Моя труппа останется здесь

Когда Лару, Юлию и Анну называли вторым эшелоном аристократии, первую это смущало, вторую не трогало, а третьей льстило. Когда же некто сравнил их с тремя парками, это льстило уже Юлии, впрочем, не без горькой иронии — в отличие от становления какой–то там аристократией, быть паркой входило в её далекоидущие планы. В конце концов, именно ей Катерина обязана смирением и смиренниками. Правда, какая именно она из парок — тот ещё вопрос, на который, пожалуй, никто не мог ответить. А тешиться пытливым умом или изображать этот самый пытливый ум любили если не все, то многие. Вот и в один злополучный день на пороге Юлии появились сначала Лара, зашедшая за примусом, а затем Анна, попавшая под дождь. Каким образом к ним приблудилась Ева — вопрос открытый, но ответ знать не хотелось — Юлия всегда выделяла её среди всех визитёров за простоту души и лёгкость взглядов, ей самой недоступную. Её особняк, Невод — массивный, словно гора, возвышался над прочими на самом пике срединного города и как бы подталкивал свою хозяйку посматривать на других с высоты, но высоты мнимой объективности, а не чванливости, как у Анны, или пустой жертвенности, как у Лары. Из всей компании Юлия с Евой, пожалуй, были похожи больше всех — но соединиться им не суждено, как двум концам подковы. Наверное, из–за этой их душевной близости Юлию и удивило, когда Ева, выпившая всего бокал, предложила погадать. В комнате повисло молчание, растянувшееся не несколько долгих секунд: каждая как будто прикидывала в этот момент, стоит ли ей уйти домой или остаться и посмотреть, на что способна госпожа Ян. — Ну, Ева, — Лара потупила взгляд, — я думала, гадания скорее по части Анны… — Вот ещё что, — Анна отмахнулась, — с чего ты такое взяла? Я уже лет пять… семь… десять как предаюсь только двум мирским страстям: денежному расчёту и медицинской прихоти! Юлия закурила, наблюдая за этой перебранкой, и ощутимо напряглась: она знала, куда ведёт их растяжка судьбы, но не могла понять, стоит ли вмешиваться — или покориться судьбе, узнав, что находится на противоположном конце нити. Ева мягко коснулась плеча Юлии и положила свою головку той на плечо; может, парок на самом деле было четыре, просто философы о какой–то забыли? Например, о той, что отвечала за катарсис мирской жизни; или что это за радость, беспричинно поднимающаяся от кончиков пальцев до макушки лёгкой щекоткой? Желание прикоснуться, продиктованное волей, чью природу невозможно было объять. — Раскладывай, — велела Анна, и Ева с милой улыбкой послушалась её. — Твои подражания Хозяйкам ни к чему хорошему не приведут, — заметила Юлия, но сама взялась тасовать карты. — Думаешь? А мне вот иногда кажется, что мы втроём и есть для народа что–то вроде Хозяек. Только не их дум и сердец, а как бы… — Ева не договорила, очевидно, поймав себя на крамольной мысли; или просто запуталась, что имела ввиду. Её розовые от вина щёки вдруг покраснели. — Может быть и так. Ко мне недавно заходил бакалавр… он весьма скептически настроен против Марии, Капеллы и Катерины, но к моему совету прислушался, — к разговору подключилась Лара. — Он даже сказал, что каждая женщина чувствует что–нибудь… этакое. — О, далеко не каждая. Поверь моему опыту, — Анна хихикнула, а затем приложила палец к своим губам. — Наша Юлия всё молчит, молчит… Чего молчит? Лара внимательно наблюдала за тем, как мешались карты, но скорее потому, что ей был интересен секрет фокуса; Анна же то и дело ждала, что её подставят, именно на ней смухлюют. Но девушки не обращали на паранойю внимание, словно она въелась в натуру Анны так глубоко, что любые возражения только подкрепляли бы безумную теорию и вызывали волну неправедного гнева. Юлия подняла взгляд на бывшую циркачку, но ничего ей не ответила; она медленно передала карты в руки Евы и та, будто по привычке перемешав их снова, начала выкладывать в одной ей ведомом порядке. — Начнём с тебя, Анна. Задавай свой вопрос. — Почему же сразу с меня? Что же… скажи мне, милая Ева, когда я умру? Ева немного нахмурилась, но вдруг рассмеялась. — Такие вопросы картам не задают. Знаешь, какие надо? Кто нравится, как долго, почему… — Ах, то есть как долго я буду жить не подходит? — коварная Ангел всплеснула руками и уже была готова разразиться целой поэмой из причитаний, как вдруг ледяной голос Юлии осадил её: — У меня есть вопрос: когда же Анна нам всё–таки споёт? — Ах, плохой, плохой, такой злой вопрос! — Анна вновь изобразила на своём лице гримасу, почти напоминающую скорбь. — Ты ведь знаешь, что я давно не пела… Не хотелось бы опростоволоситься в среде таких же знатных и талантливых особ, как я