Дом Дракона. Узы

Два года назад. Ей пришлось сослаться на плохое самочувствие, чтобы пропустить вчерашний ужин. Иначе пришлось бы весь вечер ловить на себе заинтересованные взгляды тётушки и нечитаемые — дяди. Анна не помнила, как дотянула до конца вечера. После бала тётя, внимательно следившая, с кем воспитанница танцует, с кем говорит и кому улыбается, пришла к выводу, что принц Эймонд в ней заинтересован. «Он не сводил с тебя глаз» — возбужденно шептала она в карете. Анна с улыбкой отмахивалась и отшучивалась, как могла, втайне мечтая оказаться в своей спальне. Прошло два дня. Первым её побуждением было не появляться на турнире никогда. Придумать, что угодно, но больше не чувствовать на себе его взгляд. Там, на балу она чувствовала себя немного пьяной, хотя не выпила ни бокала. Но чувство, что он смотрит на неё, опьяняло сильнее вина. И такое было с ней впервые. Словно за новой дозой, она оглядывалась на него вновь и вновь. И в один из этих моментов, взглянув, она приросла к месту. В его взгляде плескалась целая гамма эмоций: неверие, шок, гнев. А рядом с ним стоял его брат и, глядя прямо на неё, бесстыдно ухмылялся. Анна поняла все. О, она знала, что за сплетню только что донёс Эйгон Таргариен брату. Отвратительную ложь, о которой она не то, чтобы говорить, даже думать не хотела. Словно сама мысль об этом могла испачкать память её родителей или образ дяди, который так безвозмездно любил её. Впервые она услышала эту сплетню, когда ей было восемь лет. Она прокралась тогда на кухню за сладостями, и ей пришлось прятаться от кухарки и горничной. Знала бы она какую сладость она там найдёт, никогда — никогда — не пошла бы. Слуги, не стесняясь в выражениях, обсуждали отношения отца и дяди, и что ещё хуже — дяди и мамы. Тогда Анна впервые услышала слово бастард. Каким-то необъяснимым детским чутьем она поняла, что об услышанном нельзя расспрашивать родителей, да и вообще никого нельзя. Мудрый детский разум подсказывал, что слуги говорили о родителях нечто неприглядное, нечто, за что их самих могли выпороть. Однако детская память — удивительная штука. Не понимая всех фраз и намёков слуг, она все же запомнила каждое их слово. Этот подслушанный разговор врезался ей в память. Повзрослев, она поняла все. И не знала, чему верить. Кому верить? Если даже отец, возможно, никакой и не отец? Много, очень много раз вопрос вертелся на кончике ее языка, готовый сорваться, но в последний миг она одергивала себя. Ей было страшно, казалось, задай она этот вопрос, и больше ничего уже не будет как прежде. Единственный, с кем она решилась обсудить это, был сын конюха, с которым они дружили с детства. Когда она спросила, слышал ли он что-то, он лишь опустил глаза и посоветовал не забивать этим голову. Но как могла она не забивать голову, если, стоило ей посмотреть в лицо матери или отца, эти самые мысли плотной пеленой вставали между ними? Тогда её друг сказал ей то, что, казалось, навсегда должно было исцелить её душу: «Не все ли равно, что говорят другие? Люди всегда будут судачить, им нравится копаться в чужом белье, тогда свое кажется не таким грязным. Но никто из них не знает правды. И тебя должно волновать лишь то, что чувствуешь ты». Неожиданная мудрость устами тринадцатилетнего мальчишки! Тогда Анна впервые поняла, что ей действительно все равно. Она сердцем чувствует, что отец ей родной. Остальное неважно. С тех пор она смотрела на людей с высоко поднятой головой. Она научилась отвечать на насмешку или пренебрежительное выражение лица так, что второй раз к ней лезть не рисковали. Она создала свое собственное жало, которое защищало её от всех и вся. Но сейчас ей было страшно. Страшно посмотреть в лицо Эймонда Таргариена и увидеть там... презрение? равнодушие? Однако Анна слишком долго носила броню, чтобы так легко сломаться. Поэтому на следующий день она с гордо поднятой головой отправилась на турнир. Она не смотрела на Эймонда, как бы сильно её взгляд не тянулся к нему магнитом. Не смотрела даже когда чувствовала его взгляд на себе — оказывается, она научилась его чувствовать кожей, такой он был обжигающий. Анна была уверена, что он оставлял ожоги у нее под кожей, невидимые, но ядовитые ожоги. Она даже отдала свой платок одному из рыцарей, что танцевал с ней. И по истечении двух дней она безмерно гордилась собой. Только отчего-то хотелось плакать. И на третий день выдержка подвела её. Солгав про головную боль, она осталась дома. Неожиданно дядя также изъявил похожее желание. Тетушке Маргарет не оставалось ничего другого, как, надув губы, отправиться в одиночку. Все утро Анна не спускалась из своей комнаты — если уж играть роль, то играть её хорошо. Но ближе к обеду урчание в животе