Дар

Не отрывая глаз от страницы, которую держала в пальцах — осторожно, чтобы не помять древний пергамент, — Тауриэль сидела на краешке старого уютного кресла в комнате, что раньше служила Фаэрверен и Иондаэру кабинетом. Время от времени она шёпотом повторяла прочитанные слова, внезапно охваченная потребностью попробовать, как они будут ощущаться на языке. Тауриэль никогда особо не любила читать, однако за её долгую жизнь книги иногда помогали ей отвлечься. Временами её тянуло на поэзию; грустные стихи трогали сердце, когда окружающий мир опять казался лишённым всяких чувств и романтики. Однако больше всего ей всегда нравились отчёты о путешествиях. Рассказы о чужих странствиях открывали пейзажи, о которых раньше она могла только мечтать. Она жадно впитывала каждое написанное слово, переживая в своём воображении то, чего ей никогда бы не позволили увидеть своими глазами. Записи, которые ей оставила Фаэрверен, отличались и от сухих рассказов о путешествиях, и от цветистого языка поэзии. В словах из писем, записок и дневников, которые нашла Тауриэль, было столько личного, столько непосредственности и чистоты. И они проникали в душу так, как раньше никогда и ничто, написанное чернилами на бумаге, открывали ей миры, полные не приключений и храбрости, а чувств, более глубоких, чем можно было себе представить. Поэтому неудивительно, что Тауриэль не прислушалась к совету, который сама дала Кили накануне вечером, и вместо того, чтобы как следует отдохнуть, погрузилась в море слов, запертых в маленьком, обманчиво простом сундучке. Рассвет застал её врасплох так же, как и Кили, который появился рядом с ней, когда серый свет раннего утра начал уступать место нескольким робким лучикам солнца. Честно говоря, она не могла сказать, как давно он уже стоял там, когда внезапно прочистил горло, заставив её удивлённо посмотреть вверх; зрение с трудом прояснилось после того, как большую часть последнего часа она вглядывалась в изящный, но мелкий почерк Фаэрверен. В каждой руке гном держал по кружке с горячей, дымящейся жидкостью. — Я заварил чай, — сказал он, и эльфийка немного смутилась под обеспокоенным взглядом, которым он окинул её. Она, должно быть, выглядела, как взъерошенная, испуганная лань, — Я использовал какие-то травы, которые отыскал на кухне. Надеюсь, пить можно, — он хмурым взглядом окинул кружки в своих руках, — А ещё надеюсь, что они не ядовитые или ещё чего, потому что не совсем уверен в том, что там есть. Тауриэль улыбнулась и взяла кружку из его рук. Осторожно, чтобы не расплескать горячий напиток, она вдохнула исходящий от чая пар. — Всё должно быть в порядке, — заключила она, подмигнув, и сделала первый глоток. Она с некоторым удивлением отметила, что его чай оказался намного вкуснее, чем у неё, и подумала, что вопреки его собственным словам, Кили прекрасно знал, что делал, когда готовил его. — Спасибо. Хотя это я должна приносить тебе чай, а не наоборот. — Ерунда какая, — ответил он, — Я в полном порядке, и у тебя нет никаких причин возиться со мной. Тауриэль собралась было ему возразить, однако заметила, что он и впрямь выглядит намного лучше, чем даже прошлым вечером. От тёмных кругов под глазами теперь остались только лёгкие тени, да и держался он совсем не похоже на того, кто испытывает сильную боль. Он до сих пор был бледноват, а в глазах застыло затравленное выражение, которое она желала бы истребить, однако знала: чтобы добиться в этом хоть маленького успеха, потребуется гораздо больше, чем чашка чая или хорошая еда. Поэтому, вместо того, чтобы спорить с гномом, о котором теперь заботилась, Тауриэль показала на стоявшее рядом кресло. — Может, сядешь и попьёшь со мной чаю? — спросила она и чуть не подавилась словами, когда подумала, какое это чудо, что