотать время назад уже нельзя. Поцелуи с Роуз и любые иные выражения привязанности, какими бы безобидными те ни казались, недопустимы, и это не обсуждается. То же самое касается эмоциональной открытости. Я позволил себе сблизиться с ней гораздо сильнее, чем следовало. Приятное дружеское общение обернулось катастрофой. Нельзя было выходить за рамки наставничества. Моя задача – тренировать ее, и ничего больше.       Тренировки... как быть с ними, тоже пока неясно. Признаться честно, я не знал, получится ли у меня и дальше заниматься с ней, но чем это обернется для нас? «Нас» не в смысле «нас двоих», а для меня и для нее. Роуз еще не совсем догнала одноклассников, а поскольку дополнительные тренировки были важным условием ее пребывания в Академии и возможности получить диплом, без них ей вряд ли позволят остаться. Если кто-то решил, что участия в освобождении принцессы Василисы оказалось довольно, чтобы все ограничения были сняты, то увы. Не удивлюсь, если директриса Кирова по-прежнему готова ухватиться за любой предлог, чтобы избавиться от Роуз. Откажись я обучать ее – или, еще хуже, узнай кто-нибудь о причине моего отказа, – и ее исключат. Я не могу с ней так поступить. Не могу разрушить ее карьеру еще до того, как та начнется.       Вместе с тем пожертвовать собственной карьерой я тоже не мог. Эгоистично, но не хотелось портить себе репутацию и рисковать положением, ради достижения которого я столько работал. Узнай кто о моей оплошности с Роуз, и всё рухнет. Попросить о переводе в другое место? Это не только повлечет за собой неудобные вопросы, но и приведет к тому, что я потеряю должность стража Лиссы, для парня моего возраста – почти неслыханно высокую. Гордость не позволяла отказаться. Но остаться значило бы продолжать быть рядом с Роуз, которая теперь, когда об их связи знает больше людей, уже наверняка станет вторым стражем принцессы. Если сейчас так тяжело находиться с ней в одной комнате, то что будет дальше?       На четвертые сутки после похищения всё разрешилось само собой. Ранее в тот же день состоялся официальный разбор полетов. Обсуждались заявления Роуз, Василисы и Кристиана, а также свидетельства стражей-очевидцев, включая меня. Мы говорили не только о том, что сделал принц Виктор, но и почему он на это пошел. Он уже признался, что пытал Лиссу, чтобы заставить исцелить его. О силе принцессы, как и о причине связи между Роуз и Лиссой, теперь в курсе всё школьное руководство. Многие по-прежнему скептически относились к «духу», однако после демонстрации, которую устроила Василиса, залечив порез у меня на руке, большинство все-таки убедилось в его реальности.       Несмотря на то что чистосердечное признание Виктора должно было закрыть дело, мне было ясно, что процесс затянется. Учитывая, что Виктор – широко известный королевский морой, принц, да к тому же речь идет об открытии новой магической стихии, которую не признавали десятилетиями, пройдут месяцы, если не годы, прежде чем ему вынесут приговор. Хотя мне наверняка еще придется давать показания, я рад, что моя роль, по большому счету, закончилась. Еще сильнее радовало то, что Роуз и других студентов, вовлеченных в это дело, больше не побеспокоят.       После совещания я направился в спортзал. До вечерней смены оставалось еще несколько часов, и, поскольку сегодня не было занятий, я почти не сомневался, что он пустует. Однако минут через десять двери распахнулись. Я машинально обернулся на звук, но был потрясен, увидев Роуз. У нее ушла секунда на то, чтобы меня заметить, но, когда она всё же заметила, желудок скрутило в болезненный комок.       В ее взгляде не было ни гнева, ни раздражения, ни радости, ни даже надежды. Я ждал любую из этих эмоций, но только не нерешительности. Или это был страх? Роуз меня боялась, и после всего, что я едва не произошло с ней по моей милости, я ее не винил. Вскоре она скрыла это чувство под маской, но я знал, что именно увидел, и знал, как должен поступить. Мне больше нельзя находиться рядом с ней, особенно если мое присутствие приносит ей дискомфорт. Образно выражаясь, броситься на амбразуру предстояло именно мне. Ответственность лежала на моих плечах, ведь я старше, и это я должен был остановить то, что росло и крепло между нами. Я бы пожертвовал ради нее своим будущим. Не знаю, чем обернется для меня наша ссора, но это единственный способ взять вину на себя, чтобы она могла продолжать жить.       Роуз так и не пошевелилась, пока я медленно шел к ней. Насколько близко она позволит подойти? Но нельзя допустить, чтобы нас услышали. Она не отступила ни на шаг. На деле она выглядела скорее удивленной моим приближением. На миг я задумался, верно ли истолковал тот ее взгляд, когда она только вошла в спортзал. Может, Роуз просто удивилась, обнаружив меня здесь, после того как я всеми силами ее избегал?       