Дар

Тауриэль бесцельно брела по знакомому ландшафту Зеленолесья. До того, как она последовала за Кили и его спутниками в Озёрный город, она никогда надолго не покидала свой лесной дом, поэтому возвращаться сюда для неё было внове. Она спрашивала себя, все ли путешественники чувствуют себя так же, как и она, возвращаясь в знакомое им место. У неё было чувство, что нынешняя прогулка среди деревьев походила на встречу со старым другом: вы давно не встречались и рады, что увиделись снова, рады тому, что у него всё хорошо. В то же время вас одолевает ощущение глубокой тоски, потому что, хоть вы и сразу узнали своего друга, но не можете не замечать, как сильно он изменился. Или это изменились вы сами, изменился ваш взгляд на мир? Тауриэль шла по лесу со странной смесью радости и печали в сердце и укоряла себя за глупость. Её не было не так уж долго, хоть ей и казалось иначе. Конечно же, такой древний лес не мог измениться за время её короткого отсутствия. И всё же… Всё же, она смотрела на него другими глазами, шагала по неровным, знакомым тропинкам иной поступью, касалась древесной коры и мха на камнях, и по сравнению с ними её кожа казалась такой гладкой и влажной, как будто никогда ни к чему не прикасалась прежде. Казалось, время и природа живых существ были абсолютно несовместимы. Веками можно было оставаться одним и тем же, а потом за несколько коротких недель превратиться в нечто совершенно новое, в того, кто стал чужаком среди знакомых лиц и шёл хорошо знакомыми тропами, не помня, куда они ведут. Тауриэль вдруг ощутила, что её будто бы распирает изнутри; ей захотелось просто бежать, хоть на время оставить позади свои путаные, хаотичные мысли. Так она и сделала. Эльфийка неслась через лес, пока деревья по сторонам не слились в одно большое буро-зелёное пятно. Когда она наконец остановилась, то почувствовала, как сердце часто бьётся в груди, и с удивлением поняла, что по щекам текут слёзы. Тогда она села под большим, старым деревом, корни которого, словно сильные руки, заключили её в утешительные объятия и заплакала. Тауриэль оплакивала Фаэрверен и её мужа — две добрейших души, какие только могут существовать в этом мире. Какой же ужасной и бессмысленной была война, подобная той, с которой она недавно вернулась, если чистые и невинные жизни её бывшей наставницы и её супруга были принесены ей в жертву. Они с Фаэрверен долго не виделись, а не разговаривали и того дольше, однако между ней и целительницей никогда не было обид — их пути разошлись, поскольку они обе считали, что обычной дружбы будет недостаточно, чтобы поддерживать ту крепкую связь, которую они разделяли в годы, когда Тауриэль была её ученицей. Однако Фаэрверен всегда занимала особое место и в сердце Тауриэль, и в её памяти. Теперь оставалась только печаль. А ещё гнев. Гнев на тех, кто начал эту войну, на себя саму за то, что собственные горести так поглотили её, что до сих пор она даже не вспоминала о солдатах и мирных жителях, которые отдали свои жизни в той битве. Тауриэль хватило благоразумия, чтобы не мучить себя размышлениями о том, сумела бы она спасти Фаэрверен или Иондаэра, потому что знала, что не могла этого сделать. Тем не менее, печаль из-за смерти целителей смешивалась в ней с глубоким чувством вины. А ещё она рыдала о том, что стала чужой в своём собственном доме, изгоем среди своего народа. Тауриэль не была уверена, что боль от возвращения в Лихолесье, но без права жить среди сородичей, намного хуже, чем муки, вызванные мыслями о том, что она вообще никогда не вернётся в лес. Ей опять казалось, что король предал её. Хотя всё это время она скептически относилась к его намерениям, какая-то часть её души радовалась тому, что он хотя бы расстаётся с ней с неохотой. И теперь было ещё больнее понять, что эти робкие надежды рухнули, и Трандуил снова отверг её. Потому что как ещё можно было расценить приказ, чтобы она и Кили остались в Туилимбаре, подальше от него, с глаз долой, если не жестокий, категоричный отказ? Впервые с тех пор, как они расстались на Вороньей высоте, Тауриэль остро ощутила отсутствие Леголаса. Только он всегда был в её жизни, был единственным другом, на которого она всегда могла положиться. Да, она ощущала, что в последние годы их дружба стала сложнее, отчасти