Терновый Венец

Часть XI

      Манюэль сидел в своей просторной коморке и перебирал бумаги. Как Архиепископ города, он должен был это делать регулярно после каждого рабочего дня, что явно состарило его на много лет вперёд. Его келья была убрана крайне аккуратно и со вкусом: красивый узорчатый стол, стул с алой подушкой, стул напротив хозяина комнаты, шкафчик и копия какой-то религиозной картины, которую он выторговал за вполне дешёвую сумму.       Перелистывая документы и прочие бумаги, он погружался в мысли. Старческие и тёмные, известные только ему и господу. Он каждый день приходил в свою почивальню, где долго размышлял о всяком. Буквально обо всём! Например, вчера он пришёл и, угрюмо сидя, стал мечтать о том, как ест банан, довольно редкий и экзотический продукт того времени. Так аппетитно мечтал, что даже пустил небольшую слюнку!       Или вот ещё: неделю назад он предавался мыслями о своей любви к окнам. У него было странное влечение — посидеть у прохладного окна, играясь с подолом сутаны. Причём объяснить он никак этого не мог! Идя по катакомбам с Фрицем, он также размышлял об истории тайных путей. Ведь додумался же человек строить подземные пути, да ещё какие. Вместе с этим ему также вспоминался утренний пересоленный хлеб.       Ещё месяц назад ему думалось о развратности молодёжи. Ведь сколько пошлостей он видел в городе, причём рядом со школами. Он совсем забыл, как в своей молодости кутил везде и всегда, подбивая на это своего друга, нынешнего судью Флау. Бруно, о котором читатель, вероятно, уже успел позабыть, часто отнекивался от подобных гуляний. По правде говоря, он отличался чистотой души и праведностью жизни, в отличие от Манюэля. В Гарсии всегда видели человека отстранённого от всеобщего веселья.       Однако время меняется. Священник с возрастом всё же ударился в религию и отказался от пирушек. Флау было не до этого. Намечался серьёзный проект, в котором времени на кутёж попросту не было. Проект, в котором участвовал как Архиепископ, так и «диктатор» Испании, которого Манюэль в последнее время перестал уважать вовсе. И впрямь, самый здравомыслящий член их компании, заполучив власть, стал ещё более грязным, чем свои два друга в молодости. После визита испанской королевской семьи к нему, он возомнил о себе ещё больше.       В самом деле, если говорить более глубоко об этом инциденте, то Бруно прошёлся по очень тонкому острию. Затеяв революцию, он навлёк на себя внимание одних из самых крупных держав Европы, в частности, России и Великобритании. Введение войск столь могучих Империй, даже и ослабленных длительной войной, ему не хотелось допускать ни в коем случае, отчего пришлось идти на компромисс с испанским монаршим домом. Легитимность страны сохранить удалось, однако всё ещё судьба Королевства была в шаге от войны. Словом, Архиепископ заранее видел провал идеи Флау и Гарсии. Всё это рано или поздно погибнет. И Манюэль вместе с ними тоже…       Перебирая пальцами бумагу, он снова наткнулся на письмо. Уже пятый раз за день оно попадается на глаза, такое навязчивое и противное Архиепископу. Оно пришла неделю назад, и всё это время он не знал, что же ему делать. На письме была знакомая печать знакомого судьи, отчего старика воротило ещё сильнее.       В бумажке его друг писал о своём визите через несколько месяцев. Семь дней уже прошло, и Манюэлю надо было что-то решать. Пренебречь хоть и старым, но другом, либо предать Амура, его старания, труды. Ведь каждая первая встреча глаз являются его делом и работой. Каждый первый поцелуй, первый танец, первая любовь под луной…       Под маленьким огоньком зажжённой свечи, старший священник начал перечитывать письмо. С каждой точкой он вздыхал, разочаровываясь то ли в себе, то ли в друге, то ли в боге.… Ведь прошло достаточно времени, а Творец не удосужился хотя бы намекнуть на ответ. Хотя его ли это забота.