makoto ni

— и это твой гениальный план, как скрыться от комиссии тэнрё? казуха поправляет маску — красно-белую, как и его волосы — и радуется: — здорово, правда? всегда мечтал о такой. — за тебя очень рад, — хмыкает скарамучча. — объясни только, зачем маска мне? когда они подошли к стенду с масками, его заинтересовала всего одна — красная, длинноклювая и на пол-лица. и интересовала она его ровно до того, как казуха не объяснил, что такую же носит кудзё сара. то есть главная фанатка сёгун райден. разумеется, скарамучча не стал её покупать. больше его внимание ничего не привлекло, поэтому он не стал возражать, когда казуха выбрал за него. может, усмехнулся он про себя, эта поддельная маска кицунэ привлечёт лисицу настоящую. — тебе не нравится? — я себя даже не видел в ней. как мне может понравиться? — тебе идёт, — без тени сомнений заявляет казуха. — хотя, если честно… ты и безо всяких украшений очень красив. — ха, ещё бы! — скарамучча упирает руки в бока и встаёт в позу «посмотри, каков красавец». — странно, что ты заметил только сейчас. — уже давно, — казуха подносит кулак к лицу, когда смеётся, — раньше я не делал тебе комплиментов, потому что не успевал. ты очень быстро сбега… хм… перемещаешься в пространстве. скарамучча складывает руки на груди. — что-то не устраивает? — разве что немного… но, в конце концов, — казуха наклоняется к нему, чтобы их не услышали другие, — благодаря этой… особенности мы смогли проникнуть сюда без проблем, быстро и удобно. я так и не поблагодарил тебя. спасибо. и ещё за то, что согласился пойти со мной. под маской воздух застаивается, но запах казухи — он везде. он уже, кажется, въелся скарамучче в мозг. впитался в кожу и осел в лёгких. даже когда казуха отстраняется, его запах всё ещё окружает скарамуччу невидимым облачком. — хорошо, что ценишь. не забудь потом отблагодарить как следует. — постараюсь, — обещает казуха и протягивает ему руку. — пойдём дальше? пойдём, думает он. вот бы этот фестиваль никогда не заканчивался. проигрывался бы каждый день снова и снова. и каждый день они соревновались бы в том, кто первым заметит досина и найдёт укрытие; и каждый день они спорили бы, что лучше — мясо или рыба — и в итоге объедались бы и тем, и тем; и каждый вечер они обыгрывали бы того двухметрового детину в жучиных боях, потому что казуха знал, что оникабуто, собранные с ветвей сакуры, чувствительны к электро, которое скарамучча точечно и незаметно для окружающих контролирует; и каждый вечер толпа вынуждала бы их прижиматься друг к другу — плечами, боками, спинами — и скарамуччу даже не раздражало бы назойливое людское столпотворение. и он дышал бы казухе в ухо, а тот не отпускал бы его руку и притягивал к себе каждый раз, когда их пытались разделить. и каждый вечер, и каждый день… казуха был бы рядом. даже если бы это было не по-настоящему.

***

у предпоследнего пункта назначения — столика с гадальными бирками — их встречает неожиданное препятствие в лице трёх пожилых женщин, каждая из которых считает своим священным долгом оспорить правильность предсказания. спустя примерно четыре минуты их бубнежа скарамучча лично готов вручить каждой по бумажке с предсказанием скорой смерти. в итоге он вклинивается без очереди, кидает монеты на стол и вытягивает бирку из коробочки. казуха, которого он протаскивает следом за собой, извиняется перед женщинами и парнем-организатором и едва успевает выхватить себе предсказание до того, как его увлекут в сторону. — «пятьдесят на пятьдесят», — читает скарамучча. — и что это значит? а, точно. расшифровка должна быть здесь. с этими словами он отбирает у паренька книгу толкований, и казухе приходится извиняться ещё раз. — чтоб я ещё хоть раз согласился, — сокрушается парень и, махнув рукой на извинения, вновь возвращается к спору со старухами. — «пятьдесят на пятьдесят, — снова читает скарамучча, уже отыскавший толкование, — сначала вас ждёт головокружительный успех, а после — болезненное падение. подумайте, а не лучше ли синица в руках, чем журавль в небе?» это что ещё такое? казуха сочувственно хлопает его по плечу. — у тебя-то что? — скарамучча выбрасывает бирку в кусты. только жалости ему не хватало. — «терпение и труд всё перетрут», — читает казуха надпись на бирке и, придвинув книгу к себе, ищет толкование. — так, где это… вот. «то, о чём вы мечтаете, обязательно сбудется, но не раньше следующего года. вам придётся приложить немало усилий, но результат того стоит». — и что ты загадал? — хм… — мнётся казуха. — давай расскажу, если сбудется. — я не хочу ждать целый год. и вообще, с чего ты решил, что мы будем через год общаться? — бирка сказала. скарамучча снова делает вид, что не заметил намёка, но мысленно подсчитывает: пять. это уже пятый