Игры с кровью

      Эйла старалась не давать стремительно разрастающемуся внутри себя раздражению взять верх над терпением, однако сил на это у неё оставалось немного — большая их часть ушла на самоконтроль в уже оставшихся позади днях пути. Смиряясь с положением, пленницей которого она оставалась последние недели, девушка неотрывно следила за самым заметным и, пожалуй, самым главным ориентиром на ближайшие сотни лиг. Порой, в очередной раз цепляясь взглядом за далёкие очертания города, Эйла не могла избавиться от абсурдной мысли, что некая сила втайне насмехается над ней, уничтожая результат преодолённого расстояния. В реальности это конечно же было не так, и истинными виновниками чудовищно медленного продвижения были навязанные ей судьбою спутники. О, Обливион, если бы ей дали выбирать из двух вариантов: избавиться от нынешнего общества или стать лучшим загонщиком в Дикой Охоте Хирсина — то она точно выбрала бы первое.       Но Колдеру нужен был покой, чтобы окончательно отойти от постепенно заживающих ран, а Фроднару (как бы неприятен не был этот факт для самой Эйлы) требовалось время для окончательного принятия всего того, что он пережил… и узнал за минувшее время.       Похоже, что растянутость пути всё-таки пошла на пользу им обоим.       — Джа`Рад опять победил. Ваши септимы сюда, будьте любезны.       Сама не зная зачем, Эйла обернулась и в очередной раз изучила весьма разношёрстную группу лиц, что сидели в катящейся за ней по пятам просторной повозке. Заполняли её преимущественно каджиты — самые молодые представители торгового каравана, который встретился им на третий день пути, но малую — наверное, десятую от общего количества долю — составляли представители и иных народов. В этой толпе Эйле не стоило труда разглядеть Фроднара — мальчишка был единственным светловолосым во всей завязавшей общую дружбу компании. Остальная же часть молодого сообщества пестрила несколькими серыми лицами данмеров, одной крупной головой некоего юноши-редгарда, вытянутой мордой аргонианина и, наконец, аккуратной головкой девушки-босмерки.       Эйла вслушалась в прокатившийся по всей повозке ропот обсуждения только что доставшейся одному из каджитов победы. Фроднар был недоволен исходом завершившейся игры, но всё-таки смиренно исполнил пожелание мохнатого товарища и теперь сидел с совсем незначительной суммой (Эйла поняла это по участившемуся от напряжения и расстройства сердцебиению).       — Будете отыгрываться? — продолжил назвавшийся Джа`Радом кот. — Или этот каджит забирает и золото и карты?       — Ещё чего! — громыхнул удивительно низким для своего возраста басом редгард. — Ставка есть — значит не всё потеряно. Сдавай.       Его слова снискали всеобщее одобрение, и каджит, тщательно и необычайно ловко для своих когтистых пальцев перемешав колоду карт, принялся делить их меж участниками азартного соревнования. Эйла продолжала наблюдать за пасынком, не упуская из вида отражающихся на его лице эмоций и малейшие элементы языка тела. Когда Фроднар взялся за выпавшую ему тройку карт, от сконцентрированного внимания девушки не ускользнули тончайшая, павшая на губы мальчишки улыбка и прокатившееся волной мурашек по спине ободрение. Главное, чтобы он не обольщался раньше времени, а наоборот — выжал из доставшихся ему карт наиболее выгодную комбинацию.       Игра, которой каджитские подростки так сильно заинтересовали остальных, называлась «Порочные Луны» или что-то в этом роде (слово «порочные» в названии точно присутствовало). Из рассказов Джа`Рада, полу внятного бормотания и пылких обсуждений меж участниками, Эйла пришла к выводу, что цель игры состояла в следующем: собрать на руке максимально сильную комбинацию из карт, избавляясь в свой ход от слабых путём обмена ими со случайным соперником или сбросом двух для взятия новой из оставшейся колоды. Казалось, что правила не так уж и сложны, однако учащённые случаи победы зачинщика игры в лице Джа`Рада ясно давали понять, что тут необходимы соответствующие опыт и хитрости. Увы, Фроднар, похоже, был слишком поглощён смыслом и не понимал этого, расплачиваясь теперь за свою недальновидность изрядно опустевшим кошелём.       Ненадолго отведя взгляд от заполненной пассажирами повозки, она оглядела остальных членов их «отряда». Наверное, взглянув со стороны, не каждый додумался бы сказать, что эта неспешно движущаяся процессия похожа на беженцев. В целом, это нисколько не удивляло, ибо выглядели участники спасительного похода гораздо более живо, чем те бедолаги, что остались за спиной Эйлы в Истмарке. Вернее, чем то, что осталось от них, когда лагерь несчастных подвергся нападению драконов.       