Моя труппа останется здесь

«Я остаюсь… душой этого города, — прошептала Ева, накладывая руки на своё нежное горло; она смотрела в зеркало и больше не видела себя, только куколку, с которой вся краска полиняла. Такой ли она хотела себя запомнить? Пожалуй, что нет. Таковой она и не будет. — Надо просто чуть–чуть потерпеть». Твирин бы придал ей смелости, но Ева колебалась; душа её вся трепетала от эсхатологического нетерпения. Нет, не Самозванка убедила её в правильности такого поступка — просто госпожа Ян проснулась с мыслью, что всё к тому идёт. И правильно. Правильно — шагнуть с балюстрады Собора, наблюдая перед собой не холодные каменные стены, но небесную твердь. Многогранник остался цвести, Бойни источают первобытную вонь, а городские кварталы полны людей, что организм здоровой крови. И ничего, на первый взгляд, не изменилось… Только Даниил Данковский скоро уедет, Артемий Бурах станет Старшиной, а Клара — всеобщим спасением. Что же, настало время в краю чудес для последнего искреннего чуда — и Ева шагает. В последние секунды ей кажется, будто кто–то подхватывает её; удара головой, треска шеи и хрустящих костей она не слышит и не чувствует, как и того, что душа истончается до беспомощного тела. Некто кричит — «человек!.. здесь человек упал!», но уже поздно: Чудо совершено. Теперь в городе нет ни одного заброшенного здания. Даже в ратуше, в конце концов, поселились духи расстрелянных там солдат. «Я остаюсь… Хозяйкой, и ничто и никто не сможет помешать моим планам», — убеждала себя Мария Каина, разбивая очередное зеркало. Пол её фиолетовой спальни был усыпан осколками стекла и стал багряным от крови. Когда Хозяйка уставала, то падала на стул и, заламывая руки, наблюдала за блеском украшений в свете свечей. Окна занавесили, едва Данковский уехал; она всё фантазировала, как они построят новый город на той стороне реки, а если фантазировала — значит, так и случится. Но когда? Её раздражало, что ни мать, ни дядя не давали ей ответов на эти вопросы, а братец не хотел вырастать из своего детского королевства. Ну ничего, думала Мария, после кровавой жатвы Клары вся полнота власти вернётся. Клара ведь не навсегда, а только на эпидемию. Старое опостылело, новое не выросло. Само течение времени сводило Марию с ума точно так же, как прежде мысль о невозможности поговорить с матерью. Теперь Нина рядом — и в том утешение дочери. «Я остаюсь… хорошим, даже добрым человеком», — решила Лара. Она согласилась на предложение Клары, несмотря на врождённый страх перед кровью; мысль о том, что она окажется полезна, согревала её душу. Пусть Арфист не стоял рядом с ней в тот день, но другие постояльцы Дома Живых устроили настоящий праздник: собрали нехитрую снедь, пригласили соседей. Лара с жертвенным удовольствием раздавала вещи беднякам и болезным, зная, что скоро послужит им самой верной службой. Изредка взгляд её цеплялся за портрет отца. Гордился бы он ею? Определённо. Она ведь, несмотря на испытания, выпавшие на душу за прошедшие двенадцать дней, сумела не уронить достоинство семьи Равелей и доказать таким скептикам, как Юлия, что тоже способна на истинное служение. Правда, когда скрипела дверь и казалось, что вот–вот войдёт Клара, руки её начинали предательски дрожать, а улыбка на мгновение сходила с лица. Конечно, страшно — но ведь решиться на любое великое дело страшно… Может, после этого на могилку её отца станут приносить больше цветов. «Я остаюсь… на своём месте», — сказала Виктория младшая, наблюдая, как дети оставляют очередные дары в её обители; Решение Клары вызывало у неё смутное беспокойство, и по–человечески она много раз представляла не только взрослых, но и своих подопечных в гробах и ямах. Навязчивые