они могут делать что-то настолько блаженно простое, как вместе пить чай. На какой-то короткий миг Кили засомневался, и она почти испугалась, что он откажется, отгородившись от неё даже после тех робких моментов близости, которые они разделили за прошедшие день и ночь. И когда он, наконец, решился и сел, Тауриэль испустила вздох облегчения. Она обещала себе принять и смириться с тем, что Кили пока не в состоянии разобраться в том, что между ними было, но это не значит, что она должна просто сидеть и смотреть, как он полностью отстраняется от неё. Никто из них не мог отрицать связь, которая была между ними, и если они не могли найти утешение в объятиях друг друга, то Тауриэль была полна решимости дать ему поддержку в виде жестов доброты и совместных бесед. Прошлая ночь показала, что Кили был тоже готов и способен предложить ей такое же утешение, и теперь, когда он открылся ей, дал понять, как сильно она до сих пор ему дорога, она обнаружила, что жаждет намного больше. Хочет ещё раз услышать от него ласковые слова, ощутить успокаивающее прикосновение его руки к своей. Однако при ярком дневном свете такие вещи всегда давались труднее, чем в тихие ночные часы, и вот теперь Кили сидел напротив неё и с явно неловким видом таращился на кружку в своих руках. Тауриэль уже знала, что никакие слова, которые она могла бы ему сказать, не изменят то, что он чувствует, потому что от вины и горя, которые он испытывал сейчас, нельзя было просто отговориться. И всё же она не могла сидеть напротив него, ничего не делая, поэтому взяла письмо, которое читала, когда он вошёл, и начала переводить для него то, что было написано на листке, позволяя словам Фаэрверен заполнить тишину между ними. Это было письмо, которое Фаэрверен написала Иондаэру в годовщину их первой встречи. Любовь моя, моё величайшее сокровище в этом мире, говорилось в письме, Ты вошёл в мою жизнь четыреста лет назад в этот самый день, как приливная волна, смывая всё то, в чём я, как мне казалось, была уверена, заставил по-новому посмотреть абсолютно на всё. Я даже не уверена, можно ли назвать жизнью те первые годы, проведённые без тебя, ведь зная то, что я знаю сейчас, я по-настоящему и не жила до того дня, как мы встретились. Возможно, «существование» будет более подходящим словом. Тауриэль подняла глаза, чтобы проверить, не стало ли Кили неловко, а может, просто скучно слушать, как она читает ему историю Фаэрверен и её мужа, рассказанную самой целительницей. Гном сидел, хмуро уставившись на свои руки, но когда она остановилась, его глаза тут же метнулись к ней, и у неё появилось чувство, что он просит её продолжать. Поэтому она опять начала читать. Когда ты ворвался в моё бытие, я была такой, какой ожидал меня увидеть окружающий мир. Таких, как я, называют состоявшимися, а вокруг было много тех, кто высоко ценил и любил меня. Казалось, всё предрекало мне мирную, благополучную жизнь при дворе нашего короля. Мои мать и отец, безусловно, были рады тому, как складывалась моя жизнь и карьера, и мне было приятно видеть, что они так довольны моим положением. Что же до моего личного счастья — я бы солгала, если бы назвала себя несчастной в те дни, и всё же… Всё же, было какое-то чувство, одолевавшее меня в глубине ночи, пустота внутри, которая жаждала быть заполненной целью, смыслом. Как ты знаешь, я начала учиться целительству под руководством лекарей короля Трандуила вопреки воле моего отца. Помогать нуждающимся и облегчать муки тех, кто страдал — это облегчало боль внутри меня. У меня всё получалось, хотя я всё ещё не знала своих истинных возможностей. И однако чувствовала, что способна на большее. Слишком часто я ловила себя на мысли, что для помощи другим сделала недостаточно, будто есть какая-то часть меня, до