Дар

Кили никогда не был из числа тех, кто уделяет много внимания содержанию своих снов. Приключений ему с лихвой хватало и днём, чтобы запоминать путешествия, которые его разум совершал по ночам. Когда он спал, ему, в основном снились обычные вещи: потасовки с братом, красивые девушки, воспоминания детства, а иногда, видения будущего. Однако в последнее время его преследовали кошмары, настолько зловещие, что погружение в сон само по себе становилось для него испытанием. Эти сны начались ещё до окончания их похода, до битвы, до того, как Кили потерял дядю и увидел, как погиб его брат. С тех пор, как он едва не ушёл в мир теней, когда в него попала та отравленная стрела, тёмные видения иногда приходили к нему по ночам; искажённые образы, которые терзали душу. Но после смерти Фили и Торина сны участились, стали ещё страшнее. Учитывая все ужасы, которые ему пришлось наблюдать, Кили был не особенно удивлён, что так происходит. И всё равно было тревожно, что тьма из его снов, казалось, преобладала над ним, когда он бодрствовал, будто тень на душе, которую не мог до конца прогнать никакой солнечный свет. Этой ночью Кили уже не в первый раз проснулся с громким вздохом; воздух ворвался в лёгкие и вызвал внутри неожиданную резкую боль. Он закашлялся, едва не задохнувшись, потому что хоть тело уже пробудилось, разум всё ещё наполовину застрял во сне, где он тонул в море настоящей крови. Пытаясь удержать голову над поверхностью, Кили лихорадочно хватался за всё, что попадалось под руку и, задевая пальцами тела других — тех, кто уже проиграл битву — паниковал, отчего терял всякое чувство направления, не понимал, где верх, а где низ. То, что наконец вырвало его из этой кошмарной фантазии, было образом его брата, который проплывал мимо него с широко раскрытыми, невидящими глазами. В конце концов Кили сумел выпутаться из простыней настолько, чтобы сесть в постели, и затравленно огляделся вокруг, не совсем понимая, где он сейчас. Он чуть-чуть успокоился, когда узнал свою маленькую комнатку в Ласточкином гнезде, и сон наконец начал рассеиваться. Однако дыхание по-прежнему было прерывистым, а на коже блестели маленькие капельки пота, отчего по спине побежала дрожь, когда холодный воздух окутал тело. Кили знал: чтобы вырваться из хватки сна, ему придётся на какое-то время встать с постели, потому что если в ближайшее время он снова заснёт, кошмар опять затянет его, просто заставит продолжить то, чем всё закончилось. Гном поднялся с кровати, стараясь не слишком шуметь, чтобы не потревожить Тауриэль. До сих пор он так и не понял, спит ли она в привычном смысле этого слова, но был уверен, что ей тоже не помешает хоть немножко покоя и меньше всего хотел лишать её отдыха. Однако, выходя из своей комнаты, Кили увидел свет в дверном проёме через пару комнат слева и услышал тихий шелест пергамента. Любопытство подтолкнуло его подойти ближе; исходящие из комнаты свет и тепло притягивали его, как мотылька тянет на пламя. Он убедился, что всё ещё остаётся в тени, прежде чем осмелился заглянуть внутрь. Тауриэль стояла на полу на коленях, склонившись над небольшим деревянным сундучком, который поставила на низенький столик. Наблюдая, как эльфийка перебирает содержимое шкатулки, Кили понял, что шорох, который он слышал раньше, исходил именно оттуда. После принятой ванны Тауриэль так и не удосужилась собрать волосы в какую-то из причёсок, которые он видел у неё прежде, и теперь её длинные локоны рассыпались по плечам, когда она заглядывала в сундук. Кили мог бы целую вечность смотреть, как она нетерпеливо отбрасывает их за спину; в свете огня рыжие пряди блестели, как чистая медь. Впрочем, вот так подсматривать за ней тайком казалось неправильным, поэтому он решил дать ей немножко уединения, взять воды и вернуться к себе в комнату. Однако не успел он полностью развернуться, как Тауриэль заговорила с ним, ещё раз напомнив, что не стоит недооценивать остроту эльфийского слуха. — Ты схватишь простуду, — её голос был совершенно спокоен, — Если уж тебе так хочется побродить по дому ночью, иди сюда, где тепло. Когда гном наконец