раз, когда казуха намекает на то, что видит будущее как «их» и «общее», и в конце концов им придётся это обсудить. когда-нибудь после — точно не сейчас. (ведь казуха обещал ему сюрприз во время фейерверков, а удушающие разговоры только всё испортят, да и поговорить они могут дома, и вообще они) уже доходят до мыса острова амаканэ — финальной точки сбора всех на фестивале. здесь, на большой открытой площадке, уже полным-полно людей. одни сидят семьями, и родители пытаются угомонить визгливых детей, другие — парочками, прижавшись друг к другу, третьи — самоуверенными одиночками; а у самого края мыса устраивается большая и шумная компания, в которой все галдят, смеются и мельтешат. — сюда. казуха ведёт его к краю поляны, к дереву с длинными-длинными ветвями, свисающими до земли, и скарамучча угадывает его идею. и правда, отличное укрытие: стоит в отдалении и скроет их от любопытных глаз, да и под ветви вряд ли кто сунется — чересчур агрессивные разлетаются от лепестков фиолетовые вспышки. фейерверки всё равно взрываются в небе, и видно их будет отовсюду. казуха отпускает его руку, чтобы галантно раздвинуть ветви, и скарамучча пусть и ворчит, что никакая он не беспомощная девица, но — приятно. приятно, когда о тебе заботятся, и ещё приятнее, когда это делает казуха. внутри мир сужается до пространства комнатки в шесть татами. до неловкого молчания и «а о чём нам говорить?» до истоптанного корня, который проводит между ними границу: один — сюда, другой — туда, и не вздумайте сближаться. до страхов, рождённых желаниями. до желания, рождённого страхами, нет, единственным, главным — остаться одному не нужным ни миру, ни себе. — я уже видел фейерверки, — объявляет казуха. — да ладно? — нервничает скарамучча. защищается: — у нас вечер очевидных фактов? тогда я переставлял ноги одну за другой и ходил. — я не об этом, — казуха откидывается назад и выискивает среди ветвей самый большой клочок неба. — я видел эти фейерверки, когда они ещё были свёртками в ящиках. — проник на склад? — заходил к подруге, — вздыхает казуха. лисья морда обращается к нему. — иногда с тобой тяжело. как вести лодку сквозь шторм. — я тебя не заставлял со мной общаться. — да, знаю. сам захотел. опять он… снова. какой уже раз? шестой? седьмой? двадцатый? неважно. скарамучча устаёт считать. и думать устаёт. и казуху отталкивать… он устаёт тоже. скарамучча устаёт — утомляется, теряет силы и всё такое — и поэтому и только поэтому опускает голову на плечо казухи. а ещё потому, что хочет этого. а ещё для того, чтобы проехаться пальцами по плечу, предплечью, наткнуться на запястья, нащупать жилки и линии жизни. нащупать пульс. а ещё затем, чтобы человеческое тепло утихомирило его. усмирило и приручило. и чтобы услышать убаюкивающее: — ёимия делает особые фейерверки, — как сказка на ночь. — если она близко познакомится с человеком, то сделает специальный фейерверк для него и сохранит рецепт, чтобы в будущем повторить. и она делает фейерверки для двоих. казуха не расслаблен, казуха весь подобран. боится, наверное, что скарамучча назовёт ещё одну его идею глупой. и осознавать это впервые горько. — и как выглядит твой фейерверк? — он старается звучать дружелюбно. — кленовый лист. — как очевидно, — вздыхает скарамучча. усмехается. — тогда, думаю, мой будет похож на недовольное лицо? казуха смеётся, и смех его отдаётся фантомным стуком сердца в груди. — заметь: ты сам это сказал. и в этот момент небо взрывается. золотистыми рыбками, алыми цветами, зелёными стрелами, пурпурными запятыми; краски сталкиваются, но не смешиваются, прогорают свою жизнь и падают и угасают навсегда, и (и никто не замечает всполох электро, который раздвигает ветви там, куда направлен взгляд казухи), но сам скарамучча наверх не смотрит. его никогда не впечатляли фейерверки — и этот раз не исключение. он надеялся… слышал когда-то, что с особенными людьми они ощущаются по-особенному, но казуха — со всеми своими особенностями — ничего в его отношении не меняет. и фейерверки всё ещё остаются не более чем бесполезной тратой селитры. для него… но, наверное, не для казухи? скарамучча поднимает голову, чтобы узнать, но вместо улыбки и восхищения и (что там ещё можно найти) видит лишь глупую маску. так не пойдёт. скарамучче нужно видеть. поэтому он протягивает руку и рывком стягивает с казухи маску. лицо под ней — раскрасневшееся, глаза нараспашку, рот приоткрыт — так неидеально, так наивно, так, что хочется запечатлеть этот образ до конца концов. — м-м? — казухе не сразу удаётся оторвать глаз от неба. — что-то случилось? — хочу видеть твоё лицо. кажется, под маской было по-банному жарко, и больше всего досталось щекам — красноту с них не сдувает даже прохладный вечерний воздух. в этот раз казуха