Дар

Кили, не отрываясь, глядел, как языки пламени с шипением и треском лижут дрова, которые он только что подбросил в камин, быстро и жадно поглощают их без остатка. Он ощущал жар огня на своей коже, но, казалось, что это тепло не могло просочиться вглубь его тела, потому что внутри он чувствовал пустоту и холод. Несколько минут назад — а может, намного дольше — Кили ощутил, как маленький огонёк, некогда живший в его груди, опять разгорелся, зажжённый искрой мягких прикосновений Тауриэль к его руке, её словами, долгожданными и всё равно неожиданными, у его уха. На миг ему показалось, что действительно есть свет, который может вывести из окружавшей его тьмы. Если он будет рядом с ней, а она — с ним, разве не сумеют они преодолеть своё горе, душевную боль и из обломков их общего существования построить новую жизнь? Да! кричал в его голове старый, знакомый голос, Чего ты ждёшь, дурак? Однако очень быстро то новое, но чрезвычайно мощное и зловещее существо, которое совсем недавно поселилось в его разуме и душе, вырвалось на свободу и задушило своей агонией, отчаянием и виной это счастливое, полное надежды пламя. Он — тот, кто подвёл всех, кто был ему дорог — не заслужил такого счастья и если, не смотря ни на что, продолжит к нему стремиться, то и он, и Тауриэль будут наказаны ещё большими горестями, будет ещё больше раздоров, больше смертей. Он оказался слишком труслив, чтобы посмотреть ей в глаза, когда дал понять, что сейчас не может дать ей того, о чём она просит. Кили знал: столкнувшись с болью, которую, как он был уверен, ей причиняет, он мог поколебаться в своём решении. По правде говоря, каждая частичка его существа отчаянно искала причину поддаться её убедительным доводам, прекратить защищаться и найти утешение в её объятиях. Поэтому он вообще избегал смотреть на неё и просто сбежал, без сомнения, оставив её с болью в сердце. Кили упёрся локтями в колени, спрятал лицо в ладонях и с трудом подавил мучительный стон. Между ним и Тауриэль всё происходило совсем не так, как он представлял себе по пути в Лихолесье. Конечно, он должен был знать: то, что между ними было, не могло просто незаметно исчезнуть, уступив место лёгкой, ни к чему не обязывающей дружбе. Кили не мог принять во внимание тот факт, что они будут проводить вместе так много времени, потому что тогда он об этом не знал. Тем не менее, ему не следовало недооценивать ни силы их чувств, ни то влияние, которое они оказывали друг на друга. А теперь… Что ж, теперь в их отношениях царил полнейший грёбаный беспорядок, и Кили понятия не имел, как им жить дальше. Выходило, что бы он ни сделал, для каждого из них всё станет намного, намного хуже и больней. С того момента, как он увидел падение Фили на Вороньей высоте, тоска по брату так прочно укоренилась в его жизни, что он даже перестал обращать на неё внимание. Однако теперь ему так сильно хотелось, чтобы Фили был рядом, посоветовал и поддержал его. Потому что Фили всегда лучше разбирался не только в собственных чувствах, но и чувствах младшего брата. Там, где Кили бывал вспыльчив и безрассуден, он проявлял рассудительность и дальновидность, тем самым уравновешивая склонность брата нарываться на неприятности и не раз спасая от изрядной душевной боли. С мучительной ясностью Кили вспомнил, как впервые влюбился. Точнее, когда впервые поверил, что влюблён, потому что из своего последнего знакомства с одной эльфийской девицей, он понял, что до сих пор не испытывал даже подобия настоящей любви к женщине, а просто увлёкся идеей найти кого-то другого, кого можно лелеять, любить и желать. Как бы там ни было, воспоминания о своей первой — неудачной — попытке обрести романтическую любовь всё ещё были сильны. Её звали Сасса, и она была дочерью кузнеца, грозного гнома, который не раз очень убедительно грозился переломать Кили кости за то, что тот тайком пробирался к нему в мастерскую, чтобы стащить оружие, которое он ковал. По меркам гномов Кили тогда был ещё совсем