makoto ni

скарамучча, застывший на полроста над шляпой, выпрямляется. медленно поворачивается ко входу, неторопливо выходит в середину помещения и готовится встречать незваных гостей. звук топота ног приближается и приближается, и если он напряжёт слух, то сосчитает, сколько вторженцев ему предстоит встретить. кем бы ни были все эти люди, они точно не… (первым в помещение вбегает казуха) …не союзники. руки скарамуччи опускаются сами собой, а казуха спотыкается о собственную ногу, когда они находят друг друга. настороженные, замершие, не знающие, чего ждать от другого, но с идентичным болезненным облегчением от того, что встретились. что расставание было не насовсем. из скарамуччи разом вышибает все прежние мысли, которые изводили его в разлуке, о том, что вообще-то им правильнее держаться отдельно и как можно дальше, и о том, что они ничего хорошего друг другу не принесут, кроме нескольких светлых воспоминаний, которые всё равно рассыплет и унесёт ветром время; он счастлив. он так счастлив казуху видеть. если бы такое же счастье переживал кто-то другой, скарамучча назвал бы его собачонкой, виляющей хвостом перед хозяином, но для него самого это счастье настолько естественно, что он не может его у себя диагностировать, а только греться о него внутри. правда, реальность разбавляет сладость встречи тухлой кислинкой, потому что казуха здесь не один — следом за ним вбегают какие-то топотливые, воинственные, вооружённые люди — и как бы скарамучча ни хотел не обращать на них больше внимания, чем на пыль на полу, его инстинкты не позволяют игнорировать опасность. он нехотя переводит взгляд с казухи на его фон и сразу же разочаровывается: одни слабаки. внимания заслуживает один-единственный ушасто-хвостатый парень, который, судя по одежде, среди них главный. мешаете. сгиньте, думает скарамучча и поднимает руку, готовясь атаковать. — отойдите, — говорит казуха, чутко уловивший его намерения, и выступает вперёд, пытаясь спрятать всех за собой, — не связывайтесь с ним. это предвестник фатуи. взгляд казухи ненадолго задерживается на его глазах и тут же соскальзывает вниз, к рукам. он отставляет ногу назад, поднимает руку с мечом и принимает вид воина, готового к битве не на жизнь, а на смерть. только вот смотрит он ему не в глаза — значит, не собирается нападать всерьёз, значит, он здесь с другой целью. и когда скарамучча это понимает, ему труднее становится концентрироваться на всяких ненужных людях. потому что казуха, кажется, играет ту же роль, что и в тот раз на пляже, когда скарамучча случайно оживил глаз бога его друга, — роль героя, готового пожертвовать собой, чтобы остальные смогли сбежать; и хочет, может быть, того же — остаться с ним наедине. только на этот раз публика менее доверчивая, и скарамучче придётся ему подыграть… или перебить их всех. он смотрит на казуху, который один пытается загородить целую толпу, и решает: ладно. если хочешь защитить этот мусор от прямого столкновения со мной, я не буду нападать первым. рука его, в которой всё ещё зажато сердце бога, дёргается, и казуха сгибает ноги так, чтобы удобнее было прыгать. солдаты синхронно отскакивают назад, как будто их выдрессировали, а ушастый парень направляет в его сторону лук, но казуха закрывает его собой. — нет, горо, — говорит он, — вам ещё идти дальше. я сам. — но… — я уже дрался с ним. как видишь, я всё ещё жив. горо — этого колоритного хвостатого ушастика — слова казухи не впечатляют. видимо, привык не подчиняться, а приказывать, понимает скарамучча и решает, что пора вмешаться. — жив? ненадолго, — бросает он. — второй раз тебе не сбежать. в награду он получает короткий жгучий взгляд казухи и ещё с десяток тревожных на сдачу. — я задержу его, — говорит казуха, — а вы обыщите другие помещения. там должны быть улики. скарамучча хмурится. рысканье по фабрике совсем не в его интересах: если по его вине технология изготовления глаз порчи попадёт в чужие руки, его по голове не погладят. чтобы донести до казухи своё недовольство, он взращивает в руке внушительного вида шаровую молнию. и после этого всё, что могло пойти не так, идёт не так. солдаты успевают только ощетиниться в его сторону копьями и мечами, а сам казуха — прочесть намерения скарамуччи по глазам, как сердце бога в ладони реагирует на элементальную энергию поблизости и испускает нитчатые разряды, которые мгновенно всасывают в себя шаровую молнию и набухают, покрывая всю его ладонь. скарамучча шипит (не от боли, но от перегрузки — худшее ощущение) и непроизвольно разжимает пальцы. и тогда сердце бога испускает толстый и слепяще яркий луч, который сразу же распадается на несколько меньших; испускает… куда-то в сторону казухи. скарамучча не успевает испугаться, как понимает, что нет, к счастью, не в него, а выше, над головой; казуха в порядке. а вот место удара — нет: луч пробивает металлическое крепление, отчего потолочные балки над входом рушатся, кто-то кричит: «отойдите!» — сверху сыплется песок, что-то грохочет и падает, и посреди всего этого хаоса скарамучча видит в глазах казухи подозрение. недоверие. казуха отставляет ногу назад, принимает защитную стойку, на этот раз настоящую, и смотрит глаза в глаза. — это не я, — вмиг отказавшими губами произносит скарамучча; два шага навстречу, выставляет руку раскрытой ладонью и спрашивает: — видишь? казуха на мгновение теряется, когда видит, как пострадала ладонь, и хочет что-то сказать, но в этот момент по ту стороны преграды из обломков кто-то концентрирует массивную давящую энергию гео, и поломанное сердце бога в ответ на это выстреливает очередным зарядом — на этот раз в потолок над ними. скарамучча предсказывает, что произойдёт, на полторы секунды раньше казухи. он прыгает на него, отталкивая как можно дальше от падающего куска металла, и роняет на пол. казуха вскрикивает от боли, когда ударяется затылком о камень; скарамучча врезается лбом в его подбородок и