А может быть, устои все поправ, Отвергнешь жизнь свою доселе? Начав с нуля и вновь познав, Узнаешь, кто же ты на деле.
Ревущая стена голубого огня отделяла Оптимуса и Бамблби от двух ангелов, наблюдающими за ними. Прошедшее для них мгновение превратилось для Оптимуса в несколько тысяч лет жизни. Белиал оторвалась от Прайма, разорвав связь между их душами, и мужчина тотчас рвано вздохнул, пошатнулся, сохранив равновесие, и с силой зажмурился, чтобы снять оцепенение. Ему до сих пор мерещились воспоминания души Бамблби. Их было столь много, и были они такими яркими, будто это Оптимус прожил все эти жизни, а не Бамблби. Жизнь, пропитанную гневом, ненавистью, страхом и завистью, а после — виной, болью, беспомощностью и обречённостью. Оптимус с силой провёл рукой по голове, взлохматив волосы, чтобы хоть немного унять пульсирующую тупую боль, вызванную переизбытком полученной информации. Всё ещё потерянный, Оптимус поднял взгляд на отвернувшуюся от него девушку. Её кулаки были сжаты, а плечи напряжены. И Прайм помнил эту худую фигуру и золотистые волосы: он знал её в своей прошлой жизни. И та холодная маленькая девчушка с большими голубыми потерянными глазами, голодная и в рваном тряпье до сих пор жила в древней душе Белиал. Только заместо обычного голода был голод по человеческому теплу и чувствам, которые мог бы ей дать Оптимус сейчас, раз не успел в прошлом. А потому он протянул было руку, чтобы разжать её кулак, и хотел было позвать девушку, как вдруг чужой грубый голос напомнил им, что они здесь не одни. — Госпожа Азраиль… Хотя нет, — насмешливо прервался Мегатрон: — вы же отныне Белиал, и статус клеймённой подходит вам даже больше, чем статус архангела. Но вы лишили меня удовольствия поведать историю вашего позорного падения, какая жалость! — Уловив во взгляде человека непонимание, Мегатрон решил просветить его: — Клеймённый ангел — не просто падший, а утративший веру. Даже Люцифер, что восстал против Бога, не отрицал его Мир. А она… Она чуть не уничтожила Бытие. При упоминании прошлого Бамблби скривила лицо, как от боли, и сжала пиджак на груди, пытаясь успокоить колотящееся сердце. Она и правда была разочарованна — в мире, в людях, в себе. Тогда ей казалось, что проще было всех и вся уничтожить, чтобы никто боле не вспоминал о её позорном отступлении от света. Отец всё равно бы всё создал обратно, но уже никто не помнил бы её, как и она — саму себя. — Хватит с вас самобичевания, — резко продолжил Мегатрон. — Небесный Суд постановил: вы можете продолжить своё жалкое существование, клеймённая Белиал. Вам и вашему подопечному со стороны Небес ничего не угрожает. Эти слова сняли часть ноши с сердца Оптимуса, и он вдруг осознал, что знает, почему крылья Мегатрона с таким трудом закрывались. Несмотря на недоверие к нему, Прайм ощутил укол сожаления: ангел был слеп от собственной любви, не сумев уберечь человека от грехов, а после попался Азраиль, которая была в невменяемом состоянии. И Оптимус не мог судить, кто из них был прав, а кто — виноват. Он был слишком мал для таких решений. — Er gro fran voy fortu a etymigoría, —заговорил Мегатрон на неизвестном для Прайма языке. Мужчина прислушался, стараясь запомнить как можно больше, чтобы в дальнейшем расспросить Бамблби. — Maestra, aite yorma goy terrhan et evimeria goyt mathitis: soyors'da go, miit ego να schetíz talion e to anthropos? Оптимус видел, как Бамблби вся сжалась на явную интонацию вопроса: её плечи приподнялись, руки прижались к туловищу, а кулаки сжались так, что кровь побежала из ладоней, порезанных когтями. — Soyors', ego δείτε, — продолжил Мегатрон, и в его глазах отразилась жестокость. — Ego dínei roy eptá mínas. Har tóso polý tha fýgeis ret a Saundveiv. Оптимус видел, как Белиал подняла взгляд широко открытых глаз на Мегатрона, и мужчина уже даже не мог описать, сколько же эмоций отразилось в её голубых очах, но что он точно понял, так это то, что в них не было ни радости, ни счастья. Лишь одна бесконечная вина и обречённость.***
