Дар

Проснувшись в бледно-сером свете раннего утра, Кили провёл несколько блаженных минут, когда остатки сна заглушили душевную и телесную боль. Он остро ощущал обвившееся вокруг него тело; несмотря на близость, прикосновение Тауриэль было лёгким, как пёрышко. Присутствие эльфийки не удивило его — казалось, его разум осознавал её объятия даже во сне. Однако это не помешало его сердцу буквально чуть не выпрыгнуть из груди: желание повернуться в её руках, прижать к себе было непреодолимым и в то же время ужасно испугало его. О, как он мечтал об этом с тех пор, как они расстались на берегу Долгого озера — осознание того, что существует хотя бы даже самая маленькая возможность на то, что она может испытывать к нему те же чувства, что и он к ней, воспламеняло всё его существо. Мечты о будущем, в котором она могла бы принадлежать ему, а он — ей, помогали Кили переживать те тёмные дни и ночи, пока отряд сидел запертым в горе, их король блуждал среди хранившихся там сокровищ, а его здравомыслие с каждым днём становилось всё более сомнительным. Каким бы ужасным ни казалось их положение, Кили упрямо цеплялся за эту надежду на светлые дни, и когда Фили не раз по утрам глядел на него мрачным, укоризненным взглядом, услыхав, как он во сне шепчет имя Тауриэль, просто не обращал на брата внимания. Он твердил себе, будто знает то, чего не знает его брат, что чувства к эльфийке с огненными волосами каким-то образом дают ему понимание тех вещей, которые неподвластны тем, кому ещё не посчастливилось встретить того, кто полностью покорит их сердце и душу. Однако судьба самым жестоким образом дала ему понять, что, возможно, мудрым оказался именно его брат, а он сам не понимал ничего. Что Фили, который всегда был более проницательным, откуда-то знал, что надежды Кили на будущее были глупостью, потому что никакого будущего для них попросту нет. Знал, что всё закончится не только огнём, но и смертью. Или, по крайней мере, должно было так закончится. Но с Кили этого не случилось. И теперь он не мог понять, почему он до сих пор здесь, живой. Он был убеждён, что род Дурина должен был закончиться там, на Вороньей высоте, и тот факт, что он всё ещё не умер, абсолютно не менял этого убеждения и даже больше: он делал само его существование ещё более неправильным. Именно поэтому Кили оставался совершенно неподвижным в объятиях Тауриэль, притворяясь спящим, пока она не поднялась с неудобной койки и занялась чем-то в другом конце комнаты. Потому что как он мог после всего, что случилось, продолжать лелеять эту почти детскую надежду на то, что всё будет хорошо, что он найдёт какой-нибудь способ сделать счастливыми и её, и себя? Он подвёл их всех — брата, дядю и даже свою мать, ведь в семье из них троих выжил только он один. Он не сумел даже умереть, как должно, чтобы его похоронили рядом с любимым братом. При мысли о теле Фили, бледном и безжизненном, которое покоилось в гробнице в глубинах горы, его кулаки и желудок сжались в идеальной синхронности. Этого не должно было случиться; если кому и следовало уйти первым, так это ему — безрассудному дураку. Должно быть, вновь поднимающаяся в сердце агония отразилась на его позе, потому что Тауриэль внезапно повернулась к нему, и её нежный голос остановил его падение в пучину отчаяния. — Мне нужно будет осмотреть твою рану в ближайшее время. Кили глянул на неё через плечо, спрашивая себя, не пытается ли она просто отвлечь его от горестных мыслей? Он уже было решил отвернуться и сказать, что на самом деле не хочет выздоравливать, что ему плевать, загноится ли его рана, но выражение её глаз и нервное подрагивание рук заставили его передумать. Кили осторожно перекатился на спину и принялся расшнуровывать рубаху, которая, как он только сейчас понял, была совсем не его. Закончив, он оставил рубашку распахнутой и, отвернувшись, равнодушно глядел в маленький клочок неба, который виднелся в крошечное окошко, ожидая, когда эльфийка продолжит. Тауриэль осторожно приблизилась к его кровати, ловкими пальцами сняла повязку с его груди. Она аккуратно коснулась раны кончиками пальцев, и Кили вздрогнул, чем вызвал у неё виноватый взгляд. — Хорошо заживает, — сказала она. От облегчения в её голосе в горле у гнома образовался тяжёлый ком. Чтобы отвлечься от чувств, которые вызвало её явное беспокойство о его здоровье, Кили рискнул посмотреть на рану. Он удивился, когда обнаружил, что рана эта совсем не походила на ту, которую можно было получить всего день назад, хотя, по идее, он уже должен быть знаком с силой эльфийского