Мальформ

Глава 3. Заблуждение L'aberration “Перед тем как отдаться какой-либо страсти, человек обычно на мгновение содрогается, как перед чуждой стихией, но едва он на это решится, как оказывается в положении пловца,...” Иоганн Вольфганг Гёте Мы всегда что-то создаем, одновременно нечто иное разрушая - такова наша суть. Разрушив, создавать заново, чтобы снова все повторить. И так до бесконечности. Человек, как ребенок в огромной песочнице, где он волен строить замки, а затем обращать их в Первозданное, то из чего они сотворены - в песок. Создавать. Разрушать. Игра. Все это игра и для Аксидеуса, и для Лжебога, и для Единой Формы. Но они заняли не то чтобы песочницу, а целый пляж. На нем вдоволь места, много песка, червяков, жуков и муравьев, есть вода, растения и все что только нужно для веселого времяпровождения. Но они слишком тщеславны и увлечены собой, чтобы подпустить кого-то, позволить и тебе принять участие в их забавах. А тебе очень хочется. Гусь свинье не товарищ. И теперь ты думаешь, кто ты - гусь или свинья. А кто они? Тогда ты придумываешь собственные правила, новую забаву - помельче, с такими же гусями или свиньями, в зависимости от того, кем ты себя счел. Тебе хочется величия, а еще разрушения, сотворения и чего-нибудь сверх этого. Точнее, их подобия, ведь ты не смог до конца уразуметь сей замысел, хотя тебе кажется - вот она истина, вот же, прямо передо мной. Ты жаждешь примерить на себя их роль - старших мальчишек, они обсуждают женские прелести, закрыв перед твоим носом дверь. Все что тебе остается - подглядывать в замочную скважину и краем уха уловить несколько непонятных слов. Эти прозвучавшие запретные термины, названия, обозначения смешиваются с восторгом и диким хохотом, с таинственным шепотом и приглушенными возгласами, будто кто-то прикусил собственный кулак, чтобы все эти истерические вопли и пубертатное перевозбуждение не разлетелись по всему дому. Ты ясно ощущаешь их веселье и задор, но не понимаешь откуда те взялись, на какой почве произросли. Ты уходишь, думая о том, что сам можешь устроить нечто подобное. Вот теперь точно пора все взять в свои руки! Гуси или свиньи уже заждались. Настало время творить. Радоваться. Веселиться. Но ты не увидел всего, да и не расслышал. А зачем? Ведь это иное. Твое и ничье более. Собственное творение! Ты не будешь повторять их ошибок, их глупостей. Ты все сделаешь так, как надо. И у тебя все получится. По образу и подобию своему ты лепишь создание из глины или из воска, а может даже из собственного или чужого мумиё. В попытке творения - все способы хороши. Голем. Энвольт. Гомункул. Можешь дать ему любое имя. Все тщетно. Давать имена легко, но ты не можешь создавать, не хватает воздуха, чтобы вдохнуть жизнь в свои творения, но пока еще этого не осознаешь. Разрушаешь. Пробуешь заново. Даже не догадываясь, что тебе дан такой дар, какого они лишены. Ты можешь создавать жизнь, можешь, но ты самонадеянно и отчаянно ищешь еще более прямой, короткий, простой путь. Мальформы тоже на это способны, но и они нашли тот самый легкий способ. И вот он явился к тебе… Вы друг друга стоите. И каждый обрел желаемое. Лепите один из одного нечто третье. И гуси, и свиньи одинаковы. Уинтроп Ванé смотрел на лик Единой Формы: три сросшихся близнеца - ренвуар, мальформ и их единение. Что это? Бог, вера, общее дело. Симбиоз, Форма, Единство. У него много названий, но цель одна - связь. Это нить между нами. Зыбкая грань мира и гармонии, понимания и принятия, зеркала и смотрящего в него. От мыслей о всяческих големах и божественных играх кружилась голова. Или этому виной та самая особая атмосфера в храме Формы. Свечи, ладан, ряды скамей, разноцветный калейдоскоп витражного круглого окна под самым потолком, запах камфоры, дерева и книжной пыли, отголоски хорового пения, которое давно кончилось, но, казалось, все еще витает под сводами. Какая-то непосильная тяжесть и невероятная воздушность. Как они здесь соседствуют? Ах, да, это же Единство! Очередная служба в храме Формы