Они путешествовали. Порой Оптимусу казалось, что они скорее бежали, да вот спросить от чего или кого — не хватало духу. Особенно видя, как после встречи с Мегатроном Бамблби замкнулась в себе, разговаривая только тогда, когда Прайм что-то спрашивал. Что Мегатрон сказал ей, Оптимус точно не знал. Но предполагал, что некоторые слова были отчётливо похожи на греческий. А глядя на то, как быстро демон собирала их небольшие пожитки, как она хватала его за руку, не выпуская её до момента, пока не сядут на поезд или самолёт, надежда Оптимуса на то, что он найдёт компьютер с выходом в интернет или хотя бы словарь и что-то переведёт по обрывкам застрявших в памяти фраз, таяла. Особенно сильно она таяла, когда мужчина замечал на своих запястьях синяки от железной хватки Белиал: она так сильно держала его, будто боялась потерять. Эта мысль не давала покоя: вроде сердце и трепетало от осознания, что он важен для Бамблби, а вроде и страшно ухало вниз, когда он понимал, что хватает она его так от возможной опасности для них. Да, они путешествовали по миру. Путешествовали. Именно так убеждал себя Оптимус, чтобы не сгинуть в пучине собственного страха.***
Месяц назад Бамблби обронила, что самым замечательным временем в её бесчисленных перерождениях была жизнь у моря. И вот они уже месяц живут в домике у самого побережья на небольшом островном городе Кадисе в Испании. Утром, когда солнце ещё не слишком высоко в небе, они шли на пляж. Лазурное море было спокойным и красивым, а песчаный пляж — чистым и пустым: отдыхающих почти не было, кроме нескольких парочек, которые расположились на достаточной дистанции друг от друга. Прайм не был на югах, а потому первым делом шёл в прохладное море. Заходил по грудь в воду и, чтобы не нервировать демона лишний раз, возвращался, пока вода не была по живот. Даже находясь в десятках метрах от девушки, он чувствовал её пристальный взгляд, который натягивался как поводок, стоило ему зайти чуть глубже. Мужчина не ощущал страха от глубины: он вознёсся на небеса в глубоком космосе, в мгновение ока прожил тысячи жизней и очнулся уже обычным человеком. Ощущения были такие, будто он заглянул в бездну, нырнул туда с головой, вынырнул, но ощущение свободного и бесконечного падения так и остались с ним. Когда же Оптимус ощущал приближающийся голод, Бамблби поднималась с песка, так и не искупавшись сама, собирала вещи и брала его за руку, ведя по мощённым улочкам в закусочные. Прайм всегда о себе заботился сам. Детство, юношество и взрослая жизнь. Приют, колледж, армия. Армия, что сломала его, а после Церковь, которая возродила. Оптимус всегда был серьёзен, собран и хладнокровен. Но попав в переплёт с демоном, мужчина осознал, насколько он был маленьким по сравнению с Космосом — Богом и всей Вселенной в принципе. Но один раз распробовав свободу от выбора и ответственности, Оптимус понял, почему лень — это грех. В последние месяцы он был зависим от демона. В последнее время, а точнее, больше месяца, его жизнь зависела от демона. От той, чья сила была несоизмерима с его. Впервые за всю свою жизнь Прайм позволил себе хоть немного расслабиться. И сейчас, разморенный морем и солнцем, прогулкой по городу и ужином при закате, мужчина пытался уснуть на мягкой постели под шум морского прибоя и пристальный взгляд демона. Получалось, конечно, плохо. Всего на мгновение они будто вернулись в тот холодный ноябрь, когда Оптимус не понимал и не знал, чего ждать от странного и пугающего демона. Но от того демона сейчас не осталось и следа: когда-то задиристая и неугомонная, она превратилась в настороженное и дёрганное существо. Прайм подозревал, что девушке