врачевания. Он тоже поднял руку, чтобы осторожно прощупать плоть вокруг того места, где лезвие вошло в его тело. Кожа опухла, была гневно-красной и дряблой, однако ничего похожего на кровавое месиво, которое Кили ожидал увидеть. Гном опять поднял глаза на Тауриэль, поймал её взгляд, который медленно поднимался от раны вверх по его почти обнажённой груди. Уловив его внимание, эльфийка тут же взяла себя в руки, но от румянца, который залил её щёки, Кили неожиданно ощутил, как горит его собственное лицо. Тауриэль прочистила горло, отчего непривычное напряжение между ними ослабло, хоть и не исчезло совсем. — Я нанесу под повязку немножко мази, — она сморщила нос, — Прости, если запах не очень, но это поможет уменьшить шрамы. Кили был совсем не уверен, хочет ли он на самом деле что-то делать со своими шрамами — если ему повезло остаться в живых тогда как другие, те, кто был лучше него, погибли, то не должен ли он до конца своих дней хотя бы носить на себе память об этом? И уродливый шрам казался ему самой подходящей вещью для такой цели. Однако он опять подчинился, хотя бы для того, чтобы увидеть лёгкую, радостную улыбку у Тауриэль на губах. — Тебе не обязательно оставаться, — сказал он, когда эльфийка закончила обрабатывать его рану и снова наложила повязку. Не то, чтобы Кили и вправду хотел, чтобы она ушла, потому что не был уверен, что оставшись один, сможет не сломаться окончательно. Просто он видел, каким слабым и жалким, должно быть, выглядел перед ней, и поэтому уже начинал ощущать себя обузой. Тауриэль устало улыбнулась. — Мне некуда больше идти. Кили прикусил губу. Он спрашивал себя, имела она в виду, что предпочитает быть с ним, а не где-то ещё, или остаётся рядом потому, что лучших вариантов у неё просто нет. В любом случае, это неопределённость ещё сильнее побуждала его дать ей возможность провести хоть немного времени в одиночестве. — Разве ты не капитан гвардии своего короля? — спросил он, — Я не хочу отрывать тебя от своих обязанностей. При этих словах эльфийка присела к нему на постель, её пальцы теребили краешек своей туники. — Я больше не капитан, — осипшим, неуверенным голосом проговорила она. Кили нахмурил брови. Он мгновенно забыл, что упомянул о её положении только для того, чтобы дать ей повод хоть ненадолго сбежать из этой комнаты. — Я не понимаю… У себя дома ты командовала охраной в подземельях. Тауриэль оборвала его. — Лихолесье больше не мой дом. Я не вернусь… Не могу вернуться. Она всё ещё избегала его взгляда, а на её собственном лице застыло странное, напряжённое выражение. Кили ненадолго умолк. Когда он набрался смелости спросить, что означают её слова, его голос прозвучал нерешительно, ведь он сомневался, действительно ли хочет услышать ответ. — Когда ты говоришь, что не можешь вернуться… Однако Тауриэль ответила прежде, чем он успел закончить вопрос. — Мне запрещено. Я изгнана. Наконец она посмотрела ему в лицо, и гном испытал боль, увидав непривычную жёсткость в её чертах. — За что? — спросил он, хотя уже знал ответ. Тяжесть в животе, порождённая чувством вины, стала ещё ощутимее. Тауриэль сжала губы, однако даже не попыталась солгать — Кили в любом случае сумел бы её раскусить. — Я ослушалась приказов своего короля, когда отправилась за вашим отрядом в Озёрный город, — сказала она абсолютно бесцветным голосом, — Он не одобряет такие поступки. Взгляд Кили потемнел. Король Трандуил, которого молодой гном видел только раз, когда тот насмехался над Торином у ворот Эребора, до сих пор оставался для него загадкой. Владыка эльфов казался жестоким, полным презрения существом, не щадившим даже свой собственный народ. И всё же, если слова Тауриэль были правдой — а у Кили не было причин сомневаться в её честности — именно Трандуил спас его жизнь. Его, гнома и родича Торина Дубощита. Подобный акт милосердия противоречил всему, что он знал о повелителе эльфов. Конечно, если только у Трандуила не было каких-то скрытых причин для его спасения. — А что Леголас? — спросил он, чувствуя, как внутри закипает гнев, — Его тоже изгнали? Тауриэль покачала головой с печальной улыбкой. — Леголас пошёл за мной, потому что он мой друг. А ещё я убедила его, что охота на банду орков — это та причина, по которой я должна уйти. Кили сглотнул. — Но ведь это не правда? — спросил он, и его голос прозвучал совсем не так ровно, как ему бы хотелось, — Ты не по этой причине последовала за нами? Грустные глаза эльфийки стали мягче, и на миг гном подумал, что, возможно, она возьмёт его за руку, но вместо этого она принялась теребить