зелёным юнцом и хотя уже учился искусству вооружённого боя, своего оружия ему пока не разрешали носить. Именно из-за этого обстоятельства он никогда не упускал возможности опробовать хороший меч или крепкий, тяжёлый топор. Со временем Кили перестал обращать внимание на угрозы: парень был слишком занят тем, что наслаждался улыбками, которые прелестная дочь кузнеца посылала в его сторону, как искрились весельем её глаза всякий раз, когда ему удавалось довести её отца до белого каления. Волосы у Сассы были чёрными, как вороново крыло, кожа — белой и нежной, а пока что хрупкая девичья фигура обещала округлиться и приобрести те изгибы и пропорции, какие гномы обычно ценят в своих женщинах. Кили мало что знал об этой девушке — этом прекрасном создании, но этого было и не нужно; её яркой улыбки и тепла её глаз было достаточно, чтобы убедить сердце юноши в том, что им суждено быть вместе, и он никогда не полюбит другую. Именно поэтому его обожание превратилось в такое же неистовое отчаяние, когда от её подруги, которая по случайности оказалась какой-то его дальней кузиной, он узнал, что любовь Сассы на самом деле принадлежит кому-то другому. То, что девушка, которой он сам был так сильно увлечён, не удостоила его даже мысли, оказалось страшным потрясением для его совсем ещё юной души, и Кили отреагировал так, как сделало бы большинство молодых парней: превратил свою уязвлённую гордость и печаль в ярость на всё и всех вокруг, включая и себя самого. Он уже собирался совершить огромную и, более того, опасную глупость, когда Фили отыскал его. В паре миль к северу от их деревни лес прорезал глубокий овраг с крутыми, скалистыми и по большей части непроходимыми склонами. Если пройти по краю этой пропасти, казавшейся бездонной, около мили вперёд, то можно было наткнуться на старый, ветхий верёвочный мост, который вёл на другую сторону. Ни Фили, ни Кили, ни кто-либо другой из тех, с кем они хоть когда-нибудь говорили, не знал, кто и когда его построил. Всё, что можно было сказать, исходя из конструкции моста — это были не гномы. Ещё задолго до рождения обоих братьев молодые гномы использовали этот мост, чтобы доказать друг другу свою смелость. Однако после одной трагической, бессмысленной смерти даже самая безбашенная молодёжь уже не пускалась в подобные авантюры и большинством гномов мост был забыт. Во всяком случае, до того дня, когда Кили, подстёгнутый горечью отказа и бутылкой вина, которую он стащил на кухне у матери, решил принять вызов и перейти по мосту, как это делали многие до него. Кили содрогнулся от этих воспоминаний, ведь несмотря на то, что за свою жизнь он совершил множество безрассудных поступков, этот был самым бесполезным и эгоистичным из всех. Он был уверен: если бы Фили вовремя не нашёл и не остановил его, его кости сегодня гнили бы на дне того оврага. Как бы то ни было, старший брат пришёл к нему на помощь в трудную минуту — как это бывало всегда, когда Кили в нём нуждался. Фили утешил его, отобрал у него бутылку и выслушал все его бредни о девушке, которую он, как ему казалось, любил. И самое главное: Фили серьёзно отнёсся к душевным терзаниям брата, не пытался преуменьшать глубину его отчаяния. Однако, услышав собственные разглагольствования о своих чувствах, Кили и сам начал сомневаться в их подлинности. Если они с Сассой в самом деле созданы друг для друга, то почему он не мог с уверенностью сказать о ней ничего, кроме того, что она прекрасна? Они долго сидели там и смотрели в овраг, а когда поднялись, чтобы вернуться в деревню, буря, которая до этого бушевала у Кили в душе, утихла, и он обнаружил, что опять смеётся над шутками брата и строит планы на будущее, в котором не было ни Сассы, ни её милой улыбки. Разумеется, эти планы на время пришлось отложить из-за взбучки, которую Кили получил от матери за то, что украл бутылку с вином и заставил её весь день о нём волноваться. Однако он не особенно возражал; понимающая ухмылка, которой брат одарил его с