Не считая крупного торгового каравана каджитов, в котором умещалась целая семья хвостатых уроженцев южных земель, к ним присоединились около десятка шахтёров, несколько жителей западных истмаркских и рифтенских деревень, а также овдовевшая босмерка, чей муж был землевладельцем и содержателем одной из крупнейших в лесах Рифта лесопилок.       Из разговоров и не обходящихся без слёз откровений становилось ясно, что истории всех беглецов хоть и разнятся своими завязками, но суть имеют одну: все бежали на запад — как можно дальше от обрушившейся на Виндхельм угрозы. Молодой аргонианин, например, утверждал будто прознал о вторжении, находясь ещё в Рифтене (что очень сильно походило на враньë или вымысел, учитывая масштабы земель холдов) и поспешил поскорее улизнуть из города, а столь сильно привлёкшая к себе внимание босмерская вдова — в сокрушениях и рыданиях на одном из привалов — поведала, что их спокойную с мужем и дочерью жизнь уничтожил дракон, обрушивший пламя на «всё, чтобы было ей дорого». Рассказ женщины был бы не так ясен, если бы в него не внесла пояснения её дочурка. Девчушка, как оказалось, была куда внимательнее матери, и, скрываясь от драконьего пламени, наблюдала и слушала, а потому расслышала как крылатый монстр, испепеляя лес и его дары, раз за разом повторял имя некоего Мирака, угрожая гневом последнего всему и всем.       Каджиты же, что любезно оснастили большую часть отряда возможностью не идти пешком, вообще не знали о происходящем, а на запад изначально направлялись по своим торговым делам. Когда Эйла, Колдер и Фроднар встретили их на широких предгорьях Глотки Мира, торгаши даже не поверили в рассказы о произошедшем. Но стоило им встретить ещё одну группу беглецов, поведавших похожую историю, как уверенность кошаков заметно поугасла, вслед за чем от заправляющего всем караваном каджита — Дро`Ши́рра — последовало решение отменить большинство остановок и двигаться к сердцу провинции быстрее.       Из рассказов, что ведались поочерёдно прибывающими в караван беженцами, Эйле стали известны многие детали о происходящих теперь у них за спинами событиях. Например, о том, что драконы не замедлили напасть на большинство удерживаемых Легионом фортов, или о том, что верные Мираку прислужники, исполняя роли шпионов, стремительно расползлись по всему холду, достигнув даже рифтенского Златолесья на юге и границ Винтерхолда на севере.       И всё же, наиважнейшими и, пожалуй, самыми лучшими из тех вестей, что беженцы уносили с собой, покидая родные уголки, было то, что слух о вторжении успешно распространялся по всему Скайриму. Шахтёры из Чёрного Брода узнали подвигнувшие их на скорое бегство новости от раненого, но всё же долетевшего к ним по назначению ворона, а беглецы из Айварстеда, получившие весть без каких-либо трудностей, лишь подтвердили версию о быстром распространении страшной правды. Оставалось надеяться, что и до западных земель крылатые посланники донесут весть без происшествий. В конце концов, вряд ли драконов заинтересуют одинокие пернатые птахи, делящие с ними небесный простор.       А вот обитателям земной тверди драконы напоминать о себе не забывали. Надо ли говорить о том, что в одну из ночей, которую Эйла и все остальные провели, укрывшись в небольшой пещере, небо было во власти нескольких драконов. Были ли они случайно вышедшими на свою гордую охоту хищниками или посланными в разведку шпионами — Эйла не знала. Ей вообще не хотелось об этом думать. Гораздо больше девушку занимал самоконтроль, без которого окончательно вернувший себе прежнюю силу зверь внутри неё рвался в бой, как тогда — в те славные дни, когда драконы были для Эйлы и Корима сначала соперниками, а сразу после становились жертвами.       Он всё ещё приходил к ней во снах. Каждую ночь Эйла просыпалась от очередного бредового видения, в котором так или иначе присутствовал Корим. Иногда это были искажённые воспоминания, иногда нелепые сюжеты, коих никогда не происходило, но так или иначе — Довакин всегда ожидал её за завесой сна.       Пробуждаясь, Эйла каждый раз ненавидела и проклинала слабость собственного разума. Увы, но в ночных грёзах она не могла контролировать течение снов так, как, например, течение звериной силы в своих венах. Там всё было сумбурно и не поддавалось осмыслению, а потому, покидая реальный мир, Эйла уже не отвечала за поступки и решения, что принимались ею во сне, и, соответственно, если сонное видение оказывалось приятным, то расставаться с ним было до невозможности тяжело. Предаваясь отдыху, девушка каждый раз мысленно клялась, что в этот раз не позволит себе обмануться, но стоило сну захватить сознание, а потом — в надлежащий срок — отступить, как Эйла осознавала, что лучше бы ей было не пробуждаться вовсе, чем проснуться в мире без Корима. В одну из ночей это привело её в такую ярость, что она не сдержала рвущегося наружу дара и была вынуждена поскорее скрыться в лесу, а утром, вернувшись в лагерь, соврать, что уходила на раннюю охоту, которая, якобы, обернулась пустой потерей времени. К счастью, этот обман был принят всеми за правду. Не считая Фроднара, конечно же.       — Вот так, хвостатый! — весело рявкнул настоящий Фроднар, за которым Эйла всё ещё наблюдала. Довольно улыбаясь, мальчишка продемонстрировал всем участникам игры веер из пять карт.       — Хм, кажется Джа`Рад проиграл, — протяжно рассмеялась каджитка, вроде бы приходящаяся частому победителю одной из нескольких сестёр.       — Кажется, именно так, — закивал головой каджит, вскрывая собственные карты и внимательно рассматривая те, что держал его соперник. — Фроднар знает, как называется эта комбинация?       — Помню-помню, — отозвался мальчик. — Лунная семёрка, да?       — Правильно. Должен отметить, у тебя есть задатки хорошего игрока. Ещё пару лет и будешь так же хорош как сам Джа`Рад. Сыграем ещё?       Эйла вздохнула и отвернула голову так, чтобы видеть происходящее в повозке только боковым зрением. Из этого положения она заметила, как Фроднар с гордым видом сгребает поближе к себе весь получившийся выигрыш, и как глупо он улыбается каджиту. Не стоило даже сомневаться в том, что мальчишка ответит на оглашённый вызов.       — Разумеется. Сдавай.       Эйла вздохнула вновь и отсекла обострённый волчий слух, вернувшись к изучению по-прежнему далёкого Вайтрана и просторов вокруг него. Крутые холмы и безмятежные пастбища накладывались друг на друга, преображая землю в подобие грубо вспаханного поля. Снег уже давно сошёл, дав прорезаться первой зелени, но воздух всё ещё оставался по-зимнему стылым, а ночью, будто возрождая прежние заморозки, знатно холодил.       Эйла знала эти равнины как свои пять пальцев и даже сейчас ощущала их зов. Волчья половина сознания желала броситься в их объятия и бежать, игнорируя проложенные дороги и тропы. Действительно, если бы не обуза в лице Колдера и Фроднара, то ничто бы не мешало ей поступить именно таким образом. Зверем она бы добралась до Вайтрана меньше, чем за половину суток, затаилась бы у стен, выждала до темноты и тогда уже спокойно вошла бы в город, оставшись замеченной разве что скотиной на близлежащих фермах.       Вгрызающиеся в голову мысли о подобной свободе опьяняли её, а одно лишь представление о том, что может ждать на равнинах наполняло рот слюной. Вчера миновал последний день весны, официально пригласив спорный, но всё равно летний период, которому всегда соответствовало оживление местного зверья. Не считая предпочитающих эти равнины в качестве угодий хищников, тут активно встречались олени и кролики, а иногда — за крайне редким исключением — можно было наткнуться на дикого или отбившегося от великанов-пастухов мамонта.       Мамонт… Толстая кожа с тёплым мехом, не менее толстые слои жира, а за ними мясо, кровь и кости, прочность которых бросала вызов волчьим зубам. Но главное конечно же мясо. Мясо…       — Дро`Ширр всё время забывает спросить, мой друг. У вас там семья, да?       Эйла вздрогнула так, словно на неё с возвышающихся над дорогой склонов горы обрушился ледяной пласт снега. Ценой недюжинного усилия скрыв захватившую её жажду, девушка выпрямилась в седле и обернулась к источнику голоса. Предводитель каравана молча моргал, ожидая ответа.       — Семья, — со смешанной интонацией повторила Эйла, рассматривая устилающую лицо каджита гладкую, серую (или, быть может, седую) шерсть и украшающие её ряды тёмных полосок. — Да, семья, — она потупила взгляд, осмысляя истинность этого слова и почти неслышно повторила. — Семья.       — Большая, должно быть, да? Больше чем у Дро`Ширра или меньше? — не отставал каджит.       Эйла обернулась и быстрым взглядом сочла все видные из её конного положения мохнатые головы с пышными, остриженными или гладко уложенными гривами и оттопыренными ушами. Не считая детей и подростков в повозке, караван насчитывал ещё около полутора десятка кошколюдов. Большинство из их числа сейчас ей было не видно, ввиду того, что последние плелись пешим ходом в конце общей движущейся колонны, но во время привалов и ночных остановок Эйле достало внимания, чтобы отметить истинный размер этой, названной Дро`Ширром «семьи».       Её первоначальные выводы утверждали, что общее количество каджитов приближено к четырём десяткам, однако этот результат успешно перевалил за сорок, когда Эйла ненароком увидела и подслушала, как одна из — кажется, дочерей Дро`Ширра — ласково и уважительно общается с огромным, осёдланным словно лошадь котом, отдалённо походящим на саблезуба. Если бы девочка не назвала этого великана «кузеном», то Эйла даже не дошла бы до мысли поинтересоваться у других представителей каравана о личности сего необыкновенного участника их кочующего семейства. Как ни странно, ответ ей дал один из малышей — наверное, самый младший из всех — объяснив, что эти великаны зовутся словом «сенч» и, несмотря на характерно отличающие их от прочих каджитов размеры и способности — появляются на свет, воспитываются и любятся всеми, как и любой другой член семьи.       