Чем дольше ты вглядываешься во тьму, тем ближе я подбираюсь

      Прошло 17 лет       — Феликс, немедленно надень куртку, вдруг там холодно! Слышишь меня? — родительское замечание, которое парень до этого так настойчиво игнорировал.       — Ма, в Виспиране нет зимы, а на мне и так теплый шерстяной свитер. Не буду я кутаться, как капуста, — возражает Феликс, пробегая зорким взглядом по разложенным на кровати вещам.       — Хорошо, твоя взяла, но обязательно напиши мне, когда прибудешь туда, — Лия встает за спиной сына, опуская неестественно бледные руки на его плечи и легонько сжимая. — И обязательно сообщи, как там с погодой!       — Мам, ты неисправима, — закатывает глаза Феликс, разворачивается и заключает томящуюся на грани слез мать в теплые объятия. — Как только прибуду в академию, сразу же напишу тебе письмо. Да лаадно тебе, не плачь, ма. Мама? — прижимает к себе крепче и успокаивающе поглаживает по спине, вдыхая на память источаемый ее волосами аромат, звучащий как смесь ветивера, жасмина и едва уловимых ноток мандарина.       — Все-все, прости, дала слабину, — отстраняясь и вытирая слезы, горько посмеивается Лия.       — Ма, ты же можешь поехать со мной. Ты — чистокровный маг, тем более из ого-го какого рода. Через границу тебя пропустят без нареканий. Да если стражам границ сказать, кто ты, они дорожку лепестками устелят, — невзирая на воодушевленные речи, Феликс, до последнего убежденный, что не расплачется в момент прощания, поспешно отворачивается к окну, скрывая от матери подступающие предательские слезы.       Ну вот, и я — слабак.       — Не могу. Твой настоящий отец не простит мне того, что я натворила семнадцать лет назад. Дорога в Виспиран для меня навсегда закрыта, да ты и сам знаешь, что по натуре я больше человек, нежели маг, — последнее слово прозвучало шепотом, с закрадывающимися нотками жгучей боли. — Твой отец, помешанный на власти безумец, выбил из меня все желание к магии, — протягивает Феликсу пару связанных к его отъезду свитеров, пока тот, поджав губы, внимательно слушает и аккуратно сортирует вещи по чемодану.       — Поэтому ты и сбежала в Корею. — Заключает он и шумно вздыхает, ощутив неприятную колкость в груди. — Ма, может ты все-таки расскажешь мне, что случилось семнадцать лет назад? — небрежно захлопнув чемодан, тонкими пальцами Феликс безучастно скользит по боковому замку, отчего-то не спеша его застегивать, все так же задумчиво продолжая: — Почему через два года в моей жизни появится кто-то, кто расскажет мне правду, когда рядом главный очевидец?       Лия от невольно подкрадывающихся воспоминаний вся сжимается, как незримыми шипами обрастает, даже шаг назад совершает, боясь, что сын подберется к истине запредельно близко.       — Я хочу от тебя услышать, а не от чужого человека, понимаешь? — произносит в спокойно доверительном тоне Феликс, но сам заметно напрягается — от былой невозмутимости на его лице не остается и следа.       С вспыхивающей детской обидой он не властен справиться, ведь мама, сколько парень себя помнит, всегда мрачная и чем-то опечаленная: много плачет, более всего — когда видит, как сын пьет донорскую кровь, или неожиданно вскипает от неконтролируемой злости, когда мельком замечает себя в зеркале, после обязательно разбивая его вдребезги. Такими темпами весь дом остался без зеркал, а Феликс без тепла мамы. Лия безусловно поддерживает его во всем, любит по-своему и оберегает даже уж слишком навязчиво, но мельчайшей частичкой презрения временами вспыхивают искры в ее глазах по отношению к сыну, и этому определенно есть весомое объяснение, которого Феликс так яро жаждет.       — Не от человека, — Лия садится на кровать и начинает нервно теребить края домашнего растянутого кардигана. — От самого дьявола.       — Что? — Феликс впадает в ступор, обводит ошарашенным взглядом воображаемую дугу, на которой красным по черному загорается: «это что еще за чертовщина?», складывает в голове мельком известные факты о произошедшем, пытаясь подступить к верному заключению, и довольно удачно: — Ты хочешь сказать, что меня обратил первородный? — Лия лишь грустно кивает ему в ответ, не отрываясь от крупной пряжи голубого цвета.       — Уму непостижимо! Мама, как ты могла столько лет молчать?! Это несправедливо по отношению ко мне! — едва не кричит он, сам того не замечая.       — Но что? Что мне оставалось?! — неожиданно наступательно подается в нападение Лия. — Нужно было сказать тебе сразу? Чтобы ты всю осознанную жизнь выжидал этого момента? Чтобы изводил себя и не мог жить обычной жизнью мальчика-подростка? Чтобы в порыве бушующих гормонов ты натворил какую-нибудь глупость, и не дай Бог, наложил на себя руки? К примеру, сняв под солнцем заколдованное мною кольцо и необдуманно доказывая ненависть к случившемуся в последние секунды своей жизни! — с ненавистью всю накопленную желчь выплевывает она, заламывая до хруста свои безжизненно бледные пальцы. Феликс лишь ахает — за всю жизнь он никогда не видел мать такой злой, с запылавшим на щеках румянцем необузданной ярости.       — Я… не это хотел… — губы Феликса мелко подрагивают, не в силах и одно предложение свезти.       — Ты хочешь от меня правды? Тогда получай! — вены на шее и под глазами Лии заметно вздулись. — Семнадцать лет назад на этот город спустился мрак, со слов соседей здесь творился апокалипсис таких масштабов, что многие, кто запечатлел это воочию, поседели до кончиков волос мгновенно! А я, глупая… я сама выбежала нашей с тобой смерти навстречу! — она резко подрывается с места, проделывает несколько стремительно быстрых шагов вокруг одной точки, зарывается пальцами в волосы и возвращается к оцепеневшему Феликсу. — Не успев я даже понять, что с ним такое, он моментально вцепился в мою шею, высасывая кровь до основания. Ты погиб первым, а мне еще предстоял путь из адских мучений, и думается, что лучше бы мы умерли, нежели превратились в таких демонов! — она часто дышит, отчеканив каждое слово с такой ненавистью, что слюни из ее уст разлетелись в разные стороны, а радужки остервенелых глаз налились кроваво-красным.       — Ма… — только и может прошептать Феликс, не веря тому, что сейчас видит перед собой.       — Но я выбрала твою жизнь. Мы заключили сделку, я отдаю ему тебя, когда тебе исполнится девятнадцать, а взамен получаю твое спасение, — дрожащий голос становится тише. — Сам дьявол вытащил тебя из моего мертвого тела, тем самым даровав тебе жизнь, — Лия накрывает лицо ладонями, качает головой в отрицании, неутешительно нашептывая: «нет, нет, нет».       — Что если я не сдамся ему? Сбегу, спрячусь… не знаю, может, наложу на себя какое-нибудь заклятие, которому научусь в академии, а?! — Феликс задыхается от скорости произношения пламенных предположений, взволновано размахивая руками, нетерпеливыми шагами измеряя площадь комнаты. — Что если…       — За тобой вышлют верных подданных, сын. Ты обречен, — казалось бы, и без того, словно на последнем издыхании, угасающий голос сорвался окончательно — осип вдрызг, сменившись жалобным писком, издаваемом в попытке сказать что-то еще.       — Ч-что это значит? — Феликс вмиг покрывается мнимой, но весьма ощутимой всем телом коркой льда, застывая на месте. Ноги врастают в пол, а в груди разгорается невыносимая боль и всепоглощающая обида.       Надежда от разрастающейся в мыслях тьмы расщепляется, стремительно разбредается в разные стороны и испуганно жмется по углам. В бесконечности мрака Феликс остается один, сполна ощущая, как по спине пробегает липкий холод, добирается до шеи, а затем ныряет под одежду, касаясь кожи, заставляя съежиться и обхватить себя руками.       От чудовищной несправедливости хочется завыть во все горло.       — Это значит, где бы ты ни был, что бы ты ни делал, однажды ты услышишь зов адских слуг. Бесы доставят тебя к Господину в Танталион, — Лие каждое слово, как острозаточенный пик, в самое сердце с призывом о том, что лучше бы Он их убил. И мысль эта с тех самых пор не оставляет: изводит, губит, и сейчас вынуждает скрывать лицо ладонями, лишь бы не видеть ужаса, подступившего к сыну со всех сторон. — Мне очень жаль, Феликс. Я не могу простить себя. Никогда не прощу, — жуткий вопль врывается в повисшее напряжение. От него стынет кровь, от него пробирают неприятные мурашки, сердце пропускает удар, тревога нарастает.       — Зачем же ты… — начав было говорить, Феликс резко замолкает, хмуро сводит брови к переносице, после глубокого, обреченного на ярость, вздоха гулко выпаливая: — Зачем ты вообще выбежала к нему?!       