угрожали. — Бамблби, что тебе сказал Мегатрон? — разнёсся по небольшой комнате спокойный голос Оптимуса. Сердце гулко ухнуло в рёбрах человека, и демон отреагировала на тревожный звук: подняла голову и посмотрела на Прайма. Только сейчас мужчина понял, что за своими мыслями не заметил, как она заснула, сидя на стуле к кровати лицом. — Они были связаны, — глухо ответила Бамблби, не вкладывая никаких чувств, будто их уже не осталось. — Я знала об этом, когда решила заживо сжечь его человека. Нет, это была не безэмоциональность. Весь её лик и поза со скрещёнными на груди руками говорили о безнадёжности. Даже бьющиеся о каменистый берег волны теперь звучали так, будто отсчитывали минуты до… Но до чего?.. — Ты жалеешь о содеянном? — осторожно спросил Оптимус, сев на постели. Бамблби не отрывала от него взгляд, и на миг Прайм почувствовал себя душой на суде, где Азраиль смотрела точно так же: безучастно и при этом выворачивающе душу наизнанку. — Поздно сожалеть о подобном. Даже слова демона напоминали ту Азраиль, что была почти три тысячелетия назад. Прайм вдруг подумал о том, что передача воспоминаний, хранившихся глубоко в душе демона и почти забытых, вновь перевернула душу Белиал, воскрешая того Архангела из прошлого. Холодного, отстранённого. И не сказать, что справедливого. Впервые за месяц по спине Оптимуса побежали холодные мурашки от вида девушки. Перед ним сидела не Белиал. Это была Азраиль.***
Выдернув все воспоминания и эмоции со дна сознания, Белиал будто вернулась на три тысячелетия назад, когда была поглощена ненавистью ко всему. В реальности её удерживал лишь Оптимус: его добрый, беспокоящийся за неё взгляд синих глаз и пульсация его сердца под кожей запястья, которое она сжимала всё сильнее под натиском накатывающих противоречивых эмоций и воспоминаний. Спокойная гладь моря, тепло солнца и счастливый из-за отдыха Оптимус придавали ей сил удерживать собственное сознание в этой реальности. Обычные прихоти человеческого тела не давали Бамблби расслабляться: её человек был голоден — значит, настало время еды, её человек устал — значит, время сна, её человек взволнован — «значит, надвигается что-то плохое… ан-нет, человек просто увидел красивый пейзаж. И Белиал решила не сидеть на одном месте. Все её жизни были намного скучнее, чем эти полгода с Оптимусом: апрельское солнце Испании и тёплое море, жаркие Египетские пустыни, возвращающие к истокам цивилизации, пасмурный и чопорный Лондон, непредсказуемая сентябрьская погода России и её бесконечные леса и поля, блестящий и модный Нью-Йорк, скрывающий за своим лоском кучи мусора и лжи, и, наконец, спокойная и прохладная красно-осенняя Канада.***
Постоянные переезды были остановлены самим Оптимусом. Ему надоело наблюдать за тем, как дёрганность и редкое дурачество Белиал сменялись на настороженность и сдержанность Азраиль: он не хотел бы делить девушку на двух личностей, но изменения в её поведении были слишком странные и резкие. Прайм хотел верить, что его демон не повредилась рассудком, а просто в моменты, когда чувствовала опасность, просто меняла своё ребячество, такое как валяние в красных листьях, на собранность и серьёзность. И он всё ещё надеялся, что за своей излишней эксцентричностью Белиал таила ответы на его вопросы. Однако накапливающиеся тайны и постоянное молчания заставляли мужчину думать, что эти ответы ему не понравятся. Полгода назад они повстречали Мегатрона в Ватикане, и вот уже полгода как они бежали. Бежали от ангела, что потерял своего человека из-за Аз… Белиал. Эта мысль беспокоила Оптимуса ещё с того момента, как Бамблби рассказала ему о том, что знала о контракте Мегатрона и Саундвейва. Логично было бы предположить, что ангел начнёт мстить. Вот только это было не в его природе, а в природе людей, а поскольку Мегатрон не являлся человеком, то и