другого конца комнаты, напомнила ему, что, хоть это, возможно, и не самый лучший день в его жизни, этот опыт укрепил связь между ними, сделал их ещё ближе друг к другу. Много, много лет спустя, когда улыбка дочери кузнеца осталась лишь тенью в его памяти, Кили случайно узнал, что тот, кого она ему предпочла, на самом деле был не кто иной, как сам Фили. И хотя подростком он, скорее всего, был бы обижен и разозлён этим фактом, то повзрослев, смог оценить и восхититься беззаветной преданностью, с которой Фили в таком юном возрасте уладил эту проблему. Испытания и невзгоды подростковой любви, наверное, могли бы разлучить других братьев, но Фили поставил благополучие брата выше своего собственного и тем самым только укрепил их связь. Кили никогда не говорил об этом брату и теперь чувствовал, что, возможно, должен был сделать это, должен был сказать, что эта и многие другие жертвы, на которые тот пошёл ради него, не остались незамеченными. Конечно, сейчас было уже слишком поздно, поэтому Кили оставалось только надеяться, что Фили умер, зная, как сильно младший брат любит его, что всю свою жизнь он изо всех сил старался быть для него таким же хорошим братом, каким был он сам. Пока гном сидел, уставившись на тлеющие угли, вокруг в доме бурлила жизнь — и это так сильно отличалось от одиноких тихих часов прошедшей ночи. Как и положено эльфам, их гости двигались почти бесшумно, однако Кили всё равно ощущал их присутствие, слышал тихий шорох ткани где-то позади себя или не раз чувствовал на своей спине чей-то долгий взгляд. Он было подумал о том, чтобы предложить свою помощь, чем бы они ни были заняты, но обнаружил, что у него просто нет сил даже для того, чтобы двигаться, а тем более разбираться в зачастую странных повадках эльфов — Тауриэль, разумеется, была исключением. Когда Кили, наконец очнулся от сна и грёз о прошлом, в Ласточкином гнезде было тихо. С глухим стоном гном поднялся с пола — от долгого сидения на твёрдом дереве у него затекли мышцы. Рана тоже немножко болела, и он нехотя признался себе, что в конце концов придётся попросить Тауриэль заняться ею. Однако, как посмотреть ей в глаза после всего, что произошло между ними сегодня утром, он и представить себе не мог. Кили молча обходил дом, заглядывал в пустые комнаты. Надо сказать, дом был хорош; его интерьер был намного менее изысканным и надменным, чем он мог ожидать от эльфийского жилища после посещения как Райвенделла, так и королевских пещер Трандуила. Мебели было немного, но она была удобной, и почти каждая поверхность была украшена подборкой книг, горшком с травами или незнакомым растением, каким-нибудь рукоделием или незаконченной поделкой. Было видно, что хозяева дома действительно жили здесь: повсюду виднелись следы их пребывания. А ещё Кили заметил, что совершенно очевидно в Ласточкином гнезде начиналась новая жизнь. На столе в кухне он увидел корзины, полные фруктов, овощей и других продуктов. На стойке лежали мешки с орехами, крупами и мукой, ожидая, когда их разложат. Открытые окна в передней части дома впускали не только холодный воздух, но и солнечные лучи — прохладное туманное утро уступило место прекрасному зимнему дню. В задней части дома в одной из небольших комнат Кили увидел узкую кровать, устланную подушками, мехами и одеялами из шерсти, и подумал, что это приготовлено для него. Его внимание привлёк какой-то плеск. Пройдя на звук, Кили обнаружил нечто, явно похожее на ванную комнату с большой деревянной бадьёй, которая своим дальним концом очень напоминала ему огромную бочку. Здесь, как и во всём доме, на подоконниках, столиках и полках были расставлены травы, их свежий запах проникал в ноздри и вызывал у него странное чувство успокоения. Услышанный им звук был вызван ведром с горячей водой, которую Тауриэль только что вылила в ванну. На эльфийке было простое платье из пугающе тонкой ткани, оно свободно струилось по ногам, оставляя открытыми только голые щиколотки и ступни. Её волосы