Возродив всё это в памяти, Эйла вновь сосредоточила взгляд на Дро`Ширре и, по натянувшейся на усатой морде улыбке, тут же поняла, что лидер каравана попросту шутит над ней.       Вопреки желанию, она тоже выдавила улыбку и отрицательно покачала головой, рождая безмолвный ответ на прозвучавший вопрос.       — Конечно же, меньше, — рассмеялся пожилой каджит. — Но вы, друг-Эйла, похоже, стремитесь догнать Дро`Ширра, да?       Эйла заметила, что он качнул головой назад, указывая на повозку.       — Колдер мне не муж, а Фроднар, — она замялась, подбирая верное слово. Сколь так не думать, а термин «пасынок» тут всё же не подходил, ведь мальчишка не был родным ни ей, ни Кориму, а слово «приёмыш» звучало слишком грубо, чтобы употреблять его в обществе такого добродушного старика, как Дро`Ширр.       — Знаю, друг мой, знаю, — неожиданно заговорил каджит, кивая головой, — внучка — Ма`Са́ри — рассказала Дро`Ширру. Говорит, светлогривый норд сам ей рассказал, что не родной для матери-Эйлы.       От последнего слова Эйлу передёрнуло. Мать? Это она-то? Кажущееся в речи Дро`Ширра совершенно невинным, это слово, тем не менее, проехалось по сердцу бритвенной остротой. Эйла не забыла того момента своей жизни, когда узнала, что у Корима есть приёмный сын. Мальчишка, правда, не сильно мешал их совместной жизни, предпочитая проводить время за книгами или играми с другими детьми на улице, однако само его присутствие и роль в доме, натягивало внутри Эйлы невидимые струны раздражения.       Девушка шумно втянула воздух через нос, стараясь не утонуть в пучине далеко не самый приятных воспоминаний, но в разуме, будто нарочно, всплыли слова Корима, сказанные им однажды во время их длительной поездки через Предел к Солитьюду: «Будь с ним помягче, прошу. Ты же чувствуешь, что пацан ещё не отошёл от… от потери».       Да, пожалуй, именно окрещённое словом «потеря» событие из прошлой жизни Фроднара было единственным, что не позволяло терпению Эйлы лопаться. В глубине души она и сама сочувствовала мальчишке, а Корим… Что ж, наверное, его решение взять Фроднара на воспитание было подтолкнуто не только жалостью, но и чувством вины. Как-никак, служба в Легионе стала для Корима очень важной главой жизни (особенно, учитывая непростой период его прошлого), а несдержанность собратьев-легионеров во время вспыхнувшего в Ривервуде бунта, несомненно, надломило в нём что-то из привившихся военных укладов. Вряд ли кто-нибудь подобный ему смог бы просто закрыть глаза на то, что простой мальчуган лишается родителей по вине таких же, как и он сам.       — Очень благородно, друг-Эйла, — вновь заговорил Дро`Ширр, вырывая девушку из всё же захвативших сознание мыслей, — У Дро`Ширра есть троюродный брат — Ри`Сшар — так Ри`Сшар тоже взял в семью осиротевшую девочку. Бедняжка ещё будучи котёнком потеряла мать во время страшной войны меж Империей и Доминионом, а отец её начал в ту пору боль утраты лунным сахаром заедать и вскорости скончался. Одна осталась девочка, так-то, а Ри`Сшар нашёл, пожалел, взял к себе, — предводитель каравана опять рассмеялся. — Но до Дро`Ширра ему всё равно далеко — детей много, а Дро`Ширра не догнал ещё даже на половину. Клянусь ласковыми объятиями Мары, у Дро`Ширра, наверное, самая большая семья на всём подлунном свете. Дро`Ширр счастлив.       Семья. Эйла вновь поглядела на возвышающийся силуэт Вайтрана состоящий из каменных стен, деревянных крыш и величественно-высокого угловатого купола Драконьего Предела. Члены Круга и остальные Соратники не журили её за тягу сердца к Кориму, а она сама далеко не сразу стала тосковать по залу Йоррваскра и Вайтрану в целом. Соратники были её семьёй с рождения и всю жизнь после. Даже давняя смерть родителей не пошатнула этой привязанности.       И всё же, вопреки железной уверенности в том, что Йоррваскр будет ей домом навсегда, Эйла покинула его, окрылённая и увлечённая прежде неведомым чувством любви. Иногда она ощущала стыд за то, что привязалась к Кориму сильнее, чем к тем, кто много поколений поддерживал связь их родовой крови с наследниками Исграмора. Где же теперь её семья на самом деле? Здесь — без любимого человека, рядом с мальчишкой, который, как им самим было недавно сказано, не понимает, что Довакин мог найти и полюбить в ней? Или там — за стенами, что были ей домом всю предшествующую жизнь?       Эйла опустила голову, закрыла глаза и легонько пришпорила лошадь каблуками сапог. Дро`Ширр, кажется, окликнул её, но она предпочла не замечать его слов.