завершилась, люди и мальформы покинули зал, а он так и остался сидеть тут. - Уинтроп, - Тихий мужской голос прошуршал подобно страницам где-то позади него, - есть одно дело. - Какое? - Тут пришло письмо от Милтонов. Он знал эту фамилию. Кто ж не знал их в Вилльфоре (а может даже за его пределами). Может, это чудаковатое семейство прославилось на весь Франкрейх? - Но ими всегда занимался отец. Причем тут мы? - Он не обернулся и глядел на свои туфли. - Милтоны и их Милтон Хаус… - загадочно произнес Уинтроп. - Про эту семью и их имение ходят легенды, ты знаешь? В этом доме все просто повернуты на мальформах, они есть у всех и каждого там, даже у слуг, у самого завалящего уборщика, по крайней мере, так болтают! - Я что-то такое слышал. Только почему ты так рассвирепел и говоришь таким тоном, будто это нечто дурное? - Это не так. И ты это знаешь. Ты знаешь все. Это не из-за мальформов, а виной тому Милтоны… Не слишком жалую я подобные богатые дома и их причуды. Ванé наконец встал и посмотрел на другого себя, если так можно назвать мальформа. На свое отражение, на то, что вовсе не ненавидел, а любил всем своим существом. На голема, который слеплен не из глины, а из материала куда более тонкого и сложного - из потаенных уголков его разума. - А почему ты не пошел со мной на службу? - Он сплел руки на груди. - Чтобы ты насладился одиночеством. - Вот как? Но это не значит… - Это не значит, что я должен следовать за тобой тенью, Уинтроп. - Или я за тобой. - Он улыбнулся, отгоняя подальше малоприятные воспоминания о пересудах и сплетнях про Милтонов. - Так что же ты делал? - Молился, как и ты, только не со всеми, а в уединении - в саду. - Хм, я не молился. Просто скучал без тебя, ожидая когда служба закончится. Мне не о чем просить, у меня есть все. Перед ним стоял юноша, столь похожий на человека, на самого прекрасного из всех мужчин, которых Ванé только видал. Длинные ресницы его мальформа вспорхнули, с них осыпалась пыльца, а на Уинтропа взирали огромные красно-желтые глаза, напоминающие узор на крыльях бабочек павлиноглазок - они манили и пугали одновременно. Но кроме красных очей и бледности, как у альбиносов, у этого создания имелось еще кое-что отличающее его от нашего вида - под его красным плащом таились крылья. Антропоморфные мальформы всегда привлекали Уинтропа Ванé, а тот факт, что он творец одного из таких совершенных созданий - являлся для него поводом радости и гордости. Безусловно, на то воля Единства, но он верил, что и сам принял в этом акте творения важное участие. И ни в коем разе Уинтроп бы не желал, чтобы этот юноша вдруг сделался человеком - даже если бы такое стало возможным. Он любил его именно за это. За то, что Ио - его мальформ. - Ио, вернемся к этим Милтонам… - Ванé будто очнулся ото сна, пришлось отвести взгляд, чтобы перестать восхищаться своим мальформом. - Не будет ли лучше, если отец самолично почтит визитом столь благородное семейство, как и прежде? Тот покачал головой, отчего чешуйки с его белоснежных волос и бровей полетели в разные стороны. Ио стоял в кругу пестрого света от витражного окна, а Ванé показалось, будто того окружала вовсе не пыль, а сверкающие звезды. - Взгляни сам. - Ио протянул ренвуару конверт. - Оно адресовано отцу, а не нам. - Уинтроп покрутил послание в руках. - Когда ты вообще успел получить его? - Профессор нашел меня и попросил заняться этим. - Он приходил в храм? А я вот его даже не видел… Странно. - Уинтроп извлек лист бумаги, положил конверт на сиденье. - Почему тогда он не присоединился к молитвам? - Смею полагать, из-за того, что это простая служба… - Ио пожал плечами. - Еще мне показалось, что он очень спешил. - Хм, ладно. - Ванé вздохнул. - Так спешил, что отрекся от влиятельных Милтонов. Интересно куда он отправился? - Это мы спросим у него при случае. - И кто на этот раз? Очередная служанка? - Ты разве до сих пор не дочитал?! - Нет, только первую строку. Достаточно, что оно от Милтонов и не для меня. - Уинтроп сложил письмо пополам и тоже отложил в сторону. - Эклюзия