утратила свою юношескую невинность. Но всё равно Тауриэль знала, что в трудную минуту Леголас вступится за неё. Он сделал это, когда ослушался приказа отца, а вместо этого отправился с ней в Гундабад, когда решил последовать за ней на Воронью высоту, чтобы спасти Кили и остальных. А теперь он тоже ушёл и в обозримом будущем вряд ли вернётся, а ей оставалось оплакивать потерю ещё одного друга. И напоследок — но не в последнюю очередь — она горевала о Кили, о том, что последние несколько дней сделали с их связью. Игривость исчезла из глаз молодого гнома, когда он разговаривал с ней, а жгучее восхищение его взгляда, от которого когда-то бешено билось сердце, и кровь приливала к щекам, сменилось трепетом и постоянным беспокойством. Было слишком уж очевидно: Кили расстроен от мысли о том, что придётся жить в бывшем доме целителей только в её обществе. И Тауриэль не винила его за это — да и как она могла? Он оставил свой народ, дом своих предков, отказался от законного места на троне и невообразимых богатств, и это всё, что он получит взамен. Жизнь рядом с никому не нужной эльфийкой в лесной глуши, где некому будет отвлечь его от печалей, которые тяготят его сердце. Никто не сможет отвлечь его, кроме тебя самой, шепнул ей внутренний голос. Ведь в самом деле, совсем недавно она мечтала о том, чтобы хоть какое-то время побыть наедине с этим красивым гномом. В некоторые ужасно холодные ночи во время путешествия с Леголасом она согревала себя мыслями о том, что могут сделать с её телом прикосновения Кили, когда одного только касания его пальцев было достаточно, чтобы разжечь в ней пламя, о существовании которого она до сих пор даже не подозревала. Теперь же, когда им наконец позволили отвлечься от суматохи окружающего мира, между ней и Кили поселилось какое-то отчуждение, и то, что раньше казалось таким лёгким и естественным, вдруг омрачилось неловкостью и неохотой. И Тауриэль не могла не задаваться вопросом: возможно, так произошло потому, что на то, что между ними было, слишком быстро пало невероятно тяжёлое бремя? За короткое время, что они знали друг друга, Тауриэль уже дважды была уверена, что Кили умрёт у неё на руках, и дважды чувствовала, что сгорает от облегчения и радости, когда он возвращался к ней. Он тоже спас её, когда она была буквально на волосок от смерти, и она всегда будет в долгу перед ним за то, что он пришёл ей на помощь. С тех пор, как они повстречались, Тауриэль потеряла свой дом, всё, что когда-либо знала, а Кили пережил потерю любимого брата и дяди. И теперь, как будто всей этой вины, чувства долга и горя было недостаточно, они, по сути, оказались отрезаны от остального мира. И вот они здесь — два живых существа, почти незнакомцы, вынужденные вести жизнь, требующую такой степени близости, к которой, как Тауриэль приходилось признать, они, возможно, были просто не готовы. Не то, чтобы она не хотела оставаться с Кили наедине: на самом деле она ничего так не желала, как узнать о нём всё, что можно, слушать, как он рассказывает о своих путешествиях, узнать, что ему нравится, а что нет, просто наблюдать, как он занимается обыденными вещами — по-своему, как умеет только он. Но правда заключалась в том, что каждый раз, когда Тауриэль на него смотрела, все ужасы последних недель начинали подниматься внутри, угрожая её задушить. И если она чувствовала себя так, то разве Кили не должно быть намного хуже? Ему, кто видел, как умирает его собственный брат? Поэтому в том, что он отгораживался от неё сейчас, для Тауриэль не было совсем ничего удивительного. Однако это не значило, что ей не было больно смотреть, как Кили отстраняется от неё. Ей отчаянно хотелось утешить его в это трудное время, да и по правде говоря, ей и самой не помешала бы капелька утешения. Но Тауриэль не знала, как сблизиться с ним — она никогда этого не умела и, по её мнению, не преуспела бы, даже если бы попыталась. Она боялась, что связь, которую они с Кили создали — такая хрупкая и в то же время мучительно глубокая, оставленная на произвол судьбы, ничем не питаемая, станет ослабевать, пока от неё не останется ничего, кроме горько-сладких воспоминаний. А ведь ей так хотелось узнать, можно ли ещё спасти всё то прекрасное, что когда-то существовало между ними, следы