Игры с кровью

      Взгляд никак не мог зацепиться за кого-то одного — Эйла беспорядочно метала его меж возвышающимися над и перед ней сущностями, параллельно стараясь взять себя в руки и выжать из языка хотя бы слово. Сердце в груди колотилось словно боевой, отыгрывающий походный марш армии барабан, и девушка готова была заключить, что этот низкий грохот под рёбрами слышится ей неестественно громко, оглушает и подавляет всякую волю. Она всё смотрела и смотрела на них — иных, потусторонних, непривычных для плана смертных, но явившихся ей сейчас в своём истинном облике. Едва вспоминая детали произнесённых ими слов, Эйла смогла увериться лишь в одном: все они даэдра. Более того, все до единого — высшие. Принцы Обливиона.       — Кажется, брат Хирсин, твоя избранница боится. А ты так рьяно восхвалял передо мной её храбрость и стремления.       Боится? Эйла с трудом заставила взгляд замереть на ужасающей фигуре по правую сторону от себя. Угловатый титан, каждый дюйм тела которого яростно утверждал о своём отличии от человеческого облика, взирал на неё белыми глазищами, придающими изогнутой голове с зубастой пастью и рогами даже большее отторжение, чем последние. Медленные выдохи монстра рождали и выталкивали между клыков густые синеватые облака пара, одного взгляда на которые было достаточно, чтобы ощутить холод, царящий в утробе этого чудовища.       «Я боюсь», — призналась она самой себе, но от этого признания почему-то даже не веяло стыдом, — «я действительно боюсь… этого».       — Страх свойственен и охотникам и жертвам, брат мой Бал. Важно уметь совладать с ним или даже подчинять себе чужой, — ответствовал голос восседающего на троне Хирсина.       Бал. Это единственное слово зарокотало эхом в глубине сознания. Стараясь совладать с изучающими её жуткими глазищами, Эйла заставила себя забыть о сковавшем всё нутро и даже голос оцепенении и задуматься, мысленно сравнивая наблюдения с собственными познаниями о природе Обливиона. Вероятность какой-либо её правоты в этом вопросе была крайне ничтожна. Да, она почти назубок знала письменность классического даэдрического диалекта, а так же многие из тех учений и заповедей, что ведались глашатаями веры в Отца Охоты, но за богатством одних познаний всегда скрывается слепота перед другими. Ей были известны лишь некоторые из имён и сфер влияния прочих владык Обливиона и всё же…       Бал. «Брат Бал» — как его только что назвали. К своему изумлению, Эйла неожиданно осознала, что ей известен Принц, носящий такое имя. С почти раздирающим её изнутри противостоянием она заставила себя вновь столкнуться взглядами с возвышающимся над нею монстром, который смотрел в ответ, не прекращая одаривать девушку сопутствующим каждой его черте ужасом.       Бал. Молаг Бал — Совратитель, Принц Порабощения и Жестокости, Отец Чудовищ.       Не зная подчинилась ли она своей собственной воле или страху, Эйла склонила голову.       — Да, жалкая душа, — тут же сопроводил её жест пробивающий насквозь голос Принца. — Да! Кланяйся мне и не поднимайся с колен.       — Прошу вас, братья, не будем отвлекаться на прелюдии, которым так подвластны смертные.       Эйла явственно ощутила некое подобие облегчения и осмелилась сделать направленный на личное успокоение вдох. К телу вернулась частичная подвижность, и она не замедлила воспользоваться этим, чтобы посмотреть на другое нечто, занимающее своё место по левую сторону от трона Хирсина. От беспрерывно шевелящейся фигуры исходила совершенно иная аура, которую Эйле удавалось распознавать ничем не сложнее запахов или звуков. Это было нечто древнее и глубокое, несущее в себе силу, но не физическую, а какую-то иную — более сложную для познания.       