вышел на свет, он чувствовал себя ужасно неловко. — Я не хотел тебя беспокоить, — извинился он, — Или подсматривать за тобой, если на то пошло. Эльфийка оглянулась через плечо и легонько улыбнулась ему. — Ни в том, ни в другом я бы не стала тебя винить. Кили медленно вошёл в комнату, ему до сих пор было немного стыдно. Не зная, что сделать ещё, он встал у маленького камина, благодарно впитывая тепло огня, прошёлся по комнате взглядом. Видимо, здесь была библиотека: полки, которые занимали каждый свободный дюйм стены, были до отказа заполнены, вероятно, сотнями книг. Напротив камина стояла пара массивных кресел, приглашавших каждого, кто сюда входит, сесть и погрузиться в любой из томов, выбранных из этой огромной коллекции. На низком столике между креслами и камином — том самом, на который эльфийка поставила деревянный сундучок — несколько книг были разложены в стопки разной высоты, а их страницы, были помечены чем-то, что очень напоминало сухие листья. «Ещё один признак того, что хозяев дома вырвали из привычной жизни совершенно внезапно» — с грустью подумал Кили. Он ощутил на себе взгляд Тауриэль. Ему не хотелось в очередной раз обсуждать своё плачевное состояние и причины, по которым он боялся снова заснуть. Потому он заговорил раньше, чем она успела что-то сказать, в надежде направить их разговор в другое русло. — На что ты смотрела? — спросил он, склонившись над таинственным сундучком. Кили удивился, увидев, как она слегка покраснела, застигнутая врасплох его вопросом. До сих пор он считал, что в шкатулке хранится просто сборник рецептов лекарств или что-то такое, но судя по реакции Тауриэль, это явно оказалось не так. Гном видел, как она прикусила губу, замялась, и ни капли не сомневался, что она раздумывает, говорить ему правду или же нет. Тауриэль выдохнула, на секунду закрыла глаза, прежде чем ответить. — По большей части, это письма и дневники. Сундук принадлежал одному из целителей, которые здесь жили. — Фаэрверен? — спросил он, — Которая когда-то учила тебя? Если Тауриэль и удивилась, что он знает об этом, то не подала виду. — Да, — она кивнула, — Здесь она хранила много воспоминаний. В основном о своём муже, Иондаэре. Их любовь была очень особенной… — её голос прервался, а на лице появилось выражение грусти. Потом она встряхнулась, — В любом случае, это личные записи. Мне вообще не следовало начинать их смотреть. Пожалуйста, не думай из-за этого обо мне плохо. — Я бы ни за что не стал, — тут же ответил Кили. Он поймал её взгляд. На мгновение их глаза встретились, и по его шее внезапно поползла волна жара, который не имел ничего общего с огнём, весело горевшим у него за спиной. Он хотел сказать больше, заверить, что ничто из того, что между ними случилось с того момента, как они пришли в Ласточкино гнездо, не изменит высокого уважения, которое он к ней питает. Однако Тауриэль отвернулась прежде, чем он смог подобрать слова. — Всё равно, я должна положить их туда, где нашла. Её щёки слегка покраснели, когда она начала складывать бумаги назад в шкатулку. Один лист выпал у неё из рук, и Кили смотрел, как он скользит по комнате, останавливаясь прямо у него под ногами. Гном поднял его, чтобы передать обратно; пергамент под его пальцами на ощупь оказался толстым и неожиданно мягким. Кили взглянул на листок, изящные эльфийские буквы не имели для него никакого смысла. Тауриэль с мягкой улыбкой потянулась за ним, отголоски момента нежности, который они только что разделили, всё ещё читались в её глазах. Их пальцы соприкоснулись, и Кили пришлось бороться с желанием протянуть руку, чтобы сжать их в своей ладони. Пальцы эльфийки задержались на миг, но прежде чем он смог бы опять поддаться искушению нарушить данное себе обещание быть для неё только другом, она нахмурилась и резко выдернула руку с письмом, внимательно изучая его содержимое. — Что там? — спросил Кили, встревоженный её лёгким вздохом. — Ещё одно письмо, — Тауриэль пробежала глазами написанное сверху вниз, — И оно для меня. Эльфийка опустилась в кресло позади себя, крепко сжимая в пальцах листок. Кили не знал, как ему поступить: может, оставить её, чтобы дать ей возможность прочесть письмо наедине? Однако она начала читать раньше, чем он успел хоть что-нибудь предпринять. Прочитав, должно быть, всего несколько строк, Тауриэль прикрыла рот ладонью, и с её губ сорвался тихий сдавленный всхлип. В мгновение ока Кили оказался рядом. Он взволнованно положил руку ей на плечо, и она быстро потянулась, чтобы накрыть её своей. Не зная, что ещё можно сделать, он легонько сжал её пальцы, надеясь, что успокоит её этим пожатием, пока она дочитывает адресованные ей строки. Когда Тауриэль закончила, её пальцы выскользнули из его хватки. Она опустила письмо на колени и какое-то время пристально глядела на пламя. Конечно, Кили было любопытно узнать, что же такое написано в том письме, но он не знал, посчитает ли она неуместным, если он спросит об этом. Однако ему не пришлось долго ждать, пока Тауриэль опять взяла листок в руки и очень тихо начала переводить для него текст, слово в слово. Моя дорогая Тауриэль, читала она, Прошло много времени с тех пор, как мы расстались, и я верю, что пройдёт ещё больше, пока ты не прочтёшь эти строки, — звёзды говорят мне, что так будет. Я мало о чём сожалела в своей жизни, потому что судьба всегда была добра ко мне. Если я и жалею о чём-то, так это о том, что позволила тебе уйти, моя дражайшая ученица и ещё более дорогая подруга. И не потому, что чувствую, что тебе следовало продолжить учиться, хоть это так и есть, но сейчас это уже не имеет значения. Мне жаль, что я не была рядом, чтобы провести тебя через жизненные невзгоды, как собиралась все те годы, когда ты была с нами. И хоть ты необычайно одарена и, по всей вероятности, скоро превзошла бы меня, как свою наставницу, я всегда чувствовала пустоту у тебя в душе, которая жаждала полноты, и я хотела бы быть рядом с тобой, дабы позаботиться о том, чтобы это случилось. Когда ты покинула нас, то надеялась, что место рядом с королём даст тебе то, что ты ищешь, что привязанность короля к своей подданной сможет удовлетворить твою потребность быть любимой и желанной. Однако я видела, что выбранный тобой путь будет тернистым, полным препятствий и — хоть мне больно говорить об этом — изрядных душевных мук. С тех пор я много раз обращалась к звёздам, спрашивая их, найдёшь ли ты истинное счастье где-то на своём пути. Я пишу эти строки и твёрдо верю, что так будет, но тебе придётся бороться за то, чтобы наконец удовлетворить желания своего сердца, и я надеюсь и молюсь, чтобы ты не отчаялась, не соглашалась на меньшее, чем то, что действительно сделает тебя счастливой. Если ты читаешь это, то скорее всего, я уже покинула этот мир. Я давно знала, что этот день настанет, и хочу, чтобы ты знала, что всё хорошо. Не печалься обо мне, Тауриэль, потому что тебе не о чем грустить. Моя душа не затеряется во тьме, она будет покоится в вечности вместе со своей единственной истинной половинкой, ибо так же верно, как то, что однажды я навсегда попрощаюсь с эти миром, мне не придётся делать этого в одиночку, но с Иондаэром рядом со мной. Раз уж я не могу быть рядом, чтобы дать совет и помочь твоему сердцу заметить то, чего оно, возможно, ещё не может увидеть, я оставляю тебе все свои воспоминания, которые каким-то образом попали на пергамент, зная, что когда придёт время, судьба приведёт тебя к ним. Пусть они научат тебя, что иногда путь к счастью — это не прямая дорога, а изгибы и повороты, подъёмы и падения, и любовь действительно можно найти в самых нежданных местах. Тауриэль опустила письмо, но не отвела от него глаз. — Остальное — это в основном прощания и разные нежности, — глухим от волнения голосом проговорила она. Кили не знал, что сказать. То, что она полностью поделилась с ним таким личным письмом, говорило о большем доверии, чем, по его мнению, он заслужил, учитывая, как невозможно переменчиво он вёл себя с ней с тех пор, как вернулся с порога смерти. Кроме того, приходилось признать, что всё, о чём говорилось в письме, задевало за живое и довольно болезненно. Тауриэль больше всех, кого он когда-либо встречал, заслуживала любви, чтобы каждый день ей показывали, насколько