за полгода он так и не объявился. Это сбивало с толку, и Прайм не знал, во что верить, о чём думать и как быть дальше. Его не страшила собственная кончина, его беспокоила мысль, что он оставит Бамблби. Прямо как в прошлой жизни, когда потерял с ней контакт и они больше не виделись. Однако сейчас, несмотря на все тревоги и переживания, они прогуливались по мощённым улочкам старого верхнего Квебека, где стояли каменные трёхэтажные домики, будто прямиком из сказок. В окнах горел свет. Было тихо. Только иногда мерцали силуэты в окнах домов, да доносился приглушённый вой ветра. Опускался вечер, и небо оказалось подёрнуто дымкой облаков, которые лишь изредка приоткрывали вид на тёмно-синее небо с россыпью блёклых звёзд на западе и светло-голубой горизонт на востоке, где догорало закатное солнце. Найдя парк с кроваво-красными клёнами, они сели на лавочку и подняли головы вверх. Вместе с их взглядами в небо уносились выдыхаемые облачка пара: октябрь в Квебеке выдался холодным. Осенняя прохлада отчётливо пахла зимой. Оптимус заметил, что Белиал успокоилась: её душа и разум пришли в равновесие, отчего мужчина был несказанно рад. Вернулось привычное ворчание на каждую вечернюю молитву священника, на его дурную привычку курить и на даруемую заботу, когда Бамблби, не рассчитывая на холод, не надевала жёлтые вязаные варежки, шарф и шапку, что в итоге приводило к тому, что Прайм, специально бравший с собой тёплые вещи, насильно надевал их на Белиал. И мужчина, широко улыбаясь, каждый раз отмечал, что всё же хороший цвет он выбрал: в случае чего между красных, почти осыпавшихся клёнов и серо-бежевых каменных домиков он обязательно разглядит жёлтое пятно. Тихо шелестели листья, медленно проплывали облака, и на душе у Прайма было так хорошо и спокойно, как никогда в жизни. Оптимус вдруг осознал, что чувствовал себя совершенно счастливым, глядя в тёмно-синее звёздное небо и сидя рядом с демоном, которого он… Сердце Прайма оборвалось. Он перевёл взгляд на безмятежное и красивое лицо Бамблби. Если бы не она… если бы не этот демон… — Ты в порядке? — обеспокоенно оглянулась она на Оптимуса, уловив смену настроения и изменение ритма сердца человека. — Чего так жалобно смотришь? Варежки я тебе не дам — мне взял, а для себя забыл! До чего же глупый человечишка, — покачала головой Белиал, цокнув языком. — Знаешь, если бы не ты… — Прайм запнулся, не зная, как выразить то, что чувствовал. Уловив напряжение в теле мужчины, Бамблби тоже вся подобралась и серьёзно нахмурила брови. — Ты бы жил спокойной жизнью? — обронила она, и тишина повисла между ними, нарушая безмятежную атмосферу. Но сказанное Праймом дальше заставило сердце Бамблби гулко удариться о рёбра. — Я бы не узнал, что такое жизнь. Я бы не узнал, что такое быть по-настоящему счастливым. — Оптимус протянул озябшие пальцы к руке Бамблби. Он снял с её ладони варежку — такую нелепую ярко-жёлтую варежку — и переплёл их пальцы, согревая свои о чужие. — Тц, холодно же! — сквозь зубы выдохнула Би, скрывая смущение, вызванное волнующими действиями и словами. — Что это ты вдруг ударился в откровения? Оптимус по-доброму ухмыльнулся, ещё крепче сжав ладонь Бамблби в своей. — Всё это время я лишь пытался хоть как-то выжить в этом мире. И за всё это время я никогда не чувствовал себя таким беззащитным и защищённым одновременно, как сейчас. — Бамблби несмело сглотнула, не отрывая взгляда от их переплетённых пальцев. — Защищённым, потому что я знаю, что ты всегда будешь рядом со мной, и мне не важно, чем продиктованы твои действия. А беззащитным… — Оптимус прервался и, переведя дух, продолжил: — потому что чувствую, что только перед тобой я не могу скрыть ни правды, ни своих чувств к тебе. — Оптимус… — выдохнула Белиал, мгновенно поднимая взгляд на лицо мужчины. Он смотрел на неё. Смотрел так, что сердце