Дар

Одной из причин, по которой Тауриэль когда-то начала обучаться целительству, несмотря на то, что служба в гвардии Трандуила отнимала много времени и сил, было то, что она просто не могла смотреть, как страдают другие. С тех пор, как в очень раннем возрасте она потеряла родителей, чужие раны и травмы вызывали у неё приступы сильной паники. Что, если они тоже умрут? Поэтому Тауриэль делала всё, что в её силах, чтобы иметь возможность влиять на критические ситуации, когда речь идёт о жизни и смерти, и усердно трудилась над усовершенствованием как целительских, так и боевых навыков. И хотя сейчас Тауриэль прежде всего была солдатом, за прошедшие годы она стала довольно искусным целителем. Разумеется, её способности были ограничены так же, как и у более опытных и знающих лекарей. Ведь время от времени случались такие травмы, когда не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и ждать, пока судьба вынесет свой приговор. И Тауриэль ненавидела каждую минуту этого ожидания. Тем не менее, она ни на миг не отходила от Кили после того, как целители не без некоторого замешательства по указанию Трандуила сделали для гнома всё, что могли. От страха она едва осмеливалась даже моргнуть, боясь пропустить что-нибудь жизненно важное. Она уже подвела Кили на Вороньей высоте и не хотела делать этого снова. В тусклом свете, проникавшем в маленький домик, который после возвращения с вершины им с Трандуилом удалось отыскать, Кили выглядел таким же бледным, как раньше. Если бы не лёгкое движение его груди, Тауриэль уже давно бы потеряла надежду, что он сможет пережить это. Когда свет померк настолько, что стало трудно что-то увидеть, портьера у входа, которая заменяла собой дверь, вдруг отодвинулась. Тауриэль насторожилась. Трандуил был непреклонен в том, чтобы как можно меньше людей знали о присутствии среди них раненого гнома. Некоторые из мотивов короля были вполне для неё понятны, однако все его действия, начиная в первую очередь со спасения Кили, оставались загадкой. Она успокоилась, когда узнала того, кто вошёл в их импровизированный лазарет. Это был Эльхадрон — один из эльфов, который несколько часов назад помогал лечить Кили, и по чистой случайности оказался одним из немногих хороших её друзей. Как и она сама, он до недавнего времени одновременно был и целителем, и солдатом в гвардии короля. Когда Эльхадрон осторожно вошёл и поставил горящую свечу на первый попавшийся под руку кусок полусгнившей мебели у двери, Тауриэль слабо улыбнулась ему. — Есть какие-то изменения? — эльф кивнул в сторону Кили. Она опять повернулась к гному, который лежал перед ней без сознания на низком столе, покрытом кучкой наспех собранных тряпок и одеял. Если бы ситуация не была настолько серьёзной, Тауриэль могла бы улыбнуться иронии: с тех пор, как они встретились, стол служил ему больничной койкой уже во второй раз. — Никаких, — она протянула руку, чтобы убрать несколько прядей с влажного, липкого от пота лица гнома. Эльхадрон пристально наблюдал за ней, однако не стал комментировать их с Кили очевидную близость. — Ещё есть время, — вместо этого заметил он. Эльф подошёл ближе, в его голосе слышалось беспокойство, когда он снова заговорил, — А что с тобой? Ты отдыхала? Кто-нибудь осматривал твои раны? Эльфийка взглянула на него в тусклом свете свечи и покачала головой. — Со мной всё хорошо. Ничего не нужно. Она чувствовала, как взгляд Эльхадрона скользит по её запятнанной кровью тунике, разрывы и прорехи открывали покрытую синяками кожу. Он сузил глаза. — Со мной всё хорошо, — повторила Тауриэль, — Ничего страшного, всё заживёт само. Эльхадрон поджал губы. — Тогда бы у тебя не было причин чувствовать себя так неловко. Эльфийка продолжала упрямиться. — Я не уйду отсюда. Вдруг