стало достаточно громким, чтобы заставить её отправиться на поиски еды. — А я все ждал, когда ты соизволишь спуститься, — раздался голос дяди, когда она, наевшись прямо из кастрюли, кралась обратно. Страдание страданием, а аппетит был при ней. Делать было нечего, пришлось идти в гостиную и старательно изображать больную. Было уже за полдень, однако комната освещалась лишь свечами, потому что портьеры были плотно задернуты, создавая атмосферу уюта. Дядя Сэмвел порой мучился головными болями, в такие дни он предпочитал избегать ярких солнечных лучей или громких звуков. — Я все ещё не очень хорошо себя чувствую, дядя, думаю, мне стоит ещё немного полежать, — промямлила она. Дядя, усевшийся с книгой в руке, строго посмотрел на неё исподлобья. Сделав, для себя какие-то выводы, он отложил книгу и сделал пригласительный жест, указывая на соседнее кресло. Анна нехотя села. Пока дядя тянулся к чашке с чаем, она незаметно разглядывала его. Статный и мужественный, с острыми чертами лица и властным взглядом серых глаз, он казался Анне несокрушимой скалой. Он был похож и одновременно не похож на ее отца, более мягкого, относившегося к жизни со спокойствием философа, смотрящего занимательную пьесу. В дяде же всегда горел огонь, он был кем угодно, только не созерцателем в этой жизни. Анна бы никогда не спутала их. — Твой отец, мой брат, тоже любил симулировать болезнь, чтобы отлынивать от обязанностей, — усмехнулся Сэмвел воспоминаниям. — Только я один по его лицу мог безошибочно определять, когда он врет. Анна залилась краской. Не найдя, что сказать, она смущённо опустила глаза. — Могу я узнать, в чем причина твоего сегодняшнего отлынивания? — Я просто устала смотреть на эти бессмысленные соревнования. Там одна жестокость и тщеславие. — Хмм, вот как, — дядя провел пальцами по подбородку, изучающе глядя на неё. — А мне казалось, что причина кроется в неком принце. — Принце? — Анна округлила глаза. — Если ты о принце Эйгоне, то я даже не знаю, что… — Анна, больше, чем непослушание, я ненавижу, когда из меня делают идиота. — слегка раздражённо перебил дядя. — Я не вчера родился. Я видел взгляды одноглазого принца на тебя, как и твои, совершенно тебе не свойственные, реакции на него. Анна потупила взор, ей было стыдно. Не оттого, что дядя заметил её интерес к мужчине, а потому, что этим мужчиной был самый неподходящий человек во всем Вестеросе. — Дядя, я помню, все, что ты говорил, — с пылающими щеками произнесла она. — Я обещаю тебе что между мной и принцем Эймондом не может быть ничего общего. — Почему? Вопрос поставил Анну в тупик. В смысле, почему? Разве не он говорил ей держаться от Эймонда подальше? — Потому что он — внук Отто Хайтауэра? — скорее спросила, чем ответила она. — И тебе не интересно, почему я так ненавижу Отто Хайтауэра? — с интересом смотрел на неё Сэмвел. — Ну, правда, Анна, я думал, ты должна уже раз десять спросить меня об этом. Откуда ему было знать, что этот урок Анна усвоила ещё в детстве: не задавать вопросов, если тебе может не понравиться ответ. Молчать и наблюдать. Но дядя не знал и сейчас с легким прищуром и едва заметной улыбкой взирал на нее. — Мне было интересно, но я думала, есть причины, почему ты не рассказываешь, — по одобрительному взгляду дяди она видела, что ему понравился её ответ. — Возможно, мне не стоит знать, быть может, правда может оказаться слишком страшной. — Правда опасная штука, Анна. Она подобна пламени, а мы, словно завороженные мотыльки, тянемся к ней, не понимая, что можем обжечься. Ты правильно делаешь, что не ищешь её там, где можно обойтись без неё. Анна подумала, что если правда — это пламя, то она похожа на Эймонда Таргариена, ведь он тоже соткан из огня. — Но я считаю, что в данном вопросе тебе стоит ее знать, раз уж мы здесь. Анна подняла брови, дядя, что, собирался ей рассказать об этой истории? А тот, устроившись поудобнее, заговорил: — Ты знаешь, что у нас с твоим отцом была старшая сестра, Арианна. Мы безмерно любили и боготворили её, думаю свое имя ты получила в честь неё. Наша мать умерла довольно рано, и Арианна заменила нам её. — До этого момента Анна не услышала ничего нового, отец часто рассказывал ей про тётю. — До тех пор, пока не вышла замуж за Отто Хайтауэра и не уехала в Старомест. — Тётя Арианна была замужем за десницей? — изумленно присвистнула Анна. — Не перебивай. Да, она была замужем за ним. Однако, с тех пор как она переехала к мужу, от весёлой и жизнерадостной девушки не осталось и следа. Отто не любил её, и плохо с ней обращался, — дядя сделал паузу. — Она никогда не говорила этого, но я уверен, что он поднимал на неё руку. Когда мы навещали её, она всегда была подавлена. Сэмвел вновь замолчал. Говорить