которой я, не смотря ни на что, не могу дотянуться. Мне было дано мельком заглянуть в эту тайную, чудесную часть себя, когда ты вошёл в лазарет в этот самый день почти пятьсот лет назад. Я говорю «вошёл», хотя лучше было бы сказать «ворвался» или что-то в этом роде, только ещё выразительнее. Мы безуспешно пытались спасти жизнь молодого бойца, на которого напали орки. Я так и не выяснила, как ты узнал, что нужен, а ты сам утверждаешь, что забыл, как оказался в нужное время и в нужном месте. Но мне нравится думать, что валар услышали мои молитвы о помощи, и что нас свела не просто удача, а судьба. Как бы там ни было, я и другие целители крайне нуждались в помощи. Если бы её не нашлось, мы бы наверняка потеряли того юного эльфа. Я помню, как ты взял на себя руководство с такой уверенностью и мастерством, что даже я, не имевшая представления, кто ты такой, в тот момент не усомнилась в твоём абсолютном авторитете. Я и раньше помогала искусным целителям, их было много, но ни один из них не мог сравниться с тобой. То, что ты говорил, чем пользовался, что делал — всё это было уже мне знакомо, неизвестной была сила, которую я ощущала в каждом твоём движении. Я была глубоко тронута и ощутила в себе первые признаки собственных истинных способностей. Только после того, как жизнь нашего пациента была спасена, я осознанно взглянула на тебя, гадая, кто пришёл нам на помощь в нужде. Конечно, сказать, что твой внешний вид не произвёл на меня впечатления, было бы откровенной ложью. Однако больше, чем приятная внешность, меня поразила грусть твоих глаз, одиночество твоей стати. Я не знала тебя, не знала ничего о твоей жизни, Но тогда мне больше всего хотелось развеять печаль, которую ты нёс, помочь избавиться от тени, что давит тебе на плечи. Здесь Тауриэль остановилась, размышляя. Это описание Иондаэра было для неё новым. Она всегда считала его серьёзным и кротким, но никогда не замечала в его душе тени, о которой писала Фаэрверен. Это навело её на мысль, что бывшей наставнице в конце концов удалось помочь возлюбленному преодолеть то, что причиняло ему боль, и когда она сама повстречала целителя, эта тень осталась в прошлом, просто далёким воспоминанием. Она взглянула на Кили, удивляясь этому недавно обнаруженному сходству между их отношениями и отношениями Иондаэра и Фаэрверен. Невозможно, чтобы Фаэрверен могла как-то предвидеть положение, в котором сейчас оказалась Тауриэль — каким бы нелепым оно ни было — но всё же она надеялась, что письма целительницы могут подсказать ей, как им с Кили найти путь друг к другу. Заметил ли Кили похожесть их ситуации на то, что описывала Фаэрверен, Тауриэль сказать не могла. После того, как она перестала читать, гном на несколько минут погрузился в свои мысли. Он посмотрел на неё, как только почувствовал на себе её взгляд. — Можно тебя спросить? — сказал он. — Конечно, — ответила Тауриэль, — Спрашивай о чём угодно, и я сделаю всё возможное, чтобы дать ответ, который ты ищешь. Кили подался вперёд на своём кресле, уперев локти в колени. — Я тут думал об эльфийском целительстве. Целителем может стать каждый? Эльфийка отложила письмо, которое всё ещё держала в руках. — Нет, не любой, — почему Кили спросил именно об этом, она не знала, но учитывая все разговоры об исцелениях и его собственный опыт, полученный из первых рук, предположила, что такое любопытство вполне естественно, — Способность исцелять — это дар, с которым эльфы рождаются. Если его нет, можно изучить технику или разбираться в травах, но нельзя овладеть духовным целительством, о котором упоминает Фаэрверен в своём письме. — Тем, каким пользовалась ты, чтобы меня спасти? — гном посмотрел ей в глаза. Воспоминания о времени, которое они вместе провели в доме у Барда, явственно отражались