что-то случится, пока меня не будет? Должно быть, при этих словах в её голосе зазвучало отчаяние, потому что суровое лицо её друга смягчилось. — Если я принесу сюда всё, что нужно, ты позволишь помочь себе? Тауриэль смотрела прямо перед собой, обдумывая его предложение. А потом, зная, что он беспокоиться только о ней, ведь ей и впрямь до сих пор было очень больно, она слабо кивнула. Довольный, Эльхадрон улыбнулся. — Я скоро вернусь. Он поднял занавес и исчез в полумраке, оставив Тауриэль свечу. Оказавшись опять в одиночестве, она потянулась к руке Кили. Ещё есть время. Так сказал Эльхадрон. Тогда почему ей казалось, что время гнома уходит, что каждая минута без признаков жизни убивает надежду, которой она позволила вспыхнуть в своей груди? Его кожа там, где эльфийка потирала её большим пальцем, теперь была тёплой, даже слишком. Тауриэль спросила себя, был ли это хороший знак, говоривший, что его тело борется с полученными ранами, или плохой. Лихорадка могла значить многое — она знала это по опыту. Через маленькое окошко без стекла Тауриэль различала очертания горы, которая нависала над городом. Интересно, готовятся ли гномы к погребению дяди и брата Кили, подумала она? Горюют ли о младшем из братьев, разыскивая его тело в хаосе, царившем на поле битвы? При этой мысли в груди защемило от чувства вины. Те двое гномов, которых она встречала в Озёрном городе — Оин и Бофур — тогда были так озабочены здоровьем младшего члена отряда. Они должны знать, что он ещё не потерян для этого мира, что каким-то чудом он всё ещё жив. Однако она не могла оставить Кили сейчас, когда его жизнь до сих пор висела на волоске. Может, послать гонца? Нет. Тауриэль поняла это, когда посмотрела в странно красивое лицо молодого гнома. Они заберут его, а после того, как она тайком от них привезла его в Дейл, не позволят с ним увидеться, не будут ей доверять. Эта мысль была ей невыносима. Ткань, закрывавшая вход, опять отодвинулась — это вернулся Эльхадрон. Эльф нёс в руках несколько небольших глиняных мисок, от которых исходил травяной запах, напомнивший Тауриэль о доме. Вместе с другой утварью он поставил их на пол, рядом с тем местом, где стояла на коленях эльфийка, и выжидающе посмотрел на неё. Тауриэль покорно вздохнула и подняла руки, чтоб развязать шнуровку кожаного лифа, слегка поморщилась, когда он расстегнулся, потому что ткань под ним болезненно липла к рваным порезам на верхней части спины. Она осторожно приподняла заднюю часть туники, чтобы Эльхадрон мог осмотреть её раны. Эльф подошёл ближе и фыркнул, опустившись на колени. — Тебе не стоило так долго оставлять это без лечения, — пожурил он и начал аккуратно протирать ей спину влажной тряпицей. Тауриэль едва не заплакала: кожа горела, словно в огне. — Что с тобой случилось? — спросил Эльхадрон, очищая её спину от засохшей крови и грязи, — Выглядит так, будто ты сбросилась со скалы. Тауриэль закусила губу. — Что-то в этом роде, — тихо ответила она; ей не хотелось вспоминать обстоятельства, при которых были получены эти раны. Несколько минут Эльхадрон работал молча. Он наносил ей на кожу разные мази, которые мгновенно успокоили боль. Закончив, эльф потянулся за небольшим свёртком, который принёс с собой. Одежда. — Может, не совсем по размеру, но зато чистая. Тауриэль с благодарностью приняла предложенное. Он отыскал для неё светло-серую шерстяную тунику и пару тёмных леггинсов. Туника выглядела немного широковатой в плечах — скорее всего её сшили на мужчину, но с лифом и поясом вполне сгодится. Эльфийка быстро натянула одежду через голову, чуть не вздыхая от удовольствия от ощущения мягкости и чистоты ткани на уставшем теле. Остальную одежду она сменит попозже. — Спасибо, мой друг, — она улыбнулась Эльхадрону так