были распущены, и бесконечно длинные локоны спадали по плечам; кончики отдельных прядей были мокрыми там, где они касались воды. Кили был заворожен её видом, но в то же время ему было очень досадно, что он ворвался и нарушил её уединение, поэтому он попытался тихонько улизнуть. И конечно, ему это не удалось. Тауриэль уже заметила его и повернулась к нему лицом. Эльфийка с лёгкой нерешительностью улыбнулась, как и он сам, явно неуверенная в том, как им вести себя друг с другом после того, что каждый из них говорил этим утром. Кили заметил, как она застенчиво обхватила себя руками, отчего краснота, которая уже начала проступать у него на щеках, стала только сильнее. — Мне очень жаль, — сказал он, удивляясь, сколько раз уже говорил ей эти слова за последние несколько дней, — Я пойду, чтобы ты смогла принять ванну. Тауриэль подняла руку. — Нет, не уходи, — она показала на бадью с горячим паром и добавила, — Это для тебя. Я уже мылась. — А… — это было всё, что Кили смог выдавить из себя, его проклятое воображение рисовало в мыслях образ длинных, стройных ног эльфийки, вытянутых в ванне. Он встряхнулся, — Спасибо. Молодой гном изо всех сил старался улыбаться, не отрывая взгляда от её глаз. Ни то, ни другое ему не особенно удалось: улыбка больше напоминала гримасу, а взгляд едва упирался ей в подбородок. Несмотря на это, её ответная улыбка была тёплой. — Не торопись, — Тауриэль плавно прошла мимо него, — И позови меня, если ещё будет нужна горячая вода. В чайнике осталось немножко. Слегка озадаченный, Кили смотрел, как она исчезает в дверном проёме. Он повернулся, скептически оглядел ванну, а потом молча пожал плечами и принялся неспеша стаскивать одежду, стараясь не слишком напрягать рану. Ему всё равно было очень нужно помыться, так зачем отказываться от такой неожиданной возможности? Кили забрался в ванну и не смог удержаться от вздоха, который сорвался с губ, когда жар воды просочился в каждую клеточку тела, помогая напряжённым мышцам расслабиться. Гном сидел, прислонившись спиной к краю ванны, и наблюдал, как вода смывает пыль и грязь с его кожи, и почти что хотел, чтобы то же самое могло случиться и с его воспоминаниями, чтобы его душа смогла очиститься от всех ужасов, которые он видел. Некоторое время Кили позволил себе просто нежиться в ванне. Он заметил, что вместе с мылом, от которого на поверхности воды плавала мягкая белая пена, Тауриэль добавила какие-то травы, и догадался, что из-за них расслабляющий эффект стал сильнее. Их приятный, слегка пряный запах не слишком одурманивал чувства. Гном потёр руками лицо, смывая кровь, пот и слёзы. Нахмурившись, он понял, что, вероятно, надо бы вымыть и волосы. Он потянулся за маленькой пустой миской, стоявшей на полочке у ванны, наполнил её водой и медленно вылил себе на голову. Однако хорошенько намочить волосы оказалось непростым делом, так как, подняв руки выше уровня плеч, Кили ощутил сильную боль в ране, ему стало трудно дышать. Закончив, он взглянул на кусок мыла, который Тауриэль оставила на бортике ванны, но решил, что ему нужно немножко передохнуть, прежде чем приступить к намыливанию своих теперь уже полностью мокрых волос. Голова кружилась от чересчур сильного напряжения в плечах и груди. С усталым вздохом Кили облокотился спиной о край ванны. Он не был уверен, возможно, он отключился на несколько секунд, когда неожиданно испугался, увидев рядом с собой тень. Гном удивлённо моргнул и, подняв глаза, увидел, как Тауриэль тянется за куском мыла. Он хотел сесть, но эльфийка остановила его лёгким, как пёрышко, прикосновением к мокрому плечу. — Отдыхай, — чуть слышно прошептала она, — Позволь, я тебе помогу. Кили зачарованно наблюдал, как она осторожно растирает мыло между ладоней, откладывает, а потом опускается на колени у него за спиной. Сначала робко, но с каждой секундой всё увереннее, Тауриэль начала втирать мыло в кожу его головы и в волосы, прядь за прядью. Кили не смел шевельнуться, отчасти из страха, что