ему было тяжело, и Анна это видела. Она протянула руку и коснулась его холодной ладони. Вздохнув, он продолжил: — А потом однажды мы получили весть, что она упала с лестницы и свернула себе шею. Она ушла, не оставив после себя детей, а её муж женился уже через месяц после похорон. Я уверен — я более, чем уверен, что к её смерти Отто Хайтауэр приложил руку. Но у меня не было никаких доказательств, иначе я бы давно уничтожил мерзавца. — А что думали об этом дядя Руперт и отец? Сэмвел нехорошо усмехнулся, злобно так усмехнулся. — Что думал твой отец, мне не известно, а твой дядя… Руперт всегда был слишком слаб и труслив, чтобы решиться хоть на что-то в своей жизни. Он предпочёл сделать вид, что ничего не замечал. Заявил, что нельзя обвинять человека, не имея доказательств, — голос дяди был переполнен ядом. Анна, подавленная услышанной историей, удивлённо подняла брови. Сэмвел впервые при ней так открыто оскорблял своего брата, по совместительству главу их рода. Однако, трезвый вопрос вертелся у неё на языке. — Почему ты рассказал мне об этом сейчас? — Что мне нравилось в тебе, девочка, ты всегда задаёшь правильные вопросы, — усмехнулся Сэмвел. — Я решил, что тебе стоит знать, раз уж ты заводишь дружбу с Эймондом Одноглазым, — подняв на неё свой острый взгляд, он закончил: — Но я желаю тебе лишь добра, и не хочу, чтобы ты отказывалась от своего счастья из-за капризов старика. Анна могла бы что-то сказать — должна была что-то сказать — но язык прирос к небу. «Всё это не имеет значения, потому что на мне клеймо, и я даже не знаю, правду ли оно за собой несёт, дядя» Так она ответила бы, если б могла. Вместо этого она кивнула и, пройдясь взглядом по комнате, спокойно встала и направилась к двери. У дверей она все же замерла и медленно обернулась. — Дядя, из-за чего вы поссорились с отцом? Стало очень тихо. Дядя поднял на неё свой пронзительный взгляд. — Почему же ты решила спросить об этом сейчас? — спросил он, как минуту назад она задала похожий вопрос. — Возможно иногда стоит обжечься. Дядя продолжал сверлить её взглядом, но она впервые не почувствовала себя неловко, словно в чем-то провинившийся ребёнок. Возможно, потому что провинившимся ребёнком тут была не она. — Я расскажу, если ты ответишь в первую очередь себе: ты спрашиваешь об этом, потому что желаешь знать правду или потому что хочешь, чтобы я услышал вопрос? Пару секунд Анна переваривала то, что услышала, а потом чуть не расхохоталась. Дядя опять её переиграл. Хотела ли она правду на самом деле? После того как столько лет убегала от неё? Если эта правда окажется ей не по вкусу, ей останется лишь собрать пожитки и убраться куда глаза глядят. Как бы она не была привязана к семейству дяди, она не смогла бы жить под одной крышей, зная нелицеприятную правду. Она не знала также, почему именно сейчас решилась задать этот вопрос. Наверно, потому что одноглазый принц смотрел на неё с презрением. — Я подумаю об этом. Дядя. Наши дни. Гребаный Баратеон! Со своим гребаным замком! Он готов был бить кулаками стену от злости. Вот уже вторые сутки он застрял в этом проклятом месте. Буря не только не думала затихать, она и вовсе усиливалась. Мейстер Имони, этот лизоблюд, уверял, что к утру она прекратится. Ну что ж. Он готов подождать ещё несколько часов. А потом он за себя не ручается. Как и за Вхагар. Нет, он понимал, что Баратеоны не виноваты были в местных катаклизмах. Но ему нужно было хотя бы мысленно найти козла отпущения. И он выбрал этим козлом их. Если бы их безмозглый предок не построил свой замок черт знает где, то он, Эймонд, был бы уже дома! Боррос Баратеон же был само радушие, каждый вечер в течение этих двух дней он устраивал пир в честь помолвки своей дочери и принца Дейрона, время от времени делая попытки обсудить приданое. Эймонду приходилось обсуждать с ним, сколько золота и драгоценностей тот собирается отдать за свою дочь, когда им стоит сыграть свадьбу и сколько должно быть гостей на этой свадьбе. Не сильно способствовало его успокоению и то, что одна из дочерей Борроса решила, что он нуждается в компании, и эта компания должна быть непременно ее. Это была та самая девица, что так нагло смотрела на него в первый вечер. Из четырех дочерей Борроса эта оказалась наиболее раскрепощенной. В тот же день, не дожидаясь, когда их официально представят, она первая подошла к нему. Мариса Баратеон была умна, остроумна и обладала тем самым магнетизмом, что так притягателен для мужчин. Но на Эймонда в его раздраженном состоянии она действовала с точностью до наоборот. Он видел насквозь все ее ужимки, все эти маленькие хитрости, призванные заинтересовать его, и понимал, что может предсказать каждое ее следующее