Я глубоко вздохнул, напомнив себе, что это неважно. Что бы ни происходило между нами, так не может больше продолжаться, и я должен стать тем, кто возьмет вину на себя. Ведь еще до того как пасть жертвой заклинания вожделения, я позволил себе зайти слишком далеко. Значит, и платить эту цену мне, а не ей.       – Роуз, ты должна сообщить о том, что произошло. С нами.       В первую секунду она выглядела растерянной, переваривая сказанное, но затем протестующе мотнула головой.       – Не могу, – настойчиво сказала она. – Тебя уволят. Или того хуже.       – Меня и должны уволить. Я вел себя неправильно.       – Ты ничего не мог с собой поделать. Это всё заклинание...       – Это не имеет значения, – оборвал я ее несколько резче, чем собирался, и заметил, что она вздрогнула. Я ненавидел себя за то, что делаю ее такой. – Я был неправ. Это было глупо.       «Идиот», – думал я, наблюдая за тем, как она пытается спрятать глаза, кусает губу и отворачивается.       Я боролся с желанием утешить ее и ругал себя за это желание. Как я допустил, чтобы всё вышло из-под контроля?       Когда Роуз заговорила, она не смотрела в мою сторону.       – Ой, подумаешь, проблема...       – Еще какая проблема! Я тобой воспользовался!       Я немного повысил голос, но не потому, что злился на Роуз. Я был зол, в первую очередь, на себя. Конечно, меня бесило, что она преуменьшает весь ужас того, что я чуть не совершил, но я знал: отчасти это из-за неуверенности в себе. Роуз привыкла, что парни относятся к ней как к куску мяса. Большинству было наплевать, какой она замечательный человек, они просто хотели использовать ее. И я обращался с ней ничуть не лучше.       – Нет. Ты мною не воспользовался, – твердо сказала она, будто пытаясь меня успокоить.       Ну, может, не совсем воспользовался (и действительно стоило сделать небольшую скидку на заклинание), но она не поняла, как близок я был к этому. Чары здесь ни при чем. В глубине души я желал быть с ней. И если начистоту... до сих пор желаю. Я хотел, чтобы она знала, что действительно важна для меня. Если бы я только мог сказать ей, показать... При других обстоятельствах – возможно, но судьба нам не благоволила.       – Роуз, я старше тебя на семь лет. Может, через десять лет это не будет значить так много, но сейчас разница огромна. Я взрослый человек. Ты ребенок.       Увидев, как она дернулась при слове «ребенок», я собирался уточнить, что имел в виду только закон, но не успел.       – Похоже, ты не считал, что я ребенок, когда набрасывался на меня.       На этот раз вздрогнул я. То, как она это сказала, было пошло и принижало мои истинные чувства к ней, но я не мог возразить, потому что Роуз была права. В тот вечер я не относился к ней с уважением, которого она заслуживала. Я не обращался с ней как с ребенком, но и не как с хорошим человеком.       – Только потому, что твое тело... Ну, оно всё равно не делает тебя взрослой.       Блин, я не это хотел сказать. Я попытался начать сначала:       – Мы с тобой находимся в очень разных условиях. Я видел жизнь. Я убивал, Роуз, – людей, не животных...       Смерть Спиридона нависала надо мной черной тенью. Несмотря на то что он был готов убить меня, лишить его жизни оказалось еще хуже, чем я представлял. Я впервые убил кого-то, у кого была душа... Не уверен, что когда-нибудь сумею полностью от этого оправиться. Я жаждал той невинности, которой Роуз еще могла наслаждаться. Я не мог лишить ее этого.       – А ты только начинаешь жить, – с тоской и легкой завистью сказал я. Однажды она сполна узнает и смерть, и вину, однако сейчас Роуз еще может побыть настолько нормальной, насколько «нормальность» доступна таким, как мы. – Твоя жизнь – это уроки, наряды и танцы.       – По-твоему, это всё, что меня волнует? – Она расстроилась, и я знал, почему так произошло.       Из моих уст это прозвучало куда унизительнее, чем имелось в виду.       Конечно, она бы не поняла. Как могла она понять?       – Нет, ну конечно нет, – постарался я ее успокоить. – Не совсем. Но это часть твоего мира. Ты еще растешь и пытаешься осознать, кто ты есть и что для тебя важно. Это правильно, так и должно происходить.       Перед глазами пронеслись несколько месяцев ее ближайшего будущего. Я видел, как Роуз смеется в кругу друзей. Как наслаждается брошенным ей вызовом в учебном классе, не рискуя погибнуть. Я мог даже представить, как она встречается с кем-то и предается радостям первой любви. Быть может, даже с Мейсоном. Он славный парень и у него есть к ней чувства. Он будет относиться к Роуз так, как она того заслуживает. Пусть мне и не разрешалось позаботиться о ней, осознание, что есть кто-то, кто сделает это вместо меня, принесло горько-сладкое утешение.       