***

      — Прощайте, ребята! Пока, Дар`Мзат, пока, Ма`Сари, пока До`Руш…!       Эйла сердито запыхтела, развернулась и устремилась в сторону внешних городских ворот, предпочитая не дожидаться окончания длительного прощания Фроднара со всеми участниками вновь отбывающего в путь каравана. То, что мальчик умудрился так легко запомнить все имена и никого не оскорбить, лишив прощального слова, поражало и бесило одновременно. От слуха Эйлы не укрылась необычайно окрылённая интонация, с которой Фроднар прощался с босмерской девицей (именуемой, как выяснилось — Ни́ввель), а так же неприкрытая злоба и досада, когда дело дошло до окончательно обобравшего его в Порочных Лунах Джа`Рада.       Стараясь не думать о чём-либо лишнем, Эйла продвигалась ко входу в город. Каменная арка, украшенная по обеим сторонам надстройками в виде деревянных башенок, каждую из которых занимал часовой, выглядела как-то необычно. Возможно, за то время, что девушка отсутствовала, с защитными сооружениями были проведены соответствующие реставрационные работы. По крайней мере, когда Корим уговорил Эйлу оставить Вайтран и отправиться в путь до Предела и столичного ему Маркарта, стены города по-прежнему находились в том плачевном состоянии, в коем их оставили отброшенные во время минувшей войны и осады мятежные войска Братства Бури.       Что ж, про себя рассудила Эйла, вскорости Вайтрану понадобятся крепкие стены. Мысль тут же омрачилась воспоминанием о павшем перед натиском драконов и их коварным властителем Виндхельме. Своим внешним видом легендарный город Исграмора являл мощь и неприступность, и даже сама Эйла не раз ловила себя на мысли, что готова поверить в это. Однако, случившееся меньше месяца назад, основательно разрушало все подобные убеждения. Вайтран был детищем соития камня и дерева, но дерева всё-таки больше. От одной мысли о том, что может учинить здесь драконье пламя у Эйлы сжалось сердце.       Миновав внешние врата, она остановилась, изучая то, что и рассчитывала увидеть. Откровенно говоря, этот дух она почуяла ещё на подъезде к городу недавним утром. За рядами внешних укреплений во всю возможную ширь раскинулись следы недавно прибывших в Вайтран беженцев. Несомненно, этим беглецам нашлось место за городскими стенами, а оставленные ими здесь отзвуки жизни объяснились тем, что их могли не пустить сразу по прибытии или в ночное время суток.       Эйла с тоской изучала тёмные пятна на земле, где раньше горели костры, и иные следы беженцев в виде брошенных палаток-навесов, объедков, оставленной или позабытой впопыхах утвари, а также всего прочего, напоминающего о донёсшихся с востока страны вестей о беде в Истмарке. Должно быть, побывавшие здесь прибыли со всех концов холда: с западных равнин и тамошних деревень, таких как Рорикстед; возможно, с севера, где ряды поселений граничили с Белым Берегом и из южных лесных уголков на подобии Ривервуда. Последнее, к слову, вводило Эйлу в замешательство. В период гражданской войны многие жители Скайрима бежали на юг — в Сиродил, пользуясь путеводными оплотами Легиона в Белом Проходе, что пронзал Джерольские горы. Это касалось не только властвующего над южными территориями Фолкрита, но и прочих земель, жители которых не видели иного выхода, кроме как укрыться от сражений меж восставшим Буревестником и Легионом в сердце Империи.       Оставалось надеяться, что и сейчас преобладающее большинство придёт к похожим выводам и поступит подобно прошлой волне беженцев. Война завершилась разгромом мятежа почти три года назад, однако, даже под управлением усиленной власти Легиона, Скайрим до сих пор не оправился от её бед полностью.       Шутка богов, удача или холодный расчёт, но Эйла давно уяснила, что время вторжения было избрано Мираком весьма разумно. Ослабленная миновавшей войной страна, как измотанный продолжительным гоном зверь — оставалось лишь приложить последнее усилие и взять желанное.       Что ж, пусть этот безумец попробует сделать так. Пусть насылает своих драконов и оскверняет города своим мерзким голосом сколько угодно. Она заставит его замолкнуть. Даже если за это потребуется дань её крови и жизни.       Для этого она и прибыла в Вайтран.       Фроднар и Колдер догнали её у главных врат. Почти избавившийся от тяжести ран хускарл лишил мальчишку необходимости нести оставшуюся у них поклажу, и Фроднар выглядел весёлым, свободным и радостным. Несомненно, он мечтал вернуться сюда — всё-таки, центральный холд был близок его сердцу с рождения.       — Снова беженцы? — со вздохом пробасил закованный в стальные латы стражник, носящий на плече охровый полу плащ с гербом владения. — Вас с каждым днём всё больше, — воин гулко стукнул о выложенную булыжником дорогу древком носимого копья. — Поговаривают, что ярл Балгруф хочет издать указ о вынужденных ограничениях на вход. Места всем не хватит.       — Мы и так местные.       Эйла зло глянула на сказавшего это Фроднара.       — Вона как, а? — стражник глухо усмехнулся. — Поверьте, вы не первые кто так говорит.       — Я Эйла из братства Соратников, — тут же представилась девушка, не желая растягивать пустой разговор, — со мной Колдер, хускарл, служивший Истмарку и его тану — Кориму Серому и, — она на секунду запнулась, почувствовав ставшее привычным жжение на периферии горла и груди, — и мой воспитанник, Фроднар.       Слух разобрал недовольный вздох со стороны мальчишки, но Эйлу больше интересовала реакция вставшего у них на пути стража. Воин медленно и как-то неуверенно поднял забрало шлема, явив сломленное удивлением и недоверием лицо.       — Довакин Корим? — произнёс он теперь куда более внятным тоном. — Вы пришли, чтобы… — стражник сглотнул и опустил сначала взгляд, а затем и забрало. — Милостивые боги, траур был объявлен ещё неделю назад, а я всё не верил. Даже других убеждать пытался и… — он резко прервался, качнул головой и, подняв вновь сокрытый шлемом взгляд куда-то вверх крикнул. — Открыть ворота!       Две толстые створы из окованного железом дуба почти сразу плавно пришли в движение, глухо заскрипев только на половине пути. Миновав чуть больше этого расстояния, врата остановили своё движение, предоставляя достаточно широкий проход, в который легко прошла бы повозка или два ряда всадников.       Эйла молча сделала шаг вперёд, но тут же была остановлена тяжёлой латной перчаткой стражника, что легла на её плечо. Глубоко вдохнув, девушка заранее смирилась с тем, что ей предстоит услышать.       — Я соболезную тебе, воительница, — прогудел голос стража, — всем вам. Воистину, боги плачут в эти чёрные дни.       Плачут, подумала Эйла. Никакая беда не заставит их плакать. Разве что посмеяться над бедами смертных.       Скупо и молча кивнув, девушка вырвалась и зашагала дальше. Фроднар и Колдер не отставали.       Выйдя из-под отбрасываемых стенами теней на широкую площадь, по безмолвному жесту Эйлы они остановились. Сама Эйла поспешила оглядеться. Внутренняя часть преддверия города почти не поменялась, но внимательный взгляд совместно с надёжно хранившей детали памятью всё же позволили ей заметить незначительные мелочи: например, высокому дому по правую сторону начинающейся здесь улицы совершенно точно недавно ремонтировали крышу, а кажущиеся прежде неказистыми деревца заметно прибавили в росте.       В остальном, всё оставалось по-старому. Эйла быстро узнала ряды грубых деревянных беседок, упрощённый для подъёма каменной лестницей холм слева, здание охотничьей гильдии и принадлежащий ей же трактир «Пьяный охотник».       — Колдер, — Эйла обернулась к нагруженному мешком оставшегося у них съестного и свёрнутой палаткой хускарлу, — Ты уже бывал здесь? Знаешь где находится Йоррваскр?       — Где льются единой рекою песни, мёд и доблесть героев, что достойны чертогов Шора? — улыбаясь и как-то с излишним пафосом спросил Колдер, после чего кивнул. — Я бывал здесь юнцом. В общем, знаю.       — Идите туда и ждите меня, — приказала Эйла, снимая с плеч сумку, чтобы тут же протянуть её Фроднару, — а я догоню.       — Почему Йоррваскр? — вопросил мальчик, принимая и слегка сгибаясь под тяжестью вверенного ему груза. — Я думал, что мы пойдём домой.       — Мы и идём домой, — сухо отозвалась Эйла. — Ступайте, я скоро буду.       Колдер повторно кивнул и свернул налево — к украшенному лестницей возвышению, которая, по сути, была лишь первым подъёмом из десятков, что плавно уводили город к вершине холма и Драконьему Пределу.       — Эйла, но почему…? — начал Фроднар.       — Иди, — отрезала она.       К счастью, мальчишка не продолжил своих настырных расспросов и спешно кинулся догонять Колдера. Проводив его взглядом, и, убедившись, что мужчина признал его появление, Эйла повернулась обратно к улице, что тянулась на восток — в глубь Равнинного района.       Солнце стремительно катилось к закату, но последний ещё не успел окрасить улицы своим привычным тёплым тоном. Это время дня было, наверное, самым оживлённым для города, и толпы снующих по узким улочкам меж домами и широким центральным улицам горожан норовили успеть завершить запланированные дела до близящегося вечера.       Эйла ловила взглядом каждую живую душу и каждую деталь. Со стороны могло показаться, что увиденное за городскими стенами является всего лишь каким-то недоразумением, ибо внутри города она пока что не заметила ни одного намёка на присутствие новых лиц. Впрочем, это могло объясняться тем, что беженцы селились где-нибудь дальше, а самые состоятельные из них даже могли себе позволить комнаты на постоялых дворах.       