***
Оргазм — апфс
Фрэнк Энтони Томас Айеро-младший — человек, который вырастил свою личность на песнях Mindless self indulgence, сочетая их с неконтролируемой агрессией, ненавистью к миру и умением продавать свою жизнь за свободу. Он не знает, жива ли его мать, потому что он не собирается навещать ее. Он ненавидит своего отца, который не смог дать ему то, что дали другие отцы своим детям. Он отдает свою любовь звукам гитары, крикам со сцены и бесконечным спорам из-за очередной хуйни. Он винит во всем окружающих и никогда — себя. Даже если он действительно виноват. Он всегда влезает в драки и ему посрать, выигрывает он потом или нет. Для него не бывает проигрышей. Просто не существует. Фрэнк способен утопить в своей ненависти и злости весь мир, потому что это — все, что ему остается чувствовать. Он перекрывает шрамы татуировками, иногда глупыми и бессмысленными, а иногда такими ужасно гениальными, что он боготворит свою кожу, пропитанную чернилами. Он отдает себя сцене, хоть и не считает себя хорошим вокалистом, но считает себя ахуенным гитаристом. Он обожает выражать свою агрессию через музыку, потому что это — все, что он может отдать миру. И его устраивает. Возможно, такая философия появляется отчасти от количества скуренной травы и выпитого пива, но ему без разницы. Айеро существует для перепихонов на одну ночь, для бесконечных пьянок и травки, которую он так часто скупает, потому что ему хочется курить и он слишком парится о мире. Он не ест мясо, потому что волнуется о животных, но гробит себя так сильно, что все удивляются, каким блять образом он все еще жив. Он основывает группу Leathermouth и пишет песню о том, как хочет убить президента, которая так сильно нравится его фанатам. Он хочет похоронить себя так, чтобы о его могилу тушили сигареты такие же потерянные панки, каким является сейчас он. А еще Фрэнк выступает на разогреве у My Chemical Romance в конце декабря и он считает это крутым, хоть и никогда не видел этих ребят. Он просто знал, что они крутые. А это значит, что крутой и он. Именно поэтому, наверное, он так сильно выкладывается на сцене, даже не посмотрев на тех, кто выступает после них. Он душит себя проводами, натирает пальцы до крови об струны, потому что забывает медиатор, он валяется по сцене и при этом полностью трезв. Потому что он собирается отдавать себя всего этому миру, чтобы на него смотрели и думали, какой он ахуенный. По крайней мере хотя бы иногда. И именно тогда, двадцать второго декабря, когда Фрэнк выходит со сцены после окончания их выступления, чтобы поздороваться с теми ребятами из My Chemical Romance, он долго не может понять одного: какого хуя он отдал свои последние пятьдесят долларов две недели назад их обдолбанному в хлам красноволосому фронтмену? Он хмурится, смотря на него, а после пожимает руку. А Джерард Уэй, кажется, смотрит на него абсолютно невинным дружелюбным взглядом. «Либо он ничего не помнит, либо он полный мудак», — думает Айеро, однако тоже ничего не говорит по поводу этого. Он отходит в сторону и наблюдает за красноволосым парнем, который, несмотря на свой вполне себе приемлимый вид (в отличии от прошлого инцидента), выглядит ужасно уставшим. Он едва выдавливает из себя улыбку, однако Фрэнк отгоняет мысли об этом. Потому что ему впадлу думать о других. Потому что ему наплевать. Фрэнк Айеро уходит из-за кулис и идет куда-то к бару того помещения, где они выступали минутами ранее, прямо перед сценой, где толкучка становится немного меньше, однако все равно видно сцену довольно хорошо. Через пять минут, пока Фрэнк потягивает пиво, он видит, как на сцену выходит группа, и он дает себе обещание, что будет следующий час думать лишь о музыке и песнях, которые исполняют My Chemical Romance. Большего ему, в целом, и не надо было. Максимум побольше травы. Фрэнк сидит так еще минут пятнадцать, наблюдая за тем, как вокалист изящно выгибается на сцене и поет о том, что «все хотят изменить мир, но никто не хочет умирать». Да, он чертовски согласен. Его взгляд прикован к Джерарду, который, судя по всему, либо опять под кайфом, либо действительно наслаждается тем, как толпа откликается на его песни. И Айеро не понимает, каким образом этот человек мог заниматься сексом с его знакомым за пятьдесят долларов в общественном туалете. Ему