которого Тауриэль до сих пор ощущала, словно нежные касания крыльев бабочки, когда на несколько драгоценных секунд закрывала глаза, сосредотачиваясь только на образе Кили, и заставляла себя забыть обо всём остальном. Именно так она и поступила сейчас, всё ещё сидя под приветливым, старым деревом. Когда Тауриэль опять открыла глаза, её дыхание стало спокойнее, а слёзы перестали литься из глаз, хотя следы, оставленные ими у неё на лице, до сих пор были очень заметны. Они как-нибудь справятся с этим, так или иначе. Со временем сердце подскажет путь, по которому ей нужно идти, если только она прислушается к нему. Почувствовав себя увереннее, Тауриэль огляделась и попыталась сориентироваться. Она быстро определила, что находится в паре миль к северо-западу от своего бывшего дома — дворца Трандуила. Туилимбар располагался у северо-восточных границ Лесного королевства, а это означало, что ей нужно идти в противоположную сторону от солнца, которое низко висело в небе, говоря о том, что день уже подходит к концу. Однако прежде, чем отправиться в путь, Тауриэль постояла на месте, чтобы повнимательнее рассмотреть, что её окружает. Эта часть леса была хорошо ей знакома; неподалёку отсюда, чуть западнее, было то самое место, где она со своими стражниками захватила в плен Торина и его отряд. Одной этой мысли оказалось достаточно, чтобы заставить её ненадолго остановиться и предаться воспоминаниям. Однако, помимо следов, которые оставила в её памяти эта часть леса, было кое-что ещё, что привлекло её внимание. Вокруг было что-то не так. Этого нельзя было увидеть глазами, но Тауриэль ощущала: нечто изменилось с тех пор, как она была здесь в последний раз, будто тьма, которая так долго властвовала над лесом, немного рассеялась. Тауриэль не могла знать наверняка, но была готова поспорить: пойди она дальше на запад, то обнаружится, что пауки начали отступать и покидать свои гнёзда, которые так долго и яростно защищали. По пути из Эребора Тауриэль слышала, как среди эльфийских солдат шёпотом передавались слухи о том, что в старой крепости на юге что-то произошло, о добрых силах, которые выступили против самого немыслимого из зол. Поглощённая тревогой о планах Трандуила по поводу их с Кили будущего, она не придала этим перешёптываниям никакого значения. Однако теперь она снова вернулась мыслями к услышанным разговорам и задумалась: может быть то, что таилось в Дол Гулдуре и окутывало тьмой её родину гораздо дольше, чем она жила на свете, действительно было побеждено? По крайней мере, это могло объяснить перемены, которые она сейчас наблюдала вокруг. В ней разгорелось любопытство; Тауриэль испытала искушение пойти и самой выяснить, правдивы ли эти слухи, своими глазами увидеть, на самом ли деле то, за что она боролась почти столько, сколько помнила себя, наконец-то свершилось. Раз уж теперь её не связывали никакие обязанности, ничто не мешало ей поступать так, как ей вздумается — разумеется, кроме мыслей о раненом гноме, которого она оставила сегодня утром, даже как следует не попрощавшись. Ещё какое-то время Тауриэль продолжала смотреть на запад, вглубь леса, погружённая в свои мысли. Потом она повернулась и с новой решимостью направилась на восток. Исследование Лесного королевства могло подождать, сейчас у неё были другие приоритеты. Тауриэль не знала, как ей утешить Кили, и не могла отрицать неловкости их нынешней ситуации. Однако это не значило, что она может просто сбежать — ради Кили, ради себя самой, ради связи, которая была между ними, ей следовало стараться усерднее. Обратная дорога в Ласточкино гнездо заняла довольно много времени и оказалась ещё дольше из-за того, что Тауриэль останавливалась собрать хворост, который обещала Кили ещё утром. Хотя здесь было совсем не так холодно, как у подножия Одинокой горы, зима, несомненно, уже вступила в свои права, и Тауриэль знала, что если они хотят переночевать с комфортом, им понадобится хороший, яркий костёр. От мысли о том, что придётся провести всю ночь — а потом, возможно, и много других ночей — наедине с Кили в маленьком доме, в горле появился тугой ком, и Тауриэль быстро сглотнула. Хватит думать о том, что может, а что не может случиться, сказала она себе, по крайней мере, сегодня. Она тоже устала и в