произошла у дочери покойного лорда Милтона и леди Милтон. У Эдит. Ванé присвистнул, а затем добавил: - Тогда определенно нам там делать нечего! - Ты знаешь своего отца лучше, чем я, - парировал Ио, - но я догадываюсь, что он предоставил нам этот шанс не просто так. - Шанс? - переспросил Уинтроп и несколько скривился. - Ну да. В конечном счете, нам ведь тоже стоит расти… Развиваться. Нельзя же быть вечными практикантами… Тут сказано “профессор Ванé”, никаких уточнений. - Не просто “профессор Ванé”, - вставил Уинтроп, - а “дорогой профессор Ванé”! - Хорошо, дорогой профессор. - Только вот, - Ванé заладил старую песенку, - я еще им не стал. - И не станешь, если будешь отказываться. - Я бы предпочел провести день согласно собственным планам, но, видимо, иного выбора у меня нет, ты же меня не оставишь в покое… а Милтоны не отстанут от моего отца, стоит полагать. Ничего не поделаешь… - Мы не можем его подвести. Работа есть работа. И это промысел Единства, тем более. - Ты не промок? На улице несколько сыро… - сменил тему Ванé, обратив внимание на мокрые пятна на плаще мальформа. - Нет, благодарю за заботу. Ты хочешь полететь? - Ха! Если бы. Пока что я не горю желанием произвести на семейство Милтонов подобное впечатление! - Он изобразил фокусника, развел руки, снял невидимую шляпу и поклонился таким же незримым дамам и джентльменам. - Но, должен признать, это выглядело бы эффектно! Ио усмехнулся. Минуту назад Уинни препирался, но сейчас уже загорелся этой поездкой. - Люблю, когда ты улыбаешься. - Ванé подошел ближе и провел рукой по прядям белоснежных волос, затем по его шее. На его пальцах осталась перламутровая пыльца. Он растер ее двумя пальцами, вдыхая аромат - слишком сладкий, пьянящий. Невыносимо. Нестерпимо. Это кружило голову. Истинная амброзия, которая самого его делала бабочкой, летящий на зов цветка. - Это так смущает… - Ио взял Ванé за руку. - А меня - ничуть. - Уинтроп хохотнул, увлекая мальформа за собой в полумрак бокового кулуара. - Ах, как я обожаю этот храм! После службы тут будто бы остается сам дух Единства! Давай и мы еще немного задержимся? Не только вы, но и многие люди (а еще мальформы) сочтут такую чрезмерную привязанность странной, но сердцу нельзя приказать, а уму тем более. И так уж устроен разум Ванé. Уинтроп не видел в этом ничего омерзительного, как нет ничего ужасного в том, чтобы целовать собственное отражение в зеркале - вполне физически или одним лишь взором. Любоваться собой, прихорашиваться, поворачиваться перед волшебным стеклом в фас и профиль. Кто-то боялся мальформов, иные их боготворили или же воспринимали в качестве своеобразных домашних питомцев, способных говорить и мыслить. Или того хуже - как собственность. А не так ли мы воспринимали рабов совсем до недавней поры? У Ио есть своя собственная воля. И у него. Они оба свободны и вольны принимать решения. - Это неправильно, - говорил мальформ ему много раз, - ты слишком увлечен. - Весь этот мир неправильный, - отвечал тот. - Капля неправильности ему не повредит. А теперь дай-ка мне получше тебя рассмотреть! - Мне до сих пор это кажется странным… - Но ты прекрасно понимаешь, что это нормально. - Ванé замолкал, просто смотрел на него, а все аргументы Ио тогда иссякали. - Ах, Уинни! - срывалось наконец с его губ, когда они снимали защитные кожухи с его крыльев. - Ио, мой прекрасный Ио, - шептал тот. - Ты и сам все знаешь. Моя любовь к тебе ни с чем несоизмерима. Ты прекрасен! А твои крылья, их рисунок! Власть и краса дарованы тебе, дабы покорить само небо! Пожаром взметнулись четыре крыла, пыльца летела во все стороны. Ио представал перед своим создателем во всем великолепии. В пустых залах церкви любоваться его природой - самое то, ведь тут нет вещей, которые могли бы взлететь, когда их коснется блестящая пыль. Завороженный ренвуар держался на значительном расстоянии, чтобы способность его мальформа не возымела эффекта на него самого (это сулило некоторые неудобства), наблюдая за этим выступлением для одного единственного