не было жаль его, лишь непонятно, почему Уэй был настолько унижен жизнью, чтобы так себя вести. С другой стороны, Фрэнк думал, что несильно отличался от Джерарда, однако так же быстро отгонял эти мысли, понимая, что он не амфетаминовая шлюха, а на этом разговор может быть окончен. Под конец концерта он решил, что оставаться смысла нет, иначе он точно ввязался бы в драку с каким-то из пьяных фанатов, которые начинали слишком сильно распускать руки. Он не хотел разбивать костяшки в этот вечер, поэтому решил оставить свое место и уйти выкурить влекущую самокрутку в кармане его джинс. Он ищет туалет, потому что понимает, что через толпу к выходу из здания не протолкнуться даже с сильным желанием, тем более учитывая рост Айеро. Его никогда не смущал свой рост, никого никогда не смущал его рост, никого из девушек или парней, с которыми он трахался, никого из его знакомых и друзей. Но иногда он предоставлял такие ужасные неудобства, что, кажется, Фрэнк хотел быть хотя бы на пять сантиметров выше. Но все равно поделать нечего и он отбрасывал эти мысли из своей головы, меняя их на что-то более важное. Или нет. Не суть. Заходя в туалет, он садится на кафель, убеждаясь, что в кабинках никого нет и надобности чего-то бояться тоже. Поджигая косяк, он усмехается чему-то, о чем сам не ведает, но после все же занимает свой рот, покрутив самокрутку в руках. Пока разум становится помутневшим, руки начинают трястить, а ноги становятся ватными, как у школьника, который впервые пробует затянуться спизженной у отца сигаретой, Айеро задумчиво хмурится, прислушиваясь к шуму наруже. Кажется, сейчас группа закончила играть. Через пятнадцать минут будет автограф-сессия или вроде того, соответственно у него есть куча времени на то, чтобы побыть одному. Фрэнк тушит окурок о свои конверсы, потому что не хочет пачкать и без того ужасно грязные полы. Он слышит шаги, приближающиеся к туалету, но ему уже настолько поебать. Ему просто хорошо, он хочет посвятить километровые сочинения миру, и неважно, будут они пропитаны ненавистью или нет. Он хочет изменить мир, и, может быть, даже умереть. Но если умирать, то только с благой целью, и он это понимает. Поэтому пока что он не собирается этого делать. Он просто наслаждается каждой секундой, пока трава так приятно бьет по мозгам, раздавая спокойствие по всему его телу. Айеро видит красные волосы человека, зашедшего в туалет. Он знает, что они могут принадлежать лишь одному конкретному. Он поднимает голову и смотрит на Джерарда, а тот бросает на него странно брезгливый взгляд и подходит к зеркалам, чтобы поправить свою прическу. — Опять ждешь человека, который принесет тебе доход в пятьдесят баксов? — Безразлично спрашивает Фрэнк, переводя свой взгляд обратно на свои конверсы. Кажется, он чувствует, как Джерард хмурится. — Мне кажется, это не твое дело, — он достает пакетик с белым содержимым из кармана и аккуратно высыпает белую тропинку на ровную поверхность у раковины. — Они знают? — Спрашивает Айеро, уже зная ответ. Уэй дергается, но после вновь становится спокойно-недовольным и отвечает отрицательно. — Тогда это мое дело. Джерард поворачивается, возмущенно-карикатурно раскрывая глаза. Фрэнк вновь поднимает голову, с вызовом поднимая брови, заодно замечая, что Джерард уже не в той шубе, а его руки открыты, чтобы можно было рассмотреть два продольных шрама на каждом запястье. Иронично. Ужасно иронично. Но Айеро все равно отводит взгляд, про себя думая, что Уэй ужасно слабый человек. Поэтому, в целом, ему насрать. Он не хочет связывать хотя бы мгновение своей жизни с настолько уебищными людьми. — Если ты что-то им скажешь… — начинает Джерард, достав кредитку из кармана. — Что? Въебешь? Всегда пожалуйста, я готов перетерпеть ради такого удовольствия. Уэй ничего не отвечает, лишь раздраженно вздыхает. — Увидел бы я тебя в иной ситуации, то никогда бы не подумал, что ты — шлюха, которая ебется под спидами. — Не используй слюр. — Джерард скривился, ровняя дорожку белого порошка краями кредитки. Он сам использовал это слово, но только по отношению к себе. И терпел его, но только в постели, — Если тебе что-то надо — скажи уже, а не выебывайся. — Просто ответь на вопрос, утоли мой интерес: нахуя тебе это все? Джерард вновь недовольно хмурится, после чего