конце концов должна отдохнуть. Но сначала ей нужно добраться до домика. Когда Тауриэль подошла к Ласточкиному гнезду, лес уже давно погрузился во мрак. При виде больших окон, смотревших на неё чёрными пустыми глазами, ей стало не по себе. На мгновение она испугалась, что, может быть, Кили там уже нет. Но страх тут же сменился чувством вины, когда она вспомнила, что он, конечно, не смог бы разжечь огонь без дров, за которыми она ушла. Тауриэль быстро поднялась по неровной лестнице и приложила ладонь к входной двери. Она была вырезана из дерева и походила на переплетение древесных ветвей. Маленькие промежутки между резными ветвями украшали кусочки красивейшего витражного стекла. Тауриэль не была здесь очень, очень давно, и, открыв дверь, на миг замерла, полностью очарованная представшим перед ней зрелищем. Переступив порог Туилимбара, вы оказывались в просторной, открытой комнате, которая по большей части была пуста, если не считать большого мягкого ковра, расстеленного в её центре. Прямо над ним огромное окно на крыше пропускало внутрь лунный свет, так что комната казалась полной звёзд и разных небесных тел. Тауриэль помнила, как во время своего ученичества у Фаэрверен она иногда пробиралась сюда ночью, ложилась на спину на пол, наблюдала, как медленно исчезает мир, и воображала, что парит среди звёзд. Вообще-то комната и была предназначена для таких целей, однако она всё равно чувствовала необходимость держать свои посещения в секрете — это было личное, чем она не хотела делиться больше ни с кем. Несколько дверей, вырезанных в такой же великолепной манере, как и входная, вели в другие комнаты и коридоры. Небольшой размер дома снаружи был обманчив, потому что внутри он был намного больше. Свет луны позволил ей оглядеть разные помещения и наконец обнаружить Кили: гном спал на коврике у камина в комнате, которая служила Фаэрверен и Иондаэру и библиотекой, и чем-то, вроде мастерской, где Иондаэр готовил целебные снадобья, в которых он был настоящий мастер. Подойдя ближе, Тауриэль с облегчением поняла, что в доме, по-видимому, ещё оставались дрова, чтобы Кили смог развести маленький костёр. Огонь уже прогорел, но теперь её не мучила совесть от мысли о том, что он лёг спать замёрзшим. Однако он лежал на полу в не очень удобной позе, и эльфийка некоторое время раздумывала, не переложить ли его на одну из кроватей, которые Фаэрверен и Иондаэр держали застеленными и готовыми на случай, если кому-то из их пациентов понадобится больничная койка. Сначала Тауриэль подумала, что сможет поднять его, но потом пришла к выводу, что Кили, наверное, не понравится, если она понесёт его на руках. В конце концов она решила снова разжечь огонь и осторожно подложила ему под голову маленькую подушку. Тауриэль недолго постояла рядом с ним на коленях, рассматривая его лицо в свете огня. С тех пор, как она вернулась, он не сдвинулся ни на дюйм, и даже во сне всё ещё выглядел усталым. Она знала: для того, чтобы оправиться от всего пережитого, Кили нужно намного больше, чем просто хороший ночной сон, но то, что он сейчас мирно спит — это хотя бы начало. Поэтому Тауриэль оставила его там, чтобы самой немного передохнуть, и надеялась, что, получив такую возможность, наконец, успокоится и душой, и телом. Как она и боялась, оказалось, что у неё не получится устроиться ни в одной из комнат бывшего дома Фаэрверен и Иондаэра. Куда бы Тауриэль ни смотрела, слишком много всего напоминало ей о прежней наставнице и её незаслуженной, трагической смерти. И даже если она закрывала глаза, звуки и запахи дома пробуждали воспоминания, которые так долго дремали глубоко внутри. И вот, несмотря на зимнюю стужу, только на крыльце ей удалось обрести немного покоя, а ласковый шелест леса стал бальзамом для её измученной души. Оставалось ещё несколько часов до рассвета, когда Тауриэль пробудилась от полудрёмы, которая была её излюбленным способом отдыха, услышав, как кто-то шевелится в доме. Когда Кили, без сомнения привлечённый мерцающим светом маленького фонаря, который эльфийка принесла с собой, вышел на крыльцо, она нежно, застенчиво улыбнулась ему. — Как ты себя чувствуешь? Её голос немного охрип из-за многочасового молчания. Ответная улыбка молодого гнома была такой же нежной, но в то же время