сама! — её взгляд забегал по присутствующим. — Ох, Лара! Ты ведь, страстотерпица, у нас вечно торопишься… всем помочь. Так будь добра, дорогая, помоги скромной певице. Придумай мне подходящий вопрос… Лара тихонько откашлялась. На лице её играли причудливые тени: — Что–то мне в твоём предложении не нравится. Ты пока подумай, а я сама за себя спрошу… — она перебежала взглядом с Юлии на Еву. — Скажи, как умер мой отец? Ева вздохнула. Её плечи буквально опускались под тяжестью непонимания, что в эту игру нельзя играть, ориентируясь на пошлую конкретику, и всё же она разложила пасьянс. Дамы, как заворожённые, уставились на рубашки карт. Анна сглотнула набежавшую слюну, а может, что даже и накопившийся за недолгое молчание яд. Ева вытянула три карты, но девочкам их не показывала. Поразмыслив буквально несколько секунд, она тихим голосом, словно выдаёт секрет, произнесла: — Его не убили. Точнее, убили, но не совсем так, как люди думают… Он совершил проступок, за который его наказал какой–то большой человек. В мундире. Он был в мундире, мне кажется. Весь такой статный. Думал, что поступает правильно… На лице Лары отразилась тёмная печаль, а в глазах скопились слёзы. — Вот поэтому картам нельзя задавать болезненные вопросы, — Ева покачала головой. Она встала, чтобы обнять Лару, а Юлия поёжилась; без тёплой Евы рядом она вновь вспомнила, что за окнами осень, а дом никак не отапливается. Это, если угодно, было испытание тела и характера. Когда Ева вернулась на своё место, Лара успела успокоиться, а вот Анна едва ли не завертелась на месте. — Есть у меня вопрос, голубка, — лукаво сказала она. — Скажи, что меня ждёт? Не через пять минут, а вообще… Ева взяла в три раза больше карт, а затем стала долго и методично их рассматривать. Похоже, что девушки занервничали — все, кроме Юлии, которая продолжила беспокоиться только о состоянии Евы. — Не знаю, здесь всё как–то туманно, — загадочно произнесла госпожа Ян. — Одной суждено сплести такую интригу, что подставит другую, а третья обманет их всех. Дружба наша… или ваша… расстроится… если, конечно, сейчас это можно считать дружбой… — Можно, можно, — закивала Анна, — так что там дальше? — Не дави на неё, — попросила Лара, вновь готовая расплакаться. — Иначе выдаст предсказание под стать моему. — Нет, дорогая, так не будет, — Ева перебрала карты в руках несколько раз, стараясь найти в них что–то. Тогда Юлия, коснувшись Евиного плеча, мягко привлекла её внимание. — У меня такой вопрос, — хозяйка особняка постаралась не слишком обдавать гостью сигаретным дымом, но та всё равно наморщила носик, словно была такой жизни непривычна. Но в вопрос вслушивалась с неким трепетом. — Ты специально не рассказала о собственной судьбе? — Правда, — призналась Ева; узелок нити судьбы затягивался, и Юлии показалось, что на чьей–то шее. Но девушки рядом вели себя столь непринуждённо, что поверить в это было тяжело. — Всё просто: своей судьбы я отчего–то не вижу… А знаете, почему? — Почему же? — с сомнением спросили её. — Потому что моя судьба в моих руках и от предсказаний не зависит. Это всего лишь глупые карты, какими ты их видишь — так и истолкуешь… — Ну дура, — прошипела Анна, — такой вечер испортила! Юлия почти согласилась с Анной; но только в том, что вечер испорчен. Анна ушла первой — якобы не хотела, чтобы её узнали на улице, иначе — сглаз; Лара ушла второй, вспомнив о неотложном разговоре с кем–то из постояльцев Дома Живых. И только Ева осталась в Неводе. Более того, она легла на Юлину кровать, бесстыдно обнажив изгибы своего тела, и, потянувшись, впала в дрёму. Юлия села за стол и слала наблюдать за этим непорочным в своей сути зверьком; однако раздумья её, как всегда громоздкие, нарушил тихий шёпот Евы: — И почему же он меня так не любит? Не любит же… — девушка набрала в грудь побольше воздуха. — Ах, Юлия! Мне привиделось, как я лечу с балюстрады нашего Собора… — Поэтому ты ничего не сказала о себе? — Нет, не поэтому… Просто себя я в вашем обществе уже не видела, да и не увижу. — Глупости всё, Ева. Ты же сама сказала… Ева словно послала воздушный поцелуй, который отпечатался в памяти замиранием сердца; Юлия так и уснула за столом, любуясь своей гостьей, а по пробуждении не нашла ни следа от вчерашнего вечера — кроме догорающих свечей. Раздумывая, что же это может значить, она радушно приняла курьера с короткой запиской от Анна: «Слышала? Евы больше нет!». Перевернув письмо, Юлия не нашла на нём ничего, кроме инициалов А.А. Земля вдруг закружилась, а на душе возникло чувство, вытеснявшее вчерашнее тепло; мысль была всего одна: «Вот и свершилось твоё пророчество, Ева. Счастлива ли ты теперь?».