у него на лице. Тауриэль ощутила пробежавшую по спине дрожь, когда тоже вспомнила, как исцеляла рану от стрелы Кили в той, теперь уже почти другой жизни. Эльфийка кивнула, и голос чуть не застрял в горле, когда она отвечала: — Да, именно так. — Значит, ты им обладаешь, этим даром исцеления? — Да, — честно призналась Тауриэль, — И Эльхадрон тоже, хотя ни один из нас, формально говоря, не является целителем. У некоторых эльфов этот дар проявляется сильнее, чем у других. А кое-кто вообще не обладает такой способностью. К последним относится, например, Леголас. Было похоже, что Кили обдумывает то, что ему только что рассказали. — Значит, это не передаётся по наследству? — когда она глянула на него с лёгким недоумением, он объяснил, — Леголас не может исцелять. Но его отец может, да? Он исцелил меня. Несколько секунд Тауриэль размышляла. — Я не совсем уверена, — нерешительно проговорила она, — Можно ли назвать то, что сделал для тебя Трандуил, исцелением в привычном смысле. Кили выглядел ошарашенным, и вполне справедливо. Этот вопрос не давал Тауриэль покоя ещё со времён Вороньей высоты, однако она не думала, что он когда-нибудь разрешится. — Тогда как это назвать? — спросил гном таким тоном, будто не очень-то и хотел слышать ответ. Тауриэль колебалась. Кили смотрел на неё выжидающе, но она обнаружила, что не может встретиться с ним взглядом. Вместо этого она смотрела в окно, мысленно возвращаясь к тем ужасным минутам, когда держала в объятиях его неподвижное тело и оплакивала надежду на счастье, которую они оба потеряли. — Когда я нашла тебя, — наконец ответила Тауриэль так тихо, что Кили пришлось наклониться на кресле, чтобы лучше её расслышать, — Ты не подавал признаков жизни. Я была уверена, что ты… — она поняла, что не может произнести слово «умер», — Я была уверена, что тебя уже нет, — вместо этого сказала она, — В тебе ещё оставалась искра жизни, но такая крошечная и слабая, что я не могла не подумать, что ты уже наполовину был на той стороне. Она заставила себя посмотреть на Кили и по выражению его лица поняла: он уже знает, что она собирается сказать дальше. — Так что я бы сказала, Трандуил вернул тебя обратно. Какое-то время гном молчал, но выдержал её пристальный взгляд. Тауриэль не нужно было слышать его признание, чтобы понять, что он тоже думал об этом раньше. Ещё через несколько минут Кили отвёл глаза и с тихим вздохом поднялся со своего места. Подойдя к одному из окон, он выглянул наружу. После нескольких первых рассветных лучей дневной свет опять потемнел. Тауриэль подумала, что позже, возможно, пойдёт снег. — Значит, ты согласна, — в конце концов сказал он, — Что меня тут всё-таки быть не должно. Она судорожно вздохнула. — Я совсем не это имела в виду! — эльфийка тоже поднялась с кресла, но не осмелилась подойти к Кили, который стоял у окна к ней спиной, — Кто может сказать, — нарочито спокойным голосом продолжила она, — Кому выпадет та или иная судьба? Возможно, ты должен был умереть, а Трандуил этому помешал? Или, может, с самого начала тебе было суждено, чтобы он тебя спас? А может, твоя судьба — жить дальше, рядом со мной, хотела добавить она, но не осмелилась сделать это. Кили повернулся, слабо улыбнулся ей, и Тауриэль подумала, что, возможно, он всё-таки понял, что она хотела сказать. — Не могу с этим поспорить, — тихо сказал он, а потом его лицо опять стало серьёзным, — Я имел в виду, возможно, то, что со мной случилось, было каким-то… неправильным. Неестественным. На миг его слова будто повисли между ними, пока Тауриэль раздумывала, как ответить. — Должна признаться, что никогда прежде не видела ничего подобного. Но поскольку вся сила, которой обладает мой народ, крепко связана с окружающим нас миром, я бы не стала говорить, что Трандуил