немного сдержанной. — Отлично, — сказал Кили, а потом поправил себя, — Ну, во всяком случае, лучше, чем утром. Спасибо, что опять разожгла огонь. Я даже не слышал, как ты пришла. В его голосе не было и следа обвинения, однако Тауриэль не могла отделаться от чувства стыда оттого, что так надолго оставила его в одиночестве. — Когда я вернулась, было уже очень поздно, — она опустила взгляд, затем встряхнулась и посмотрела ему в глаза, — Прости, — искренне проговорила она, — Я не должна была уходить так надолго. Я немножко отвлеклась и зашла намного дальше, чем собиралась. Кили покачал головой. — Да ничего, — ответил он и добавил, стеснительно усмехнувшись, — Я подумал, может, ты убежала, чтоб найти компанию поинтереснее, чем какой-то ничтожный гном. Это было сказано в шутку, но Тауриэль понимала, что в его словах есть доля правды, и Кили в самом деле был не совсем уверен в том, что она вернётся. И от этого её чувство вины стало только сильнее. — Кили, — Тауриэль говорила с такой убеждённостью, что он был вынужден посмотреть на неё, — Я бы ни за что не бросила тебя вот так. Никогда. Пару секунд он смотрел на неё, потом кивнул, однако снова отвёл взгляд, отчего Тауриэль усомнилась в том, что он действительно ей поверил. — Когда я вернулась, на миг то же самое подумала о тебе, — призналась она в надежде, что если они продолжат разговор, то смогут преодолеть преграды, которые между ними возникли. И когда Кили посмотрел на неё с замешательством во взгляде, добавила, — В смысле, я подумала, что ты ушёл. Казалось, он и впрямь был ошарашен её признанием. — А, — он хмуро потупился и долго глядел в пол, прежде чем опять встретился с ней глазами. Его взгляд был жёстким и серьёзным, — Я тоже не смог бы так оставить тебя. И не оставлю. Когда Кили произнёс эти слова, от напряжённости его взгляда у эльфийки по спине пробежала дрожь, и она обнаружила, что не может оторваться от его пристальных глаз. В конце концов именно он прервал их гляделки и уставился в ночь. В свете маленького фонаря Тауриэль показалось, что его лицо слегка покраснело. И действительно, Кили, похоже, собирался сменить тему. — Ты не замёрзла? — спросил он, — Тут жуткая холодина. Эльфийка слегка улыбнулась; она разрывалась между радостью понимания, что искра, которая когда-то существовала между ними, всё ещё есть, и печалью оттого, что Кили от этого, казалось, чувствовал себя неуютно. Однако Тауриэль решила пока что проявить к нему снисходительность, вместо того, чтобы дальше развивать эту тему. — Я ощущаю холод так же, как ты, — ответила она, — Но всё равно это не может причинить мне вреда. Кроме того, — добавила она, — У меня есть вот это, чтобы согреться, — Тауриэль показала жестом на маленький чайник, который стоял на подставке для подогрева, чтобы приготовленный ею напиток не остывал, — Хочешь немножко? Кили помялся, однако кивнул и шагнул вперёд, чтоб взять кружку, которую она налила для него. Эльфийка смотрела, как он несколько минут сжимал кружку в руках, впитывая тепло, перед тем, как сделать глоток. Гном закашлялся и скорчил гримасу. — Гадость какая, — пожаловался он. Тауриэль рассмеялась. Она была рада, что для разнообразия можно обсудить такую обыденную вещь, как вкус чая. — Он довольно горький с непривычки, — согласилась она, смеясь, — Со временем станет лучше, — заверила она его. Кили недоверчиво насупился, но послушно глотнул ещё. В этот раз он скривился не так сильно, как после первого раза. Гном прислонился к стене рядом со скамейкой, на которой сидела эльфийка, и они погрузились в молчание. Поначалу это было приятно, однако со временем становилось всё более неуютным. Тауриэль подумала, что между ними оставалось слишком много невысказанного, чтобы можно было притвориться, будто всё хорошо. Пока чернота ночи постепенно рассеивалась, сменяясь холодной серостью раннего утра, они оба начали беспокойно ёрзать на своих местах. — Мне очень жаль, — оба заговорили одновременно, а затем удивлённо добавили в унисон, — За что тебе нужно извиниться? Потом они вместе рассмеялись, а Кили, понимая всю глупость ситуации, покачал головой. — Я начну первым, лады? Тауриэль с улыбкой кивнула. — Я хотел сказать, что мне жаль, — продолжил он, — Что ты чувствуешь себя обязанной быть здесь со