зрителя - только для него. Никто не понимал Уинтропа Ванé так, как Ио. Никого он сам не понимал и не ощущал так живо, как своего мальформа. Они созданы друг для друга. Только и всего. Мальформы состоят из сущности ренвуаров. Все это бред. Он не мог сотворить нечто настолько волшебное. Его внутренний мир не так глубок в своем многообразии и великолепии, не так хорош собой, как Ио. И он благодарил и Аксидеуса, и Лжебога, и Единство, Первозданность и Непервозданность, все силы этого и иного мира за то, что послали ему этот лучший из даров. И, конечно же, мальформа, который отыскал в нем все самое светлое; то, что Ванé похоронил так глубоко в дебрях души, что сам уже не мог к этому подобраться. Это осознание и принятие пришли не сразу, долгое время и сам он терзался чувством вины, пытался что-то искать в себе и вне собственного сознания, какие-то ответы, оправдания и отрицания. Но Уинтроп ощущал себя рыбой, которую выпустили в большие воды. Что еще ему оставалось, кроме как плыть, жить и наслаждаться этим? Тем более эти воды не выбросили его на камни, не позволили прочим морским тварям заглотить его целиком. Этот бескрайний океан подарил ему не просто само дыхание на пару взмахов жабрами, но свободу и жизнь. Ио же считал, что тот ненавидит его за это. Но это неправда. Любовь и ненависть могут устраивать гонку между собой за право взять верх над тобой. Ненависть сперва коршуном кружила вокруг Ванé, но клевала она только его собственное тело, стучала в висок, норовила вырвать его глаза. Он никогда не винил Ио ни в чем, не презирал и не ненавидел. Нужно ему об этом сказать. Пусть он не поверит в очередной раз и заморгает, едва наклонив голову, но твердить это Уинтроп готов постоянно, каждодневно, пока тот не уверует в их Единство. - Мы с тобой одно целое. Я никогда не смогу тебя ненавидеть. - Однажды это прозвучало. Пальцы мальформа разрезали темные волны волос ренвуара. На них осталась его пыльца вместе с кожным салом и бриолином. Ио влип в его паутину, запутался в ней окончательно. И сам не мог противиться странным просьбам, хотя много раз пытался. Мальформ опасался, что их заметят, осудят, разлучат. Но его ренвуара, казалось, ничего не заботило. Он слишком самоуверенный, наглый и безрассудно храбрый. Но эти черты не достались ему самому. А если бы он имел такой же характер, тогда бы все казалось чуточку легче? В этом мире есть люди, не являющиеся ренвуарами, как и ренвуары, живущие отдельно от мальформов. Они подарили им жизнь, за сим с них довольно. В первом случае можно столкнуться с непониманием и ненавистью, во втором - с неисчерпаемыми одиночеством и тоской. Мальформ и ренвуар связаны очень крепко, ничто не может оборвать эту нить: ни расстояния, ни попытки игнорировать реальность. Лишь смерть обоих. Но учения Единой Формы твердят - даже после этого вы останетесь едины. Цена независимости друг от друга для мальформа и ренвуара очень высока, нестерпима, как их собственная с Уинтропом сила притяжения. Тогда зачем противиться ей? Если это предрешено. - Нам нужно идти… - Сложив крылья, Ио подбирал с каменных плит плащ, кожухи и бандажи, которые использовал, чтобы убрать эту прекрасную морфологическую особенность. - Еще чуть-чуть, Ио. И там снова капает. - Для этого и придумали зонты. - Как хорошо, что я не прихватил его. Нам придется переждать немного. - У выхода есть парочка на такой случай. - Прошу тебя, Ио! А затем поедем к этим Милтонам! - Так уж и быть, Уинни… В храмы приходили, чтобы получить утешение, и они - не исключение. Сумрак собора и монотонное капание скрыли еще на пару мгновений двух обреченных, но счастливых (каждый из них по-своему, но все-таки) безумцев. “Дорогой профессор Ванé, рады сообщить вам, что в Милтон Хаус появился новый ренвуар. Это наша прекрасная Эдит. Мы будем рады видеть вас в нашем доме. После выполнения ваших обязанностей с превеликим удовольствием и надеждой на ваше согласие приглашаем вас на праздничный ужин в честь сего знаменательного события. Лорд Аддерли от Милтонов”