Взирая на обнажённую составляющую Принца, Эйла поняла, что испытывает не страх, а скорее более приближённое к человеческому омерзение. Бесформенное создание Обливиона стало напоминать ей ожившую кляксу, поставленную на листе пергамента изготовленными непонятно из чего болотно-зелёными чернилами. Впрочем, от столь глупого определения его защищали по-прежнему размещённые по всему этому «телу» глаза.       Заставив себя забыть об отвращении, Эйла зациклила взор на центральном его оке — том, что подобно вниманию Бала, так же неотрывно взирало на неё, лишь изредка моргая толстенными веками.       — Дитя, мои достопочтенные братья сбили тебя с толку не так ли? — вновь зазвучал принадлежащий нечту колеблющийся (что очень подходило его форме), но сохраняющий при этом безэмоциональную монотонность голос. Центральный глаз Принца ещё раз сомкнулся и распахнулся, а произрастающие непонятно откуда щупальца заколыхались по воздуху. — Я — Хермеус Мора, Владыка Судеб, Знающий Тысячи Вещей.       «… ибо он ведает судьбы ветра, звёзд и смертных», — ворвалось в разум Эйлы непрошенное воспоминание о прочтённом когда-то отрывке из некоего даэдрического текста. Несомненно, перед ней действительно был тот, чьего имени она не смогла вспомнить. Принц Судьбы и Тайных Знаний.       Осознание одного мгновенно развеялось, уступив место другому. Стараясь побороть захватившие её в плен чувства, Эйла на секунду вернула взгляд к ужасающему Молагу Балу, потом снова обратила его к массе Хермеуса Моры и лишь после этого принудила себя замереть на центральном представителе встретившей её в этом странном месте триады Принцев. Хирсин сидел на выросшем для него троне всё в том же, обращённом к ней положении.       — Владыка, — Эйла повторила своему богу поклон до самого каменного пола. — Я молила тебя о милости и боролась за твоё внимание. Я желала этой встречи из нужды и из жажды, — она позволила себе короткую передышку, вспоминая в панике ушедшие от неё слова. — Я хочу просить тебя о помощи и готова признать любую цену, что ты назовёшь за эту просьбу.       — Твои слова согревают меня, моя верная Охотница, — ответил ей глас Отца Охоты, в такт которому раздался тихий звон, изданный, судя по всему, ударом его копья.       — А меня отвращают, брат, — тут же вставил рык Бала и от этого нежданного вмешательства внутри у Эйлы всё мгновенно сжалось. Недюжинной силой воли девушка заставила тело не дрогнуть.       — Будь сдержаннее, брат мой, — вновь заговорил Хирсин, — Помни: наши цели, может, и разны, но выгода есть для каждого.       Приняв повиснувшее между Принцами молчание за своеобразный знак, Эйла рискнула разогнуть спину и вновь поднять глаза к своему божественному покровителю. Прикрытая оленьей маской голова ответила ей. От сияющих алым светом очей Хирсина до неё донеслось то же тепло, что принесли и его радушные слова. Это почти полностью изгнало весь оставшийся в ней трепет. Не ведая безопасно ли это, Эйла улыбнулась и протянула к Отцу Охоты обе руки, словно хотела осязать исходящую от него благодать пальцами.       — Отец мой, прости меня, — начала она, взвешивая каждое задуманное слово. — Я не ожидала узреть твоих… братьев. Я молила лишь о встрече с тобой.       — Воистину, дитя, за моим вниманием ныне объявлен более жадный гон, чем я сам того желаю, — в приглушённом и немного визгливом звуке, который Хирсин издал следом за этими словами Эйла с трудом признала смешок. — И всё же, зов твоего сердца и твоей жажды я слышал особенно чётко, — фигура Принца Охоты наконец зашевелилась и медленно отсела дальше, упираясь в спинку трона, и, принимая более расслабленную позу. Копьё в его руке тут же очертило оборот на полкруга и сверкнувшее острие со звоном вонзилось в камень у основания седалища. — Моих верных последователей гложет жажда добычи, моих детей, чьи смертные жилы исполнены крови зверя, терзает азарт охоты, — Хирсин вновь поднял вооружённую руку, и копьё — к удивлению и негодованию Эйлы — глянуло остриём в её сторону. — Но твоя жажда, моя дорогая Охотница, сильнее всех прочих, — он ненадолго прервался и удостоил короткими взглядами двух Принцев с обеих сторон от себя. — Ты жаждешь мести — желаешь расплаты присущей истинному охотнику, что потерял верного друга в зубах волка или когтях медведя.       — Месть, — вторил его словам Бал и белые глаза Принца Жестокости блеснули, став на мгновение в десятки раз ярче и жутче, — придать наказанию, причинить боль, показать силу и указать другому его место, — зубастая пасть исторгнула из себя отразившийся от пещерных стен и свода лязгающих хохот, от которого у Эйлы заныло в груди. — Достойная цель, братья. Но достоин ли палач?       Она не сразу поняла смысла и направленности вопроса. Опомнившись, и, вытерпев ещё один короткий миг столкновения со взглядом Совратителя, Эйла поспешно вернула своё внимание к Хирсину. Тратить время впустую было верхом неразумности. Особенно, если это время бога.       — Мирак, — девушка выплюнула имя Драконорождённого убийцы так, словно оно жгло её язык ядом. — Этот безумец прибыл в Скайрим и устроил бойню при Виндхельме, а ныне, может даже, и ещё где-нибудь. Ему подчиняются драконы, армия и великие силы Голоса. Он… — Эйла запнулась, едва не сорвав голос на горьком, резко затянувшемся вокруг сердца узле и, моргнув, приподнялась на коленях, тяня руки ещё ближе к Принцу Охоты, — он убил дорогого мне человека, который знал и носил твоё благословение, отец! — она на несколько секунд зажмурилась, призывая охваченный одновременно и болью, и восхищением от происходящего разум к покою. Она должна помнить своё место и не должна выглядеть слишком требовательной. Придя к внутреннему равновесию, Эйла вернула глазам зрение и заключила. — Я хочу его смерти. Я хочу, чтобы он стал моей жертвой! Хочу, чтобы он страдал так же, как страдал мой любимый, как страдала я, и те кому он принёс смерть и бездолье!       Тишина в несколько длинных секунд заставила её испугаться, что она всё таки перегнул палку.       — Р-рах! — грянул стальным тоном Молаг Бал, взмахивая своей тонкой ручищей, и, сбивая с потолка сталактит, который с грохотом раскололся о землю в нескольких шагах от Эйлы. — Твоя ненависть обращена к нему из-за любви и жажды справедливости?! Мерзкая, смертная слабость! Ты недостойна!       — Воздержись от своего гнева, брат, — ответил ему Хермеус, и несколько возникших в толще его образа щупалец устремились навстречу Эйле. Встретившись буквально в полуметре от лица девушки, мерзкие отростки сплелись воедино и сформировали ещё одно колышущееся «пятно», посреди которого возник очередной глаз. Широкие веки затрепетали и неспешно распахнулись, обнажив необычное око. — Эйла Охотница, дочь А́гны и Бру́нира, потомков Хротти Чёрного Клинка, твоя ярость, твоя жажда и твоя боль давно услышаны и напитали собою воды Обливиона. Вот почему я призвал к сему собранию моих братьев.       Эйла даже не заметила как позволила ногам развернуться и обратить всё тело навстречу огромному оку. В желтоватом яблоке и угольно-чёрном зрачке, формой напоминающем два сросшихся краями человеческих, девушка разглядела отражение собственного лица и изумление, которое отпечаталось на нём.       — Ты? — выдохнула она. — Что это значит? — Эйла опомнилась и вновь повернулась к Хирсину. — Владыка, я взывала к тебе, чтобы просить о помощи и силе…       — Силы звериной крови не хватит, чтобы одолеть того, чьё имя подпитывает твою ярость, — прервал её голос всё того же Моры, а следящий за Эйлой глаз поплыл по воздуху вправо, отсекая девушку от воззрения на Повелителя Охоты. — Приверженцы моего брата на Солстейме уже познали эту истину. Как и твой избранный.       