Выплюнув все огорчение, вспыхнув в самом адском гневе, он успевает вовремя отдернуть ногу от призрачной пропасти, разразившейся мгновенной ненавистью к собственному существованию. Феликс мысленно отступает от пропасти все дальше, обхватывает грудь скрещенными руками, будто так не позволит колкой обиде вырваться из груди и наброситься на посторонних.       — Я хотела помочь ему, — давясь собственными слезами, продолжает выть Лия. — Дьявол стоял коленями на земле с опущенной головой. Качался из стороны в сторону… Словно вот-вот упадет… Словно нуждается в помощи… Словно самый обычный человек, оказавшийся на улице в самый страшный момент, — перебирая произошедшие, даже спустя года не остывшие события в голове и тут же жалобно их озвучивая, безостановочно рыдает она, без шанса остановиться.       Феликс замирает на ее спрятанном за ладонями лице. Из-за раскрывающихся бледных пальцев открывается опасливый взгляд, обезумевший настолько, будто не ей принадлежит, а сумасшедшему в горячечном бреду. Наполненный всклень горечью, безучастно блуждающий по пустоте комнаты.       — Ах, мама… — на щеках заблестели дорожки непрошенных слез, мириться с такой участью Феликс не желает. — Я обязательно что-нибудь придумаю! У меня есть время! — уверенно заявляет. — Разыщу отца и попрошу у него помощи. Ты ведь говорила, что он могущественный маг… — надежды, той, что безмолвно отвернулась от него, следов не теряет, старается ухватиться за любую возможность. Нужно будет — весь свой внутренний мир переворошит, но найдет за что зацепиться, самолично доберется до нее.       — Сын, ты многого не знаешь о своем отце, — тонкие пальцы Лии сжимаются в кулаки, до кровавых отметен впиваются ногтями в ладони, но эта боль по сравнению с той, что основательно засела в душе, так ничтожна. — Я не хотела травмировать твою детскую психику и твое представление о нем, точно так же, как не хотела рассказывать о сделке с Мраком. Не знаю, в силах он тебе помочь или нет, но на твоем теле метка, своего рода печать, заявляющая, что ты — собственность дьявола, — шмыгая носом, она неуверенно поднимается с кровати.       Очутившись перед Феликсом, тыльной стороной указательного пальца Лия нежно проводит по его влажной щеке. Из выразительных глаз цвета весенней листвы пуще посыпались крупные слезы. Феликс явственно ощущает жжение и готов себе поклясться, что помнит это прикосновение. Собирает пухлыми губами соленые слезы, неготовый поверить во все это. Не так, не сейчас.       На пылающей румянцем щеке нет ни единого намека на что-то несвойственное — на что-то чужеродное. Он просто чувствует метку, которая под кожей. Чувствует его прикосновение.       — Если отец узнает, равно как и любой другой маг в Виспиране, что ты наполовину вампир, тебя в лучшем случае публично казнят, а в худшем… На какие изощренные методы может пойти Енгвон, тебе лучше не знать, дитя мое, — Лия распускает переливающиеся шелковистым блеском волосы сына из заколки, любуется его пленительной красотой и горько улыбается.       Феликс разбит вдребезги.       — Ты у меня такой красивый, —оставляет горький, обжигающий поцелуй на щеке сына. Нежно обнимает за плечи, дрожащим голосом приговаривая: — Мой бедный, бедный сын, прости меня, прости… — безудержные рыдания снова вторгаются в повисшее над спальней отчаянье.       — Не понимаю — зачем ему я? — находясь в глубокой прострации, уставившись в одну точку, задает вопрос Феликс.       — Я не знаю… — над этим вопросом Лия задумывалась, кажется, бесчисленное количество раз, так и не придя к единому ответу, но теперь имея возможность озвучить страшные догадки вслух: — Возможно, он почуял в тебе необычную кровь? Мои родители выдали меня замуж за Енгвона насильно, дабы объединить кровь древних кланов. Я родила ему двоих сыновей, но ему было мало, он словно слетел с катушек, преследуя идею кровосмешения…       — У меня есть родной брат?! — ошарашено вскрикивает оживившийся Феликс, явно не ожидав услышать такое в свои семнадцать лет.       — Прости, милый, я старалась уберечь тебя, — совсем поникнув, опускает голову Лия.       — Все это какой-то абсурд! Сделка с дьяволом. Родной брат. Чокнутый папаша, которого ты даже не любила, — от бессилия и тяжкого груза, свалившегося на плечи ошеломленного Феликса разом, он падает в рядом стоящее кресло и более не плачет, на его лице совершенно не осталось никаких эмоций. Отпечаток губительной пустоты.       — Как мне теперь, спрашивается, ехать в академию? В таком-то состоянии, — бесцветный взгляд устремлен вперед, выжигает дыру на противоположной стене. — Что отвечать на границе? — ранее поникшие глаза вдруг гневом наливаются, в них разгорается алое пламя. — Мой отец — чокнутый Ли, — голос начинает звучать на повышающихся тонах, — вы наверняка его знаете, он у вас тут в Виспиране порядки наводит! Правителем страны подрабатывает! Только, пожалуйста, не говорите ему обо мне, иначе он убьет меня, если узнает о моем тайном пороке. Ха! — правый глаз нервно задергался, Феликс, задыхаясь в возмущении, резко подскакивает с места. — Выигрыш и проигрыш в один удар! Я точно сорвал в этой жизни самый неопределенный куш в виде ненужных допов! Может мне начать подрабатывать каппером в Сеуле? С моим-то дьявольским везением! — совсем обессиленный, он расхохотался, стряхивая крупные, вновь завязавшиеся бусины слез с уголков глаз.       Это от смеха, уверяет он себя, разошедшегося в истерике. А может все же и не от смеха…       — Феликс, прошу тебя лишь об одном — не ищи отца, — Лия наблюдает за его реакцией с пристально выжидающим взглядом, пытаясь серьезным тоном вернуть «обратно» и заставить обратить на себя внимание. — Если случайной встречи все же не избежать, то ни за что, слышишь? Ни за что не говори ему, что в тебе кровь первородного. Они оба чудовища, оба — заклятые враги, — с подбавляемой измученным сердцем обеспокоенностью провожает каждый взмах влажных ресниц все еще нервно смеющегося сына и тихо продолжает:       — С самого твоего рождения я накладываю на тебя заклятие, которое скрывает от всех твою вампирскую сущность. Даже Енгвон не узнает, кто ты есть на самом деле. Если, конечно, не постарается, и если мои силы не утратили былой могущественности. В магии, как и в науке, никто не отменял экспериментальных открытий.       — Не могу обещать, мама, — категорично начинает Феликс. — К папе тоже накопилось слишком много вопросов. Ну что ж, мне пора! Спасибо, что рассказала, хоть и при таких обстоятельствах. В такой обстановке. На дорожку. — Лия не понимает, с обидой или нет прозвучали эти слова. Феликс тем временем с напускным спокойствием хватает ручку чемодана и рюкзак. — Я не держу на тебя зла, ты хотела как лучше, только теперь и я прошу об одном — прости уже наконец себя.       Он нетерпеливо вылетает из своей комнаты и направляется к камину в гостиной. Ни один мускул на его лице не дернулся, взгляд пустой. Лия спешит за ним вниз по лестнице, нервно разглаживая распутавшуюся пряжу на кардигане.       — Гори, — скучно приказывает Феликс камину, в котором по велению загорается алый огонь.       — Храни тебя Господь, сынок. Я буду молиться за тебя, вдруг беда обойдет нас стороной, и случится чудо.       Феликс стоит спиной к матери и более ее лица видеть не желает, но после такой прощальной речи его охватывает лютое негодование, он сжимает челюсти до скрипа зубов и грубо выплевывает:       — Мама, ты все еще не поняла? — опрометью оборачивается, а затем — что есть мощи, на пониженных тонах, кричит. — До такой степени очеловечилась с этими верующими людьми, что так и не поняла?! Бога не существует. Божий умысел лишь гнусная фантастика — ты в нее веришь? Или наивно полагаешь, что после смерти Бог и тебя, вампира, с распростертыми объятиями встретит, раз ты так усердно молилась при жизни? — багряным заливаются кристально чистые изумруды его радужек. — Впрочем, тебя не переубедить. Прощай. Быть может, мы еще встретимся. Если, конечно, отец не убьет меня, — с горькой усмешкой проговорив, он отворачивается от матери, глубоко вдыхая раскаленный воздух носом. — С ним, в этом больном мире, и злу работать не приходится.       На последнем слове Феликс вступает в исходящее из камина пламя, разгорающееся до потолка, и в мгновение исчезает вместе с алыми языками, оставляя Лию с глубоким чувством тоски и полного одиночества.       За окном крупными хлопьями падает снег. Сегодня, именно в этот день, ровно семнадцать лет назад, она заключила самую страшную сделку с дьяволом. Отдала своего сына взамен на спасение, и уже никогда себя не простит.       «Прошу об одном — прости уже наконец себя…», — призрачным эхом проносятся слова сына в мыслях.       Простить себя? Это мне неподвластно. Увы, ты был прав — меня не переубедить. Я Бога молю лишь за одного тебя.       — С днем рождения, мой дорогой Феликс, — в давящую пустоту прозвучали уныло ее слова.