***
— Знаешь, я староват для таких игрищ, — с сомнением протянул Лайк, упираясь задом в стол в собственном кабинете. Чужие ногти царапнули спину где-то в районе поясницы. — Ты старше меня на несколько минут, — фыркнул «старший брат». Не в буквальном, зато в переносном смысле. Лайка в принципе всегда забавляло сравнение Пресветлых с образом из антиутопии Оруэлла. Те тоже были единым сознанием и тоже за всеми следили. В какой-то степени это тешило его Тёмное эго: если Пресветлые — общее сознание, так значит, общее сознание хочет его трахнуть? Это очень льстило. — «На какие-то минуты» это большой срок, — не оценил возражений Шереметьев. Он ровным счётом не предпринимал ничего. Просто смотрел. Хитренько так, выжидающе. Потому что он знал: Кисселю не нравится, когда он так смотрит, Киссель жутко хочет заставить его кричать, стереть это выражение лица, когда он так смотрит. Но как и каждый Светлый — сугубо ненасильственными методами. Хотя тут как посмотреть… Вот он и смотрел. Смотрел и чувствовал. Чувствовал, как чужие грубые пальцы шарились по телу сквозь рубашку, как сжимали чуть ли не до синяков. Он позволял такую вольность, просто потому что ему ничего не стоило вывернуться, ничего не стоило справиться со Светлым. Им в принципе никогда ничего не стоит в отношении Светлых, просто хочется насладиться моментом понимания этого. Это всегда была игра в две стороны: каждый из них стремился победить даже в сексе. Именно поэтому это всегда было так невероятно, так чувственно и бешено — куда лучше, чем обычные игры в шахматы, как у Москвичей. А сегодня хотелось именно сражаться. Киев был спокойным городом, поэтому все стычки воспринимались, как олимпийское соревнование. И каждый бился до последнего — не потому что им действительно было важно переиграть другую сторону, как в Москве, а потому что они знали: ещё долго не будет ничего подобного, а значит, надо отрываться по полной. Вот они и отрывались. Лайк позволил кусать себя за шею, внутренне плавясь от этих жестов, но никак не выражая это лицом. Будто это было просто приятным дополнением к вечеру, от которого хотелось довольно щуриться, как кот, будто Пресветлый играет по его правилам и нотам, будто он знает каждый шаг и действие Пресветлого наперёд, поэтому и смотрит так снисходительно, позволяя не из-за желания, а из жалости. Киссель же пытался сделать всё, чтобы противник перестал чувствовать землю под ногами. В какой-то степени, у него это получалось. — Я не буду трахаться на собственном столе, — запротестовал Лайк лениво, с внутренним трепетом ощущая укус где-то в районе горла, прикрывая глаза совсем точно не от слабости, а от желания показать своё превосходство, когда Киссель одним движением усадил его на стол. — Кто же тебя спрашивает, родной мой, — мурлыкнул Киссель снисходительно. У Лайка пробежались мурашки восторга, он ощетинился, практически заурчал от удовольствия, чуть не придвинув в секундом порыве страсти Кисселя ближе к себе. Сдержался, но сломался только в одном: положил руки на чужие плечи, позволяя ладоням свободно разгуливать по телу. — Светлые, — Лайк закатил глаза даже с закрытыми глазами. — Мне казалось, вы за принципы, за активное согласие, разве нет? — Конечно, — чужие руки дипломатично прошлись по груди, сквозь ткань рубашки задели соски. Киссель уткнулся носом в висок, провёл вниз, по скуле: — Но ты разве против? — Против, — прищурился Лайк. Киссель хмыкнул, расстегнул первые пуговицы. — Ой, оказывается, мне плевать. Что будешь делать с этим? Киссель неприятно куснул за мочку уха — резко, не так сильно, чтобы откусить, но достаточно, чтобы Лайк дёрнулся от неожиданности. Он оскалился, потянулся к чужому уху в отместку.«Ленты кардиограмм
Контролируют пульс,
Не пускают ко мне.»