Сбитая с толку словами Принца Знаний, Эйла вновь уставилась в будто жаждущий одного лишь её внимания глаз. Солстейм… Из уст случайных собратьев-оборотней и редких оставленных их предшественниками трактатов до неё доходили слухи о том, что, ставший роковым для жизни Корима остров, чуть больше чем два века назад — на закате прошлой эры — был избран Хирсином для проведения Дикой Охоты. Несомненно, со времён завершения той Игры, Солстейм сохранил в себе след Отца Зверолюдей.       — Готова спорить, что те оборотни отвернулись от истины, — выдала она, глядя точно в центр сдвоенного даэдрического зрачка. — Но я — нет. Я…       — Те дети были близки моему сердцу и верны моей воле, Эйла, — перебили её слова наконец заговорившего Хирсина. — Но воля твоего врага оказалась не менее сильна. Она увлекла их и отвратила от путей моего дара.       Эйла поняла, что не готова поверить в это. Мирак — смертный, пусть и Драконорождённый. Как бы он смог перехватить власть у Принца Охоты?       — Твоё изумление не секрет для меня, дитя, — вернул себе голос Мора, на несколько секунд скрывая наблюдающий за девушкой глаз под веками, — как и твои вопросы. Думаю, тебе будет проще увидеть всё воочию, чем слышать длинные рассказы.       Эйла едва успела задуматься над услышанным, как одно из щупалец вынырнуло точно из сердцевины зрачка и оказалась прямо у неё перед лицом. Быстрое, неуловимое даже для звериных инстинктов движение, и нечто холодное коснулось центра её лба.       Описать или даже здраво осмыслить произошедшее смог бы, наверное, только какой-нибудь знаток магии. Это была секундная вспышка в глубине разума, но за неё одну Эйла увидела много больше. Она видела землю: холодную, суровую, покрытую снегом и обнимаемую морскими льдами. Скайрим? Она видела двух людей, стоящих друг напротив друга — оба мужчины, оба одеты в расшитые звериным мехом мантии на манер чародейских одеяний или облачений неких культов. Один носит неполный доспех, другой не носит совсем. Один моложе, другой заметно старше. Каждый смотрит другому в глаза, только в молодых очах горит неприкрытая ярость, а пожилые отдают печалью и разочарованием. Будет битва — время разговоров, споров и обсуждений прошло.       Эйла не увидела ни блеска клинков, ни свиста стрел, ни грохота щитов. Вместо них воздух сотрясали крики. Ту`ум, вне всякого сомнения. Драконорождённые или, быть может, Мастера Голоса подобные мудрецам из Высокого Хротгара? Они кричат друг на друга, изрыгая испепеляющий огонь и замораживающий кровь холод. Они кричат и на них с гор сходят лавины, а море обрушивает волны. Они кричат снова и снова до тех пор, пока земля под их ногами не разверзается и не сходит с надлежащего ей места. Земля движется от обрушившейся на неё мощи голосов двух врагов и уходит в море. Остров?       Солнце скрывается за горизонтом, небо оказывается во власти сияющих лун. Цикл оборачивается несколько раз, а два воина по-прежнему взывают к остаткам сил и обрушивают свои голоса друг на друга. И вот, один из них падает. Это тот, что моложе. Измождённый, ослабленный и бессильный он смотрит на своего врага с ненавистью и кричит вновь, но теперь это просто имя. Он кричит: «Валок!» Названный Валоком старец возвышается над ним, смотрит со злостью, но за её завесой виднеются всё те же печаль и боль. Он наконец достаёт оружие — кинжал: клинок изогнутый, форма рукояти напоминает крыло, а на крестовине выгравированы странные письмена. Валок заносит кинжал и отвечает на гнев врага словами: «Да будет забыто твоё имя… Предатель». Клинок опускается, проходит в стороне от наплечника, должен вонзиться в шею, но вместо этого внезапно пропадает. Что-то тёмное и непонятное оборачивает тело обречённого на казнь воина, на мгновение скрывает и, сразу вернув, опускает на землю. Нет, это уже не заснеженная земля. Это что-то другое — тоже холодное, но чужое и непонятное. Это пол, устланный десятками и сотнями каких-то листов, на которых вырисованы слова на тысячах языков и с тысячами рисунков. Страницы? Книги?       