демона на миг остановилось, а после забилось в горле, будто хотело выскочить, отдавшись прямо в руки мужчины. Синие глаза глядели с тоской человека, который долгое время скучал по-другому. Скучал так, как может скучать человек по тому, кто был невообразимо близко и одновременно далеко. Скучал так, как скучает безответно влюблённый. Оптимус большим пальцем руки смахнул с демоновой щеки дорожку от скатившейся слезы. — Не думал, что моё признание так растрогает демона, — ласково улыбнулся Прайм, удерживая ладонь на скуле девушки. — Идиот, — тихо выругалась Белиал и уткнулась лицом в грудь человека. Оптимус, облегчённо выдохнув, обнял Бамблби и положил голову на её макушку. Вечер, вновь ставший безмятежным и счастливым, был ещё тише. Первый снег маленькими и медленно кружащимися хлопьями падал с серых туч, что проплывали по небу.***
Ночь казалась Оптимусу волшебной: первый снег, тихо падающий с неба, где сквозь тёмно-серые облака подмигивали звёзды, пустые и широкие мощённые улицы со сказочными домиками, из окон которых лился свет, а среди всего этого великолепия — она. Они неторопливо шли по улице, держась за руки, как вдруг откуда-то с конца длинной улицы донеслась игра на скрипке в паре с пианино. Музыка лилась красиво и совсем-совсем тихо, разносясь по улице тонким и звонким эхом. Звук переливался из быстрой и чувственной в тягучую и мелодичную. И Оптимус, подхватив мотив, повёл растерявшегося демона в танец прямо посреди улицы. Они медленно кружились, прижавшись друг другу, глядя глаза в глаза. Оптимусу на миг показалось, что даже их сердца забились в унисон, а через миг он действительно это почувствовал: Белиал закрыла глаза и, отдавшись во власть рук Прайма, позволила ему на миг ослепнуть и оглохнуть от яркости их чувств и мыслей. Они слились душами. Прайм вдруг отпустил Бамблби и замер. Он не мог отдышаться. Его голова кружилась так же сильно, как и выпущенная из рук девушка. Сердце билось как сумасшедшее, и Оптимус пытался пережить поток несдерживаемых чувств, шедших прямиком из глубин души. Ещё тогда! Ещё тогда, в прошлой жизни, он должен был взять её с собой! Забрать и оберегать. Ведь она выглядела такой беззащитной и маленькой, когда кружилась в ритм далёкой мелодии. Беззащитной, даже несмотря на то, что являлась демоном. Если он нагрешил в прошлой жизни и его наказание — это любовь к демону, то Оптимус не жалел. Ни капельки. Он отдал бы жизнь за то, чтобы только она одна жила. Их волшебный вечер прервала внезапная и ослепительная вспышка в небе. Бамблби в мгновение ока оказалась подле Прайма, закрывая его собой. А Оптимус даже испугаться не успел, как вдруг почувствовал исходящий от демона невероятный холод. Будто она собрала всё тепло в округе, поглотив его. Ещё через секунду на улице появился Мегатрон. Его белая туника сменилась на чёрную, а спокойное и отрешённое выражение — на яркую ненависть и гнев. — Госпожа Азраиль, — прорычал он, отчего даже у Белиал волосы на загривке встали дыбом: он был полон праведного гнева и пришёл за тем, что обещал ей семь месяцев назад. — Ваше время истекло. Белиал на миг охватил страх, и она бросила быстрый взгляд на Оптимуса: неожиданно для самой себя она увидела в его глазах настороженность, серьёзность и злость. Будто он был рассержен на то, что падший ангел прервал их свидание. Белиал выбросила неуместные мысли из головы и сама обратилась во гнев. — Что ты наделал? — низким тоном спросила девушка. Она поняла, что задумал ангел. — Посмел пойти по стопам своего же мастера? Не ты ли считал себя выше меня, так зачем? — Вы лучше меня знаете, зачем, — опасно блеснувшие глаза Мегатрона сузились, и он перевёл взгляд на Прайма, при этом до сих пор обращаясь к Бамблби: — Разве ты, будь на моём месте, не поступила бы так же? Белиал захлестнуло дикое отчаянье. Этой ночью всё решится.