одновременно с этим чувствует, как в его правую голень врезается что-то нестерпимо горячее. что-то вплавляется и прорезает ногу до самой оси скелета, стекает по бокам, задевает чувствительные центры; и он перестаёт чувствовать половину ноги. зато он чувствует запах казухи, на котором лежит; помимо ветра и знакомой листопадной горчинки в нём появляются оттенки чего-то рыбного. он хочет лежать, лежать и лежать, но в голове стучит: «опасность! опасность!» — и скарамучча неохотно приподнимается на локтях, припадая на правую сторону. и красные-красные казухины глаза плавят его ничуть не милосерднее, чем раскалённый концентрированным зарядом электро металл. и это взаимно. — я бы увернулся, — выдыхает казуха, отводя взгляд. скарамучча и хочет ему что-то ответить — хоть что-то — но не может: челюсти не двигаются. и сам он не двигается. он закрывает глаза, и голова безвольно повисает вниз; он вдыхает и тут же выдыхает казухе куда-то в воротник. — ты не… — пробует ещё раз казуха. — не пострадал? — встань и сам посмотри, — бросает скарамучча, но глаза так и не открывает, — и скажи своим идиотам, чтобы не использовали глаза бога. это из-за них. — хорошо, — слышится в ответ тихое. казуха без лишних слов выползает из-под него, отходит в сторону, и тогда и только тогда скарамучча открывает глаза. и тут же падает животом на пол, потому что руки не держат. он одной ногой на небесах в этот момент; другой — здесь, под землёй. казуха умный — понимает, как важно предупредить горо и остальных о том, что оставаться здесь опасно, — поэтому без споров отбегает к завалу. он убеждает их идти без него, а у самого сердце сжимается чем-то ледяным и шипастым, когда он смотрит на то, что осталось от ноги макото. и он не кричал. не поморщился даже. и казуха не имеет права таить обиды, потому что макото пострадал, пытаясь защитить его, пусть даже это и было бесполезно — он бы и правда успел отпрыгнуть. пока казуха переговаривается с теми, кто дожидается по другую сторону завала, скарамучча пытается перевернуться на спину, но не может. что-то мешает. что-то держит его. он не может двинуться, но так как прикован он за повреждённую часть ноги, которую не чувствует, то не может почувствовать и оковы. отвратительное ощущение. он поворачивает голову, чтобы выяснить причину своей несвободы, и, рассмотрев вмятину, кажется, понимает: упавший кусок железа не проплавил его ногу до конца, а, видимо, успел остынуть и застрял внутри. то же, что произошло с сердцем бога: оно не отрезало ему ладонь, а… точно. сердце. оно тоже могло пострадать, с ужасом понимает скарамучча и поворачивает голову проверить. разжимает ладонь, наклоняется ниже в поисках царапин и тут же спадается: всё в порядке. не пострадало. всё, что он хотел сегодня защитить, он защитил. — надо выбираться, — говорит казуха, бесшумно подкравшийся сзади. — подпорки не выглядят надёжными. думаю, следующий удар нас здесь похоронит. он опускается на колени рядом с ним, непривычно тихий и собранный. скарамучча привык видеть его беззаботным и расслабленным, но нынешний казуха нравится ему даже больше. и время, чтобы думать об этом, самое что ни на есть неподходящее. — отрежь мне ногу, — приказывает скарамучча. казуха округляет глаза, и он спешит предупредить его возражения: — я её всё равно не чувствую. режь. — но… — мне не будет больно. казуха качает головой. — мне будет больно. их взгляды — одинаково решительные — сталкиваются, и скарамучча понимает, что проиграет этот бессловесный поединок. (уже проиграл). он сдаётся. выставляет перед собой руки, ложится на них, расслабляется. говорит: — ну тогда брось меня здесь подыхать и уходи. сам же сказал, что надо выбираться. — я не это имел в виду, — оправдывается казуха. скарамучча его игнорирует. в голове всё прыгают слова: «мне будет больно, мне будет больно, мне будет больно», и ему от этих слов тоже. как будто бы больно. и тепло. даже на каменном полу. — может, есть другое решение, — слова эти звучат откуда-то сзади и глухо: казуха встаёт, чтобы осмотреть его ногу, и скарамучча заранее желает ему провала в поисках «другого решения». он уже видел, что с ним случилось: часть раскалённого металла стекла вниз, проплавила дыры в полу и, застынув, намертво приковала его к полу. он справился бы с этим сам, да только если попробует использовать элементальные силы, сердце бога снова выстрелит — и, как сказал казуха, «похоронит их здесь». это, конечно, в худшем случае. и даже так он бы рискнул… если бы был один. казуха не сможет его вытащить, не повредив ногу: скарамучча сомневается, что он владеет приёмом разрезания металла, а если и владеет, то вряд ли его меч достаточно для этого хорош. сталь в инадзуме всегда была мягкой, оружие из неё — непрочным, ломалось от одного сильного удара; конечно, это продолжалось до тех пор, пока не была открыта технология изготовления нефритовой стали, которая… стоп-стоп. скарамучча имел в виду: его нога — не металл. её казуха разрежет без проблем. — просто признай, что тебе нравится смотреть, как я лежу перед тобой на полу, — шепчет он, потому что знает: его услышат. — чувствуешь удовлетворение? отомстил за то, что я тебя бросил? скарамучча теряет большую часть своей обычной чувствительности из-за помех, создаваемых сердцем бога, но даже так ощущает казухино «не хочу». «не заставляй меня». безмолвие, в которой они пребывают, не тишина: нарушается шорохом осыпающегося песка, скрежетом дерева о металл, редкими голосами по ту сторону завала — но даже такое скарамучче кажется ледяным. и бесконечно, бесконечно долгим. — ты уверен… — всё-таки перебарывает себя казуха. — …что нет другого выхода? — есть, — скарамучче слышится в его голосе «убеди меня». и он убеждает: — но отрезать ногу — самый безопасный. — я… сейчас ударю, — предупреждает казуха, и скарамуччу дрожь в его голосе совсем не воодушевляет: вдруг он перенервничает, промахнётся и отрежет лишнего? скарамучча