от малейшего движения с его стороны пена на поверхности воды может рассеяться, обнажив больше, чем он был готов сейчас показать. Кроме того, он боялся нарушить странный покой этого момента, крошечный островок утешения в море бесконечного раздора и печали. Кили мог бы так сидеть вечно, пока тонкие пальцы Тауриэль копошились в его волосах, но в конце концов эльфийка закончила своё дело, и он скорее услышал, чем увидел, как она подставила ведро или какую-то большую миску ему под голову, чтобы туда стекала вода. С помощью миски поменьше, которую Кили использовал раньше, Тауриэль начала смывать мыло с его волос. Она делала это в полной тишине, и когда всё закончилось, он лихорадочно пытался придумать, что ей сказать, но опять обнаружил, что не может найти слов. Казалось, что Тауриэль уже долгое время сидит в одном положении у него за спиной, и Кили предположил, что она тоже подбирает слова, чтобы хоть как-то снять напряжение, возникшее между ними после утреннего разговора. Однако, как и он сам, она, похоже, не могла справиться с тем, что осталось между ними невысказанным. Кили до сих пор боялся пошевелиться, и в течение нескольких минут единственный звук в комнате издавала вода, которая капала с его волос в стоявшую на полу миску. В конце концов Тауриэль сдвинулась с места, и гном мельком увидел, что она потянулась за полотенцем. Эльфийка принялась осторожно выжимать воду из его волос. Полотенце отчего-то оказалось тёплым, и когда мягкая ткань коснулась его головы, Кили почувствовал, как по всему телу побежали мурашки. Полностью зачарованный ощущением её рук в своих волосах, он только теперь заметил, что вода в ванне постепенно остывает. Закончив с полотенцем, Тауриэль подошла к краю ванны. Бегло оглядев поверхность воды, Кили убедился, что мыльная пена по-прежнему скрывает большую часть его тела. Однако он всё равно ощущал, как жар приливает к щекам от того, что Тауриэль стояла так близко теперь, когда между ними было так мало физических барьеров. По крайней мере, он заметил, что эльфийка сменила то соблазнительное платье, которое было на ней раньше, на одежду посолиднее, очень похожую на ту, которую носила во время их первой встречи. В тусклом свете, проникающем через сравнительно небольшое окно, было трудно что-нибудь разглядеть, но ему показалось, что щёки Тауриэль тоже покрылись лёгким румянцем. Она до сих пор стояла на коленях рядом с ванной и внимательно рассматривала рану у него на груди. Кили не двигался, пока она протянула руку и осторожно касалась изувеченной кожи. Когда она надавила сильнее, гном всё-таки не смог сдержаться и резко, болезненно зашипел. Тауриэль села на пятки, выражение её лица было совсем не радостным. — Немножко воспалилась, — она прикусила губу, — Это моя вина. Я должна была осмотреть рану сразу, как только мы пришли сюда. — Нет, — торопливо возразил он, — Пожалуйста, не надо так думать. Это мне следовало лучше заботиться о себе. А я, если честно, со вчерашнего вечера и думать об этом забыл. И это была правда. Он был слишком поглощён своим собственным горем и их общей душевной болью, чтобы остановиться и подумать о своём состоянии. Но несмотря ни на что, Кили всё равно чувствовал себя не так уж и плохо. По хмурому лицу эльфийки он понял, что она даже не услышала его. Тауриэль поднялась с пола и теперь собирала что-то с полок в другом конце комнаты. — Заканчивай мыться, — сказала она, — А потом сразу приходи ко мне. Прежде чем Кили успел хотя бы попытаться посмотреть ей в глаза, заверить в том, что она ни в коем случае не виновата, что ему стало хуже, она пересекла комнату и подошла к двери. Однако, проходя мимо его одежды, которая грудой лежала на полу, остановилась. — Эльхадрон принёс тебе новые вещи. Они должны подойти лучше, чем те, в которые целители одели тебя в Дейле. Я оставлю их у двери. С этими словами Тауриэль исчезла. Кили так и не смог решить, грустить ему или радоваться тому, что этот нереальный, почти болезненно интимный