… Заботиться ли он вообще о чём-нибудь…       Помассировав виски, Манюэль отложил записку, так и не дочитав её до конца. Ему вообще было трудно читать в последнее время. Буквы расплываются перед глазами, а строчки двоятся. Очки носить было для него унизительно. Ему часто предлагали знакомые священники, у которых со старостью возникла такая же проблема, но Манюэль их даже не слушал. Просто не хотел вслушиваться…       Засунув обратно письмо на верхушку стопки из прочих бумаг и документов, он потушил свечу и пошёл к кровати. Устало вздохнув, он последний раз подумал о банане и уснул…              После той встречи с Беквитом, Фриц с Фалеей чмокнулись и ушли спать. Как подметил священник, они стали чаще целоваться. Это заставило его раскраснеться и засмущаться в постели утром, когда его «ангел» поспешно убежал, оставив как обычно записку романтического характера. До следующего поцелуя осталась неделя…       Накинув привычную сутану, сонный дьякон вышел из кельи прямо на улицу. Снег совсем уж растаял, оставив после себя лужицы да небольшие сугробы, на которых плавно падала листва. Холодный вьюжный февраль подходил к концу и достаточно быстро уступил своё место марту. Для такой небольшой, но грубой зимы, это было изумительное явление природы.       Детвора в городе уже бегала кидаться потёкшими снежками, ведь не успела наиграться за декабрь и январь. Горожане многих стран готовились к своим праздникам и традициям, а некоторые уже собиралась сеять рожь. Наш город тоже не стал исключением. В нём всё ещё не хотели отпускать зиму, но уже встречали весенние торжества.       Фриц не разделял их общего мнения. Он не любил весну, эту слякоть и листья под ногами. Этот заунывный ветер и хандру, наступающую с этим печальным временем года. Иногда на него нападали печальные мысли, возникшие случайно и ничем не подкреплённые. Весной он часто думал об отце, о своём прошлом и позапрошлом доме. И его вовсе не утешали эти размышленья.       Почему люди так любят весну и так сильно её романтизируют? Разве дождь романтичен? Романтично ли падение в лужу или липкие оранжевые лепестки? Нет, есть какое-то иное явление, заставляющее многих её обожествлять. Быть может, это творение природы? Может, в человеке изначально спрятано чувство, по которому все так любят эту серую пору? Если это так, то люди и впрямь многим похожи на животных.       А может сам человек выдумал так представлять март? Зимой холодно, летом жарко, а осенью и весной просто красиво? Неужели мы сами вообразили себе, что вся тусклая рутина — это романтично? Не глупо ли это? Создавать свой образ по своему хотению и ему посвящать оды, песни, легенды. Хотя, именно этим люди и отличаются от тех же животных…        В церкви он отслужил совсем недолго, слегка поклёвывая носом. Он всегда был таким после каждого воскресенья, проведённого с Фалеей. Но в этот раз дьякон выглядел совсем уставшим и даже подавленным. То и дело он тёр переносицу и что-то мычал самому себе же.       — С тобой всё хорошо? — Спросил его один монах, тронув за плечо, — Сходи-ка, умойся. Я тебя отпрошу.       Фриц противиться не стал. Возможно, холодная вода действительно ободрит священника хотя бы на час, а там уже и утро пройдёт. Полусонной походкой, дьякон отправился к умывальне, находящийся на верхних этажах церкви, не доступным обычным прихожанам.       Поднимаясь по винтажной лестнице, он вглядывался в небольшие, но красивые розетки, окружающие лестницу с правой стороны. Как бы не омрачало его это место, молодой монах церковь всё-таки любил. Да, тут тускло и нудно, но в этом здании он провёл своё юношество, стал собой. Тут он познакомился с Мари, Чарли и многими священниками. Манюэль водил его по помещениям собора, рассказывал разные сюжеты, которые были изображены на фресках церковного свода, читал ему Библию. Это место пробуждало в нём неясное чувство. Будто бы он уже засиделся в своём гнёздышке. Хотелось взмахнуть крыльями и выпорхнуть наружу, в дивный, страшный мир…       Дойдя до двери в уборную, дьякон чётко уловил чей-то всхлип. Потерев глаза, он счёл, что ему просто показалось и стоит поскорее вымыть своё лицо, однако сразу после этого раздалось шипение из той же стороны, что и ранее. Почуяв что-то странное, он хмыкнул и пошёл по звуку коротких и сдерживаемых стонов. Священник бродил по коридорам, вслушивался и отходил в сторону порядком двух минут. Однако он всё же определил, откуда идёт предмет внимания и вскоре оказался возле очередной полуоткрытой дверцы.       