слышит шорох меча о ножны и силой подавляет недоверие: нет. не бойся. это же казуха. он сделает всё правильно. и не успевает он об этом подумать, как ощущает неповреждённой частью ноги что-то тонкое, прохладное и острое; оно проходит насквозь и дарит долгожданную свободу. — спасибо, — с облегчением говорит он, пока переворачивается на спину и садится, прислоняясь спиной к стене. казуха не отвечает: всё ещё смотрит перед собой то ли на меч, то ли на отрезанную ногу, и, кажется, жалеет о сделанном. — эй? — зовёт скарамучча, и пусть казуха и поворачивает голову на звук, но взгляд у него рассеянный. — не вздумай там ненавидеть себя. ненавидь меня, если хочешь. это я тебя заставил. казуха качает головой, но больше никак не реагирует. скарамучча нервничает. — если она тебе так нравится, можешь отрезать с другой стороны и забрать себе. в качестве сувенира. губы казухи раздвигает неуверенная улыбка; скарамучча пытается закрепить успех: — или можешь продать её и купить себе что-нибудь. я уверен — моя нога у коллекционеров дорого стоит. казуха усмехается, и его, кажется, отпускает. он несколько раз глубоко вдыхает, прячет меч в ножны, подходит к скарамучче и опускается перед ним на колени. рассматривает обрубок ноги, а потом тянется к нему, но на расстоянии ладони замирает, так и не коснувшись. — тебе… правда не было больно? скарамучча качает головой. когда казуха так близко, что может его коснуться, вся его уверенность сворачивается в клубок и куда-то прячется. и уверенность в том, что им не стоит быть вместе, — особенно. — можешь потрогать, — он кивает на занесённую над его коленом ладонь казухи, — она не ядовитая. казуха качает головой. вместо ноги касается его сжатых пальцев, и скарамучча, поняв просьбу, протягивает раскрытую ладонь — ту самую, с сердцем бога. казуха некоторое время наблюдает за его шипением, а затем дотрагивается, и скарамучча рефлекторно отдёргивает руку. — извини, — тут же говорит казуха, — больно? — нет, — зло выдыхает скарамучча, сам не зная, почему злится. — перестань уже надо мной трястись. как глупо, бьёт он про себя. ты доверил ему отрезать себе ногу, но боишься дать коснуться сердца? это же казуха. он не навредит нам. — но ты же… — на, — перебивает его скарамучча, снова раскрывая ладонь и на всякий случай прижимая запястье к бедру другой рукой, чтобы не дёрнуться. — трогай сколько хочешь. если казуху и удивляет перемена в его настроении, он не подаёт виду. спрашивает насущное: — я могу это вытащить? — а?! — снова пугается скарамучча, и казуха утверждается в предположении. — эта вещь повредила твою руку, — терпеливо объясняет он, — я думаю, её стоит извлечь. если ты, конечно, не против. я буду действовать аккуратно, — уточняет он. его спокойный голос мало-помалу успокаивает скарамуччу. он даже не думал о том, чтобы расстаться с сердцем бога, но, наверное, казуха прав. может быть, оно сбоит, потому что контактирует с ним? и даже если это не так, то вытащить его не помешает — если носить в руке, которой он постоянно пользуется, оно может сломаться. — вытаскивай, — разрешает он. казуха кивает. пытается поддеть сердце бога, но оно сидит крепко, будто сросшись с ладонью. бинты мешают использовать ногти, но он продолжает и продолжает понемногу подковыривать его с разных сторон, и оно в конце концов поддаётся и начинает отцепляться от руки. медленно-медленно — казуха осторожничает, чтобы не повредить ни кожу, ни фигурку, — и скарамучче почему-то невыносимо смотреть на заботу о себе. — да отрежь ты уже лишнюю кожу, — не выдерживает он. — всё равно руку менять… вместо ответа казуха наклоняется ниже и продолжает упрямо выковыривать сердце бога. миллиметр за миллиметром. а скарамучча на это смотрит и смотрит и даже если и хочет ему что-то сказать, то сами слова отказывают говориться, и он молчит. (и немножечко — самым-самым краешком — наслаждается). дар речи возвращается к нему только тогда, когда гнозис наконец оказывается у казухи, — липкий и с кусочками кожи, но целый. он лежит, всё ещё ворчливо искрясь, на его ладони, подсвечивая ткань бинтов светло-фиолетовым. — ты забрал моё сердце, — зачем-то шепчет скарамучча. казуха округляет глаза и, истолковав неправильно, краснеет. потом переводит взгляд на гнозис в руках, что-то понимает и обращается к скарамучче в немом вопросе; тот кивает. казуха немножечко расстраивается, но быстро смиряется и подносит ладонь к лицу, чтобы рассмотреть сердце бога лучше. и тут же отклоняется назад, когда крошечная молния сердито щиплет его за щёку. — и правда… вы чем-то похожи. скарамучча молчит — всё внимание тратит на наблюдение за ними, потому что всё ждёт, что случится что-то непоправимое. но с этого момента судьба, кажется, решает, что достаточно поиздевалась над ним, и даёт небольшую передышку; и две его драгоценности не уничтожают друг друга, а мирно сосуществуют. казуха перекатывает сердце бога с одной ладони на другую так бережно, словно баюкает новорождённого, и скарамучча впервые за этот проклятый бесконечный день позволяет себе приспустить напряжение. — держи, — казуха улавливает отголосок его нервозности и протягивает ладонь, — полагаю, что держать сердце далеко от тела несколько… вредно для здоровья. о, если бы ты знал, как долго мы были разделены, думает скарамучча, пряча сердце в потайной отсек. и он не прочь рассказать казухе историю — эту и другие. если бы только у них было чуть больше времени; о, если бы у них была всего хотя бы вечность впереди. из мыслей его возвращает настойчивое прикосновение к пальцам. он фокусирует взгляд на казухе, который успевает достать из своего бездонного рукава бинты, отмотать край и подложить под его ладонь. — что ты… — бессмысленный вопрос застревает поперёк горла, когда казуха, удерживая его ладонь на весу, начинает наматывать на неё бинт. первыми слоями он скрывает шрам-впадину, но не останавливается, когда выравнивает поверхность ладони, а