искренне, как только могла. Было очень приятно осознавать, что после всего, что случилось, всё ещё были те, кто заботился о ней. Эльф кивнул. Он присел на край импровизированной койки Кили, стараясь не потревожить гнома. — Значит, то, что говорят, правда? — прямо спросил он. Тауриэль на мгновение прикрыла глаза. Она не видела причин, чтобы лгать другу. — Боюсь, что по большей части да. Целитель долго изучал её взглядом. Он не стал выспрашивать кровавых подробностей или рассказывать о тех диких историях, которые, скорее всего, ходили о ней. И ничего не спрашивал о её связи с гномом. — Зачем ты сделала это? — вместо этого сказал он. Тауриэль пристально смотрела на Кили; вопрос Эльхадрона ничуть не удивил её. Он был её другом, поэтому его не интересовали сплетни — он хотел знать, что у неё на сердце. — Потому что так было правильно, — ответила она через какое-то время, — Даже несмотря на то, что некоторые последствия будет тяжело перенести. Эльхадрон нахмурился. — А ты не думаешь, что само твоё присутствие здесь может означать, что твоё наказание для короля больше не имеет значения? Тауриэль с лёгкой горечью рассмеялась над его словами. — Ты не хуже меня знаешь, что снисходительность он считает признаком слабости. — Это так. А ещё все знают, что ради тебя он слегка отступал от правил. Она колебалась, не решаясь признать правоту его слов, однако в конце концов ей пришлось согласиться, что в прошлом Трандуил часто относился к ней благосклонно и был ей больше отцом, чем владыкой. Однако это не значило, что в иные моменты он не мог быть довольно жестоким. И даже больше. Тауриэль покачала головой. — Не в этот раз, — сказала она, — Не после того, что я сделала. По каким бы причинам он не отступил от меня сейчас, он не забудет. Возможно, он не хочет делать мне больно, по крайней мере, физически, но он уж точно не примет меня обратно в свои чертоги, а тем более в свою гвардию. И в любом случае, я совсем не уверена, что смогу просто вернуться и продолжать жить, как прежде. Казалось, Эльхадрон огорчился её признанием и как будто хотел сказать что-то ещё. Но третий голос, хриплый и слабый, прервал их разговор. — Тауриэль? Это ты? Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Тауриэль опять опустилась на колени, кончиками пальцев вцепилась в выцветшее одеяло, которое укрывало гнома, неожиданно постеснявшись прикоснуться к его телу, несмотря на то, что очень хотела сделать это. — Я здесь, — шепнула она, голос вдруг перестал ей повиноваться. Эльхадрон рядом с ней выпрямился и смотрел, не скрывая своего любопытства. Однако то, что он всё-таки отвернулся, чтобы уйти, было свидетельством его дружеского к ней отношения. — Позови меня, если будет что-нибудь нужно, — сказал он у выхода. Тауриэль почти не слышала его. То, что Кили пришёл в сознание, трепетание его век, карие глаза, отчаянно пытавшиеся что-то увидеть — всё это было истинным чудом, от которого кровь запульсировала в её ушах, заглушая все остальные звуки. — Ты меня слышишь? — она наконец осмелилась легонько коснуться его пальцев. Кили с явным трудом сглотнул. Тауриэль быстро взяла оставленную Эльхадроном чашку с водой и осторожно поднесла её к губам гнома. — Где я? — спросил он после того, как выпил. — В городе Дейл, — тихо сказала она, — Тебя привезли сюда, чтобы ты исцелился. — Я думал, что я… — начал он, однако запнулся. Заканчивать не было нужды, Тауриэль и так понимала, что он хотел сказать. Мёртв. Эльфийка помолчала, борясь с желанием рассмеяться и в то же самое время разразиться рыданиями. — Что ты помнишь? — спросила она наконец, хоть ей была ненавистна мысль о том, что придётся просить его снова переживать ужасы прошедшего дня. Тауриэль наблюдала, как Кили измученно хмурится, устало цепляясь за