она драгоценна. Какое-то время Кили думал, что именно он должен делать это, но теперь уже не был уверен, что всё ещё способен беззаветно кого-то любить. Он сглотнул ком, стоявший у него в горле. — Похоже, она часто думала о тебе, даже когда ты уже не жила здесь, — он надеялся избежать разговоров о том, что на самом деле могло означать это письмо. Тауриэль испустила дрожащий вздох, прижала письмо к груди, как будто это могло помочь ей стать ближе к той, что его написала. — Кажется, это и правда так. Но я не уверена, что заслуживаю такой благосклонности. Я поступила эгоистично, когда оставила её. Я убедила себя, что ей всё равно, останусь я или уйду, однако, я явно ошиблась. — Сдаётся мне, она не держала на тебя зла, — напомнил ей Кили. После секундного колебания он опять положил ладонь ей на плечо, — Она пишет, что у неё была насыщенная жизнь. Тебе не в чем себя винить. Тауриэль вздохнула, и его глупое сердце пропустило удар, когда она повернула голову и на мгновение прижалась лицом к его руке. — Я бы хотела, чтобы она была здесь сейчас, — её дыхание щекотало ему кожу чуть выше запястья, — Только теперь я понимаю, как сильно скучала по ней все годы с тех пор, как мы расстались. Её тепло, которое Кили ощущал кожей, мешало ему сосредоточиться на их разговоре. Он прочистил горло, борясь с желанием пробежаться пальцами по её длинным, шелковистым прядям. — По крайней мере, у тебя хоть что-то от её осталось, — сказал он. При этих словах Тауриэль выпрямилась, наполовину обернулась на кресле, чтобы взглянуть на него. Его ладонь соскользнула с её плеча. — Ох, Кили, — она широко раскрыла глаза, — Прости меня. Я не должна была взваливать на тебя своё горе, когда твоя собственная потеря намного тяжелее моей. Кили моргнул, ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чём она говорит. Он опять настолько увлёкся моментом, который они разделили, что совсем позабыл, где он и зачем он здесь. — Я совсем не это имел в виду, — торопливо заверил он, — Я просто хотел сказать — это здорово, что она оставила тебе свои воспоминания, и теперь ты знаешь, что она думала о тебе. Тауриэль с минуту изучала его, а когда улыбнулась, Кили заметил в её глазах лишь тень грусти. — Ты прав, — сказала она, — Я должна быть благодарна за этот неожиданный подарок. Гном улыбнулся в ответ. — И что ты собираешься с ним делать? — он наклонил голову к сундуку, который невинно стоял перед ними. — Думаю, всё-таки прочитаю всё, что там есть. Ведь именно этого и хотела Фаэрверен, — Тауриэль несколько мгновений внимательно смотрела на шкатулку, о которой шла речь, а потом потянулась, чтобы закрыть крышку, — Но не сегодня. Нам обоим нужно отдохнуть. Кили смотрел на закрытую крышку сундука. По правде говоря, ему совсем не хотелось лишаться тепла и уюта как самой комнаты, так и компании, которую он нашёл в ней, и менять их на одиночество своей холодной, тёмной кельи. Однако Тауриэль была права. Он чувствовал, как руки и ноги сковывает усталость, и понимал, что даже если останется, то, скорее всего, заснёт, как только его тело коснётся свободного кресла. Кроме того, Кили считал, что если они станут проводить ночь за ночью в обществе друг друга, это только увеличит опасность того, что он забудет о своих обещаниях остаться для Тауриэль только другом, не больше. Поэтому он ещё раз пожелал ей спокойной ночи и удалился в уединение своей комнаты. Как и ожидалось, постель оказалась холодной, и чтобы уснуть, ему потребовалось больше времени, чем он думал; его измученный разум снова и снова прокручивал всё, что было сказано между ним и Тауриэль этим вечером. Но когда дремота наконец овладела им, Кили был благословлён глубоким сном без сновидений, которого так жаждало его уставшее тело. Если бы он спал не так крепко, то мог бы проснуться, когда Тауриэль навестила его во время бессонной ночи, вздрогнуть от нежного прикосновения пальцев к его щеке. Однако всё это время он спал, и только луна и звёзды на небе слышали её тоскливый вздох, когда эльфийка коснулась его кожи, видели, как она боролась с желанием лечь рядом с гномом, о котором заботилась.