Робко и осторожно туда заглянув, Фрицу предстала крайне любопытная картина: хмурая Мари старательно перевязывает кисть не менее хмурой Жизель. На бинте расплылось густое, но небольшое пятно, цветом похожее на пролитое вино. Возможно, если бы не грозный вид служанок, дьякон бы подумал как раз об этом. Но сморщенное лицо старшей давало совершенно другое представление о случившемся.       Когда монах со скрипом приоткрыл дверь шире, внимание девушек перешло на него. Жизель нахмурилась ещё сильнее, буравя взглядом нежданного гостя. Мари же напротив, приободрилась и заулыбалась, увидев приятного знакомого.       — Привет, Фриц, — Задорно помахала она рукой, — Не стой столбом, проходи.       — Но… я… — Священник уже хотел запротестовать, сам не зная почему, однако чувство интереса заиграло в нём сильнее желания оказаться в пропахшем ладаном зале. Поэтому он сделал шаг вперёд и, переминаясь с ноги на ногу, с вопросом уставился на забинтованную руку, — Что здесь… произошло?..       Девочка уже открыла рот, но была остановлена гневными бровями Жизель. Они настолько смутили Мари, что та так и осталась с открытым ртом и лишь через время кротко выговорила:       — Луи напал на Жизель.       — Ты обещала! — В ответ завопила другая служанка, покрываясь пунцовой краской.       — Я не стерпела, прости… — Младшая потупила взор в пол, почувствовав себя виновной. Впрочем, не просто так…       — Погодите… — Теперь уже пришла очередь хмуриться Фрицу, — Я надеюсь, что просто не расслышал, но…       Ответом ему послужили красные глаза Жизель, говорившие о недавно пролитых слезах, хоть и не столь обильных. Сама служанка заметила это и попыталась скрыть, тем самым лишь подкрепив размышления монаха.       — Как это произошло? — Серьёзно спросил он.       — Он взял с кухни нож… — Дальше уже и у старшей служанки взгляд упал вниз и теперь они с Мари смотрели в одну и ту же точку.       Фриц был не просто удивлён. Он был обескуражен, возмущён! Он ожидал, что этот мерзавец оставит то столкновение в глубокой обиде на него, но никак не на Жизель! Причём с угрозой не столько отомстить, сколько внушить страх, а может даже вовсе убить! И после этого у него поворачивается язык называть себя священником?!       Дьякон стоял неподвижно. Выражение его лица смутило всех, находящихся в этой комнате. В нём смешалось отвращение, злость и ужас. Раньше Луи был для него просто болваном, которого Фриц терпел из чистого уважения ко всем священникам, но сейчас.… Этот подлец осквернил не себя самого, а весь монашеский сан! Как после этого ему в глаза смотреть?..       — Эта свинья не смеет дотрагиваться до служанок церкви! — Фриц побледнел и посмотрел куда-то в пустоту своими разъярёнными, но до сих пор сохранявшими какое-то равнодушие глазами, — Он оскорбил Манюэля, подонок!       И, с уверенностью посмотрев в удивлённые лица молодых дам, уже закончивших с перебинтовыванием, вышел в коридор, совсем забыв о своём сонном с утра состоянии. Ах, глаза, глаза. Сколько всего о человеке можно сказать, лишь посмотрев вглубь души, спрятанных в этих зеркалах всей людской сущности. Вся поэзия, музыка, все картины стоили бы полный ноль, если бы не эта основа человека!       Фрицевы карие глаза рассказывали многое о самом дьяконе. И пускай Фалеа не была искусна в прочтении человеческого тайника, запрятанного в этих омутах, этот умный, весёлый и всегда спокойный зрак манил прямиком к хозяину. Возможно, из-за них она и поверила Фрицу, доверила свою судьбу…       Смело шагая вниз по лестнице, монах намеривался расправиться с отвратной злостью, накипевшую у него внутри за время той решительности, вспыхнувшей у него в сердце. Перед своим уходом, дьякон заверил Жизель в скором отстранение горе-священника куда-нибудь подальше, а также поблагодарил маленькую Мари.       