Вспомнив о местных заведениях для путешественников, странников и простых любителей пригреть душу выпивкой, Эйла сосредоточенно потянула носом воздух, зазывая в себя богатство городских запахов. Ароматы ранних цветов на клумбах, соломы, кожи, еды и питья податливо давали о себе знать, позволяя оценить обстановку. Да, кажется, она была права — сильнее всего людской дух доносился непосредственно из глубины города.       Однако совместно с привычными для городской общины запахами Эйла почти сразу распознала и один иной. Этот аромат был совсем другим — его нельзя было почуять и понять простым человеческим обонянием, но от волчьего нюха он конечно же ускользнуть не мог. Его след почти незримо прикрывал каждый прочий запах, внося свою неприятную ноту абсолютно во всё, и, искажая общее восприятие картины города. Особенно сильно им пахли сами жители.       Страх. Страх и родственное ему напряжение пронизывали Вайтран практически насквозь. Что могли простые жители противопоставить ему? Конечно же — только продолжение своего привычного уклада. Но осознание истины оставляло на них свой отпечаток, который сейчас Эйла и чувствовала. Неизвестно как именно вести с востока проникли в умы жителей после прибывших из Истмарка птиц — оповестили ли о нём глашатаи или двор ярла принял решение вывесить читабельные объявления на площадях; произошло ли это до появления беженцев или после, но факт оставался фактом — страх и траур нещадно сжимали сердца этих людей, повергая их в полу абсурдное состояние, в котором они были вынуждены только ждать и надеяться на лучшее.       А лучшего не могло быть. Уж кто-кто, а Эйла знала это наверняка.       Преодолев большую часть улицы, что лишь наполовину приблизила её к центру города, Эйла остановилась возле нужного ей дома. Остановилась не только потому что пришла по назначению, а ещё и потому, что оказалась застигнута несколькими неприятными, витающими в окружающем воздухе следами: каскадом мерзких запахов и свистом, который порождался потоком сквозняка через неплотно прикрытую дверь.       Постаравшись мысленно представить то, что сейчас увидит, и, испытав от одних только предположений существенное омерзение, Эйла шагнула на крыльцо и толкнула деревянную дверь, благодаря чему убедилась в том, что та не заперта. Запахи ринулись в атаку, заставив девушку сморщиться. Жуткий смрад из сливающихся друг с другом «ароматов» пота, пыли, скисшей и протухшей еды, а так же… да, именно, заключила для себя Эйла — блевотины — не шёл ни в какое сравнение с теми запахами, что наводняли город. Конечно же, там — снаружи — Эйла тоже могла почувствовать нечто подобное, но здесь их яркость занимала предельную высоту, вынуждая силой сдерживать отвращение.       В доме было не протоплено, что навевало смешную мысль, ибо в городе это место именовали «Домом Тёплых Ветров». Сейчас же это название совершенно не соответствовало ни состоянию жилища, ни тому его убранству, которое Эйла привыкла здесь видеть (по большей части благодаря своим собственным стараниям). Все ставни были плотно закрыты, не пропуская внутрь света, пыль в воздухе стремительно вызывала в носу позывы к чиханию, а непрерывный поток вони ослаблял желудок. Закрыв нос рукой, Эйла оглядела главный холл, что одновременно являлся кухней и столовой. Заметить сидящую вразвалку в кресле у остывшего напольно-открытого очага фигуру не составило никакого труда.       Проглотив яростно рвущуюся наружу злость, и, постаравшись не обращать внимания на тошнотворный смрад, Эйла сделала несколько шагов и замерла перед креслом. Сидящая в нём женщина больше походила на тень того, кем она являлась на самом деле. Густо-чёрные — почти эбонитовые — волосы были распущены, блестели нечистотой и дотягивались почти до плеч, ясно заявляя о давнем отсутствии самого простейшего ухода. Лицо под этой неопрятной шапкой было узнаваемо, но искажалось гримасой дискомфорта, а засохшие, несущие кислым запахом пятна на губах, подбородке и воротнике простой холщовой рубахи, давали вполне понятное представление об общем состоянии женщины.       Эйла пригляделась к прикрытым веками глазам. Те подрагивали, как и губы при отрывистых вдохах, но её больше заинтересовали тёмные следы опухлостей над ними. Да, вряд ли она могла докатиться до такого состояния просто так, ибо за годы знакомства Эйла состроила о ней собственное мнение, в которое входили в первую очередь: внимание, преданность, сила духа и не подлежащая сомнениям отвага.       