Побеждённый поднимает сначала голову, затем руку, ощупывает шею. Раны нет? Он смотрит куда-то перед собой, и в его глазах рождается ужас чего-то, что он внезапно осознает. Его лицо перекошено от соития ярости, отчаяния и… благодарности? Лицо быстро меняется и бесследно исчезает, а вместо него поверх головы появляется странная маска: цвет грязной меди, короткие, подобные рогам отростки на затылке и длинные, словно умасленная борода на месте рта. Узкие тёмные прорези, за которыми всё ещё пылающие прежней яростью глаза продолжают смотреть куда-то перед собой.       Он резко поворачивается и смотрит прямо на неё.       Эйла жадно вдохнула воздуха и согнулась, обессилено растянувшись на каменной глади пещерного пола. В глазах всё поплыло, однако она почему-то ясно разглядела мерзкий глаз, который опять возник прямо перед лицом, чтобы передать слова своего владельца.       Но она его опередила:       — Мирак. Ты знаешь о Мираке? — Эйла была уверена в том, что говорит хоть и не могла объяснить потока веры в эти слова. — Он как-то связан с Обливионом и с тобой?       — Ты права, дитя, — ответил голос Моры. — Мирак был моим чемпионом. Тысячи человеческих жизней он провёл у меня на службе, оставаясь преданным, но по-прежнему жадным до знаний и силы. Его судьба была вписана в книги моей бесконечной библиотеки на заре существования смертной жизни, — Хермеус замолк, и его око в очередной раз моргнуло. — Жадный, могущественный, верный словом, непокорный разумом. Пленён надолго, но не навечно. В давние времена я оборвал миг его смерти, укрыв в своих библиотеках, но ныне он освободился, обретя хранящиеся в них силы и силу того кто был дорог твоему сердцу.       Эйла ощутила, как всё тот же узел ещё более нещадно сдавливает все её внутренности. Наполнив грудь воздухом одним большим вдохом, девушка заставила себя подняться и замереть, опираясь на колено.       — Корим? Причём тут он?       — Вспомни, моя верная Охотница, — ответил ей голос Хирсина. — Ты и твой брат по оружию и по крови разделили немало побед над крылатыми детьми Акатоша. Ты преследовала жажду доказать свою силу, а он не только это. Он убивал ради иной силы — той, что могла достаться только ему с грядущей победой.       Глаза Эйлы самопроизвольно выпучились, а в животе от одного лишь осознания застыл твëрдый ком, мгновенно поднявшийся вверх и задевший всё нутро. Она ощутила дрожь ужаса.       — Его душа, — простонала она, ощущая на щеках первые полосы скатившихся по ним слёз. — Он поглотил его душу.       — И обрёл то, что ведал Корим и драконы, сражённые его клинком, — подтвердил жуткое заключение Принц Охоты.       — А вместе с этим — свободу, — добавил Хермеус. — Ныне могущество Мирака мерой смертных почти неизмеримо. Его душа — есть соитие десятков подобных ей, что когда-то удерживались в оболочках плоти.       Эйла зажмурилась и замотала головой — нисколько чтобы избавиться от непрошенных слёз, сколько ради притупления того безумия мыслей, которое теперь бесчинствовало у неё в мозгу. Она одновременно понимала всё и отказывалась это понимать. Вот почему Мирак называл её по имени! Вот почему он говорил так странно, будто жил иной, отличной от прочих людей жизнью! Выходит, сражённый Коримом Алдуин — далеко не единственный кто был потерян в потоках времени.       — К слову, раз уж речь зашла о душах, — вновь заговорил Хирсин. — Мой дорогой брат, Бал, ты хотел знать какую пользу получишь от своего участия. Именно душу своего падшего чемпиона наш брат Мора хотел предложить тебе в качестве платы за твои услуги.       