Моя труппа останется здесь

Александр Сабуров однажды сказал Самозванке, что Юлия любит Еву. Пожалуй, можно было бы счесть это поразительной осведомлённостью с его стороны — но об этом знали все в городе, кроме, возможно, самой Евы. Большую часть времени Юлия и сама старалась об этом не знать, а если знать, то — забыть: слишком разные они были, как вода и масло: одна вечно клонилась к земле под тяжестью своих размышлений, и другая шла с расправленными плечами, точно несущими крылья; Евина лёгкая походка, томные жесты, нежный голос — этим она покоряла мужчин. Нет, Юлию привлекало в ней нечто другое — совсем не напускная глупость и мягкие руки, не держащие ничего тяжелее любовных романов, а её, с позволения сказать, душа. И странности, происходящие вокруг. В Городе–на–Горхоне слухи разносятся быстро и, как правило, в один момент либо оказываются, либо становятся правдой. Одним из таких слухов, которым с Юлией поделилась другая блаженная, Лара Равель, оказался сущий пустяк — влюблённость Евы в Собор. В величественное, но пустующее здание сложно влюбиться, но поверить в то, что госпожа Ян решила наполнить его своею любовью — совсем не сложно. Данный слух сразу показался Юлии правдой. Но то было несколько лет назад; а несколько месяцев, гаденько посмеиваясь не своим голосом, Анна Ангел поделилась, что Ева, дескать, любит танцевать у Собора. Голенькая. В это поверить было трудно, но всё так же возможно. Если бы Ева только не избегала острого ума Юлии — та бы без промедления спросила, в какой части слуха скрывается правда; но по какой–то причине Ева осторожничала и не подпускала её к себе слишком близко. Так они и жили: тянулись, соприкасаясь только кончиками пальцев. В один момент Самозванка, отыскав укрытие от преследователей в доме Юлии, почти торжественно сообщила, что Ева без памяти влюблена в Бакалавра. Тоже мне, новость — хотела убедить себя Юлия, но не смогла, почувствовав, что слова Клары, обладающей магнетической способностью убеждать, вызвали лёгкий приступ головокружения, тошноты и странное беспокойство, толкающее то ли на безрассудство, прописанное сценарием судьбы, то ли на такое, что её меняло. Одним вечером Юлия оказалась на Площади Мост. Накануне шептались, что будет дождь, и она взяла с собой зонт, который использовала в качестве трости. Ожидаемо, что никакой Евы и в помине не было рядом — но ощущение её незримой, магической, необъяснимой любви к этому месту — было. С тех пор Юлия иногда проходила мимо Собора, попутно раздумывая о растяжках судьбы и о том, где же в итоге завяжется узелок. Одним вечером ответ нашёлся сам собой. Дождь начался несколько дней назад, перебивая запах цветущей твири, смрад мокрой мостовой и чад Проекта Быков. Ничто не предвещало ни беды, ни события — даже смеркалось рано; шанс увидеть Еву именно в этот вечер, пожалуй, стремился к нулю, и именно поэтому она, как и предсказала когда–то Анна, танцевала на ступенях Собора. Юлия остановилась немного поодаль, присмотрелась — действительно танцует: босая и раскрепощённая. Всё не потому, что пьяная, а потому что влюблённая — в не щадивший её ливень, в мокрый холод под ногами, в массивные мрачные стены. Заворожённая движениями бледных рук, никогда не знавших настоящего труда, Юлия ещё некоторое время стояла, прежде чем, наконец, решилась уйти… но не ушла: Ева её заметила, обезоружив улыбкой. Растяжка судьбы натянулась до предела, но ещё не лопнула. Ева, кажется, позвала её — сквозь шелест ливня сложно разобрать, как именно; но вскоре они обе стояли под козырьком Собора и наблюдали, как природа пытается смыть мир вокруг. Своего рода очистить. — Юлия, ты не представляешь, как я рада тебя видеть, — как–то по–особенному, изнутри сияла Ева. — Я давно тебе хотела сказать… Зрачки расширены, движения замедленные, а в голосе — нервный эсхатологический восторг; от замечаний на душе стало лишь тяжелее, но Юлия произнесла не строгое, но опасливое: — Говори. Опасалась она, конечно, сболтнуть того, что казалось лишним; они не так часто говорили, чтобы настало подходящее время. И что–то подсказывало, что оно не настанет. Но так, думала Юлия, будет даже лучше; она ещё не знала о своей великой миссии ничего, кроме факта её существования. — В последнее время ты приходишь сюда каждый вечер. Неужто решила уверовать? — Какой смешной, а главное неверный вывод, — Юлия не смотрела на Еву, но та как будто подошла ближе. — Не скрою, я действительно сюда приходила. Раз в два дня. Проверяла свою теорию. — Опять ты про теорию, — Ева качнула головой и её золотые серьги тихонько зазвенели. — Но ты вот что мне скажи: есть у тебя теория… насчёт меня? Между ними возникла небольшая пауза, впрочем, вполне привычная для их разговоров. — Есть, — Юлия кивнула, раздумывая, стоит ли произносить эти слова вслух. — Только не пугайся и не смей воспринимать мои слова всерьёз, — достав портсигар, женщина закурила; Ева наблюдала за ней со странной преданностью в глазах, разоружающей любой цинизм и разоблачающий неправду. Пришлось, собрав волю в кулак — впрочем, Юлии не привыкать, — признаться. — Если тебя совсем немного подтолкнуть, ты разобьёшься. С удовольствием, свойственным… таким особам. Ева звонко рассмеялась. — Значит, я живу последний день? Если так, то у меня есть желание. Моя теория говорит, что ты его исполнишь, потому как мы с тобой, на самом деле, могли бы стать хорошими подругами. — Какая нелепость, что не стали. Судьба… — У человека есть воля, а значит, что нет никакой судьбы, — уже серьёзнее заметила Ева. Она поёжилась от надвигающегося холода и подняла взгляд на спутницу. Та без слов сняла плащ и протянула его закадычной подруге, но… та отчего–то снова лишь посмеялась. — Так вот, моя просьба. Я знаю, ты не откажешь. — Говори, — голос Юлии немного сел. Она потушила сигарету и выбросила окурок, после чего всё же накинула на плечи Евы своё пальто. Той было очевидно холодно: дрожащие руки, посиневшие губы, красные пальцы на босых ногах… — Станцуй со мной, — просто сказала Ева, не ожидая никакого ответа. Но Юлия, к её удивлению (как, впрочем, и к собственному), ответила. — Лучше я посмотрю, как танцуешь ты. Я… никогда не понимала подобных развлечений. Ева засмеялась. Она танцевала в тот вечер — пусть не голая, как предсказывала Анна, но открывая всю полноту души. И растяжка судьбы в тот момент завязалась в узелочек — не такой, какой хотелось Юлии, но с такой прочностью, что сердце от воспоминаний о проведённом вечере тихонько замирало, а на губах невольно появлялась улыбка. Улыбку не могло стереть ни время, ни предложение Самозванки совершить потлач, ни тем более тот факт, что через несколько дней после их встречи Еву «кто–то» толкнул и она, обняв себя за плечи, не задумываясь ни о чём, кроме своей влюблённости и невидимых крыльях, шагнула с балюстрады Собора.