ускользавшие мысли. Она уловила тот самый момент, когда прошлое вернулось к нему: его бледное лицо стало пепельно-серым, а грудь приподнялась в молчаливом, болезненном вздохе. Её рука снова нашла его пальцы; в этот раз прикосновение было твёрдым, решительным. Ей хотелось стать ему опорой, не дать утонуть в своём горе. — Фили, — вырвалось у него. Кили выдернул свою руку, чтобы прижать ладони к закрытым глазам. Значит, он знал. Перед тем, как она отыскала его на вершине Вороньей высоты, он видел, как погиб его брат. Тауриэль ощутила облегчение от того, что не придётся говорить ему это, что однако ничуть не уменьшило её боли, вызванной видом его страданий. Она видела, как дрожь сотрясает его тело от осознания того, что его брат ушёл из жизни, и сила испытанных чувств дала ей понять, насколько крепка их связь, хотя они едва знали друг друга. Она так хотела облегчить его муки, но, конечно, ничего не могла поделать. — Мне очень жаль, — её голос прозвучал таким слабым, — Если бы я пришла раньше… Кили качнул головой, глядя на неё страдальческим взглядом. — Ты не смогла бы этому помешать. А вот я… Он замолчал, и Тауриэль наблюдала, как к парализующему горю, которое он уже испытывал, присоединяется чувство вины. Ей вдруг так сильно захотелось обнять его, чтобы тело сообщило ему то, чего она не могла рассказать словами. Эта мысль, этот новый порыв испугали её. Её народ не отличался чрезмерной потребностью в физическом проявлении симпатии и любви — касание рук, утешительное прикосновение кожи к коже — вот и все жесты, с которыми она росла. И ей всегда было этого достаточно; Тауриэль никогда не желала иного. И эта грубая потребность переплести своё тело с телом лежащего перед ней гнома привела её в замешательство, она напряжённо застыла. Разумеется, она бы не осмелилась на такое… Её недоумение внезапно рассеялось, когда Кили зашевелился, пытаясь сесть. Эльфийка быстро удержала его, обеспокоенно упёрлась ладонью в плечо. — Что ты делаешь? Тебе нужно отдыхать. Он слабо сопротивлялся её рукам. — Нет, мне надо… — он умолял глазами, — Торин. Я должен поговорить с ним, объяснить, почему Фили был один там наверху. Почему я не прикрыл ему спину… Из уголка его глаза скатилась слеза, и Тауриэль сжалась в комок от его мучительных слов. — Что? — спросил он, пока она подбирала слова, — Что такое? Она посмотрела ему в глаза. Откладывать признание больше не было смысла, как бы ей ни хотелось хоть ненадолго оградить его от полного знания всего, что случилось в битве. — Твой дядя… Торин… Эльфийка не сумела произнести эти слова, не теперь, когда знала, что они сделают с ним. В конце концов, это не имело значения, потому что в её бледном лице Кили увидел то, чего она не смогла сказать. — Нет, — гном яростно затряс головой, и из его глаз полились новые слёзы, — Нет, пожалуйста, это не может быть правда. Только не Торин, это невозможно… Я не могу… Как я могу… Тауриэль проглотила ком в горле. — Мне так жаль, — снова заговорила она, чувствуя себя такой несчастной и жалкой, — Я своими глазами видела его тело после битвы. Он… погиб. Какое-то время Кили молчал, уставившись в потолок широко раскрытыми от боли глазами. Он дышал так неровно, что она испугалась, как бы ему не сделалось хуже. Тауриэль опять взяла его за руку, и через несколько минут её прикосновение, казалось, успокоило его, и он ответил на пожатие её пальцев. Ещё несколько мгновений прошло в тишине, прежде чем эльфийка заговорила неуверенным голосом. — Я могла бы послать сообщение в гору, — сказала она, хоть и нервничала от того, как этот поступок отразится на нём. Она освободила ладонь Кили, сложила руки на коленях и уставилась на свои пальцы, — Возможно, тебе будет полезно побыть со своими родичами. Должно быть, они тоже