сделал с тобой что-то противоестественное. Можно спросить, почему ты так думаешь? Кили уставился на свои ноги, и она с болью в груди поняла, каким уязвимым он выглядел в этот момент. — Я не знаю, как сказать, — ответил он неуверенно, — Но, кажется, что иногда я чувствую себя немножко… не так, как раньше, — он поднял на неё глаза, — По-другому. Тауриэль долго не отводила взгляд, надеясь хоть как-то его подбодрить, перед тем, как заговорила снова. — То, что ты пережил, обязательно оставит след у тебя в душе. Кили кивнул, поник плечами. — Я знаю. Вот только я чувствую, что вернулся — если это и вправду так — не совсем таким, каким был раньше. После этих слов эльфийка не смогла удержаться от хмурой гримасы, мысли лихорадочно роились у неё в голове. Как она и сказала, она не знала никого, кто зашёл бы так далеко, как Кили, когда она нашла его, и остался в живых. Возможно ли, чтобы кто-то, вернувшийся из места откуда-то между жизнью и смертью, оставил там часть себя? Эта мысль была очень тревожной. — Ты чувствуешь, что в тебе чего-то не хватает? — спросила она. Ей не хотелось огорчать его ещё больше, но если это правда, ей нужно было об этом знать. К её облегчению, Кили покачал головой. — Нет. Это не так, — его взгляд опять переместился к окну, но Тауриэль понимала, что на самом деле он не видит того, что за ним было, — Скорее, у меня такое ощущение, что во мне есть то, чего раньше не было. Не могу сказать, что именно, но иногда кажется, что там есть что-то ещё. Эльфийка молчала. Если бы он сказал, что ощущает, будто бы ему не хватает чего-то, она бы очень встревожилась. А вот что делать с тем, что она только что услышала, она не знала. Она не хотела ни отмахнуться от этого и тем самым дать Кили понять, что не воспринимает его всерьёз, ни показаться ему слишком испуганной. — Тебе поможет, если я поговорю с Эльхадроном и узнаю, сможет ли он объяснить то, что ты чувствуешь? — предложила она, — У него много знакомых во дворце, больше, чем у меня. Гном повернулся, чтобы посмотреть на неё; он явно раздумывал, принять её предложение или нет. Наконец он замотал головой. — Нет, всё… всё хорошо, — он провёл рукой по лицу, — Ты права. Наверное, это просто последствия всего, что случилось. Тауриэль медленно кивнула, однако внимательно наблюдала за ним. Она решила пока уважать его желание, но мысленно сказала себе попытаться получше разобраться в этом вопросе, когда представится такая оказия. Однако сейчас самое главное для неё — было оставаться с ним рядом, помочь отдохнуть и полностью излечиться. Тауриэль потянулась за письмом, которое отложила раньше. — Хочешь, чтобы я продолжала читать? — спросила она, предлагая Кили возможность закончить разговор, который опять стал слишком серьёзным. Как и ожидалось, он принял её предложение с благодарностью. — Если ты не сильно возражаешь, — почти стеснительно ответил он. Гном вернулся на своё место и сел; в его позе до сих пор было заметно напряжение, которое он испытывал несколько последних минут. Тауриэль ободряюще улыбнулась и продолжила переводить письмо Фаэрверен, позволяя Кили и себе ещё раз уйти от реальности их собственных жизней и окунуться в историю двух влюблённых, которые когда-то, не так давно, сидели в тех самых креслах, которые сейчас занимали они. Огонь в очаге горел ровно, и Тауриэль ещё долго продолжала читать, краешком глаза наблюдая, как Кили всё больше расслабляется по мере того, как они всё глубже погружаются в историю Иондаэра и Фаэрверен. Было уже за полдень, когда эльфийка заметила, что её собеседник уснул. Она опустила письмо, которое читала, на колени, и долго изучала безмятежное лицо Кили, желая быть способной читать его настоящие чувства так же легко, как читала слова, написанные на страницах перед собой.