закатывает глаза, показывает рукой, чтобы Фрэнк подождал, и наклоняется над раковиной, придерживая свои волосы руками. Он вдыхает белый порошок и вытирает свой вздернутый нос, прикрыв глаза. Слизистую неприятно жжет, но ему уже нравится это ощущение, потому что он понимает, что это предшествует незабываемым для него ощущениям. Уэй садится на пол, опираясь на противоположную от Айеро стену, так, что между ними образовывается довольно большое расстояние. — Как тебя зовут? — Спрашивает Джерард. — Фрэнк, — Уэй кивает. — Так скажи мне, Фрэнк, в чем блять конкретно заключается твой ебучий вопрос? Фрэнк опешил от такой прямолинейности. Да нет, даже не опешил, он просто утонул в удивлении от того, что человек, репутация которого в руках Айеро, успевает еще и возражать ему в грубой форме. Он, кажется, испытывает дикую тягу сломать его высокомерие и самоуверенность. И он знает, что сломает их. Потому что он может. Потому что ему хочется. Потому что это, блять, должно быть незабываемым для него шоу. — Зачем тебе ебаться за деньги с бухими в хлам мужиками, если ты получаешь, я уверен, неплохой доход с концертов? Только не говори, что тебе в кайф, это пиздец как тупо. — Мне в кайф, — быстро кивает Джерард. Фрэнк хмыкает. — Ты низок. — Я знаю, Фрэнки. Что-то еще? Фрэнк молча отрицательно мотает головой и поднимается, нелепо пошатнувшись. Он идет к выходу из туалета мимо Уэя и чувствует, как за его джинсы цепляются ногти. Джерард смотрит на него из-под ресниц своими красными глазами с расширенными зрачками и размазанной тушью. — Ты не расскажешь никому? — Спрашивает он уже мягче. Про себя Фрэнк подмечает, что в данный момент он выглядит отвратительно продажно. — Не думаю. Мне похуй на тебя и на твою… деятельность. — Джерард исдал наигранно разочарованный скулеж. — Как жаль, Фрэнки. — Пьяно состроил глаза он, а Айеро пнул его так, что Джерард повалился на пол, ударяясь носом об пол. Все же разбил. Ужасно. Фрэнк уходит, бросая на последок то, что ему жаль фанатов их группы, а тем более фанатов Уэя. Он не хочет договаривать мысль, но ему их жаль, потому что быть фанатами такого ничтожества — ужасно. И, возможно, когда Джерард сдохнет от передоза или от того, что член очередного его клиента был слишком большим для него, или от того, что один из его ебырей все же не надел презерватив, этим фанатам будет действительно грустно. А Уэй этой грусти не заслужил. В целом сопережевание — последнее, что он заслужил. И то, отчасти. Джерард пытается вытереть кровь, которая хлещет фонтаном из его носа прямо на белый кафель, понимая, что если он придет на автограф-сессию в таком виде, то убьет все представление о себе. Он находит в себе силы поднятся, одной рукой упираясь в стену, и все же подходит к зеркалу у раковин. Его тошнит от одного вида своего лица. Он кривится от того, как выглядит, и понимает, что в какой-то мере Айеро был прав: такая амфетаминовая продажная свинья не должна существовать. Поэтому Уэй прежде всего не избавляется от крови на лице и даже не пытается убрать с лица свои волосы. Он включает воду и пьет, наклонившись. Пьет, пока не чувствует полного наполнения. А после засовывает два своих пальца в рот. Ему посрать на инфекции и на то, что он не помыл руки, которые успели повозиться по неутешительно грязным поверхностям общественного туалета. Он вводит свои пальцы глубже, надавливая на основание языка и вызывая рвотный рефлекс. У него его практически не осталось, однако если знать, под каким углом надо давить, то все получается. Джерард высовывает свои пальцы обратно и, наклонившись над раковиной, предварительно взяв наполовину обслюнявенной рукой свои волосы, справляет свои рвотные позывы прямо туда. Из желудка Уэя выходят скромные остатки еды и желчь, неприятно жгучая и горькая. Ему хочется запить эту жгучесть, но он лишь смотрит на то, как на и без того обблеванную раковину капает кровь с его носа. Невыносимо мерзкое зрелище. Он надавливает на кран и пускает воду, чтобы смыть это все, а после умывается и поднимает голову вверх, взглянув в зеркало. Все так же отвратительно, но совесть Джерарда теперь практически чиста. Он умывается, натягивает на себя солнцезащитные очки, выдавливает улыбку и выходит из туалета, проталкиваясь через толпу. Он надеется, что никто не слышал ничего, что