волнуются о тебе. У нас… не было времени поговорить с ними до того, как тебя привезли сюда. Ты был слишком тяжело ранен… Тауриэль надеялась, что Кили не возненавидит её за то, что она действовала тайком от его сородичей, но удивилась, когда гном тут же потянулся к ней, обхватил рукой запястье. — Нет, прошу, не сейчас, — умоляюще шепнул он, — Мне нужно больше времени. Я пока не могу встретиться с ними лицом к лицу. Я… я не готов. Эльфийка нахмурилась; его нежелание встречаться с собратьями смутило её. — Очень может быть, что они считают тебя мёртвым, — она вспомнила горе выживших гномов, которых видела на Вороньей высоте. — Тогда пусть подумают так ещё немножко, — ответил он слабым, далёким голосом, полным печали, — В конце концов, какая теперь разница? Торина нет, а Фили… Фили… Он отвернулся, явно не в силах выразить потерю брата словами. Тауриэль подумала про себя, что не имеет значения, будет он жить или умрёт — она в любом случае выполнит его волю. Что ещё могла она сделать, когда его отчаянные, полные боли глаза умоляли её пока сохранить его жизнь в секрете. Кроме того, новая, эгоистичная часть её души тихонько убеждала её в том, что так она сможет остаться с ним ещё ненадолго. Снаружи почти стемнело, и маленькая свеча, оставленная Эльхадроном, была единственным источником света. Лицо Кили скрывалось в тени, и Тауриэль подавила желание поднести свечу ближе, чтобы получше его разглядеть. Потому что даже в темноте было видно, что его лицо блестит от слёз, пролитых по любимому брату и дяде, так что она решила дать ему возможность хоть немного погоревать. Луна поднялась высоко в небе, когда Кили снова заговорил; гном молчал так долго, что Тауриэль уже стала надеяться, что он уснул, вырвался из хватки жестокой реальности, с которой ему пришлось столкнуться, и получил несколько драгоценных часов блаженного забвения. — Зачем ты спасла меня? — дрожащим голосом спросил он. Её глаза загорелись тем самым унынием, которым полнился его голос, потому что она поняла значение его слов. Почему ты не дала мне умереть? Зачем заставила терпеть эту боль? Дыхание вырывалось короткими, дрожащими вздохами, пока целый вихрь ответов на этот вопрос кружился у неё в голове. Из всех она выбрала тот, что был самым простым и причинял ей меньше всего боли. — Не я спасла тебя, — проговорила она, — Это был Трандуил. Удивление зажгло искру жизни на вялом, печальном лице гнома. — Король эльфов? — недоверчиво спросил он. Тауриэль кивнула, слабо улыбнулась ему. — Он нашёл меня после того, как… — её улыбка померкла, когда она подумала о своих собственных муках и подняла на него глаза, — Я думала, что ты умер. Я сдалась. Но он… Ещё оставалась надежда. Ты ещё не ушёл. Я была неправа, что сдалась так быстро. Тихий всхлип сорвался с её губ, и она удивилась, когда Кили потянулся к её руке, крепко сжал. — Прости, — его голос охрип, — Я подвёл всех. Б-рата, дядю. Чуть не подвёл тебя. Он смотрел ей в глаза пылающим взглядом, и Тауриэль с облегчением поняла, что в нём остался хоть маленький след того пламени, которое она видела прежде. Гном, который был ей настолько небезразличен, ещё не исчез, горе не совсем поглотило его. Эльфийка выдержала его пристальный взгляд, хоть и казалось, что от его интенсивности она просто растает на месте. — Но ты этого не сделал, — ответила она чуть слышным шёпотом, — Ты вернулся. На несколько секунд его напряжённый взгляд стал почти нежным, а потом он отвёл глаза, и Тауриэль заметила, как тень омрачила его черты. — Но до этого. Болг… я пытался от него отбиться. Пытался тебе помочь. Я оказался слабаком, — его голос сочился отвращением к себе самому. Кили нахмурился, приподнялся на койке, насколько ему позволяли раны, и с беспокойством посмотрел на неё, — Тебя