makoto ni

скарамучча снова остаётся один, но в этот раз одиночество не бьёт по нему. в первый он чувствует себя наполненным, хоть и всё ещё неполноценным. сердце лежит на раскрытых ладонях, и он боится даже дышать на него. — я нашёл тебя, — и снова, будто не верит: — нашёл. что делать? он теряется. как ему сделать сердце своим? какие инструкции были на такой случай? скарамучча не помнит, а насильно не вспоминается, и всё ускользает, всплывает на поверхность омута памяти кусочками-ошмётками; главное — не повредить, наставляет в голове голос дотторе, чтобы не пробудить случайно того, кого пробуждать не следует. в целости и сохранности доставить до сумеру. а дальше… страх мелкими жучками расползается по телу. а дальше он лишится его. дальше он отдаст своё сердце, и его будут трогать, перекидывать из рук в руки, изучать, им будут хвастаться, как диковинкой, а в конце обесценят до шестерёнки в уродливом механизме… он прижимает сердце к груди. нет, решает он (решил давно), не бывать этому. это его сердце; его собственность, часть него, его воздаяние за сотни лет неполноценного существования. он никому не отдаст его. скарамучча раздевается. откладывает шляпу в сторону, чтобы снять одежду через голову, вскрывает грудь. промахивается из-за дрожи в руках, а потом ещё два раза, но в конце концов устанавливает сердце на его единственно верное место. секунда подключения и тело его прошибает такой поток информации, что он падает на колени. видения сменяются молниеносно, и он выхватывает-запоминает из них отдельные картинки: первый взгляд на мир, океан, грозы, зелень, первые шаги; любовь, всеобъемлющая, всепоглощающая, невозможная для кукольного тела, он стонет и падает; люди и ёкаи вокруг, приказ, обязательный для всех, другие божества, и всюду и везде она: эи, эи, эи, всегда тенью, всегда собранная, всегда молчаливая, всегда наготове; обещай мне улыбаться чаще и молю, пожалуйста, не умирай, не хочу оставаться одной — половинчатой, неполноценной… скарамучча носом чует палёное, а нутром — жжение. сердце отторгает его. он выхватывает его, пылающее пурпурным (ближе к розовому, к цвету порчи) светом, и оболочка ладони пузырится и лопается, но скарамучча всё равно не отпускает. сердце бога пульсирует, плавит его ладонь и охлаждается только тогда, когда доходит до осей скелета. кожа по краям скукоживается, торчит острыми уродливыми краями, но ему не больно. больно — но не там. почему, не понимает он. почему. почему даже оно… почему оно тоже… почему даже собственное сердце предаёт его?

***

кап. кап. кап. вода капает с потолка и натекает в лужицу. кап. кап. кап. нудно. ритмично. отмеряет утекающие в никуда секунды его существования. как оказалось, бессмысленного, как оказалось, бесцельного. он думал, что, может быть, хотя бы… хотя бы… кап. кап. кап. оглушающе громко. звеняще тихо. он наконец-то вспоминает инструкции. он наконец-то вспоминает скрипучий голос дотторе. «почему я не смогу сразу использовать его?» «потому что твоё тело для этого не подходит — нужно специальное приспособление-посредник… не смотри на меня так: ты всё равно будешь с ним связан». как же он мечтал, чтобы дотторе ошибся в расчётах. как же он мечтал однажды показать ему, кто из них сильнее. как же он мечтал обрести силу достаточную, чтобы провести остаток дней так, как хочется ему. ни от кого не зависеть, никому не подчиняться. жить одному вдали от людей, их интриг и козней. (или… не одному).

***

проходит время — или не проходит. время недвижимо, пока недвижим он, пока он лишь сжимает и разжимает ладонь, сжимает и разжимает. раз за разом. как будто что-то изменится. как будто он изменится. как будто он станет… подходящим. он сжимает и разжимает ладонь — руку как будто заедает — когда замечает, что с сердцем бога что-то не так. оно светится ярче, чем прежде, и шипит вспышками беззлобных молний. я сломал его, уже без эмоций констатирует скарамучча. я сломал его… я всё испортил. мы настолько несовместимые, что оно сломалось, лишь бы не быть со мной. в голове не остаётся ничего. он смотрит на часть себя в своих руках и не понимает, что не так. почему. почему. — почему ты создала меня таким? — шепчет он, как будто та, к которой он обращается, может его услышать. — потому что на самом деле ты полное ничтожество в алхимии и ничего не умеешь — только драться? никчёмная, — кап-кап, — бесполезная. посмотри, до чего ты довела свою страну. ты… он говорит и говорит злые слова, втайне надеясь, что на той стороне его услышат; но «той стороне» его судьба совершенно безразлична.

***

кап. кап. никто его не услышит. никто не придёт. — и когда ты ошиблась… — шепчет он потому, что никто не услышит. — когда сделала что-то неправильное… почему не избавилась от своей ошибки? он бессильно сжимает кулаки. говорит на выдохе: — мусор нужно выбрасывать вовремя, — то, что не решался сказать уже очень давно. он никогда не ощущал себя таким одиноким, каким ощущает сейчас. но вместе с одиночеством приходит что-то ещё — что-то живительное, бодрящее — злость. она искрит по телу и, как всегда, придаёт сил. в конце концов, это не первый раз, когда мир говорит, что не рад ему и что если он хочет здесь оставаться, то только вопреки. вопреки даже тому, что в его существовании нет никакого смысла. он надевает на себя одежду. с обгорелой ладонью и сердцем бога в руках это даётся тяжело, но он не собирается отпускать сердце. даже после предательства. оно же не со зла. оно неразумное, оно работает так, как его сделали. это не люди и не бессмертные, у которых есть выбор — ранить или не ранить, бросить или остаться — оно оттолкнуло его не потому, что плохое, а потому, что скарамучча неправильный. но это не страшно. главное, что сердце бога у него, а каким способом оно станет «его», не имеет значения. и только он наклоняется, чтобы поднять шляпу, как слышит, что по коридору через две стены от него торопливо топочут десятки ног.