продолжает обматывать её всю. — хватит, — говорит он, когда казуха переходит к пальцам, — мне это не нужно. это бесполезно — у меня даже крови нет. прибереги эти бинты для себя… казуха его не слушает. наклоняет голову ниже, молчит и продолжает упрямо обматывать его пальцы один за другим так сосредоточенно, будто проводит операцию по пришиванию новой ноги. скарамучча пытается отнять руку (неубедительно), но казуха стискивает пальцы на запястье, и он больше не предпринимает попыток высвободиться. (да и зачем останавливать того, кто заботится о нём?) — ну и зачем это было? — спрашивает он, когда казуха завязывает узелок и прячет моток бинтов обратно в свой безразмерный рукав; спрашивает только для того, чтобы оставить последнее слово за собой. — как будто у нас много времени, чтобы тратить его на бессмысленное… скарамучча давится словами, когда казуха поднимает свою правую руку. руку, ладонь которой точно так же, как и его, забинтована. — теперь мы похожи. гордость в его голосе усталая, но искренняя. скарамучча смотрит на посеревшие бинты на его руке, и у него впервые не находится язвительных слов, чтобы оскорбить чей-то идиотски наивный поступок. казуха ведь старается. за них двоих работает: плетёт между ними связь всеми силами, а он только и делает, что рвёт её. раз за разом. и не находится у него ни жестокости, ни смелости, чтобы сказать казухе, что старается тот впустую. — давай выбираться, — только и говорит он. на казуху не смотрит, но ощущает, как тот расстраивается; как воздух вокруг него начинает походить на воздух снежной: холодно и трудно дышится. — тебе не понравилось? — что именно? казуха некоторое время смотрит на него, а потом качает головой. — ничего. ты прав — пора выбираться. казуха встаёт, подбирает меч и подходит к завалу. пока он простукивает лезвием камни, железо и дерево в поисках слабого места, скарамучча сжимает и разжимает пальцы перебинтованной ладони, отмечая про себя: неудобно. сковывает движения, и, вероятно, он не сможет пользоваться молниями в этой руке без риска обуглить бинты. значит, обойдётся одной рукой. со стороны завала раздаётся грохот. скарамучча поворачивает голову на звук и видит, как какая-то балка, скрипнув, съезжает вниз, вызывая новое обрушение, и как казуха отпрыгивает назад. как дожидается, пока пыль осядет, а затем возвращается к завалу и, приникнув ухом к камню, вслушивается в звуки по ту сторону. лицом он поворачивается к нему, и скарамучча отводит взгляд. ему тоже не стоит сидеть без дела. даже если казуха сможет найти или сделать в завале дыру достаточную, чтобы выбраться им двоим, скарамучча вряд ли захочет этим путём воспользоваться — слишком велик риск наткнуться на солдат ватацуми, которых он в нынешнем положении не сможет одолеть без риска для себя или, что хуже, для казухи. он просматривает помещение в поисках других путей наружу и почти сразу же врезается взглядом в вентиляционное отверстие. точно. как он раньше не додумался?.. — эй, казуха, — зовёт он, — я знаю, как выбраться. подойди. казуха послушно возвращается к нему и опускается на одно колено, но не рядом, а на небольшом отдалении. глядит спокойно, но отстранённо — так, как будто они всего лишь вынужденные союзники, а не… скарамучча путается. а кто «они»? — каков план? — вмешивается в его мысли казуха, и он качает головой, чтобы отогнать ненужное. — я нас телепортирую, — говорит скарамучча, — через вентиляционное отверстие. оно узкое, но должно хватить. — но если ты используешь электро… — …здесь всё разрушится, да, — кивает он. — но какая разница, если мы уже будем на поверхности?.. — разница есть, — казуха решительно поднимается, — на той стороне ещё остались люди. я должен их предупредить. скарамучча уже успевает забыть о людях «на той стороне». а даже если бы и помнил, то не стал бы думать об их спасении. но раз уж казухе неймётся быть героем, он не станет ему мешать (да и вряд ли сможет). — будь по-твоему, — разводит он руками. — только поторопись. сам же сказал, что балки долго не продержатся. казуха кивает и отходит к завалу. пока он разговаривает со своими спутниками (товарищами, друзьями или кто они ему там), скарамучча растягивает слои бинтов на руке, проверяя на прочность. держится крепко, не разваливается. казуха явно наловчился бинтовать за то время, что ходит с подбитой рукой. он касается узелка пальцами, надеясь ощутить остаточное тепло, и наконец-то соглашается с замыслом казухи. так они и правда… хоть чем-то похожи. скарамучча прикрывает глаза и откидывается на стену. вдох-выдох. вдох-выдох. хватит глупостей. пока есть время, стоит подумать, чем он займётся, когда выберется на поверхность. первым делом надо отослать казуху как можно дальше от себя, куда-нибудь вне зоны досягаемости лучей сердца бога. может быть, отсылать и не придётся, и тот сам бросит его, чтобы вернуться к солдатам ватацуми. казуха ведь такой правильный для них всех и точно не захочет ставить под удар свою репутацию. с этим проблем не возникнет. при мысли о скором расставании по стенкам начинает скрести, а ещё очень хочется кого-нибудь придушить, но он не обращает внимания. дальше… после этого надо будет как-нибудь добраться до наруками — например, найти ближайший лагерь фатуи и связаться оттуда с главным опорным пунктом. когда-то он просматривал карту с расположением всех лагерей… надо только вспомнить… он рассеянно следит за казухой, который возвращается к нему. — о чём думаешь? — спрашивает тот, снова опускаясь на колено и снова — на отдалении. — думаю о том, куда я пойду, когда выберусь, — не подумав отвечает скарамучча, и казуха как-то странно косится на него. — …все ушли, — объявляет он. — мне помочь тебе перейти поближе к вентиляции или?.. — нет, отсюда хорошо, — скарамучча тянет его за рукав, чтобы сел рядом, — хочу, чтобы успело ударить, пока мы внизу, а потом пролететь через шахту, пока не перезарядилось. — звучит разумно, — кивает