ранили? Ты продолжала сражаться с ним, когда я… он… — он не закончил фразу. Тауриэль сжала его руку ещё крепче, надеясь, что её прикосновение успокоит его. — Всё хорошо. Просто синяки и царапины. Ничего страшного. Леголас… он… Он позаботился о том, чтобы этот ублюдок получил по заслугам. Она почувствовала, что Кили отстраняется от неё ещё до того, как его пальцы выскользнули из её хватки. — Принц, — теперь его голос стал холоднее, чем раньше, — Ну конечно. Тауриэль была озадачена переменой в его поведении. Между ними опять повисло молчание, только теперь с оттенком эмоций, которых не было раньше. Ей хотелось, чтобы Кили по-прежнему говорил с ней, хотела утешить его, как могла, облегчить вину, которую, как она знала, он на себя возложил, однако понимала, что в данный момент он отгородил себя от неё. — Тебе надо поспать, — сказала она, — Твоему телу нужен отдых, и как можно больше. Его взгляд вернулся к ней, и на мгновение эльфийка снова увидела в его глазах уязвимость, которую он так старательно пытался скрыть. — Я боюсь того, что увижу, когда закрою глаза, — признался он. Эти слова и боль в его голосе поразили Тауриэль в самое сердце. — Я останусь здесь, — сказала она, — И разбужу тебя, если сны будут тебя беспокоить. Кили долго смотрел на неё; в его беспокойных глазах мелькали мысли, которые она не могла понять. Потом он чуть заметно кивнул и повернулся на бок, лицом от неё. Эльфийка опустилась на землю, сместилась так, чтобы прислониться спиной к стене и вытянуть ноги перед собой. Тауриэль повернула голову, чтобы рассмотреть фигуру гнома, скрытую в полумраке, растёрла ноги и поморщилась, когда кровь начала приливать к бёдрам после того, как она долгое время стояла на коленях возле импровизированного ложа. Движение плеч Кили, пока его дыхание потихоньку выравнивалось, а измученное тело, несмотря на страшное душевное потрясение, быстро проваливалось в утешительные объятия сна, вполне возможно, было самым прекрасным зрелищем за всю её жизнь. Наблюдая за чудом, которое валар подарили ей, позволив ему жить, Тауриэль разрешила себе мгновение полного, абсолютного покоя среди сердечной боли, горя и ужаса, которые принесли прошедшие дни, и скорее всего, принесут дни грядущие. Слишком скоро её покой был нарушен, когда первый из многих кошмаров охватил гнома, которого она опекала: его мучительные стоны и невнятное бормотание заставили её меньше, чем за секунду, вернуться в первоначальное положение у его постели. Сцепив руки, Тауриэль размышляла, что ей теперь делать: она обещала его разбудить, но будет ли в самом деле полезно так быстро вырвать его из сна, в котором он так отчаянно нуждался? И не была ли реальность сейчас просто ещё одним из преследующих его кошмаров? Тауриэль приняла решение. Крепко сжав губы, она тихо забралась на кровать позади Кили, благо, рядом не было никого, кто мог бы увидеть, как она покраснела. Устроившись как можно ближе к нему, эльфийка подняла свободную руку, чтобы обхватить его широкую спину; изгиб её локтя покоился в нескольких дюймах от его талии. Несколько минут она лежала неподвижно, не уверенная в том, что не причинит ему боли. Когда его дыхание опять стало ровным, и он перестал метаться в агонии, не считая случайного бормотания, её неуверенность исчезла. Тауриэль вдруг с удивлением обнаружила, что её тело инстинктивно жмётся к нему, а эти объятия стали источником утешения не только для Кили, но и для неё самой. Она даже осмелилась зарыться лицом в спутанные волосы у него на затылке, вдохнуть его запах — такой чужой и в то же время такой странно знакомый. Это вызвало в ней целый шквал эмоций, которые отозвались в самых глубинах её души, и, что ещё важнее, ещё раз доказали ей, что Кили действительно жив. Он вернулся к ней.