движение, каждое слово. Ее общество не было неприятно, но оно оседало на языке, как послевкусие от ложки меда. Особенно, если ты не любишь мед. И все же Эймонд был максимально терпелив к ней весь день. Пока не наступила ночь. Эймонд, нахмурился, вспоминая: «— Леди Мариса? Вы что-то забыли в моей комнате и решили забрать это непременно ночью? Он, собиравшийся спать, стоял по пояс обнажённый, когда дверь неожиданно открылась. Мариса же стояла перед ним с распущенными волосами и в шелковой накидке, подчеркивающей ее изящную фигуру. — Больше всего мне нравится в вас ваше чувство юмора, — улыбнулась она, подходя ближе. — Вы ведь понимаете, что, если девушка приходит ночью в комнату мужчины, она может преследовать лишь одну цель. — Сомневаюсь, что это желание обсудить политику. — Эймонд оценивающе посмотрел на нее. Похоже, он недооценил храбрость этой девушки. Или ее отчаяние. Мариса рассмеялась. У нее был чуть низкий с хрипотцой голос, который сводил с ума многих мужчин. Оставалось лишь догадываться скольким из них довелось побывать в ее спальне. А в том, что ее спальня уж точно не была храмом невинности, Эймонд не сомневался. Есть вещи, которые можно понять, лишь раз взглянув женщине в глаза. — Маловероятно, — согласилась она, подойдя вплотную. — Миледи, — устало произнёс Эймонд, — мне казалось, что я достаточно ясно дал понять вашему отцу, что не собираюсь брать вторую жену, или делать ещё какую-то подобную ересь. Он действительно полагал, что, приходя к нему ночью, она рассчитывала, что наутро он, преисполненный благородства, внезапной любви и черт знает чего ещё, сделает её второй женой. Как Эйгон Завоеватель, ага. Правда она, как и её отец, упускали один важный пункт: Эйгон женился на тех, в чьих жилах текла его кровь — кровь дракона. Однако девушка внезапно хищно улыбнулась, подняв руки к завязке своей накидки, и начала нарочито неторопливо развязывать ее. В комнате, освещенной лишь несколькими свечами, царил полумрак, отчего ее бледная кожа казалась почти прозрачной. Лишь губы выделялись кроваво-красным пятном на лице. Эта уловка тоже была знакома ему — женщины на Блошином Конце подводили губы какой-то краской, чтобы заставить мужчину смотреть на них… и желать. — Кто сказал, что я хочу за вас замуж? Я лишь желаю получить удовольствие и доставить его вам. — Тонкая ткань соскользнула с её плеч, обнажая нежную девичью кожу. Эймонд приподнял бровь, разглядывая открывшееся ему зрелище. Что ж, она была… вполне ничего. Мариса расценив его молчание как одобрение, подняла руку и коснулась его повязки. — Мой принц, мы можем завтра и не вспомнить об этой ночи, если вы не пожелаете. Но я обещаю, что вы её не забудете, — горячо зашептала она, уверенная в своих словах. Ее лицо было близко, очень близко. Одной рукой она провела по его животу, медленно опуская руку ниже, в то время как пальцы другой зацепились за края повязки и начали ее стягивать. Она потянулась к его губам, но не успела их коснуться. Он с силой сжал её подбородок и приподнял его выше. Её глаза испуганно расширились от неожиданности. — Кто сказал, что ты можешь прикасаться к моей повязке? Думаешь, твоё тело настолько желанно, что я сразу упаду в твои объятия? — он презрительно скривил губы. — Иди и найди себе какого-нибудь гвардейца, который утешит тебя. Он несильно оттолкнул её от себя и, развернувшись, сел в кресло, так чтобы не был заметен пах. Сидя в кресле, он наблюдал, как девушка униженно, чуть не плача, надевала свою накидку и бросив последнее «будь ты проклят, Эймонд Таргариен!» стремглав кинулась прочь». Эймонд тогда чуть было не сорвался — девица была… вполне ничего. Другими словами он не мог её охарактеризовать. А он, в конце концов, мужчина. Но потом она прикоснулась к его повязке, и это подействовало отрезвляюще. Только одна женщина могла к ней прикасаться, и эта женщина сейчас ждала его в Королевской Гавани. Ударив кулаком по столу, он встал и решительно направился к хозяину замка. Плевать, эта буря может никогда не кончиться. Они с Вхагар разберутся. Он сейчас же вылетает из этого замка. Но когда он пришёл в трапезную, где, как ему сообщили, сейчас находился хозяин замка, то увидел, как Боррос с встревоженным видом слушал донесение одного их гвардейцев. Заметив Эймонда, они замолчали, а Боррос попытался нацепить на себя безмятежный вид, но было уже поздно. — Что случилось? — сощурился Эймонд. Мейстер и Боррос переглянулись. Поколебавшись, Боррос решил, что хуже уже точно не будет, и признался: — Только что мои гвардейцы сообщили мне, что к внешним воротам прилетел дракон. Не знаю правда, как в такую погоду он сюда долетел... Эймонд нахмурился. — Продолжайте. — Молодой дракон. Его всадник назвался