Теперь его путь лежал к кабинету Манюэля. Утренний молебен давно закончился, и Фрицу бы следовало вернуться к монашеским делам, но сейчас ему было не до этого. Как со спокойной душой он мог выслушивать исповеди, если сам согрешил! Ведь молчание тоже грех.       Его хмурый вид выдавал только взгляд. В основном он остался прежним, спокойным Фрицем, что и неделю назад, и месяц назад, и год назад. Все проходящие мимо здоровались с монахом, а он, хоть и грубо, но старался отвечать. И никто не заметил в нём ничего необычного и даже подумать об этом не смог.       Когда дьякон уже был на полпути к Архиепископу, его остановил тот самый священник, который обещался ненадолго отпросить Фрица от своих дел. Он ещё некоторое время подбирал слова, стоя с открытым ртом, пока не вздохнул.       — Отец хочет тебя видеть.       — Я его тоже, — Дьякон ответил так резко и холодно, что у его собеседника пробежались мурашки и его взор стал каким-то даже сочувствующим. Похлопав друга по плечу, он ушёл, оставив монаха с самим собой. Немного подумав о дальнейшем разговоре, Фриц смягчился в лице вовсе, а сердце перестало биться так сильно.       Подходя к знакомым, красивым, но достаточно старым дверям, молодой священник постучался.       — Проходите! — Донёсся знакомый голос Манюэля, не особо тревожный. Стучавший прошёл в комнату.       Она уже была описана страницами ранее, но со стороны самого старца, проживающего в этих стенах. Разумеется, что Архиепископ успел привыкнуть к этой комнате, но вот для остальных она до сих пор была чем-то загадочным.       Удивительно, но и Фриц, как один из самых, пожалуй, приближённых к Манюэлю святош в этом храме, знал об этом месте крайне мало. Старик даже поговаривал, что когда маленького монаха привели сюда, он не сдержал давления стен и расплакался. До сих пор, вспоминая этот рассказ, уже повзрослевший малец краснеет и уводит взгляд.       Значит, переходим к более плотному описанию обители Манюэля. При входе, в глаза бросается длинный и широкий коридор, облепленный канделябрами на стенах. Ещё сразу видна капитель на полу, расположенная далековато от входа и служащая гостевым стулом. В принципе, убранство кабинета было хаотичным, но при этом замечательно вливалась в общую картину. Расположение здесь «табурета» хоть и было странным, но зато крайне уместным.       Этот беспорядок создаёт впечатление отдельного церковного зала, потому что и на своде также красовались фрески религиозных сюжетов, казалось бы, вообще здесь ненужные. Ведь такая красота была только в главном зале, в том, что со скамейками. Возможно, ранее, это помещение и служило ещё одним залом, но это были лишь догадки священника.       В конце этого престранного коридора располагался стол и Манюэль, собственной персоной. За ним ещё был и камин, но тот успел три раза угаснуть, так что Фриц не заметил сразу. Архиепископ что-то старательно выводил пером по чахлой бумаге, не обращая внимания на дьякона. Только когда тот прокашлялся человек в другом конце кабинета обратил внимание на пришедшего.       — Вы меня спрашивали? — Скромно сказал монах, слегка переминаясь с ноги на ногу.       — Да, Фриц, садись, — Тот указал на капитель, стоящую рядом с ним. Чувствуя себя неловко, гость всё-таки присел, однако, из-за своего высокого роста, всё равно был несколько выше низенького старика-священника.       — Я бы тоже желал вам рассказать кое-что.       В ответ на эти слова, брови Манюэля изогнулись, выражая лёгкое удивление.       — Что ж, тогда говорите первым, — Заключил главный епископ, отодвинув бумаги и чернильницу подальше от себя. Лицо его сузилось, борода скрылась в тени.       — Я… — Фриц немного призадумался, собрался с мыслями, и потом продолжил, — Я нечаянно услышал стоны, когда шёл... умыться. Потом заглянул в комнату, откуда все эти звуки доносились, а там две служанки. Одна из них сказала, что Луи накинулся на неё с ножом и даже успел нанести удар! Я настоятельно требую, если не выгнать этого паршивца из сана священника, то уж точно перевести куда-нибудь в другую церковь, да хотя бы в часовню! Он распускает руки!       Манюэль, казалось, этой новостью удивлён не был. Посмотрев на Фрица исподлобья, он прокашлялся и, пододвинув стопку бумаг, вновь взялся за перо.       — Это всё, что ты хотел мне сказать? — Спросил он, вновь взявшись царапать какие-то слова на пожухлом листке. Сам Фриц сначала удивился, вскинув брови. Потом, потупив взгляд, нерешительно ответил:       — Да…       — Что со служанкой?       — Ей перевязали руку, вторая… служка научена этому, — Дьякон покраснел при мысли о Фалеи. Ведь именно она научила Мари подобным медицинским вещам и, как оказалось, совсем не зря.       — Хорошо, — Манюэль порылся в стопке, нахмурился, взял листочек и что-то долго на нём писал, сохраняя напряжённое состояние визитёра. Затем свернул в трубочку и положил в карман, — Считай, его уже нет. Завтра его переведут в часовню. Как ты и хотел.       — Это… всё? — Фриц даже был немного удивлён столь быстрому разрешению конфликта. Он ожидал, что Архиепископ будет заступаться за Луи, причём ожидания эти были ничем не подкреплены.       — Да. Теперь судьба этого прохиндея перешла с плеч этой церкви на другую, — Сказано это было сухо, немного с иронией. Было видно, что Манюэлю не всё равно на принятое решение. Что-то блеснуло в его глазах. Что-то странное, непонятное монаху, — Люди постоянно перекладывают ответственность на другие плечи, ведь так? Быть может, право, сейчас это единственный выход. Но излишняя горячность ни к чему хорошему не приводит.       Он замолчал и прикрыл глаза, отчего Фрицу стало не по душе. Слова старика действительно заставили продрогнуть священника так, что тот почувствовал холодок под сутаной. В комнате стало внезапно темно, сыро и тихо…       — Я свободен?.. — Нерешительно спросил он, привстав с капители.       — Нет, — Резко ответил Архиепископ и жестом пригласил молодого монаха подойти поближе. Когда Фриц почти что подбежал к нему, он перешёл на шёпот, — Вот.       Из-за горы бумаг показалась пожилая рука, протягивающая уже вскрытый конверт. Фриц помедлил, но под настойчивым взглядом Манюэля осторожно взял его.       — Потом прочитаешь, — Отец прокашлялся и слегка повысил голос, — Берите только самое важное и ценное, чтобы не нагружать свой путь.       Дьякон пару секунд ничего не произносил, но через время с удивлением рассматривал то выданный конверт, то старого собеседника.       — Прошу прощения?       — Всё потом! — Уже в полный тон заявил Архиепископ, ставя точку на каком-то листке, — Можешь идти, сын мой.       Фриц поблагодарил старика и ушёл, имея довольно странное впечатление от разговора. С опаской глянув на выданный документ, он спрятал его глубоко за пазуху. Что-то неладное чувствовалось ему, что-то радикальное.       Сообщать девушкам о дипломатических успехах он не стал. Мари сама нашла его и расспросила. Жизель очень тревожилась об этом инциденте, ведь, как по секрету выразилась самая младшая служка, «они часто целовались». Впрочем, это был далеко не секрет для Фрица.       Новость об уходе Луи взволновало Мари, но скорее и обрадовала в том числе. Казалось, она совсем позабыла о тех язвах, которыми поливала недавняя потерпевшая свою спасительницу. Ведь кто знает, чем окончилась бы эта кутерьма, не научи Фалеа девочку обрабатывать и перебинтовывать раны. А она вон как рада за недавнюю Химеру…       Священника также что-то дёрнуло за язык заикнуться о письме Манюэля, отчего Мари потребовала зачитать его вслух. А ведь Фриц сам не знал, что именно написано в нём. Возможно, что-то даже не детское. К счастью, она торопилась и долго не стала пытать монаха этой просьбой. Они мило попрощались и разошлись, каждый в свою сторону…              Как же быстро, всё-таки, летит время. Читатель, должно быть, уже устал из раза в раз читать о воскресных свиданиях двух влюблённых, воркующих где-то у реки. Но не в этом ли прелесть быть влюблённым? Днями напролёт ждать и ждать той самой долгожданной встречи, чтобы податься сладостному моменту.       