Слова Принца Охоты заставили Эйлу собраться с силой духа так же скоро, как и расстаться с ней недавно. Уняв дыхание, и, поспешно избавившись от слёз, девушка подняла взгляд на жуткую фигуру Молага Бала, на которую уже успела мысленно решить больше не смотреть. Клыкастая пасть Совратителя разомкнулась и изогнулась, создав ужасающую пародию на улыбку.       — Душа дракона из смертной оболочки? — пророкотал Принц Порабощения.       — Достойная для тебя цена, не так ли? — добавил Мора.       Пещера сотряслась от грохота, грозившего обрушить её свод и разверзнуть пол. Не выдержав, Эйла подняла руки и заслонила ладонями уши.       — Это будет славное приобретения, братья! — заревел Бал, обрывая свой смех. — Признаюсь, вы вынудили меня заинтересоваться, — его холодный взгляд скользнул к Эйле, вызвав в теле девушки новый удар озноба. — Что же вы хотите сделать с этой жалкой смертной?       Эйла в абсолютном непонимании выдержала его взор, затем переключилась на око Моры перед собой, затем кое-как отыскала за ним трон своего повелителя.       — Владыка, — выдавила она из груди слова, которые почему-то прозвучали сипло, — я хотела просить тебя…       — О силе, — завершил за неё Принц Охоты и его величественная фигура наконец-то поднялась с трона и сделала шаг вперёд. Каменная гладь земли и обломки сталагмитов затрепетали и, повинуясь необъяснимой силе, сначала взмыли в воздух, а потом выстроились перед ногами Хирсина, формируя смутное подобие лестницы, по ступеням которой он начал медленный спуск. Каждый свой шаг Охотник обозначал звонким ударом копья о камень. — Сила течёт в твоей крови, Эйла Охотница, но её, как убедились ты и другие, недостаточно, чтобы совладать с мощью бывшего чемпиона моего всеведущего брата.       Око Хермеуса отплыло влево, освобождая Эйле простор для лицезрения физической формы Принца Охоты, уже через несколько секунд представшего перед девушкой. Подчиняясь не глупому религиозному инстинкту, но собственному желанию, Эйла снова опустилась перед своим покровителем в низком поклоне и замерла, вслушиваясь в каждое слово.       — Сила дарованная редким избранным из числа смертных может быть дана и тебе, дитя, — раздался голос Моры. — Мощь, что текла в твоём избраннике; магия, что течёт по жилам драконов; могущество, что сейчас принадлежит моему падшему слуге.       Эйла боялась сделать вдох или проронить звук, полностью захваченная в тиски изумления.       — Ты сражалась и добивалась моей милости, — продолжил уже Хирсин, — и ты получишь то, чего столь сильно жаждешь. Ты получишь силу подобную той, коей владеет Мирак, — Владыка Охоты замолк, чтобы продолжить через мгновение. — И даже больше.       Эйла с трудом проглотила засевший в горле ком и подняла взгляд. Три Принца теперь окружали её: ужасный Бал стоял справа, Владыка Охоты посередине, а бесформенный силуэт Демона Знаний витал в воздухе слева. Она поочерёдно смотрела на них, хотела задать вопрос, но что-то подсказывало, что лучше будет просто молчать. Ведь она хотела этого. За этим она пришла и ради этого трудилась в своём мире и здесь — в обители Вечной Игры Хирсина. Что бы ей не предложили она приняла бы всё, лишь бы сделаться равным врагом проклятому Драконорождённому.       — Наше предложение щедро, дитя, — взял голос Хермеус, — и столь же преисполнено тягот. Ты согласна на испытания?       — Да! — в голос крикнула Эйла, не тратя ни единой лишней секунды.       — Ты согласна на боль? — прорычал Принц Порабощения.       — Согласна!       — Ты согласна на верность нам? — добавил Хирсин. — Поклянись, моя Охотница.       