принцем Люцерисом Веларионом, — многозначительно закончил за Борроса мейстер. Вот это да! Рейнире так не терпелось прибрать к рукам лордов Штормового Предела, что она послала своего драгоценного сыночка, да ещё в такой шторм. Хотя она вполне могла и не знать о нем. Но все же они недооценили ее решимость. Забавное стечение обстоятельств, если бы не буря, они бы не пересеклись здесь, и Эймонд не смог бы узнать лично, с чем же прилетел Люк. — Что ж мне очень интересно, что же такого может предложить моя возлюбленная сестра, — озвучил он свои мысли, хитро улыбнувшись. — Не заставляйте же принца Велариона ждать, милорд. Лорд Боррос только кивнул. Присмотревшись к нему, Эймонд заметил в его глазах страх. Что так пугало Баратеона? Он боялся того, что его дом станет местом встречи двух давних врагов, или до него, наконец, дошло, что шутки кончились, и две ветви правящей династии требуют от него присяги? — Милорд, прикажете принять принца в тронном зале? — спросил мейстер. Эймонд, чуть слышно хмыкнул. Поверить только, они действительно называют его «тронным залом». Есть ли дом, больше предрасположенный к гордыне, чем дом Баратеонов? Спустя полчаса они стояли в "тронном курятнике", как про себя окрестил его Эймонд, и ждали появления Люцериса. Баратеон вновь собрал весь свой штатный двор местных придворных, а сам восседал на «троне». Его дочери вновь встали слева от него. Мариса бросив на него презрительный взгляд, развеселивший его, с каменным лицом повернулась к входу. Эймонд расположился чуть дальше, в тени колонны, чтобы не создавалось впечатление, что он из свиты. Раздались гулкие шаги гвардейцев, и спустя минуту в зал в сопровождении четырёх солдат вошёл Люцерис Веларион. Рядом с ними невысокий юноша выглядел совсем мальчишкой. Он был с ног до головы мокрый. Его глаза встревоженно озирались по сторонам, пока не наткнулись на Эймонда, который безразлично обернулся в его сторону. Люцерис был бледен и выглядел таким растерянным, что при других обстоятельствах Эймонду стало бы его жаль. После того как с формальными приветствиями было покончено, Баратеон спросил, что привело принца в такую погоду. — Милорд, я прибыл к вам по поручению своей матери, королевы Рейниры, — голос юноши чуть заметно дрожал. Он то и дело бросал взгляды на Эймонда. Люк вытащил из-под плаща свиток и протянул его гвардейцу, стоявшему рядом. Гвардеец забрал у него письмо и передал его Борросу, но тот не торопился его вскрывать. Повертев в руке письмо, он с усмешкой смотрел на юношу. — Ещё одна королева? — хохотнул он. — Похоже дом Таргариен не может определиться, кто его возглавляет! Эймонду, пробывшему уже три дня в обществе Борроса, невооружённым взглядом было видно, что тот пытается напустить на себя важности, отпуская столь неуважительные фразочки о Таргариенах. Конечно, он не был дураком и понимал, что обе ветви нуждаются в нем, а точнее в его войске. И потому не станут сейчас обнажать против него клинки. Но насколько ему это льстило, настолько же это его и пугало. И именно это — свой страх, он пытался спрятать за напыщенной важностью своего трона-кресла. Однако Люк этого не знал. Он и видел то Борроса Баратеона впервые. Ему не так давно исполнилось семнадцать, и он впервые был на столь важном задании. А потому грубое обращение заставило его занервничать, не говоря о присутствии Эймонда в замке, которое могло говорить лишь об одном. Тот либо уже успел заключить союз, либо собирался это сделать. — Милорд, моя мать просила передать… — Где чёртов мейстер?! — закричал во все горло Боррос, совершенно бестактно перебив своего гостя. Мейстер тут же подлетел к нему и, прочитав письмо, зашептал ему на ухо содержимое. Это немного поубавило спеси с лорда Баратеона, который стыдился своей безграмотности. Но содержимое письма разгневало его настолько, что он позабыл и о стыде. Резко махнув мейстеру, он воззрился на Люцериса. Теперь его взгляд метал молнии не хуже, грозовых туч за пределами его замка. — Вот как! Значит, твоя мать хочет, чтобы я прибыл на Драконий Камень и присягнул к ней? А что она готова предложить мне взамен? Люцерис растерялся, это было видно по его забегавшим глазам. Такого поворота он явно не ожидал. Эймонд хмыкнул. Его сестрица Рейнира настолько верила в свое право наследования и в поддержку великих домов, что не удосужилась поломать голову над предложением. Она просто велела Баратеону явиться к ней. Как недальновидно с ее стороны. Боррос, так и не дождавшись ответа, решил прийти на выручку. Слегка подавшись вперед, он расплылся в совершенно неуместной улыбке. — Принц Дейрон, младший из сыновей королевы Алисенты, изъявил желание жениться на одной из моих дочерей. — На лице Люка отразилось