Река была прекрасна осенью. Она трепетала под луной, всходящей где-то вдали неба. В отражении теченья виднелись звёзды, которые то исчезали во мраке, то вновь появлялись. Видна была и ветка дерева, свисающая прямо над головой зеваки, нечаянно заглянувшего в речушку.       Листья падали, кружились, танцевали под хрупкими ногами дам и тяжёлых сапог их мужчин. В городе гораздо чище прибирали мостовую, там не находилось ни единой желтизны. Лишь пару листиков очутились под переулком и тут же улетели, не дав ребятам поймать себя за стебель.       От зимы ничего не осталось. Даже лужиц подтаявшего снега. Настал момент, когда весной можно наслаждаться в самых непринуждённых обстоятельствах. Фриц же был в грузном волнении…       На днях он прочитал письмо, чьим отправителем оказался судья Флау. Названный отец писал Архиепископу о своём скором приезде через некоторое время, ближе к лету, а точнее июлю. Это было тревожное известие для молодого дьякона. Ведь там же было и добавлено о намерении забрать с судьёй его, Фрица. Этого допускать крайне не хотелось.       Именно поэтому, тревожно озираясь и ходя по кругу, монах то и дело прислушивался к лесным звучаниям. Он не знал, что предпринимать и в какой-то степени паниковал. Он помнил предложение Фалеи о побеге и часто размышлял о нём, но не подозревал, как скоро нужен этот план. А оказывается, у них в запасе всего несколько месяцев…       Наконец-таки, когда солнце заходило за горизонт, раскрасив всё окружение вокруг священника в розовые и красные оттенки, он чётко уловил негромкий шелест листвы. Это было не похоже на простой ветер, забредший под монашескую рясу. Это были шаги, лёгкие, как и журчание холодного ручья. Ни доли сомнения не промелькнуло в голове Фрица. Он был уверен, что через считанные секунды уже будет в обнимку с ней валяться на жёлтых опавших листьях и говорить, как сильно же соскучился.       И правда, не прошло и минуты, как Фалеа, радостно хохоча, прижималась к прохладной сутане друга. В такие моменты дьякон и понимал, что все эти шесть дней ожидания и волнения стоили того. Стоили мгновения, которое тянулось так долго, как только могло.       — Тебе до сих пор нравятся белые стены лазарета с запахом спирта, клубничка? — После короткого поцелуя спросил Фриц, радостно улыбаясь.       — Клубничка? — Девушка в удивлении подняла свою тонкую бровь, — Почему же клубничка?       — Не знаю. Просто… у твоих губ клубничный вкус…       После этих слов монах прижал к себе и впрямь клубничного цвета девицу, зарывшись носом в её волосы.       — Умеешь ты смущать, — Пролепетала та, оторвавшись от объятий. Её строгие, но красивые голубые глаза уткнулись прямо в лицо священнику, — Я тоже тебе что-нибудь придумаю.       — Уже желаю поскорее услышать твоё виденье моего поцелуя, — Рассмеялся тот, заставив девушку ещё сильнее нахмуриться. Они ещё долго делились ласками и милыми комментариями, пока Фриц, не вспомнив о письме, начал потихоньку отстраняться от разговоров…       — Что-то не так? — Наконец, спросила Фалеа, тревожно забегав взглядом по озадаченному лицу священника.       — На-ка, — Ответил дьякон, протягивая помятый в нервной руке конверт, — Прочитай.       Она с подозрением взяла бумага и ненадолго вчиталась в неё. Прошло меньше минуты, когда Фалеа, оторвав взгляд от бумаги, продолжила думать, потирая переносицу. Глаза продолжали блистать уверенностью, но вот привычные нахмуренные брови создавали им серьёзный вид.       — Дела плохи, — С выдохом заключала девушка, присев на траву у речки, — Но ситуация нам всё ещё подконтрольна. Нам просто стоит через недельку другую выдвинуться в путь, куда мы и хотели. Ты ведь всё обдумал?       — Не до конца. Я пойду с тобой хоть до Лиссабона, но горячиться не стоит. Дело требует тщательного обдумывания.       — У меня есть деньги. С голоду или холоду мы там не помрём.       — Для начала стоит пересечь границу, а там применение деньгам обязательно найдётся… — Двое друзей погрузились в раздумья, смотря на месяц, выглянувший снова из-за туч. Он был красив, от него исходило созерцания блеклого света, которое затрагивало одну единственную звёздочку, расположенную возле ночного светила.       — Ну что ж, — Фалеа поднялась и отряхнулась, — Я хочу навестить мою Мари. Пошли к дому.       — Шутишь? — Нерешительно отозвался Фриц, — Чарли же прибьёт тебя…       — Разберёмся, — И, вильнув бёдрами, направилась в гущу леса. Монах за ней…              Уже подойдя к зданию, друзья почувствовали что-то неладное. Обычно, в такой поздний час все окна были тёмными, что отчётливо давало знать о сне, витающем на крыше дома служанок. Сегодня же одно окошко отдавало тусклым свечением. Вспомнив устройство комнат, Фалеа правильно подумала, что свет шёл из коморки сторожа Акифа.       Переглянувшись, пара осторожно вошла за порог и первым делом услышала всхлипы. Затем какое-то улюлюканье, что вызвало ещё большое удивление. Медленно Фриц ступил вперёд, закрывая спиной подругу, и подошёл как можно ближе к приоткрытой двери, из которой и доносились все звуки. Заглянув туда, им предстало престранное зрелище, с первого разу и непонятное вовсе: над сгорбившимся старым сторожем Акифом стояли все жители дома служанок. Их немного, все они уже были перечислены выше, поэтому обзор вошедшей паре не сильно прикрывали.       Ладонь Чарли лежала на широком плече старика, а маленькая Мари утешительно гладила его пожухлую кожу на свесившейся руке. Даже Жизель смотрела на сторожа с жалостью и сочувствием, и было за что. Он плакал. Это стало ясно Фрицу после его всхлипываний и бормотаний. Достаточно легко узнаётся надломленный голос рыдающего человека…       Капли слёз падали на бумагу, которая лежала прямо перед опустившимся носом Акифа. Он что-то восклицал, затем умолкал, затем снова завышал свой хриплый голос. И пускай священник неплохо разбирался во многих языках, включая турецкий, разобрать эти печальные стоны не смог.       Наконец, друзей заметили. По крайней мере, Чарли жестом подозвала обоих поближе. Это помогло рассмотреть убранство стола ещё лучше. Кроме тусклой свечки и жёлтого листа, на краю также стояла уже наполовину выпитая бутылка какого-то дешёвого алкоголя. Всё это наводило на неприятные мысли, и вскоре Чарли их подтвердила.       Дёрнув за рукав дьяконской сутаны, ключница шёпотом, коротко и строго, объяснила обстановку:       — Ему пришло письмо от жены. Их дочь больна, скоро умрёт, а у Акифа даже нет денег, чтобы сплавать к ней и попрощаться.       Затем она, помолчав, отправила служек ко сну, а сама, вместе с Фрицем и Фалеей, осталась у старика. Попытавшись улыбнуться, Фалеа погладила по макушке уходящую Мари и сказала пару подбадривающих слов, на что девочка тоже мягко приподняла уголки рта. Когда в комнате остались лишь четыре человека, свеча последний раз колыхнулась к лунному свету и потухла. Сторож слабо прохрипел и от безысходности отчаянно упал на стол.       Казалось, он сдался. Опустил руки, не смог выдержать наплыва чувств. Особливо он злился. Гневался на самого же себя, на природу, на жену, на обстоятельства. Возможно, его печалило не столько смерть дочери, сколько осознание, что он не сможет даже пожелать ей счастливого пути и увидеть в последний раз. Ни один зверь не сможет сдаться так, как человек…        Акиф простился с семьёй не на самой хорошей ноте. И пускай долго сожалел он о содеянном, о своих поступках, он никогда не горевал по ней так, как сейчас. Можно ли это назвать горестью? Вряд ли. Со стороны других людей это действительно будет печально, но для старика это было агонией. Она рвала ему душу, сердце, глаза, лёгкие. Он забыл, как дышать, как говорить. Уже целый час не мог прийти в себя и то и дело взывал к небу…       — Идите спать, — Также слабо сказала Чарли и собиралась уйти.       — Нет. — Внезапно голос подала Фалеа. Сжимая руку в кулак, второй она полезла за пазуху и, немного покопавшись там, достала небольшой кожаный мешок. По звенящему звуку стало понятно, что там хранилось. Обратившись к Акифу, она продолжила, — Когда отплывает твой корабль?       — С… сегодня… — Всё также хрипло отвечал ей сторож, — Через два часа…       — Фриц, живо приведи Джека, — Через пару секунд, быстро и решительно всё обдумав, девушка положила мешок с деньгами на стол. Священника в комнате уже не было. Заметив вопросительный взгляд в глазах Чарли и покрасневшего старика, она незамедлительно им ответила, — За два часа конь успеет довести Акифа до порта, там он заплатит и поплывёт. Денег хватит на дорогу туда и обратно.       Сторож оживился. Он всё понял и, с невиданным стремлением поднявшись со стула, начал метаться из стороны в сторону, не зная, что и говорить. Прежде всего, опять расплакался и упал на колени перед Фалеей. Та, быстро подняв его, терпеливо стала дожидаться Фрица, пока сторож пытался прийти в себя от подаренной ему надежды. Надежды увидеть дочь, поцеловать её в последний раз...        Чарли всё это время, стояла в сторонке и, понимая, что момент слишком напряжённый, не решалась ничего сказать. Лишь когда Фриц, довольно шустро приведя своего коня, помог старому другу (уже с подаренными деньгами) сесть на Джека и сам оседлал его, ключница оживились.       — Только возвращайся поскорее. Пожалуйста… — С мягкостью на душе произнесла она вслед Акифу, грустно помахав ему своей рукой…              За время ожидания Фрица, Чарли с Фалеей так бы и не обмолвились ни словом, стоя у порога. Но слишком тягостно было молчание, поэтому первой разговор начала глава служек.       — Тебе нужны были те деньги? — Спросила она, повернув голову к собеседнице.       — Деньги всегда нужны, — Та пожала плечами и присела на траву, росшую у входа в дом, — Просто я решила, что так будет правильней.       — А на что бы ты их потратила? — В голосе Чарли звучала какая-то наивность. Скорее, просто позыв вести диалог. Сейчас тишина и впрямь была им в тягость. Хотя её вечно строгий голос привык говорить указания и советы, сейчас это был разговор. Самый обычный, начавшийся с желания, разговор.       — Наверное, где-нибудь за границей, с Фрицем…       — Вы хотите покинуть Францию?       — Да.       — Ясно…       Фалее показалось, что слова Чарли прозвучали тоскливо, но, взглянув ей в лицо, девица увидела хладнокровное спокойствие. Её выражение лица не поменялось. Будто бы она уже знала ответ.       — Ты уже сказала об этом Мари?       — Собираюсь.       И снова молчание. Такими обрывочными переговорами они перебрасывались ещё очень долго. Ключница вызнавала и спрашивала каждую деталь, кроме одного единственного, но очень важного вопроса «почему?»…       Наконец, на горизонте показался силуэт. Рядом с ним тень лошади. Догадаться, кем были эти пришедшие, особого труда не составило, и Фалеа позволила себе немного, но улыбнуться. Фриц показался ей угрюмым. Он впал в раздумья и именно поэтому не скакал верхом на лошади. Не хотел взбалтывать свои мысли.       Фалеа уже успела сбегать в дом, разбудить малышку Мари и попрощаться с ней. К счастью, девочка всё поняла прекрасно и взяла с взрослой подруги одно лишь обещание: вернуться к ней ещё раз, во что бы то ни стало.       — И Фрица прихвати, — Пытаясь не заплакать вновь, попросила она.       — Обязательно, — Поцеловав ту в лоб, Фалеа укрыла её одеялом и, ещё немного постояв, удалилась из покоев служек.       Сам монах уже стоял у порога. Он немного прибодрился, не желая оставаться в таком состоянии долго, и предложил своей даме прокатиться. Распрощавшись с Чарли, они поскакали вглубь леса, где уже там оставили Джека. Им ничего не оставалась, кроме как с тяжестью на душе отправиться к монастырю и там, обнявшись и укутавшись, мирно уснуть.       — Я люблю тебя, клубничка… — тихо сказал Фриц, прижав к себе стройную талию Фалеи.       — А я тебя, мой лисёнок…