Как бы ни было сложно, я все-таки признал:       – Тебе нужно встречаться с ровесниками.       Она молчала долго. Просто смотрела на меня в упор, выглядя такой же потерянной во всем этом, как и я. Поставив ее в такое положение, я чувствовал себя ужасно, и мне было ненавистна мысль о том, чтобы бросить Роуз разбираться с последствиями в одиночку. Чувство ответственности никуда не делось. Я и хотел, чтобы она донесла на меня, чтобы можно было искупить вину, и одновременно желал быть с ней рядом, когда она во мне нуждалась.       В конце концов, я первым нарушил молчание.       – Даже если ты решишь не сообщать, нужно, чтобы ты поняла: это была ошибка. И это больше не повторится.       Роуз будто обиделась, однако я уже видел, как она хватается за объяснение, которое могла бы опровергнуть своей знаменитой вывернутой наизнанку логикой, заставляющей нелепое казаться разумным.       – Потому что ты слишком стар для меня? Потому что это безответственно?       Я знал, что нельзя оставлять ни проблеска надежды, и тщательно подбирал следующие слова. Хорошо, что она не понимала, как именно работало заклинание. Это позволяло солгать. Я сделал всё возможное, чтобы убрать с лица любые следы эмоций, зная, что если чувства меня выдадут, то всё пропало.       – Нет. Просто потому, что ты не интересуешь меня в этом смысле.       Роуз выглядела так, словно я залепил ей пощечину. Я чуть не сломался, узнав это выражение. Так смотрела мама, когда ее избивал мой отец. Даже сквозь боль и обиду проступала преданность мне. В глазах промелькнула тень мольбы, словно она продолжала спрашивать: почему? Мысль, что я обладал силой причинить ей такую боль, убивала, но, возможно, я был похож на отца сильнее, чем хотел признавать, потому что продолжил:       – Это произошло только благодаря заклинанию. Понимаешь?       Унижение, разбитое сердце, неуверенность в собственных силах. Я уже видел это прежде, у своей матери. Я должен был беречь Роуз. Вместо этого я ее растоптал. И точно так же, как моя мама, она ожесточилась и приготовилась к следующему кругу истязаний. Тех, что исходили от меня. Она встретила мой взгляд, с трудом сдерживая эмоции, и, пряча свои раны за тонкой завесой показной самоуверенности, ответила:       – Да. Понимаю.       Когда она скрылась за дверью, я не сомневался, что отношения между нами уже никогда не станут прежними. Разумеется, со стороны всё могло казаться вполне нормальным. Едва ли Роуз заявит на меня, и я продолжу тренировать ее, как и обещал. Я многим ей обязан. И всё же я знал, что она больше никогда не посмотрит на меня так, как в ту ночь. Тем самым взглядом, который я уже мельком видел однажды, но не осмеливался дать ему название, хотя понимал, что это пробудило во мне чувства. Я буду скучать. Даже если меня не накажут по всей строгости закона, видеть ее каждый день и понимать, что мы никогда не будем прежними, само по себе наказание.       Так уж вышло, что ночью я дежурил в спальном корпусе дампирок. Первую половину смены я провел, бродя по более заселенным частям здания, но вскоре после наступления комендантского часа ноги сами принесли меня к знакомой двери. Был огромный соблазн пройти мимо. Я знал, что должен это сделать. Надо держаться от Роуз подальше ради нас обоих.       Но я не смог. Не тогда, когда услышал тихие звуки, доносящиеся с той стороны. Я прижался ухом к двери, и приглушенный плач стал отчетливым. Это не первый раз, когда я слышу, как она плачет за закрытой дверью, но впервые эти слезы проливались из-за меня. Я причинил ей боль и не имел никакого морального права ее утешать. Однако это не значило, что я ее брошу.       Я опустился на пол, прислонившись к стене у двери, и сидел так до конца смены. Я сидел рядом с Роуз, пока она не уснула. Я сидел там, думая обо всем, что действительно хотел ей сказать. Представлял, какой могла быть наша жизнь, если бы нам выпали другие карты: если бы я не служил в Академии, если бы она была старше всего на несколько лет, если бы мы не поклялись защищать других ценой собственных жизней. Бессмысленная игра. Все желания мира ничего бы не изменили. Смириться с действительностью было тяжело, но я надеялся, что когда-нибудь всё станет проще.       Роуз так и не узнала, что всё это время я был поблизости, в какой-то паре метров от нее. Пусть нашим отношениям и пришлось измениться, одно я знал наверняка: я всегда буду рядом с ней.