понимание, он кинул взгляд на Эймонда. — Быть может и ты готов жениться на одной из них? Боррос указал рукой в сторону дочерей. Играл он или нет, было неясно. Но, какой бы ответ не дал Люк, он не смог бы расторгнуть уже заключённый союз. — Милорд, я уже обручен. Как и мой брат. Сожалею, но я не могу… — То есть ты пришёл ко мне с пустыми руками, не так ли, мальчик? — повысил голос Баратеон. — Твоя шлюха-мать послала тебя ко мне с требованием явиться к ней, как какому-то псу! Еще и смела напоминать мне о клятве, данной мертвецом! Иди и напомни ей, что я не присягал ей, как она утверждает в своем письме. А заодно передай, что Баратеоны ей не щенки, чтобы нас к себе подзывать! По залу прошёлся вздох то ли ужаса, то ли неверия. Лорд Боррос Баратеон только что прилюдно назвал Рейниру шлюхой! Король Визерис и за меньшее казнил людей. Частично смелости Борросу придало присутствие Эймонда, собственное желание выслужиться и доказать уже сейчас свою верность. Но Эймонд сказал бы, что это было лишним. Он не испытывал к Рейнире каких-либо братских чувств, но ему не нравилось, что кто-то смеет безнаказанно оскорблять того, в ком текла кровь их семьи. Если бы эта фраза прозвучала в иное время и при иных обстоятельствах, он бы сам призвал Баратеона к ответу. И не важно, что сам он с ней был полностью согласен. Люцерис стал белее полотна. Его мать прилюдно оскорбили. Его мать, которая всегда стеной стояла перед ними, защищая от всех и вся, мать, которую он боготворил. Он должен был что-то сказать, должен был защитить её честь! — Лорд Боррос, — окрепшим голосом громко произнёс он. — Вы можете присягнуть предателям, можете изменить клятве, данной вашим отцом. Но вы не имеете права оскорблять законную королеву Вестероса. Мой дед за это отрезал бы вам язык! Последняя фраза прозвучала несколько по-детски, но Эймонд не мог не признать, что был впечатлен. Оказывается, у малыша Люка есть голос. И яйца. В зале повисла тишина, словно собравшиеся разом перестали дышать. Боррос же расхохотался, оглядывая своих людей, некоторые из которых неуверенно засмеялась в ответ. — И что же ты сделаешь, мальчик? Отрежешь мне язык, как твой дед? — он презрительно скривил рот. — Возвращайся к своей матери, пока я не лишил тебя твоего. Люк растерянно смотрел на него, не зная, как поступить. Мать велела ему, что бы ни случилось не вступать в открытую конфронтацию. Но Люцерис не был склонен к самообману. Не клятва сдерживала его, а собственная неуверенность. Неуверенность, поселившаяся в его душе, с тех пор как узнал, что он бастард. Знание того, что все шепотки за его спиной, все оскорбления и презрительные взгляды вполне заслуженны, делало его уязвимым. Он не был похож на своего брата. Джейк всегда обладал внутренним стержнем, уверенностью в том, кто он есть. Не бастард Стронга, не внук Визериса или Корлиса. А именно — Джейкейрис Веларион. Эта уверенность была его броней, щитом и мечом. А он, Люк, был беззащитен. Неуверенно, он сделал шаг назад, мечтая оказаться на другом конце света. Он не смотрел на окружавших его людей, однако ему казалось, что их глаза так и извергают на него презрение и пренебрежение. Но если бы он посмотрел, то увидел бы сочувствие. Сочувствие, правда, стало бы для него слабым утешением. Ведь он не смог защитить честь матери, не смог поставить на место, человека, оскорбившего ее. И он не сможет взглянуть ей в глаза теперь. — Одну минуту, лорд Стронг. Эймонд сделал маленький шажок вперед. Ну, не мог он позволить мальчишке так просто уйти, хотя разум говорил, что тот и так достаточно унижен. — Неужели, тебе никто не объяснил, что нельзя вот так свободно разгуливать по землям нашего королевства и склонять наших подданных на измену, да ещё и называть своего короля предателем? Тебе не говорили, что за такое полагается наказание? Зал погрузился в тишину, все, включая лорда Борроса, замерли, слушая мягкий голос принца Эймонда. Этот голос, несмотря на всю свою обманчивую мягкость, внушал страх. Как и его обладатель. Людям свойственно чувствовать опасность. Как любое травоядное способно распознать хищника, люди инстинктивно чуют и боятся хищников среди людей, порой даже не будучи в силах объяснить природу своего страха. — Я не собираюсь с тобой драться, дядя, — ответил Люк. — Ммм, нет. Драка — это не плата, мой дорогой племянник. Лорд Боррос пригрозил лишить тебя языка, но я думаю, что справедливее было бы отнять у тебя глаз. Как ты когда-то отнял мой. Эймонд снял с левого глаза повязку, и люди, собравшиеся в зале, смогли увидеть, как блеснул огромный голубой сапфир, выставленный в пустую глазницу. Люк с трудом сглотнул. — Отдай мне свой глаз, племянник, и я, так и быть, позволю тебе уйти сегодня