мной, когда заслуживаешь намного больше. Тауриэль была ошеломлена этим признанием. — И чего я заслуживаю? — спросила она. Кили выглядел таким же смущённым её словами, как и она его. — Твоего положения в гвардии, конечно. Твоей прежней жизни… до того, как всё пошло кувырком… из-за меня. Тауриэль не удержалась, чтоб не сощурить глаза. — Кили, там, в Дейле, я говорила, что не жалею, что пошла за тобой. И я не лгала. — Я не имел в виду, что я так подумал, — торопливо заверил он, — Пусть ты и не жалеешь о том, что случилось, но это не значит, что ты не имеешь права хотеть вернуть свою прежнюю жизнь. Или ты правда собираешься утверждать, что не желаешь вернуть себе благосклонность твоего короля? Тауриэль несколько секунд смотрела на него, размышляя, как объяснить, что обладать «благосклонностью короля» вовсе не обязательно означает, что жизнь в качестве одной из его подданных сулит какие-то особые выгоды. Как долгие годы она делала всё, что было в её силах, чтобы угодить Трандуилу, а взамен он снова и снова заставлял её ощущать себя какой-то ущербной. И она принимала это, как должное, пока не повстречала его и узнала, что есть тот, кто может заботиться о ней без всяких условий. Но поскольку это означало бы открытое обсуждение их взаимных чувств, Тауриэль предпочла другой подход к этой теме. — Ты говоришь о моей «старой жизни», будто это выброшенная одежда, которую можно взять и снова надеть, — она надеялась, что это сравнение поможет ему легче понять то, что она пытается объяснить, — Но ведь так не бывает, верно? Слишком многое изменилось, чтобы я могла просто вернуться на прежнее место. Просто продолжить то, что оставила. Я изменилась. И я полагаю, что прежняя жизнь больше не устроит меня. — Тогда назови её по-другому, если уж это так сильно тебя волнует, — упрямо возразил Кили, — Но разве тебе не хочется быть сейчас во дворце, а не торчать здесь? — А тебе нет? — ответила Тауриэль. Она понимала: не так-то легко убедить его в том, что ей всё равно, будет она жить при дворе Трандуила или же здесь, лишь бы он был рядом, живой и спорил с ней. По-видимому, её вопрос и в самом деле застал его врасплох. — И чего я там забыл? Теперь пришёл её черёд упрямиться. — Ну это ведь часть договора, который ты убедил Трандуила с тобой заключить, разве нет? — Верно. Но это же только ради тебя. Мне совершенно всё равно, где быть. И хотя я до сих пор сильно сомневаюсь в том, зачем твой король оставил нас здесь, я, если честно, радуюсь каждой минуте, которую мне не приходится проводить рядом с ним и смотреть, как он задирает свой нос. Тауриэль громко рассмеялась, и гном испустил тихий смешок в ответ. — Так ты жалеешь об этом? Что я впустую трачу время, которое мог бы провести при дворе Трандуила? — Ну, если ты так на это смотришь, то и правда звучит глупо, — призналась она, — Но ты должен поверить, когда я говорю, что чувствую то же. У меня больше нет желания быть капитаном гвардии Трандуила. Я рада, что благодаря тебе моё изгнание было отменено. Однако это не значит, что всё, что случилось, можно просто забыть. И я бы так не хотела, даже если бы это было возможно. Потому что это бы означало забыть также и то, что произошло между нами, хотела добавить Тауриэль, но не смогла решиться. Поэтому она просто надеялась, что Кили всё понял, даже несмотря на то, что она не сказала этого напрямую. Молодой гном долго, пристально смотрел на неё, и на миг его глаза показались эльфийке мудрыми не по годам. Потом он согласно кивнул. Кили прислонился головой к стене и смотрел на линию деревьев, которые в тусклом свете раннего утра опять начинали обретать очертания, а уголок его губ приподнялся в лёгкой улыбке. — Ну мы и парочка, да? — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал беззаботно, — Каждый винит себя в нашем положении, а другой даже не особо-то и возражает. Тауриэль наклонила голову и тихонько хихикнула. Однако внутри всё сжалось в нервный, тугой комок, который сдавливал грудь, мешая дышать. Она попыталась придушить в себе это чувство, говорила себе, что ему нужно ещё время, но понимала, что больше не может сдержаться. Собрав всё своё мужество, Тауриэль спросила: — А это так? Кили моргнул. — Что так? Эльфийка сделала глубокий вдох. Тауриэль по-прежнему думала, что не