происходило внутри, пока Уэй был там. А на автограф-сессии ему приходится широко улыбаться и отвечать на одни и те же шаблонные вопросы: — Зачем вам солнцезащитные очки? — Поддержание сценического образа. — Почему вы так трясетесь? — У вас тут очень холодно, чуваки! — Как вам город? — Восхитителен. — Планируете возвращаться? — Обязательно. И да, Джерард даже не знает, в каком городе они находятся. Возможно, Рэй это уже упоминал, но он не особо сильно вслушивался в его речь, думая о чем-то своем (кажется, об инопланетянах и кокаине). Уэй сбивается со счету где-то на пятидесятом автографе, в который раз вычеркивая «XoXo G» и сердечко рядом. Как же он, блять, заебался. Однако его ожидает еще и афте-пати, и он мысленно протяжно скулит, мечтая о том, чтобы это поскорее закончилось, потому что он понимает, что от него воняет за километр потом, перегаром, кайфом и недосыпом. Джерард замечает боковым зрением Фрэнка Айеро, который стоит где-то вдали, наблюдает за фанатами и опять курит. Уэй думает о том, что он, пожалуй, слишком давно не интересовался жизнью своей матери, но потом он понимает, что она того не стоит. Все равно это делает Майки, которого она очевидно любит больше и даже не отрицает этого. И Джерард понимает, что вполне заслужил. Он хотел бы оборвать все контакты с ней, удалить ее номер, предварительно заблокировав ее, потому что она действительно является для него незнакомым человеком. Он не хочет иметь ничего общего с ней. Он действительно ненавидит свою мать, и это дерьмово. Вероятно, слишком дерьмово для того, чтобы он об этом даже думал. Возможно именно поэтому Уэй отгоняет эти тошнотворные мысли и старается не обращать внимание на то, как болит его желудок. У него практически подкашиваются ноги от боли, но он продолжает улыбаться и стараться вслушиваться в то, что говорит очередная девушка, для которой его музыка видимо много значит. Она говорит что-то о суициде, а Джерард убирает руки в карманы и шаблонно отвечает о том, что нельзя убивать себя несмотря на что, потому что каждый человек прекрасен и бла-бла-бла. Он мысленно смеется над своей речью, потому что его зад все еще чертовски болит, а руки все еще неконтролируемо трясутся. Он помнит, как сидел на краю своей кровати и держал кухонный нож, кажется, для мяса, в руках. Он помнит, как быстро выступила кровь, начала неконтролируемо сочиться из глубокого пореза, а Джерард не останавливался. Он не хотел, чтобы его спасали. Он хотел, чтобы его похоронили в таком же гробу, в котором похоронили его бабушку, он хотел наконец встретиться с ней, потому что с ней все было существенно легче. Потому что она блять была намного лучше остальных людей. Возможно, если бы ему разрешили убить себя взамен на ее жизнь, он сделал бы это в ту же секунду, не думая. Потому что она была слишком хороша для этого мира. Потому что он слишком отвратителен. Потому что он был пропитан всевозможными грехами и был готов гнить в Аду. Потому что его жизнь была хуже Ада, и он это понимал. Он понимал, что не сможет спасти свою жизнь, поэтому он считал, что это — единственный выход. Он знал, что это не принесет никому долгих страданий, потому что его мать, вероятно, этого и ожидает, отцу насрать, Майки бы, возможно, поплакал неделю, а после забыл, а остальные даже не пришли бы на похороны. Потому что есть дела поважнее, чем смотреть на разлагающегося Джерарда Уэя. Потому что он и живым никому нахуй не сдался. Он не пьян, он трезв. Однако он все равно падает назад, неконтролируя свои движения. Он чувствует, как тело горит, а на запястья словно пролили кипяток. Однако ему все равно спокойно. Он просто ждет того момента, когда в глазах потемнеет. И так и происходит. Последнее, что он слышит — крик зашедшего младшего брата, а после быстрые шаги, нет, бег в его комнату. А после темнота. А на следующий день он видит грязно-белый потолок с холодным освящением и свои изуродованные руки. И он впадает в такую сильную истерику, которую никто никогда не видел. Ему ужасно плохо, он пытается лечиться, но все таблетки со временем оказываются смытыми в унитаз. Не из-за принципов, не из-за того, что Уэю было лень их принимать, а из-за того, что их нельзя сочетать с алкоголем. А то, что не сочетается с алкоголем — отстой. И это единственное, в чем Джерард уверен.