безнаказанно. — В полной тишине Эймонд вытащил свой кинжал и бросил его к ногам Люцериса. Прямо сейчас Эймонд не мог сказать, что двигало им. Разумеется, он не собирался всерьез отнимать глаз мальчишки. И дело было не в моральных принципах, просто он не собирался так подставлять свою семью. Но поставить его в подобную ситуацию, унизить его ещё больше и с наслаждением наблюдать, как он судорожно пытается найти выход из ситуации, не упав в грязь лицом — это было воистину пьянящее чувство. Люк взглянул на кинжал, сглотнул, а потом твёрдо взглянув в лицо Эймонда, произнес: — Нет. И правда, нет. Так не пойдёт. Он должен бояться. Бояться по-настоящему. Эймонд сам подошёл к нему, поднял кинжал и почти нежно вложил его в руку Люка, не замечая, как все в зале подобрались, а Боррос аж поднялся на ноги. Гвардейцы дернулись было вперед, но не получив приказа, не знали, что делать. — Ты будешь ещё большим трусом, если не сделаешь это, племянник, — доверительно прошептал он. — Давай, сделай это, или это сделаю я сам. Люк был бледен и не мог оторвать глаз от его лица. Вся эта сцена со стороны походила на то, как питон гипнотизирует свою жертву, а та, вся пропитавшаяся страхом, не может выдавить и звука. — Довольно! — крикнул лорд Боррос. — Я не потерплю разбирательств в моем доме. Стража! Уведите принца Люцериса к его дракону. Это подействовало. Оцепенение, охватившее весь зал, спало. Гвардейцы увели Люка, который все ещё оглядывался на Эймонда. Тот лишь ухмыльнулся, покрутив в руке кинжал. Да уж, малышу Люку стоило вырасти с ним, тогда он может научился бы достойно выходить из тупиковых ситуаций. Может. Лишь после того, как Люцерис покинул зал, Боррос сел обратно в свое кресло, на лбу у него выступил пот. Люди, собравшиеся в зале, начали тихонько перешептываться, кидая на Эймонда испуганные взгляды. Теперь им точно будет, что обсудить в ближайшие дни. Эймонд, кинув взгляд в окно, увидел, что дождь все еще лил. Но делать нечего, он уже решил уехать. — Лорд Боррос, думаю, мне тоже пора откланяться. Я уже слишком злоупотребил вашим гостеприимством. Однако мой сильный племянник на своём опыте показал, что при желании даже в такой шторм можно долететь куда надо. Боррос с подозрением взглянул на него, но промолчал. Конечно, он ведь не успел рассказать тому о своих планах — этот щенок своим приходом все запутал. — Как пожелаете, мой принц. Я бы советовал не рисковать, но воля ваша. Эймонд приподнял уголок губ. Он правильно расценил ответ Баратеона. Тому уже не в радость было присутствие столь непредсказуемой персоны в своём доме. Союз заключён, а значит, можно и прощаться. Кивнув хозяину, Эймонд удалился, не удостоив никого из стоявших взглядом. Ему все же пришлось вернуться в комнату, чтобы забрать свой плащ. На пути к воротам он столкнулся с Марисой, которая похоже дожидалась его. — Решили проводить меня, миледи? Не стоило утруждаться, — не сбавляя хода, произнес он. — Решила убедиться, что вы найдёте дорогу к выходу, а то с одним глазом сложно приходится… Эймонд замер. Девчонка сейчас решила показать ему зубки? Не поздновато ли? — Признайтесь, вы всю ночь придумывали эту фразу, после того как я вышвырнул вас из своей комнаты? — безразлично бросил он, застегивая последние пуговицы. Ее лицо перекосилось от гнева, но она все же произнесла заготовленную заранее фразу. — Отвечу, если вы также ответите мне. Когда вы были детьми, ваш племянник вырезал вам только глаз? Потому что похоже, что он лишил вас ещё и яиц. Тут Эймонд даже на секунду оторопел. Резко притормозив, он обернулся к ней. Что эта испорченная девица несёт? А она, довольная тем, что привлекла его внимание, решила продолжить: — Я рада, что мы с вами не поженимся. Я бы предпочла выйти замуж за мужчину, который стоит за своими словами. И у которого все на месте. Где-то за окном сверкнула молния, на мгновение осветив весь коридор. Эймонд неторопливо поправил воротник и подошёл к ней слишком близко, чтобы это могло считаться приличным. И с удовольствием отметил, как девушка сделала крохотный шаг назад. — Меня учили в детстве не бить тех, кто и так побит жизнью, — мягким и глубоким голосом заговорил он. — Потому я скажу вам лишь, что вам не стоит так отчаиваться. Уверен, когда-нибудь найдётся тот, кто захочет видеть вас своей женой или просто любовницей, что более вероятно. Так что не теряйте надежды, миледи. А если даже нет, молчаливые сестры всегда будут вам рады. Отвесив ей издевательский поклон, Эймонд стремительным шагом направился к выходу. Уже снаружи, оседлав Вхагар, он с наслаждением подумал, что скоро окажется дома. И увидит Анну. Однако погода была просто отвратительная. На десять метров вперёд ничего не было видно, и ему