казуха. — что мне делать? — обними меня крепче. и потерпи. будет… довольно неприятно. скарамучча раскрывает руки и готовит себя к тому, что будет штормить, но казуха не спешит падать в его объятья. отводит взгляд и говорит: — в прошлый раз было достаточно… взяться за руки. — в прошлый мы были на поверхности, и мне не надо было проталкивать нас через узкий воздуховод, — хмурится скарамучча. — это техника безопасности. я не хочу, чтобы ты отвалился по дороге. и пусть он и говорит так, будто нежелание казухи его обнять никак его не задевает, оно его задевает. что с ним не так, раздражается скарамучча и опускает руки. обижается на то, что его бинтами не восторгались? ну и нелепость. казуха должен быть счастлив от того, что он первым предложил близость, а он… — раньше у тебя не было никаких проблем с тем, чтобы меня обнять, — обиженно говорит скарамучча. — да, — казуха наконец-то смотрит на него, а не в пол. — и чем это заканчивалось? так вот в чём дело, понимает скарамучча. так вот о чём он думал всё это время. так вот к чему была его отстранённость. — ты выбрал лучшее время для ссоры, — холодно говорит он. — как раз тогда, когда надо выбираться. ну давай поругаемся, если хочешь. можем даже подраться, чтобы здесь всё порушилось и придавило… — если торопишься, — едва слышно перебивает казуха, — можешь оставить меня и идти один. скарамучча силой воли убивает в себе желание вцепиться в него и насильно вытащить наружу и выдыхает зло: — нет. — раньше у тебя не было никаких проблем с тем, чтобы уйти одному, — голос казухи тише шёпота и горче смолы, — что изменилось на этот раз? если бы на месте казухи с ним в таком тоне разговаривал бы кто-то другой, скарамучча давно уже ушёл бы один, бросив этого «кого-то». но не для того он тратил ногу, чтобы теперь оставить казуху здесь. — то, что ты успел себе придумать по поводу наших отношений — только твои проблемы, — безжалостно бьёт он, — я ничего тебе не обещал. и что за детские обиды? хочешь обвинить — высказывай претензии прямо. он почти видит, как каждое слово оставляет на коже казухи по порезу; и он точно видит, как с каждым предложением плечи того опускаются всё ниже. и когда между ними опускается громоздкая тишина, он понимает: вот сейчас казуха уйдёт. точно-точно уйдёт. (он сам бы ушёл). но казуха говорит только: — да. я знаю, что ты ничего мне не обещал, — и всё-таки обнимает его. последний долгий вздох его глушится о плечо. скарамучча рефлекторно обнимает в ответ, но не спешит вызволять их из-под земли. он думает: я прав. он думает: казуха сам виноват в том, что напридумывал себе неизвестно что. он думает: и даже на фестивале я не нарушил нашу договорённость. и всё это правильно; и он даже победил в их коротеньком споре. и всё это не отменяет того факта, что ему приходится прикусить язык, чтобы ненароком не извиниться. тишина становится ещё менее выносимой, пусть и разбавляется теперь стуком единственного настоящего сердца. когда казуха так близко, скарамучча готов признать себя виновным в любых преступлениях. он старается поддерживать в себе злость, чтобы не расплыться в желе от рук на спине, но получается так себе. казуха вздыхает и придвигается ближе к нему. — то, как ты оставил меня, меня ранило… очень, — шёпот-шелест, — но ты прав: мне не в чем тебя обвинять. я… может быть, я просто недостаточно хороший, чтобы так быстро это… простить. пусть даже тебе и не нужно никакое прощение. наверное, это мне надо извиниться: не стоило давать волю своим чувствам и давить на тебя… ни тогда, ни сейчас. не обращай внимания. просто забудь. когда мы выберемся, я постараюсь больше не… — казуха, — едва слышно зовёт он; монолог обрывается, — ты не «недостаточно хороший». этого мало, знает скарамучча. но он должен был это сказать. он хотел это сказать. это и: — я бы не доверил резать себя тому, кто «недостаточно хорош», — он чувствует плечом, как казуха открывает рот, и вжимает его голову в себя, чтобы молчал, — и уж тем более не рисковал бы ради него ногой. и если бы я хотел «не обращать внимания», я бы нашёл способ тебя заткнуть, уж поверь. но я этого не сделал. не захотел… ни тогда, ни сейчас. а теперь обними меня нормально, за шею, и только попробуй отвалиться по дороге. и пусть это худшее из того, что он мог сказать, и даже отдалённо не напоминает примирительную речь, он успевает почувствовать шеей еле уловимую улыбку, прежде чем казуха переносит руки выше. и они наконец-то двигаются на выход. скарамучча старается пропустить через казуху самый щадящий из своих зарядов, но тот всё равно шипит и крепче хватается за одежду, когда сквозь него проходит энергия электро. сердце бога жжётся, и скарамучча спешит превратить их в сгустки энергии и информации до того, как очередной луч проделает в ком-нибудь из них лишнюю дырку. его расчёты оказываются верны — сердце бога действительно выстреливает до того, как они попадают в шахту — но только частично, потому что он забывает, что до этого оно всегда метило вверх, и на этот раз — тоже: один из лучей ударяет прямо в вентиляционное отверстие, но, к счастью, только отламывает его край, расширяя отверстие, а не создаёт им преграду, и они пролетают вверх. прямо над поверхностью земли сердце бога выстреливает ещё раз, и скарамучча сразу же после этого превращает их обратно, чтобы не возмущать его ещё больше. из-за возбуждения он вкладывает в энергию для полёта слишком много силы, и их подкидывает над землёй в том месте, откуда они вылетают, на несколько метров. он ударяется о землю так, что все внутренности перемешиваются, а затем его придавливает чем-то тяжёлым, но тёплым — это казуха приземляется прямо на него; стонет в момент удара, а потом затихает — ничего не говорит и не двигается. скарамучча прислушивается — дыхание есть, сердце бьётся — но на всякий случай уточняет: — эй, ты там жив? — да, — не очень уверенно отвечает казуха. — возможно. он тут же шевелится подняться, но