пальцами свободную нить на краю его одеяла. — Я… — начала Тауриэль, однако запнулась. Казалось, она искала правильные слова и когда заговорила снова, её голос был не очень уверенным, — Совсем не банда орков взволновала моё сердце так сильно, что я не видела иного выбора, кроме как бросить вызов своему королю, невзирая на последствия. Кили почувствовал, как после её признания часто забилось сердце. Вспоминая время, которое они провели в Озёрном городе, он впоследствии часто проклинал себя за то, что не спросил тогда, действительно ли она пришла именно за ним. Не то, чтобы это имело такое уж большое значение, но всё-таки он часами размышлял, было ли простым совпадением то, что Тауриэль нашла его там, или же на неё тоже так сильно повлияли те несколько моментов, которые они украдкой разделили в подземельях эльфийского короля. Не раз в его фантазиях она признавалась ему, что да, это правда — именно ради него она явилась в дом Барда той ночью, когда он уже почти скрылся в тени. Однако чего не было в его фантазиях, так это мучительного чувства вины, которое терзало его сейчас, мешая обнять её, как смело и уверенно он сделал бы это в мечтах. Вместо этого Кили откинулся на комковатую подушку и уставился в потолок, коря себя за то, что принёс столько страданий всем, кто был ему дорог. Он хотел извиниться перед Тауриэль за то, что из-за него она оказалась в такой ужасной ситуации, однако эльфийка угадала его намерения и заговорила раньше, чем он это успел. — В том, что случилось, нет твоей вины, — Кили почувствовал, как её пальцы застенчиво коснулись его, но поборол в себе желание взять её руку в свою, — Всё, что я делала, было моим решением. И я ни о чём не жалею. Он по-прежнему не мог посмотреть на неё, однако перевернул свою ладонь и легонько сжал её пальцы. Если она не принимает его извинений, он хотел хотя бы поблагодарить её, но когда открыл рот, чтобы заговорить, не смог произнести ни единого слова. Как отблагодарить того, кто раз за разом спасая тебе жизнь, в результате потерял всё? Нет, не было таких слов, которые могли бы хоть приблизительно помочь возместить то, что он ей задолжал. Поэтому несколько мгновений они просто молча держались друг за друга, и каждый задавался вопросом, как жить дальше, когда всё, что они знали, исчезло, стёрто с лица земли, а их существование — просто кучка обломков, оставшиеся после урагана, который пронёсся над их жизнями. В конце концов Тауриэль встала с кровати и устало оправила тунику, чтобы разгладить складки. — Тебе нужно поесть, — сказала она, — Твоему телу понадобится много сил, чтобы исцелиться. — Я не… — Кили замолк, когда эльфийка строго на него посмотрела. — Увидим, смогу ли я найти что-нибудь. Я ненадолго, — она взглянула на выход, прикрытый куском какого-то гобелена, — Я почти уверена, что стражник где-то рядом. Зови на помощь, если будет нужно. Эта последняя фраза заставила Кили нахмуриться. Стражник? — Я что, пленник? — спросил он. — Нет. Тауриэль покачала головой, однако ещё один обеспокоенный взгляд в сторону двери подсказал гному, что она совсем не так уверена в этом, как хочет показать. Он поджал губы. — Не нужна мне никакая помощь, — упрямо заявил он. Уголки её губ слегка дрогнули. — Тем лучше. Эльфийка собрала со стола, видавшего лучшие времена, несколько пустых мисок, и окинула взглядом маленькую комнатку, которую они делили почти целый день. Нервозность этого жеста заставила Кили подумать, что, возможно, она не очень хочет выходить наружу, потому что не знает, что её там ждёт. Когда она подошла к выходу, он неожиданно для себя самого заговорил, заставив её остановиться на месте. — Ты правда имела это в виду? Когда сказала, что не жалеешь о том, что сделала? Как только Кили произнёс эти слова, он тут же пожалел, что не может взять их обратно. Неужто обязательно было причинять ей ещё больше боли, чем есть, заставляя опять переживать это? Несколько секунд Тауриэль оставалась неподвижной. Потом она оглянулась на него через плечо, такая прекрасная в своей печали, что на неё было почти больно смотреть. — Если бы я не сделала то, что сделала, тебя бы не было здесь сейчас, — тихо сказала она, — Так что нет, я ни о чём не жалею. Кили вдруг стало трудно дышать, но, по крайней мере, ему удалось несколько мгновений выдержать её взгляд, прежде чем она исчезла в дверном проёме, не дожидаясь, пока он скажет что-нибудь в ответ. И это было совсем не плохо. Потому что Кили не мог подобрать слов, чтобы выразить бушевавшие в груди чувства и мысли, которые кружились у него в голове.