пришлось снять капюшон, который только мешал. Дождь бил в глаза, затекал под воротник. Через минуту он был мокрый до нитки. Хуже всего — он не имел ни малейшего понятия, куда летит. Он даже немного поразился стойкости стронговского мальчишки, добравшегося сюда на своём малюсеньком драконе. Стоило подумать о нем, как в свете сверкнувшей молнии он увидел, что мальчишка летит прямо под ним. Тот видимо его не замечал так же, как и Эймонд — его. Эймонд рассмеялся в предвкушении. Поиграем, бастард? Он начал парить позади него, Вхагар, словно почувствовав настроение хозяина, утробно зарычала. Прищурившись, Эймонд увидел, как Арракс — кажется, так звали дракона — сбился с полёта, а Люк начал испуганно озираться. Эймонд вновь рассмеялся, но уже громче, чтобы щенок его точно услышал. — Напугай его, Вхагар, — негромко крикнул он, зная, что она услышит. Вхагар послушно нырнула вниз, а потом резко ускорившись, подлетела к Арракс сзади, широко раскрыв пасть. При желании она могла бы сделать это так быстро, что мелкий дракон даже не понял бы, как оказался бы в её зубах. Но сейчас Арракс заметив её, резко свернул налево, а Люк отчаянно что-то ей закричал. Арракс ускорился, пытаясь оторваться от гнавшихся за ней врагов. Именно так он воспринимал Вхагар, чувствуя страх своего хозяина. Эймонд же, ощущая как адреналин плещется в крови, попытался проделать с ними тот же фокус, что и минуту назад, но юркий дракон, резко спикировав, залетел в ущелье. Умно. Эймонд рассмеялся. — Я тебя вижу, — прокричал он на валирийском, хотя за пеленой дождя на самом деле не видел ничего, и все так же смеясь, добавил громче: — За тобой должок, бастард! Какое-то время он кружил, сверху, высматривая свою жертву, и уже собирался улететь, как вдруг резкая струя огня полоснула Вхагар прямо в морду. Приказа нападать не было. — Нет, Арракс, не нападай! — яростный крик Люцериса прорвался сквозь шум дождя. Но было уже поздно. Вхагар, которой огонь пришёлся прямо по глазам, страшно заревела. А Арракс, яростно махая крыльями, попытался скрыться в небе. — Вхагар! Стой! — но Вхагар уже не слушала его, Эймонд со всей силы натянул на себя поводья. — Вхагар, слушайся меня! Слушай меня! Его сил не хватало. Вхагар, не помня себя от ярости и боли, летела вперёд, не подчиняясь ни одному его приказу. — Вхагар, подчиняйся мне, что б тебя! Проклятье! Всё катилось в пекло, нужно было срочно утихомирить её, иначе мальчишке не поздоровится. Продолжая натягивать поводья, Эймонд яростно кричал Вхагар. На миг его поглотило дежавю, когда он впервые сел на дракона, и Вхагар поначалу не воспринимала ни один его приказ. Ему тогда был так же страшно. — Вхагар, это приказ, остановись! Ветер и капли дождя хлестали по лицу, он ничего не видел и не слышал, отчаянно борясь со стихией и собственным взбесившимся драконом. Но что он для стихии и для дракона? Где-то вдалеке сверкнула молния, и Вхагар резко взлетела вверх, заметив там движение. Эймонд тоже заметил. Арракс летел чуть выше, не видя их. — НЕТ, ВХАГАР!!! Оглушительный гром раздался совсем рядом и заглушил рык драконихи, когда, широко раскрыв пасть, она разорвала на куски Арракса вместе с Люком. Люк даже не успел вскрикнуть. — НЕЕТ! Отчаянный крик вырвался из его горла. Несколько мгновений он ещё смотрел вниз, на то, как крыло и хвост павшего дракона, падая, растворяются в чёрноте ночи. Вхагар взмахнула крыльями и полетела вперёд. — Нет, нет, нет… — только и мог повторять он. Этого не могло произойти. Просто. Не. Могло. Он не мог убить сына Рейниры. Люка. Не мог. Это был какой-то кошмар, из которого он не знал, как проснуться, не иначе. Дождь все лил и лил, но он не замечал этого. И тут вновь сверкнула молния, он бы не заметил и её, если бы легкий разряд тока не прошёлся по нему. Молния попала во Вхагар. Зарычав, она начала падать. Всё её огромное тело начало сокращаться в судорогах. Эймонд отчаянно вцепился в цепи. Сейчас единственным, что удержало его на драконе, было то, что он был привязан. Они летели прямо к земле на бешеной скорости. Когда до неё оставалось каких-то двадцать метров, Вхагар, сделав над собой титаническое усилие, несколько раз взмахнула крыльями. Этого хватило, чтобы они не разбились насмерть, но все же столкновение с землей было сильным. Раздался оглушительный грохот. Огромная туша, врезавшись в землю, по инерции протащилась по земле, прежде чем остановиться, подняв столбы пыли, которая тут же оседала, смешиваясь с дождевыми каплями. Вхагар не шевелилась, ее огромное тело продолжало сокращаться в остаточных судорогах. На ее спине, раскинув руки полулежал, неподвижный Эймонд Таргариен, по виску которого стекала струйка крови. Его глаз был закрыт. To be continued...