— Сидеть, — приказал Киссель, руками удерживая Тёмного на месте, не давая ни единой (ложь) возможности выбраться. Волна блаженства растеклась по телу Лайка от этих металлических интонаций — будто к нему прислонили настоящий металл, холодный, заставляющий подобраться. Темному оставалось только решить, какую роль он выбирает сегодня: послушный мальчик или все-таки гадкий противник? Так и хотелось ослушаться, дернуться вперёд, заставляя идти на крайние меры, заставляя и нарываясь, играя с сознанием даже будучи в зависимом положении. Но он сдержался, накинул на лицо маску спокойствия и равнодушия, потому что он уже начал бесить ею брата, а это значит, что он дойдёт до конца. — Хороший мальчик, — мурлыкнул Киссель, расстегнул рубашку дальше. Прикусил немного кожу на скуле. — Это у нас семейное, — слабо улыбнулся Лайк, хитро сверкая глазами. — Так ты собираешься трахнуть меня прямо на столе в моём кабинете? А лечить мой радикулит кто будет? — А зачем тебе его лечить? Ходи так, авось подуспокоишься, — на рубашке не осталось ни единой застегнутой пуговки. Горячая ладонь провела по телу, но не стала заострять ни на одной части внимание. Это немного разочаровало. Зато руки спустились к ширинке и ремню. — Ходить? А я уж надеялся, что после Вас, Пресветлый, походить мне не удасться, — оскалился Лайк, прикрывая глаза. Он не мог смотреть, как Киссель расстегивает ему ремень, не мог. Иначе бы позорный каменный стояк сразу же стал обозначением проигрыша. — А я бы посоветовал Вам помолчать, Темнейший, — спокойно и ехидно заметил Киссель. Щелкнула бляшка ремня. — Иначе? — Иначе мне придётся запихать Вам в рот вместо кляпа те бумажки, которые Вы высылаете на мои протесты, — дипломатичным тоном сказал Киссель, будто прямо сейчас не стаскивал со своего врага штаны, а присутствовал на собрании Трибунала. Лайк против воли облизнулся. Уставился на брата, и, такие же как и он сам, игривые черти хитро заплясали у него в глубине глаз. — Как недипломатично! Неужели у Вас закончились более виртуозные способы заставить меня замолчать? Это даже как-то жалко, — Лайк притворно заломил брови. И еле сдержал тихий полустон и прежнее лицо, когда чужая ладонь накрыла его пах. Он только сжал кулаки, впиваясь ногтями в собственные ладони. — Вы мне не интересны настолько, чтобы я что-то ради Вас выдумывал, Тавискарон, — снисходительно заявил Пресветлый, проводя рукой сквозь ткань нижнего белья. — Да? Мне казалось иначе, — Лайк мог бы просунуть руку и отзеркалить движение, но он не стал этого делать. Зачем? Он знал, что Светлый хотел этого не меньше, и знал, что Киссель понял его намёк, и это знание и возбуждало его, и заставляло только хитрее сверкать глазами. Легкая издёвка во взгляде в таких ситуациях всегда распыляла Светлых ещё больше — и, Сумрак, как же это заканчивалось невероятно! — Когда кажется… — он не закончил фразу, прильнул ближе, соприкасаясь собственным телом в одежде с голым торсом, провёл носом по лицу, а ладонями — по бокам, переходя на руки, отводя их назад, заставляя в таком же направлении потянуться и Лайка. Светлый опустил чужие руки на поверхность стола сзади, сжал их, удерживая на месте. Как же сильно было желание Лайка потянуться и укусить Кисселя за ухо — оно было совсем рядом. Но он держался, не выходил из образа. Только пытался справиться с дыханием — сделать его ровным и глубоким. Образ кроется в мелочах — это знали все, кто хоть немного уважал себя. — Мне называть Вас «Отец»? У нас будет инцест в квадрате, — Лайк незаметно облизнулся. Руки сковало верёвкой — обычной, просто с применением заклинания. Он даже не попытался дернуть руками — зачем? Его всё устраивало, особенно то, как томно загорелись глаза напротив. Ему нравилось делать вид, что всё под контролем, даже находясь снизу, а Кисселю доставляло особенное удовольствие доказывать ему обратное. А моральное удовлетворение оба получали в финале, если выигрывали. Впрочем, и вторая сторона никогда не оставалась в полном проигрыше… — Замолчи, если не хочешь, чтобы это были твои последние слова на этот день, — мурлыкнул Киссель, отстраняясь. Он сам был при параде — только закатал рукава белой рубашки. А вот Лайк был практически полностью раздет — только такая же светлая рубашка да трусы укрывали его хоть как-то. Впрочем, от рубашки уже не избавиться — руки-то связаны. Кстати, очень хорошо связаны. Несмотря на специфику игры, Пресветлый повёл себя милосердно