следует говорить об этом, но если она хочет остаться в здравом рассудке, ей просто необходимо всё узнать, пока она не свела себя с ума бесконечными догадками о том, кто же они друг для друга. — Ты сказал, что мы та ещё парочка, — напомнила она чуть дрожащим голосом, — Это так? Теперь Тауриэль была уверена, что полностью завладела его вниманием. Не будь она сама так ужасно взволнована, его испуганное лицо показалось бы ей комичным. — Тауриэль… — залепетал Кили, стараясь найти слова, но опять замолчал, не сводя с неё глаз. Эгоистичная, неуверенная в себе часть её души ощутила обиду от того, что он тут же не бросился уверять её в неизменности своих чувств. — Когда ты дал мне свой рунный камень, — продолжила она, раз уж он не хотел, — Ты сказал, что это обещание. Обещание чего? Теперь у него был измученный вид. — Ты знаешь, какое обещание я собирался дать, — ответил Кили, избегая её взгляда. — Тогда что изменилось? В горле образовался комок. Неужто он и вправду хочет сказать, что больше не чувствует того, что так ясно ощущал тогда? — Ничего! — поспешно выкрикнул он, но сразу же закусил губу, — И в то же время всё, — он глядел на неё широкими, полными грусти глазами, — Я уже причинил тебе столько страданий. Как и всем остальным в своей жизни. Разве не видишь, я могу принести тебе только горе! Тауриэль выдохнула. По крайней мере, он не сказал, что его чувства изменились. Пока. — Разве мы не договорились, что для меня не имеет значения, что я больше не та, кем и какой раньше была? Кили нахмурился. — А как быть с тем, что ещё впереди? По выражению его глаз Тауриэль поняла, что он искренне верит в это, считает себя чем-то вроде вещи, которая приносит несчастье. — Кили, — решительно проговорила она, — Я понимаю, ты винишь себя за смерть дяди и брата. Это не значит, что я считаю, будто ты хоть в чём-то виноват. Просто так происходит с теми, кто выжил, правда? Мы постоянно спрашиваем себя, могли бы мы что-то изменить, защитить тех, кого любим, от боли. Тауриэль на мгновение задумалась о родителях, о том, что так и не смогла до конца избавиться от мысли, что в том, что с ними случилось, отчасти виновата она, хоть разумом и понимала, что такого маленького ребёнка, каким она тогда была, никак нельзя обвинить в таком ужасном насилии. Тауриэль посмотрела на Кили, который глядел себе на ноги, и продолжила: — Я не стану просить тебя перестать так относиться к своей семье. Но прошу, прекрати мучить себя из-за меня. Потому что ты не сделал и не можешь сделать ничего, что причинило бы мне боль. Только если сейчас отвернёшься от меня, подумала она, Ведь тогда моё сердце точно разлетится вдребезги. Гном упрямо сжал губы. — Ты не можешь этого знать. Тауриэль начинала чувствовать раздражение. Непроизвольно она потянулась к его руке. Его пальцы были холодными, но это не удивило её, учитывая, что воздух сейчас был таким же ледяным, как и ночью. На секунду ей показалось, что он отстранится, однако её хватка была настолько же крепкой, как и нежной, поэтому Кили пока что позволил ей держать себя. Эльфийка потянула его за руку, заставляя взглянуть ей в глаза. — А что, если я знаю? — спросила она, — Действительно знаю, что ты никогда не сможешь сделать того, что заставит меня пожалеть о пути, который я выбрала. Мы выбрали. — Опять же, ты никак не можешь этого знать, — ответил он, но в его глазах Тауриэль видела, как ему хочется ей верить, как отчаянно он нуждается в том, чтобы её слова оказались правдой. Она придвинулась ближе, посмотрела на него снизу вверх со своего места на скамейке. — С тобой я чувствую себя живой, — Тауриэль повторила слова, которые когда-то он выбрал сам, когда она не хотела, чтобы чувства, которые между ними возникли, стали сильнее, боясь, что они поглотят её. — Amrâlimê, — шепнул он, едва не задыхаясь от эмоций. Тауриэль не могла понять, обращается он к её прошлому или настоящему «я». Единственное, что имело для неё значение в этот момент, так это то, что стены, которые Кили возвёл, чтобы отгородиться от неё, похоже, начали рушиться. Поэтому она пододвинулась ещё ближе, переплела свои пальцы с его. Медленно, нерешительно Кили провёл большим пальцем по тыльной стороне её ладони, и Тауриэль чуть не закрыла глаза, когда он сделал это. Однако она очень