скарамучча прижимает его к себе. — лежи. мы ещё не договорили. — но я же признал, что был неправ… — я не договорил, — исправляется скарамучча. — слушай. я не буду извиняться за то, что случилось в прошлом, потому что это ничего не изменит. но раз уж для тебя это важно… так и быть, я предупрежу тебя, когда соберусь уходить в следующий раз. — спасибо, — отвечает казуха куда-то в грудь. — и раз уж мы об этом заговорили, — говорит он до того, как найдётся тысяча причин передумать, — сегодня я не уйду первым. первое, что он слышит, — участившееся биение казухиного сердца; и только потом вопрос: — правда? — правда. может, ты не заметил, — нервно усмехается он, — но у меня нет половины ноги. я в таком состоянии в принципе ходить не смогу. он слышит тихий, насильно приглушённый смешок, а потом чувствует движение. на этот раз он не держит казуху, и тот поднимается, нависнув над ним. — извини. — как же ты надоел, — вздыхает скарамучча, — ещё раз извинишься без причины, и я тебя ударю. — о, — с насквозь фальшивым смирением выдаёт казуха. — извини? прошу прощения. прости меня. извини, извини, извини. я был неправ. надеюсь, ты проявишь великодушие и забудешь все мои прегрешения. скарамучча застревает взглядом в его глазах и не сразу подбирает нужные слова. это что… язвительный казуха? он всегда таким был? или это скарамучча на него плохо влияет? — и что это значит?.. — успел сосчитать, сколько раз должен меня ударить? и после этого казуха умудряется глазеть на скарамуччу наичестнейшим и наисерьёзнейшим взглядом, от которого в голове снова становится жарко. возможно, он понял, что тихой покорностью ничего не добьётся, и решил пойти против него его же оружием. скарамучча кое-как высвобождается из вязкого взгляда красных глаз и отворачивается. — мне хватит и одного, — он толкает казуху в грудь. — слезь с меня, или я никогда — слышишь? — никогда тебя не прощу. он вкладывает в последние слова столько неискреннего драматизма, что казуха посмеивается, пока слезает с него. скарамучча тоже поднимается и стряхивает с себя травинки, землю и насекомых. — я правда не собирался обвинять тебя, когда шёл сюда, — признаётся вдруг казуха. — не знаю, что на меня нашло. там внизу… словно что-то давило. — татаригами, — рассеянно объясняет скарамучча, с отвращением отклеивая от себя труп огромного фиолетового жука. — глаза порчи изготавливают из останков архонтов, а их посмертная злоба отравляет сознание людей. — вот как… — казуха, кажется, о чём-то задумывается. — в любом случае, я рад, что оставил обиды под землёй. — я тоже рад, что ты оставил… скарамучча запинается. «оставил». «под землёй». он стонет и бьёт себя по лбу. — моя шляпа… я забыл её внизу. сказав это, скарамучча так и остаётся сидеть лицом в ладонях. ну что за напасть. он ведь даже не может пожаловаться, что это худший день за всё его время, потому что это лучший день. казуха подбирается ближе и кладёт ладонь на его плечо. — эта шляпа была тебе дорога? — конкретно эта — нет. её можно заменить. но без неё я чувствую себя голым. — даже так… — казуха задумывается. — то есть когда мы жили вместе, и ты ходил без шляпы, значит ли это, что ты ходил голым?.. — это значит только то, — скарамучча шлёпает его по губам, — что в том тесном домишке я бы врезался в стены, если бы носил её. казуха кивает. они сидят колено к колену, не зная, что делать дальше, и опасаясь разрушить момент движением. у скарамуччи есть оправдание — он обещал, что не уйдёт первым, — но казуха-то нет. ему как будто и не нужно обещать ничего: он сам — обещание, обещания, много, но в первую очередь — «я буду с тобой». потому он и не спешит уходить, не спешит возвращаться к своим людям, сидит, колеблясь о чём-то заговорить, и скарамучча, вздохнув, спрашивает за него: — что не так? — я хотел кое о чём спросить… но не уверен, будет ли это уместно. — спрашивай, — разрешает скарамучча. казуха, помедлив, тянется рукой в складки одежды. — лучше будет показать, — и он достаёт предмет, при виде которого лучший день скарамуччи внезапно превращается в худший. — ты упомянул, что здесь производили эти… глаза порчи? ответа он не дожидается. — ты… — от ужаса скарамучча не сразу может подобрать слов. — ты же не пользовался им? скажи… скажи, что не пользовался, — почти умоляет он, и казуха спешить успокоить: — нет. — хорошо, — выдох-облегчение. недолго — казуха сразу же приносит новый повод волноваться: — а что случится, если я его использую? — ты же не собираешься?.. — бесстрастное выражение на лице казухи заставляет скарамуччу нервничать, и он наклоняется вперёд. — отдай. отдай мне! он тянется выхватить глаз порчи из рук казухи, но тот отползает по траве и прячет руки за спиной. — чем-нибудь другим я бы без раздумий с тобой поделился, — с сожалением, — но я уже пообещал госпоже сангономии, что передам этот глаз порчи путешественнику… в память о его друге. — то есть ты не собираешься им пользоваться? — скарамучча слишком обеспокоен, чтобы вникать в истории ненужных людей. — нет. — точно? — мне достаточно моего собственного глаза бога, — терпеливо поясняет казуха. — честно говоря, иногда мне кажется, что его силы намного превосходят ту мощь, которая мне когда-либо пригодится. поэтому ещё один источник силы мне без надобности. разумность его слов и спокойная уверенность в голосе успокаивают скарамуччу. казухе хочется верить. очень-очень хочется. — а почему мне нельзя им пользоваться? — убедившись, что нападать на него не собираются, казуха прячет глаз порчи и придвигается обратно к нему. — только не ври, что не видел, как заканчивают те, кто ими пользуется. — видел, — не скрывает казуха. — со мной случится то же самое? — не случится, — скарамучча находит ладонь казухи и вдавливает её в землю. — потому что сейчас ты поклянёшься, что не будешь им пользоваться. взгляд у него тяжёлый, но казуха не робеет. — волнуешься обо мне? — да, — не скрывает скарамучча. — а