Эйле вдруг стало жутко стыдно, а прежняя злость отступила и затерялась в потоке противоречивых эмоций. Она ведь почти не думала о том, что Корим был дорог не только ей самой, но многим и многим. Ярким примером того являлся Колдер. Возможно, мужская закалка не позволяла хускарлу в открытую выдавить из себя истинную форму скорби. Эти его слова — тогда, в лагере, и недавно задевшее её пожелание стражника у ворот. Корима могли и уважать, и любить, и ненавидеть, но любило и уважало его, несомненно, большее количество сердец.       — Лидия, — прогнав бурю из эмоций и рассуждений, Эйла коснулась плеча женщины-хускарла и несильно толкнула в него несколько раз.       Та отозвалась небрежным кивком головы и спутанным мычанием. Лидия. Совесть Эйлы вспомнила то, что она давно уже хотела забыть и похоронить. Это воспоминание пахло как-то совсем по-ребячески и оттого казалось чуждым и неправильным. Простейшая ревность. Да, она испытывала её, когда этот дом укрывал под своей крышей её саму, Корима, Фроднара… и Лидию. В то время она почему-то этого не осознавала — пусть Довакин познакомился с ней даже раньше, чем с пребывающей сейчас в столь удручающем состоянии хускарлом, но чувства его были искренне направлены только к одной из них двоих, а Эйла в тайне от любовника и всех остальных злилась на Лидию просто не за что. Тот непростой и ужасно глупый период завершился откровенным разговором с хускарлом, в котором женщина расставила все точки над «и», твёрдо заявив, что не испытывает к своему тану никаких иных чувств, кроме чувства долга.       И всё же — вот она, сейчас сидит перед ней, сломанная и повергнутая в тоску и снедающую верное сердце боль, унять которые наивно или же отчаянно пыталась при помощи самого известного в народе метода.       Эйла снова оглядела оказавшийся в жутком состоянии дом. Дорога от Истмарка до Вайтрана заняла полные две недели и ещё один день, стражник у ворот говорил о длящемся уже неделю трауре, а значит именно этот жалкий срок превратил Лидию в то, что сейчас сидело в кресле.       Стыдясь единственной возникшей, но при том и единственной подходящей для решения идеи, Эйла медленно прошла вглубь холла и остановилась возле бочки, располагающейся рядом с умывальником. Вооружившись лежащим по соседству деревянным ковшом, она опустила руку в тёмную глубь бочки и зачерпнула воды, находящейся почти на самом дне. Вернув ковш на свет, Эйла не сдержалась и вновь поморщилась от жуткого застойного запаха.       Некоторое время она стояла над креслом, надеясь, что можно будет обойтись без этого — даже ещё раз попыталась разбудить спящего хускарла прикосновением и зовом — но, не получив результата, окончательно решилась и с твёрдой уверенностью опорожнила полный ковш на голову Лидии. Женщина подскочила, словно кресло под ней вспыхнуло огнём, выкрикнула чёрное ругательство и попыталась встать, но ослабевшие ноги подвели её и вынудили упасть обратно.       Эйла поспешила подключиться, бросила ковш на пол и присела рядом с креслом, придерживая ещё одного лишившегося своего покровителя хускарла за плечо.       — Лидия? Лидия, слышишь меня?       Женщина замотала головой, стряхивая с намокших волос в разные стороны тучи водяных капель, но сделала это явно не осознанно. Совершив несколько глубоких вдохов, хускарл яростно заморгала, восстанавливая зрение и невнятно пробубнила что-то, в чём, кажется, упомянула богиню Кин.       — Лидия? — повторила попытку Эйла.       Она вздрогнула, несколько секунд сидела, смотря куда-то в пустоту, и только затем повернулась. Измученные не то слезами не то недосыпом глаза жадно впились в Эйлу полу осознающим взглядом, несколько раз скрылись за тяжелыми веками, а после широко распахнулись.       — Эйла? Боги, это…       Обратившись к, должно быть, последним огаркам физической силы, Лидия потянулась вверх и успешно встала, но Эйла не спешила отпускать её, понимая, что хускарл не может полностью себя контролировать. Замерев на месте, женщина огляделась.       — Это… Проклятие, что происходит?       Эйла смогла лишь глубоко и шумно вздохнуть, ибо не хотела произносить истину словами. Впрочем, это и не было нужно, так как всего через мгновение лицо Лидии потемнело, превратившись в ещё более жуткую пародию на то, что было до этого. Теперь уже медленнее и внимательнее, хускарл снова оглядела всё вокруг, изучая упадок, в котором пребывал вверенный её присмотру дом.       — Тан Корим? — хрипло, но с различимой и отчаянной наивностью позвала она.       Эйла сильнее сжала её плечо и этого простого жеста, кажется, хватило, чтобы отягощённая алкоголем память прояснилась достаточно для осознания. Лидию затрясло, по лицу, наперебой с остатками вылитой на неё воды, побежали ручейки слёз.       Эйла шагнула ближе, встала напротив неё и, не желая ничего говорить и слышать, обхватила Лидию за спиной, притянула к себе и заключила в крепкие объятия. Хускарл же просто уронила голову ей на плечо и, глуша в меховом воротнике куртки Эйлы толчки срывающегося голоса, расплакалась.