makoto ni

он был молод и не знал, что мир бывает жесток. и что никому нельзя доверять. каждый раз, когда люди возвращаются домой, их встречает кто-нибудь из членов семьи — то, что он выучил, пока жил в татарасуне. и пусть он не человек, но каждый раз, когда он возвращался домой, его кто-нибудь встречал. но не в этот раз. он думает: может, это потому, что он провалил поручение? он должен был привести помощь, он был последней надеждой, но не смог, и все-все в татарасуне знают это и ругают его; если так, то он этого заслужил. он подвёл всех. он заслуживает наказания. в деревне кузнецов непривычно тихо — не слышно ни кашля, ни звуков ужина, ни плача, ни смеха. страшная догадка бьёт по нему хлыстом: неужели никого нет потому, что он опоздал? он бежит в дом — в свой дом, в его дом, в их дом — и находит там человека, радуется сначала, но сразу же разочаровывается: человек этот не тот, кто ему нужен. это страшный человек. нива предупреждал: «не подходи к нему и не говори с ним». кацураги добавлял: «у меня от него мурашки по коже». и всё же этот человек может что-то знать, а потому он спрашивает: — а где все? пугающий человек грустит. — ищешь кого-то конкретного?.. \впрочем, можешь не отвечать: я знаю, кого ты ждёшь. он ушёл. — что? — ушёл. взял семью — и был таков. это неправда, думает он. продолжать дышать, как учили, всё труднее. — но ведь я тоже его семья, — говорит он, — если он ушёл, то должен был взять и меня? и он пока не знает, но дребезжание смеха пугающего человека будет преследовать его долго, долго, очень долго.

***

— как ты меня нашёл? казуха раскрывает руки — на, погляди, у меня нет с собой оружия и дурных намерений — но не то чтобы скарамучча собирается прогонять его. по крайней мере, до тех пор, пока не выяснит две вещи: а) как тот нашёл его и б) почему на следующее же утро после знакомства. либо казуха хорош в преследовании, либо его подослал сюда кто-то из врагов фатуи (или личных неприятелей скарамуччи — хотя такие долго не живут), либо… он складывает руки на груди, перебирает в голове теории, но быстро сдаётся. нет, вариантов слишком много. надо выслушать казуху и выкинуть несколько. и первым делом стоит избавиться от слащаво-нелепого «мы связаны нитью судьбы, и он чувствует меня на расстоянии», потому что откуда оно вообще взялось?.. — я сделал компас. — компас? — да, — казуха тянется рукой в карман. — компас, который показывает дорогу к тебе. не нить судьбы, но тоже что-то из области невозможного (хотя внутри нудным голосом дотторе его поправляют: «не невозможное, а то, что ещё не успели изобрести»). и хорошо, что не успели: скарамучче не нужно, чтобы кто-то имел возможность отыскать его. и если у казухи есть такой предмет, он его получит. любой ценой. и всё-таки что это за прибор такой?.. прежде чем скарамучча успевает записать казуху в великие изобретатели, тот раскрывает перед ним ладонь и демонстрирует «компас». что ж… дотторе может спать спокойно: никто ещё не превзошёл его и не создал идеальный поисковый предмет. потому что «компас» — который, ладно, признаёт скарамучча, действительно тянется в его сторону — оказывается самым примитивным изобретением из всех, что он видел. казуха всего-то привязал вчерашний (и почему-то всё ещё не потухший) глаз бога к шнурку, а тот, видимо, тянулся-тянулся в сторону скарамуччи. и сейчас тоже тянется, да ещё и дёргается как в припадке истерики. ему бы повизгивать, и получится точь-в-точь спятившая от любви к хозяину собачонка. скарамучча хватает глаз бога — тот в его ладони тут же затихает — и выдёргивает вместе с верёвкой из рук казухи. тот морщится от боли: видимо, ладонь его перебинтована не красоты ради. хотя что красивого в посеревших бинтах? ничего. но даже так скарамучча разглядывает их неприлично долго для того, кому должно быть всё равно. — глаз бога… взорвался у меня в руках, — объясняет казуха. — уже не кровоточит, но выглядит отвратительно. не хочу пугать других. он же ранил тебя, думает скарамучча. и ты всё равно его не выбросил? — и как я должен это понимать? ты принёс мне нестабильную стекляшку, которая может взорваться в любой момент? — он взорвался только после смерти владельца, — выдерживает его давление казуха, — так что, пока ты жив, полагаю, он безопасен. скарамучча вертит глаз бога в руках, подкидывает, а потом ещё раз. и, не обнаружив ничего занимательного, выбрасывает через перила в траву. по-хорошему бы в море, но всё равно ведь вернётся. так что смысла идти полчаса до побережья нет. — и зачем ты пришёл? казуха прослеживает взглядом траекторию полёта глаза бога и, когда тот скрывается из виду, вздыхает и перевешивается через перила. до земли он не достаёт, но с помощью ветра подбрасывает глаз бога себе в руку и снова выпрямляется. — вчера я хотел поговорить кое о чём, но не успел, — глухо говорит он, сдувая пыль и травинки со стеклянной поверхности. осторожно, как будто этот глаз бога — его драгоценность. — говори. скарамучча удачно стоит на две ступени выше и может смотреть на казуху сверху вниз. и не то что бы ему хочется за ним наблюдать… разве что только сравнить, чем казуха отличается. выяснить его недостатки как подделки и наконец-то выполоть с корнем зачатки беспричинной к нему привязанности. — вчера путешественник рассказал мне о тебе и о твоих… твоей организации, — начинает казуха издалека. скарамучча против воли ухмыляется. — странно, что после этого ты захотел со мной встретиться. — путешественник сказал то же самое, — казуха наконец-то перестаёт полировать глаз бога и снова прячет его в карман. — но у меня есть причина. — и какая же? впечатлили рассказы о фатуи, и ты решил вступить в их ряды? — почти, — отвечает казуха, заглядывая в его глаза своими невыносимыми красными. — я хотел бы путешествовать вместе с тобой. если для этого нужно будет вступить в фатуи… это была издёвка, идиот, думает скарамучча и складывает руки на груди. казуху нестерпимо жжётся ударить, отправить его в полёт куда-нибудь до натлана вместе с его самоубийственными идеями (как вчера, когда он посмел угрожать, чтобы они могли остаться наедине, кретин), но он знает, что не сможет. пока не будет веской причины — он его и пальцем не тронет. и это то, что раздражает скарамуччу больше всего. бесит то, что у какого-то второй день знакомого человека есть над ним власть. — отказываюсь. уходи, думает он. тебе не место в рядах тех, кому суждено умереть. можешь подохнуть в любой канаве тейвата, но не на моих глазах. — какая мне от тебя польза? и как докажешь, что это не твой светловолосый дружок отправил тебя следить за мной? казуха смотрит на него снизу вверх, но в глазах его нет страха, да и сомнений только щепоточка. он открывает рот (чтобы, знает скарамучча, произнести вдохновляющий монолог, приправленный драматичной жизненной историей), но… в этот момент его живот урчит. громко. чуть ли не на всю улицу. казуха краснеет. и отводит взгляд. — ох… кажется, я забыл поесть, — бормочет он. — вчера вечером помогал с уборкой на фестивале, а сегодня всё утро искал тебя… у скарамуччи нет сердца, и увиденное его ничуть не трогает. никак не задевает. только в очередной раз доказывает глупость и бесполезность этого казухи. никак не задевает, он сказал. — здесь рядом есть закусочная, — бросает он, спускаясь мимо казухи. — пойдём. расскажешь о своей бредовой идее побольше.