Она замешкалась на долю мгновения, но даже этот краткий миг отдала в объятия захватившего её ликования. Мало кто был достоин такой чести. Её любимый, например, был отличным примером — он говорил с Азурой, Меридией и, вероятно, другими (Корим не всегда был подробен в своих рассказах об одиночных путешествиях), а она теперь будет связана теми же клятвами и той службой пусть и с иными Принцами — более могущественными.       — Я клянусь в верности всем вам и прошу всех вас о милости и помощи! — на одном дыхании выпалила Эйла.       — Да будет так! — в унисон отозвались три Принца.       Что-то острое и холодное впилось в её правую руку и пронзило всё — от пальцев до плеча — невероятной болью, от которой она не смогла сдержать крика. Перед глазами вновь мелькнуло гибкое щупальце и, как и в прошлый раз, замерло у самого лба.       — Ты должна быть готова, Эйла. Твоя сила, твоя воля, твой дух, твой страх и сама твоя суть будут испытаны. Узри же то, что мы предлагаем.       Холодный укол в лоб взорвал разум очередным видением.       Вокруг не было ничего. Воздух, простор и свобода. Небо? Да, кажется это небо. Сквозь поток этой свободы на крыльях неслась огромная фигура. Дракон — никаких сомнений. Крылатое создание мчалось вперёд и вся его массивная фигура ярко иссекалась тонкими, алыми, пролегающими где-то под прочной чешуёй нитями. Это кровь! Кровь дракона.       Дракон ринулся вниз и свобода внезапно ограничилась землёй. Приземлившись, крылатый исполин вытянул шею и посмотрел куда-то вперёд. Прямо перед ним возник силуэт — маленький, в десять раз меньше его собственного размера. Это человек — простой смертный, коих мир насчитывает миллионы. Дракон смотрел на человека без гнева и без жажды убийства, и человек отвечал тем же спокойствием. Что за общее дело может быть у них?       Человек поднял перед собой руку, сделал два коротких шага и уложил ладонь на кончик вытянутой драконьей морды. Крылатый ящер издал глухой рык, и в ту же секунду играющие внутри него алые нити угасли, а само тело обмякло и повалилось перед человеком мёртвой массой. Через объединяющее их прикосновение алый свет из утробы дракона потянулся к смертному, собрался в маленький шар и пронзил тому грудь, замерев не месте сердца. Кровь дракона в жилах человека.       Не успело завершиться одно, как мёртвая драконья туша ярко вспыхнула ослепительным светом. Его прочная и надёжная в защите чешуя осыпалась, а плоть зашлась огнём, обнажив могучие кости. Свет покинул бездыханное тело и тоже устремился к человеку, чтобы так же быстро как и кровь проникнуть внутрь него. Человек впитал это сияние, будто некий колдовской артефакт, что способен вбирать в себя солнечный свет и отдавать его позже, даруя освещение во тьме.       Это Драконорождённый. Кровь и душа дракона в теле смертного. Что ещё это может означать?       Человек резко скрючился и оказался на коленях подле опустошённого драконьего трупа. Определённо, его пронзила жуткая боль. Он раскрывал рот в неслышном крике, рвал на себе одежду, метался из стороны в сторону, словно его тело встречало чьи-то удары.       А потом он стал расти. Его тело раздувалось и изменялось, приобретая новые очертания. Плоть рвалась, кости ломались, но тут же соединялись в новой форме и обтягивались кожей и… чешуёй? Руки и ноги обращались в массивные лапы с бритвенно-острыми когтями, туловище разрасталось в высь, ширь и длину, голова вытягивалась, превращая гладкость человеческого лица в длинную морду, а из спины появлялись угловатые костяные отростки, на которые тут же наползали широкие и тонкие лоскуты кожи. Крылья.       Нечто устрашающее и невероятное теперь стояло рядом с облезшим до костей драконом. Оно всё ещё было меньше в размерах, но точно больше, чем его прежнее — смертное — состояние. Гигант в сравнении с людьми, но всё ещё невеликий в параллелях с драконом. И всё-таки, оно было огромным, ужасным, преисполненным силы и возможностей — идеальное соитие крови и души дракона с телом человека.       