старалась не отводить взгляда от его глаз, так как боялась, что если сделает это, то из-за горечи и сомнений опять может его потерять. Тауриэль смотрела, как он явственно сглотнул ком в горле, и когда открыл рот, собираясь заговорить, её сердце угрожало просто выпрыгнуть из груди от волнения из-за того, что он может сказать. Его следующие слова могли решить их судьбу. Её судьбу. Но прежде, чем хоть одно слово успело сорваться с его губ, они оба вздрогнули от звуков, которые донеслись от опушки леса. Гном и эльфийка вместе повернули голову в сторону шума — едва ли более громкого, чем мягкий шелест листьев — и одновременно отпустили руки друг друга. Они наблюдали, как Эльхадрон выходит из-за деревьев, остановившись на миг, чтоб убедиться, что его заметили. В знак приветствия эльф поднял руку. Тауриэль спрашивала себя, как долго он стоит там, скрытый от посторонних глаз, и не услышал ли он что-нибудь из того, о чём они с Кили только что говорили, потому что не сомневалась: звук, который они услышали, эльф издал специально, чтобы предупредить о своём присутствии. Она быстро вытерла глаза тыльной стороной ладони, чтобы ни одна из слезинок, которые начали собираться в уголках глаз, не пролилась на щёки. — Когда он сказал, что придёт с рассветом, он и правда именно это имел в виду, — буркнул рядом с ней Кили, и его раздражённый голос вызвал лёгкую улыбку у неё на лице. — Точно, он всегда держит слово, — подтвердила Тауриэль, стараясь не показать разочарования оттого, что их прервали именно сейчас. Эльфийка и гном смотрели, как Эльхадрон подходит к Ласточкиному гнезду, а ещё двое охранников, которых она не знала, шли позади с большими корзинами, привязанными к спинам. По-видимому, король в самом деле намеревался оставить их здесь, и надолго. Тауриэль мельком взглянула на Кили, гадая, пришёл ли он к такому же выводу и что подумал об этом. Тогда ей казалось, что ей удалось к нему приблизиться, но в то же время его горе и чувство вины так сильно ощущались даже сейчас, что она не могла быть точно уверена, что в конце концов не потеряет его из-за них. Пока Эльхадрон поднимался по ступенькам, ведущим в дом, Кили выпрямился. Тауриэль внимательно изучала его и очень старалась не поддаваться чувству обиды на то, что он, казалось, ощущал чуть ли не облегчение, что не пришлось заканчивать их разговор. Молодой гном коротко кивнул гостю. — Подкину-ка я ещё дров в огонь. С этими словами он повернулся, чтобы исчезнуть в доме. Неудивительно, что он хочет сбежать, сказала Тауриэль про себя, ведь она заставила его зайти слишком далеко, слишком быстро. Однако потом, поставив одну ногу на порог, Кили остановился. Несколько секунд она смотрела, как он медлит, сжав губы. Когда он наконец заговорил, то повернул голову к ней, но уклонился от её взгляда. — Я говорил серьёзно, — его голос охрип и огрубел от переполнявших его чувств, — Я хотел этого тогда, хочу и сейчас. Но… Я не могу, Тауриэль. Пока нет. Я… просто не могу. Последние слова прозвучали почти как мольба, и Тауриэль почувствовала, как слёзы опять застилают глаза — настолько осязаемой казалась ей его огромная боль. Кили не стал дожидаться её ответа и скрылся в доме. Но для неё это не имело большого значения; Тауриэль чувствовала, что не может сказать ничего, чем можно было ему помочь, облегчить его муки. Она и так уже слишком много сказала сегодня, намного больше, чем хотела, и может, даже немножко больше, чем следовало. И всё равно, всё равно Кили был убеждён, что не должен с ней сближаться, что почему-то не заслуживает того, чтобы искать у неё утешения, которое, как она знала, могла бы ему дать. — Amrâlimê, — выдохнула она, зная, что он не может её услышать. Тауриэль поднялась, ещё раз провела по глазам тыльной стороной ладони, прежде чем повернуться к дому спиной, чтобы поприветствовать Эльхадрона. Улыбаясь другу, она пыталась утешить себя мыслью, что ещё не совсем поздно, что со временем Кили найдёт в себе силы простить себя, позволить себе быть с ней таким, каким — как она теперь знала — отчаянно хотела, чтобы он был. Ведь чего-чего, а времени у них, казалось, в конце концов было в избытке; Тауриэль поняла это, когда с нервной дрожью в груди разглядела, какую гору еды Эльхадрон и его эльфы несли теперь к их порогу.