Почти как Мейгор

Бастард больше не разговаривает, даже не смотрит особо — только если думает, что Эймонд не видит. Это странные взгляды. Эймонд их не понимает, но после них всегда хочется вымыться и вырезать бастарду глаза. Только лишний раз прикасаться к нему Эймонд тоже не хочет. Каждую ночь в траве между ними валяется кинжал. Вопреки всем надеждам, никто за него не берется. Эймонд разносит по Речным Землям огненные кошмары, а сам — снов не видит. Они появляются позже и зовут его назад, в Харренхолл. Харренхолл снова горит и снова остывает, избавившись от очередных хозяев, но Люка призраки приветствуют, как старого друга. Алис при виде них улыбается одними глазами — черными, как стены Харренхолла. Еще одна сказка: принц на драконе спасает ведьму из осажденного замка. Люк чувствует себя странно отстраненным от всего этого. Его тянет в Богорощу, где воздух — сонная дымка и зыбкий шепот. Его тянет в ничто. Пока они летали по Речным Землям, Эймонд стал до одури острым — будто весь из граней надломленного стекла. Воссоединившись с Алис, он мутнеет и сглаживается. Люка это мало волнует — он словно читает историю, финал которой уже знает. Слова и фразы поблекли и истерлись, ведь история прочитана сотню раз, сотней глаз. — Подавись этим проклятым замком, — говорит Эймонд — на прощание. Красные кляксы опавших листьев усеивают землю под их ногами. — Я говорил тебе, мне он не нужен. Сегодня на лице у Эймонда нет повязки. Сапфир в глазнице блестит резко и холодно. — А мне не нужен ты. Делай что хочешь, бастард. Я надеюсь, Харренхолл тебя сожрет. — Я тебе не нужен, — говорит Люк безмятежно. — Пока. Но ты вернешься сюда. Откуда он знает? Наверное, нашептали листья. Рот Эймонда устало кривится. — Я должен был убить тебя в самом начале. Пока это еще что-то значило. — Не переживай так, — Люк слышит рев Вхагар. Исполинское существо, разорвавшее Арракса. Последний дракон времен Эйгона Завоевателя. Все когда-то кончается. Все уходит — и возвращается другим. — Я что-нибудь придумаю. Эймонд хочет что-то ответить, осекается, раздосадованно взмахивает рукой. Судя по его виду, он убежден, что Люк спятил окончательно. Не сказав больше ни слова, уходит. Вхагар поднимается высоко в осеннее небо. У нее на спине — две маленькие фигурки. Люк смотрит им вслед, но недолго — от солнца у него слезятся глаза. Харренхолл пустеет, потом наполняется снова — сначала, как обычно, призраками, потом — бродягами, которым некуда прибиться и которых наступающие заморозки пугают больше, чем проклятье стен Харрена Черного. У всех — загнанно-голодные взгляды. Многих покрывают корки сохнущих шрамов и ожоги. Питаются они чем придется. Кое-какие запасы еще можно отыскать в дальних погребах, кто-то — выходит за дичью и рыбой, кто-то — заботится, чтобы пропали тела, остающихся после особо яростных склок. Бродяги часто сцепляются друг с другом, но к Люку не лезут — их отпугивает его нечеловеческое равнодушие, и еще то, что он единственный не боится шататься по коридорам в самый темный час, когда призраки шепчутся громче всего. Наверное, они и его считают призраком. Люк не знает, сколько проходит времени. Курчавая спутанная грива доходит ему до плеч, когда в небе над Харренхоллом снова появляется дракон. Это не Вхагар. Люк выходит во двор и лицом к лицу встречается с Деймоном Таргариеном. Люк сам здорово изменился, но кажется, будто Деймон изменился еще больше. Стал горьким и высушенным, как засохшая яблоня. Люк никогда не воспринимал всерьез то, что говорил про Деймона Эймонд, но теперь и ему на язык просится — "постарел". Деймон не сразу понимает, кто перед ним, а когда узнает — только поднимает брови. — Ты жив, — говорит он без выражения. — Уверен? — спрашивает Люк. Деймон долго молчит. Пожимает плечами. — Если хочешь, можешь оставаться мертвым. Это уже не мое дело. Люк много чего хочет спросить. Про мать. Про Джоффри. Про войну. Но знает — если получит ответы, что-то в нем опять разобьется. Он склеивал осколки слишком много раз — уже не человек, а криво собранный витраж. Теперь его место в Харренхолле, братской могиле Стронгов, но и это ненадолго. Если в мире и есть место, которое он может назвать домом, Люк такое пока не нашел. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он Деймона. — Жду, когда прилетит Эймонд. — Хорошо. Я тоже. Деймон кивает. Каждый день Деймон оставляет новый кровоточащий рубец на стволе диводрева. Люку кажется, что вместе с древесным соком из порезов льется крик. Он ничего не делает, потому что Деймон может убить всех в этом замке, его тоже, и ничего не почувствовать. Потому что Деймону больше, чем все равно. Вот оно, проклятье Таргариенов. Пылать так ярко, что когда выгораешь, не остается даже пепла. Люк ждет. На тринадцатый день прилетает Вхагар. Эймонд на Люка не смотрит, зато Люк не спускает с него глаз. Отрывается только когда они с Алис поднимаются на самую высокую башню. Впервые за много дней — сердце учащенно бьется. — Хороший был полет, — говорит Алис, провожая взглядом поднимающуюся под облака Вхагар. — И последний. Она не отрывает рук от круглого живота. Если они с Люком оба не совсем живы, то по-разному. Люк еще что-то чувствует — когда смотрит, как два дракона взлетают все выше. Когда они схлестываются — два огромных огнедышащих ящера, несущих смерть всем вокруг и наконец превратившихся в змея, пожирающего собственный хвост. Когда уши закладывает от рева. И когда с головокружительной скоростью сцепившиеся драконы и их всадники несутся вниз, навстречу Божьему Оку. "Вот оно", — думает Люк. "То, чего я ждал." Но разве он ждал этого? Зеркальная гладь озера разбивается с оглушительным всплеском. Вода вздымается пенным фонтаном, идет волнами, как море в шторм. Люк и Алис стоят на башне, и ветер играет с их волосами, как когда-то — чьи-то руки. В конце концов кто-то из них громко смеется, а кто-то — очень долго молчит.