Видение оборвалось, и Эйла обмякла. Ясность разума была сражена тем, что он только что видел. Не дракон, не человек, но с их кровью в жилах и их душами в теле. Не дракон… не человек…       Оборотень.       — Вот наше предложение, Эйла, — донёсся до ослабленного слуха голос Владыки Охоты. — Ты принимаешь этот дар?       Картина из минувшего видения не покидала её. Она всё воскрешала и воскрешала увиденное, и всё яснее и яснее понимала, что ответ на вопрос может быть только один.       Ей потребовались все силы, чтобы просто разомкнуть губы:       — Принимаю.       Голоса трёх Принцев зазвучали одновременно, но в глубине самой себя Эйла чётко слышала слова каждого из них:       — Кровь и душа дракона, — сказал Хирсин.       — Укреплённое муками тело, — произнёс Молаг Бал.       — Знания, что даруют перевоплощение, — закончил Хермеус Мора.

***

      — Эйла! Эйла, очнись!       Её нещадно трясли, а всё тело отвечало на это слабостью и тупой болью в каждом участке мышц. Ясность сознания вспыхнула в голове внезапно, вернув чувства и ощущения на места. Эйла открыла глаза и увидела перед собой знакомое мужское лицо. Отдающие белёсостью глаза были выпучены и разили тревогой и нескрываемой паникой.       — Вилкас, — сказала она и сразу отметила, что голос у неё был вполне обычный — не хриплый и не слабый, каким он ожидался оказаться после только что пережитого.       — О, боги, — облегчённо выдохнув, соратник ещё раз встряхнул её и усадил рядом с собой, — сестра, ну и напугала ты нас! В городе крики — все орут, что земля трясётся, а Йорлунд прибежал и говорит, что в Небесной Кузнице пламя стало синим и холодным.       Эйла моргнула, проглотив его слова, и огляделась. Она всё ещё была в подземном зале Нижней Кузницы, только теперь её окружали лишние лица. Здесь были Фаркас, упомянутый Вилкасом кузнец — Йорлунд Серая Грива, Ньяда Каменная Рука и даже Рия. «Эти две что, теперь тоже в Круге?» — подумала девушка, осматривая себя, и, осознавая что по-прежнему обнажена и изукрашена ритуальными символами, как и холодный каменный пол под ней, где она недавно выводила круги для призыва сил Обливиона. Последних, к слову, коснулось нечто необъяснимое — рисунки смазались и истёрлись, камень местами потемнел как бывает от прикосновения огня, а размещённые в кругах тотемы Хирсина выглядели изломанными и деформированными. Это же произошло и с амулетами, которые Эйла перед ритуалом одела себе на шею — все их части были заметно искажены: перья обгорели, а кости и зубы сломались или треснули.       — Клянусь наковальней Зенитара! — возопил голос стоявшей в двух шагах от Вилкаса Рии. — А это что такое?!       Все взгляды устремились туда, на что указывала имперская воительница. Перст девушки был устремлён на правую руку Эйлы. Зал наполнил изумлённый, многоголосный ропот. Изучив собственную конечность снизу доверху, Эйла обнаружила, что кожа на ней почти беспросветно устлана какими-то рисунками, меж которыми прослеживаются буквы даэдрического языка. Непонятные изображения были нанесены чёрными и изредка алыми цветами, путались и смешивались друг с другом, не давая понять общего смысла. Они заполоняли собой всю руку: от пальцев и до окончания плеча.       — Эйла, что ты здесь сотворила?       Тяжёлая мужская ладонь коснулась её предплечья, и плоть всей руки тут же взорвалась дикой болью. Эйла вскрикнула и поспешно сбросила с себя пальцы Вилкаса, но его изумлённой речи, вызванной этим жестом уже не разобрала, ибо глубоко в её сознании — тихо, но всё равно ярко и слышимо — прозвучали совершенно иные слова: «Помни и найди. Кровь и душа дракона. Укреплённое муками тело. Знания, что даруют перевоплощение».       Она не заметила как улыбнулась.