улыбается ему по-особенному, мечтательно и ты застал меня врасплох. спрашивает: — могу я увидеть твоё? скарамучча кивает. казуха медлит, ожидая, что тот сам снимет маску, но он сидит неподвижно. и тогда казуха протягивает руку — по чуть-чуть, миллиметр за сантиметром — и скарамучча знает, что его лица сейчас коснутся этой больной, мёртвой рукой, которой трогали все поверхности по дороге сюда, а потом ещё и землю… знает… но не отстраняется. позволяет казухе стянуть с себя маску. и восхищение на лице того становится лучшей наградой за терпение. — чего пялишься? в моём лице ничего не изменилось. — в моём — тоже, — взгляд — нежность рассвета. — но ты захотел его увидеть. скарамучче нечего на это ответить — только не словами. он заправляет прядь, мешающую видеть казухины глаза, за ухо; рука по дороге вниз задерживается на щеке. на плече. на руке. — моё лицо… — шепчет казуха. — я кого-то тебе напоминаю? — с чего ты взял? нет: как ты догадался? — ты не убил и не прогнал меня до сих пор, — лепесток в белых волосах. — ты оставил мне способ найти тебя. и ты… когда мы только познакомились, ты смотрел на меня так, будто ждал нужного действия. или слова… не знаю. доказательств нет. просто кажется. кажется ему, значит. что ещё ему кажется? что скарамучча к нему привязался? что они сблизились? если так, то… наверное, правильно кажется. — ты похож, — решает рассказать скарамучча, — на одного человека… которого я когда-то считал частью семьи. видимо, он был каким-то твоим далёким предком. — ох, — опечаленный шелест. — «был»? что с ним стало? — а что стало со всеми твоими предками? — скарамучче неприятно об этом говорить. казуха уже давно просто казуха, (надоедливо-нужный), (облегчающе-укрощающий); он — ничья не подделка, но внешнее сходство не вытравить. объяснять ему что-то — как говорить: смотри, нива, ты умер. смотри, что я сделал с твоим кланом. смотри и скажи, благословил бы ты нас или проклял меня за то, что я перестал видеть тебя в нём? — полагаю… все умерли. фейерверки теперь гремят похоронно-заунывную. казуха гладит его по руке, и… этого достаточно. — я понимаю тебя, — шелест ветра, опавшие листья. — я тоже не знаю, как справиться со смертью путеводной звезды. — путеводной звезды? — когда ты внезапно остаёшься один на один с целым миром, — убаюкивает его вековые шторма казуха, — ты либо находишь себе цель, либо цепляешься за человека. за человека, который горит ярче других. если повезёт, он будет освещать твой путь до тех пор, пока ты не выберешься на свет. если нет… — он умрёт, — глухо заканчивает скарамучча. — а ты вновь останешься один на один с миром. только теперь — с дырой в груди. — да, — казуха, тем не менее, улыбается так, словно ни одно солнце не погибло на его глазах. — знаешь… когда я бежал в ли юэ, и вокруг не было ничего, кроме бесконечной воды, я думал, что отныне навсегда один. но теперь… я счастлив, что смог найти того, кто принимает меня. казухе тоже тяжело. казухе тоже больно. казуха тоже. они похожи. — я заделал все дыры в груди, когда нашёл себе цель, — из-за которой ты теперь без дома и без денег, каэдехара. — а ты… ты нашёл себе новое солнце. верно? — верно, — кивок-подтверждение. — и моё солнце не просто горячее — оно обжигающее, — как и твоё дыхание, каэдехара, которым ты плавишь мне лицо, — из-за этого оно постоянно выскальзывает у меня из рук. мои ладони кровоточат и не могут зажить, потому что я каждый раз хватаю его голыми руками. — это солнце… — как бы не откусить казухе подбородок. — это солнце сжигает всех, кто осмелится к нему приблизиться. это солнце не выведет тебя на свет. ты сгоришь, каэдехара, сгоришь так же, как и остальные. понимаешь? — его крик тише шёпота. — ты сгоришь, и ничего от тебя не останется. ни-че-го, кроме четвёртой по счёту дыры в моей груди. — я не боюсь, — пальцем стирает солёную ошибку с его щеки. ладонями не даёт убежать от взгляда. — Я боюсь, — как же жалок ты и как жалки ошибки, стекающие по твоему лицу. какое же ты солнце, если не можешь испарить влагу? — я боюсь, что ты тоже станешь тем, кто оставит меня одного. — извини, — голос нежнее летнего ветра, — я не могу обещать тебе, что никогда не умру. но позволь мне… — он косит глаза вниз. — …позволь мне обжечься хотя бы раз. я ничего не могу тебе позволить или запретить — ты же видишь, я весь в твоей власти. давай, казуха, обжигайся. обжигайся и сгорай и выжги во мне — если, — он ловит каждое слово ртом и задыхается, — после этого я умру… что ж, я умру без сожалений. скарамучча отключается — все функции выходят из строя, кроме наблюдательной — а затем, когда казуха касается его губ своими, чувства возвращаются разом. и, наверное, в небе больше нет фейерверков потому, что они разом взрываются у него в груди.