момент между ними закончился так внезапно. Он говорил себе, что должен быть рад, ведь сегодня утром он приложил столько усилий, чтобы убедить её, что они не должны быть вместе, не так. И всё же Кили не мог отрицать, что отдал бы почти всё на свете, чтобы ещё раз ощутить её руки на своей обнажённой коже, испытать трепет от её близости, пока он лежал там, а свидетельства того, что её прикосновения делали с ним, едва скрывали несколько мыльных пузырьков. Кили пару раз провёл ладонями по лицу, выдохнул, желая, чтобы улетучились мысли, безудержно метавшиеся у него в голове. Запретить себе быть с Тауриэль и тем самым отказать своим душе и сердцу в самом сокровенном желании — это одно, а вот постоянно жить с нерастраченным чувственным напряжением, которое существовало между ними — нечто совершенно другое. Видимо, ему оставалось только надеяться, что это напряжение не заставит однажды одного из них — или, вероятнее, их обоих — совершить то, о чём они потом будут жалеть. С другой стороны, как можно жалеть о том, что хоть как-то связано с этим прекрасным существом? твердил коварный голос в его голове. Он разочарованно застонал и решительно заставил себя подняться, отчего вода из ванны полилась на пол. Пожалуй, на сегодня хватит себя истязать. Кили вытерся полотенцем, которое Тауриэль оставила для него, и быстро собрал обещанную кучу одежды. Бегло оглядев вещи, он понял, что перед ним не части одного наряда, а скорее, набор из разных вещей. По всей вероятности, Эльхадрон и его сородичи сомневались, что ему подойдёт, поэтому дали возможность выбирать самому. Кили оценил этот жест, хотя одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что эта одежда сильно отличается от той, к какой он привык. Ткани были намного тоньше, изящнее, да и украшены они были скромнее, без особых изысков. Гном взял в руки рубашку и нахмурился, увидев, насколько тонкой та оказалась на ощупь. Дрожь, пробежавшая по влажной голой спине, быстро заставила его выбросить из головы гордость и выбрать кое-что из одежды. Кили надел светло-серую рубаху со странным v-образным вырезом, однако не стал застёгивать её до конца — всё равно Тауриэль скоро собиралась перевязывать ему рану, сверху натянул шерстяной жилет почти чёрного цвета с голубоватым отливом, который доходил ему чуть не до колен. К тунике нашлись подходящие брюки, и он удивился, насколько удобными они оказались, несмотря на облегающий крой, к которому ему придётся привыкнуть. Конечно, они были ему длинны, но Кили решил, что укоротить их — плёвое дело, а пока просто подкатил штанины. Были ещё и другие вещи: пальто, которое, как он надеялся, будет теплее, чем кажется на вид, пояс, перчатки, несколько запасных рубашек и туник, носки, а ещё то, что по мнению Кили, эльфы носили в качестве исподнего. Он фыркнул и отложил стопку одежды в сторону. Рядом у входа в ванную стояла пара сапог, но Кили засомневался. Они выглядели удобными, но слишком мягкими и не очень тёплыми. Он решил пока обойтись своей собственной прочной обувью. Кили обрадовался, что ни в этой комнате, и вообще, насколько он знал, нигде в доме не было зеркал, потому что вид у него, наверняка, был совершенно дурацкий. Гном, переодетый эльфом. Он чуть ли не слышал, как его сородичи надрывают животы от хохота. С болью в сердце Кили вспомнил, что они никогда не увидят его таким, и за это ему стоит быть благодарным, но всё равно реальность решения, которое он принял, возможно, будет преследовать его на каждом шагу. Отбросив от себя эти мысли, Кили взял себя в руки и наконец вышел из комнаты, чтобы найти Тауриэль. В глубине души он предпочёл бы держаться на расстоянии, пока не разберётся в своих чувствах по поводу их момента интимности во время купания, но во-первых, эльфийка очень настойчиво просила её найти, а во-вторых, какая-то особая тяга внутри него самого, которую он по привычке ощущал только по отношению к ней, всё время влекла его к ней, независимо от того, хотел он этого или нет.