теперь обещай. душно. солнце почти в зените — полдень или чуть позже — так что лицо у казухи раскрасневшееся не из-за смущения, а из-за жары. наверное. казуха подчиняться не спешит. накрывает его ладонь своей свободной, приподнимается, спрашивает: — а если нет? «тогда я отниму его у тебя силой», — это его первая мысль, первая реакция — самая привычная, самая естественная. и впервые за годы и годы реакцию эту останавливает не страх перед кем-то могущественным, а нежелание ранить. с казухой хочется по-хорошему; и скарамучча, сжав руки в кулаки, просит: — пообещай. пожалуйста. и казуху его смирение впечатляет куда сильнее, чем впечатлила бы любая угроза. — обещаю, что не воспользуюсь глазом порчи. этим либо каким-нибудь ещё. скарамучча кивает и разжимает пальцы. хорошо. он своего добился. надо запомнить этот приём на будущее. — как быстро ты стал послушным, — усмехается он из старой привычки оставлять последнее слово за собой. — беру пример с тебя. — кто сказал, что я был послушным? я лишь воспользовался самым быстрым способом получить желае… конец предложения теряется в ладони казухи, которой тот затыкает ему рот. скарамучча уже тянется сбросить руку с лица и возмутиться, как замечает, что казуха во что-то вслушивается так напряжённо, что морщины проступают на лбу. — сюда кто-то идёт, — шепчет он; молчит несколько секунд, уточняя у ветра. — кажется, горо… да. пока далеко, но скоро он будет здесь. — кто-кто? — генерал сангономии. ты должен был видеть его внизу. лук, гео глаз бога, стоял за мной, — рассеянно отвечает казуха, убирая руку. — можешь, пожалуйста, спрятаться, пока я буду говорить с ним? — почему это я должен прятаться? боишься, он в тебе разочаруется, когда увидит нас вместе? — нет, — сразу же отвечает казуха. — за это мне не стыдно. но я боюсь, что ваши взгляды не сойдутся, и вы друг друга раните. поэтому… пожалуйста. скарамучча почти оскорблён — да чтоб его ранила какая-то собака? — но взгляд казухи просящий, и для него это важно, действительно важно, и скарамучча неохотно уступает. — благодарю, — казуха встаёт, оглядывается по сторонам, снова опускается на колени перед ним, — впереди канава. не против спрятаться там? скарамучча кивает с обречённым и «это только ради тебя» видом, уже представляя, какой неуклюжей гусеницей будет выглядеть, пока будет ползти до канавы. он опирается о землю позади себя, готовый перевернуться, но не успевает — казуха подсовывает под него руки и отрывает от земли. скарамучча рефлекторно обнимает его за шею, чтобы не свалиться самым позорным способом, и шипит: — чего творишь?! я сам дойду! — но ты не можешь ходить, — напоминает казуха. — я могу телепорти… — не могу, понимает скарамучча, иначе сердце снова выстрелит, и кто знает, в пустоту, в казуху или в меня. он стискивает зубы. — неприятно? отпустить? вместо ответа скарамучча сдвигается вправо, чтобы лежать с комфортом, а не на косточке. казуха улыбается понимающе, и он в отместку тянет за волосы. — просто признай, что искал повод подержать меня на руках. — признаю, что хочу держать тебя на руках, — не спорит тот, и скарамучча давится словами. казуха тем временем начинает идти, и он, так и не придумав, что ответить, затихает на руках, мысленно грозясь убить любого, кто посмеет стать свидетелем этой сцены. — что-то не нравится? смущён? — и, будто в насмешку, казуха крепче прижимает его к себе. издеваться надо мной вздумал, возмущается скарамучча. знает, как я на него реагирую, и спрашивает такое? злость придаёт ему смелости, и он разворачивает лицо казухи к себе. «близко! близко!» — сигналит тело, но скарамучча не поддаётся. проводит большим пальцем по губам, усмехается, заметив растерянность, говорит обманчиво мягко: — очень нравится. казуха спотыкается. — правда? — правда, — он пробует раздвинуть губы, и казуха забывает о воздухе. — а знаешь, что я хочу сейчас сделать?.. — что?.. — выдыхает казуха в подушечку пальца, зачарованный и очаровательный одновременно. — ниже. казуха послушно наклоняется, спешно, и скарамучча щёлкает его по лбу. — под ноги смотри. и отталкивает лицо от себя, злорадствуя из-за победы в «смути другого». казуха, впрочем, в долгу не остаётся и прижимает его к себе совсем уж неприлично близко, так, что биение его сердца отдаётся в боку скарамуччи — тук-тук, тук-тук. оно у казухи всегда такое торопливое или только рядом с ним? скарамучча заслушивается и забывает о конечной цели их «путешествия», но казуха выдёргивает его в реальность толчком-прыжком в канаву. наклоняется, чтобы высадить; опускает медленно, понемногу: то ли не желает отпускать, то ли боится разбить. скарамучча хочет сказать, что он не стеклянный колокольчик, чтобы обращаться с ним как с хрупким грузом, а потом думает: на его месте я бы осторожничал так же. и он молчит, представляя, как они меняются ролями и как уже он несёт казуху на руках. он бы попробовал… как же не вовремя он потерял полноги. — ты же не уйдёшь? — спрашивает казуха перед тем, как оставить его. — даже если я уйду, ты всё равно меня найдёшь, — вздыхает скарамучча. — иди. не заставляй меня ждать. казуха уходит. скарамучча, повздыхав ему вслед, закрывает глаза и откидывается назад. он один. тихо. когда он в последний раз был один?.. как будто в прошлой жизни — до того, как пришёл казуха. он улыбается, подтягивает целую ногу к телу и достаёт сердце бога. оно всё ещё плюётся искорками, а это значит, что ему придётся придумать безэлементальный способ перемещения. и у него даже есть идея… он представляет, как казуха несёт его на руках до самого наруками, и, прижав сердце к груди, ударяется лбом о колено. да, это было бы… успокойся, приказывает он себе. мысли разумно. казуха сильный, но отсюда до наруками не один день пути пешком. его тело не выдержит. какой смысл был его защищать, если хочешь в итоге сделать так, чтобы он умер от изнеможения? и разве это не унизительно — когда тебя, беспомощного, несут