образы несколько дней не давали Хозяйке спать, пока к ней не спустился сам Хан; пусть они остались врагами, но одно его выражение, что всё закончится хорошо и даже лучше, вселяло в неё уверенность, свойственную всем задетым, но расчётливым людям. Для себя Капелла решила, что сделает всё, дабы воспитать новое поколение Приближенных и вывести из–под удара своих ставленников. Спичка, зашедший, чтобы передать какие–то сумасбродные сплетни об Альбиносе, ненароком признался, что боится готовящегося ритуала. Хозяйка нашла в себе силы улыбнуться и повторить, что детей не тронут; всё будет хорошо — и даже лучше. «Я остаюсь… нет, пропадаю», — всхлипывала Анна, стараясь унять истерику. Она стянула со стен шторы и замоталась в них вместо одежды, чтобы спрятаться, слиться с окружением вместо того служения, на которое её убедила Самозванка… Клара… сама Шабнак–Адыг! Госпожа Ангел разбила всё, что могла разбить, и выпила всё, что могла выпить; надеясь умереть от передозировки, предсказанной Данковским, Анна не заметила, как проспала несколько дней. Когда же проснулась — за ней пришли. Агнец сопротивлялась изо всех сил, но добрые руки Клары, коснувшиеся её лба, избавили от всяких страхов и сомнений; Ангел сбросила с себя одеяло, обнажая тело, покрытое множествами шрамов, и наконец стянула парик. Такая, нагая и израненная, она всяко ближе была народу, с уважением наблюдающем за её подвигом. Анна привыкла чувствовать себя затравленным хищником; и вдруг она почувствовала себя жертвой и прияла эту роль. Пусть так. Пусть кровь искупит её грехи и покажет, какая она хорошая… и ни в чём больше не виновата… «Я остаюсь… её матерью», — почти в бреду изрекла Катерина, утыкаясь в плечо Александра. Супруг держал её холодные руки в своих и грел, как тогда, в молодости. Между ними любовь давно сменилась уважением и терпением, но сейчас, наблюдая кровавую работу почерневшего Стаха и их дочери, оба чувствовали себя семьёй. Катерине хотелось верить, что Клара пригласила её не затем, чтобы зафиксировать жертвоприношение глазами Хозяйки и мнением правителя, но чем дольше продолжалось действо, тем больше казалось, что перед ними не их дочь, а сама Шабнак. Но та любовь, почти забытая, из тлеющих огоньков вновь превращалась в пламя. Может, она пощадила их, чтобы начать новую жизнь? «Я остаюсь… с тобой, Город–на–Горхоне», — вздохнула Юлия, глядя из беседки на то, как безмятежна степь по ту сторону реки. Пожалуй, она сделала, что могла, и миссия её теперь точно выполнена: Смиренники одержали кровавую победу, нити судьбы превратились в ниточки, затянувшись так, что не развязать. Но Юлия победила судьбу и рассказала другим, как её побеждать — грубо резать, разрывать, связывать заново... Чем не прекрасный финал? Катерина обещала, что за ней придут последней. В качестве прощального дара Юлия пожелала увидеть Еву — но та третьего дня как разбилась. Наверное, там им и суждено встретиться вновь. Но вот — в дверь постучались… Что бы ни ждало по ту сторону, госпожа Люричева знала, что хуже уже не будет, а вероятность, что даже лучше, далека от нуля. «Я остаюсь… вашей Вестницей», — сказала Клара, накладывая руки на очередного жертвенного агнца. Её улыбка согревала души приёмных родителей, наблюдавших за кровавыми реками. Сегодня был особенный день: Бакалавр пришёл, чтобы зафиксировать чудесное исцеление, Гаруспик — сообщить о своих трудах. Теперь с Самозванкой считались, хотели того или нет, и она пыталась — честно пыталась! — создать тот образ, что выстраивала на протяжении последних двенадцати дней. Таких длинных, почти бесконечных двенадцати дней. Скоро, уже скоро ей представится время отдохнуть — и она надеется, что вернётся во влажное лоно Матери–земли.