на руках? …нет, думает он, и улыбка его скоро ударится об уши, совсем не унизительно. а если кто-то посмеет так сказать, я его убью. да, пусть казуха ещё раз возьмёт его на руки. скарамучча не будет просить, но казуха ведь и сам этого хочет. когда он вернётся… …если вернётся, мрачнеет скарамучча. вдруг захочет отомстить и решит остаться со своим пёсьим другом, бросив его здесь? а он будет сидеть и ждать. сидеть и ждать. мысли угасают сами собой. он прислушивается. рядышком в траве кто-то стрекочет и жужжит, ветер избивает листья, и ничего дальше пары метров не слышно — чувства притупились, вероятно, из-за помех, создаваемых сердцем бога. не в недостающей же голени дело — скарамучча не кузнечик, чтобы иметь уши на ногах. звуки природы его не успокаивают — сильнее настораживают. тревожат. чем-то напоминает бездну, где не было человеческих голосов, но и тишины не было — только сводящие с ума напевы и разговоры на непонятном ему языке. он вздрагивает, когда кусты впереди шуршат, и чуть не поддаётся первому импульсу сжечь их, но, к счастью, не успевает — встречается взглядом с казухой. у них зеркальное облегчение «он не сбежал» в глазах, одно на двоих. казуха улыбается ему, и он не может не улыбнуться тоже, когда тот спрыгивает в канаву и опускается перед ним на колени. он ничего не говорит, только смотрит и смотрит, и скарамучча от его взгляда чувствует себя на десять килограммов тяжелее. — о чём говорили? — и тут же жалеет о том, что спросил, потому что казухина улыбка стекает вниз. — я сказал, что мне нужно на некоторое время отлучиться и чтобы они шли дальше без меня. — зачем? — притворяется недовольным. — иди с ними. казуху его вопрос удивляет. — я не могу оставить тебя здесь, когда ты ранен. — я не беспомощный и без тебя отсюда выберусь. — верю, — без насмешки. — и даже так я не могу оставить тебя. не после того, как ты пострадал по моей вине. может быть, тебе моё внимание и не нужно, но оно нужно мне. скарамучче возразить нечем — он и не собирался; а от заботы отбивался по старой привычке, которой (если казуха не угомонится за ним бегать) жить осталось недолго. он смотрит на казуху, а казуха смотрит на него. они сидят и сидят, пока секунды настоящего теряются в прошлом, становясь историей. они сидят, а где-то у горизонта молнии вдалбливаются в воду, где-то умирают люди — десятками и поодиночке — а где-то рождаются новые; где-то люди и не-люди спешат по своим делам, глобально-грандиозным или встретиться с друзьями, а они сидят. возможно, кто-то в этот самый момент уничтожает мир, пока какой-то отважный герой этот мир спасает, а они сидят, застывшие, и надеются, что мир промчится мимо них и оставит наедине и в покое. — так… — казуха проигрывает в «заговори последним». — …мы будем сидеть здесь? — что-то не нравится? хочешь уйти? казуха качает головой. — я не против провести с тобой как можно больше времени, — в подтверждение он усаживается в традиционную позу, — но ты обычно всё время куда-то спешишь, и я подумал, вдруг у тебя есть неотложные дела… — не нравится — никто тебя не держит. — да, знаю, — терпение казухи, кажется, больше, чем вся инадзума вместе с её водами. — я здесь по своей воле. сердце бога щиплет скарамуччу молнией за подбородок, и ему мерещится в этом сердитое «перестань отталкивать». он соглашается. во-первых, кто он такой, чтобы спорить с собственным сердцем. во-вторых, теперь, когда оно с ним, он может позволить себе передышку; царица должна ему отпуск за годы преданной службы. — я собирался на наруками, — объявляет скарамучча. — там находятся материалы, с которыми я смогу починить ногу. — тогда пойдём, — казуха привстаёт, готовый отправиться с ним куда угодно. — не будем терять времени. скарамучча закатывает глаза. — «пойдём»? издеваешься? — ох… — казуха от неловкости оседает назад. — я имел в виду другое. я пойду, а ты… — посижу у тебя на руках? — предполагает скарамучча, но казуха качает головой. — на спине. и он поворачивается к нему спиной и встаёт на корточки, вытянув руки, приглашая: «забирайся». скарамучча не сразу понимает, чего от него хотят, а потом у него захватывает дух от нахлынувших воспоминаний. когда-то его так же носили на спине. когда-то он так же носил кого-то на спине. скарамучча даже забывает о том, что идея казухи невыполнима (у него не хватит сил пронести его через три острова), и по воскресшей привычке подаётся вперёд, обнимая шею, пока его берут под бёдрами и коленями. вляпывается лицом в волосы, пахнущие солью, жиром и неизменными горькими клёнами, и пропускает момент, когда казуха выпрыгивает из канавы и продирается сквозь колючую стену иссохших трав к ближайшей тропинке. — не задохнёшься? — слышится со стороны казухи. и пусть скарамучча не может задохнуться, он послушно высвобождает лицо и переносит подбородок на плечо. говорить не хочется, спорить — тем более. он может отталкиваться от казухи, пока тот на каком-нибудь отдалении, но когда они вот так вот слипаются, как два куска клейкого теста, он теряет запал ругаться и говорить, а единственное, чего он хочет, это наслаждаться, пока не прогоняют. казуха то и дело поворачивает голову в его сторону, но ничего не говорит, и скарамучча благодарен ему за то, что тот не насмехается над ним в его уязвимом положении, потому что сейчас он вряд ли сможет достойно ответить. даже если казухе и тяжело его нести, он не возмущается, только дышать начинает чаще, когда взбирается на бугры и холмы, но так ни разу не роняет его до самых сумерек. и скарамуччу это удивляет… в самом лучшем смысле: казуха никогда не казался ему крепким, но, конечно, не будь он таким, то не смог бы размахивать мечом и преодолевать огромные расстояния ради встречи с ним. — ты сильный, — шепчет он на ухо, прерывая двухчасовое молчание, и получает в ответ «спасибо», в котором и «я рад, что ты хвалишь меня», и «теперь я буду верить в себя больше». и идти казухе становится легко-легко.