даже тут — связал нормально, а ведь мог бы немного и перестараться, так, чтобы больно было руками двигать. Сугубо в профилактических целях. — Что, даже не позволишь мне сказать «Красный»? — сверкнул глазами Лайк. — Я не позволю тебе даже звука издать, — обжигая ухо дыханием, тихо прошептал ему Киссель. — Не то, чтоб что-то сказать. По телу пробежалась дрожь восторга и предвкушения, Лайк даже не захотел находить в глубинах сознания весомый ответ, просто позволил Кисселю сделать всё так, как Светлый хотел бы. А Лайку хотелось стонать сегодня, поэтому он решил ограничиться меньшим злом. — Умница, — Киссель издевался. Но Лайку определённо нравилось то, как он издевался, поэтому просто согласно кивнул, облизывая пересохшие губы. Чужие руки нырнули под ткань, огладили полувставший член, поиграли с яйцами, хотя это можно было так назвать только с большой натяжкой — так, просто пробежались пальцами, точно издеваясь, провели несколько раз грубыми движениями по стволу. Лайк мог бы гордиться своей выдержкой, ничего, кроме прикрытых глаз, не выдавало его волнения и трепета. Он только тихо зашипел, когда чужая ладонь сжала слишком сильно член у основания. — Я недоволен тем, что мальчика получили вы, — дипломатичным тоном сообщил Киссель, стягивая наконец и трусы. Теперь ничего, кроме рубашки и веревок на чужом теле не было. — Ну и что? Смотри какой у тебя есть мальчик прямо перед тобой, — не удержался Лайк. Слава Тьме, у него получилось это чуть насмешливо — не вразрез образу. — Какая пошлость, — отмахнулся Киссель. — То, что передо мной, я могу наблюдать когда захочу и где захочу. А вот того мальчика мои две недели обрабатывали, — чужие ладони достаточно властно провели по бёдрам, развели ноги в стороны, преодолевая слабое сопротивление. — Пока не появились твои. Это было очень неприлично, Тавискарон. Тёмный чуть задержал дыхание, когда в него грубо толкнулись пальцы. Мелко вздохнул, пытаясь не терять спеси — Лайк пропустил мимо сознания момент, когда Светлый наколдовал смазку, видимо, потому что с тёмным гедонизмом наслаждался каждым мгновением чужих властных рук на своём теле. — Вам следовало действовать расторопнее, Иоскеха, — Лайк улыбнулся, глаза сверкали удовольствием. В этой ситуации, Светлым действительно перепал бы мальчик, если бы пришли к нему на несколько часов раньше. А так, кто первый — того и тапки. Ну или в данном случае маг третьего уровня в потолке. — Тебе изначально не стоило лезть. Теперь я планирую отыграться. Киссель двигал пальцами ритмично, просто растягивая, не особо сильно заботясь о Лайке — ему было это и не надо сейчас. К тому же, это хоть немного, но позволяло держать лицо. — Попробуй, — снисходительно пожал плечами Лайк, оставаясь внешне абсолютно спокойным, несмотря на сочащийся предэякулянтом вставший член и вбивающиеся в зад пальцы. И только мелко подрагивающие ресницы и глубокое дыхание свидетельствовали о внутреннем трепете и желании, вызывая какую-то по-холодному тёплую покровительственную улыбку у Светлого. — Я не нуждаюсь в твоём разрешении, — небрежно фыркнул Киссель, мазнул взглядом в сторону. Он вытащил пальцы, куда-то отошёл, оставляя Лайка сидеть голым, связанным, с раскрытыми ногами на весу. Тот мог бы подобраться, но не видел в этом смысла. Тем более так, он уверен, он возбуждал фантазию ещё больше. Свою же возбуждать уже было некуда — сидеть в такой позе, призывно и соблазнительно раскинув ноги, тяжело дыша и стреляя мокрым взглядом из-под полуопущенных век, было апогеем блядства, и он наслаждался этим в полной мере. Вернулся Киссель не сразу — хотел заставить Лайка извиваться от желания и предвкушения. Не дождался своего — у Тёмного была хорошая выдержка, хотя он честно держался из последних сил. С лица не сошло внешнее спокойствие, хотя ноги, если честно, немного затекли.«Вальс на осколках зеркал
Станцуем мы в темноте»
В Лайка скользнула игрушка — среднего размера, скрывающаяся внутри практически сразу, до упора. И еë назначение он успел осознать только за секунду до того, как она заработала, посылая вибрации по телу, заставляя на секунду потерять контроль и вздрогнуть от неожиданности. Киссель переключил игрушку на другой режим, когда обычная вибрация неожиданно сменялась пульсацией — резкой, походящей на толчки. Лайк облизал губы, поднял взгляд на Кисселя. Киссель смотрел туда три секунды, не больше, прерывая игру и спрашивая. Лайк смотрел немигающим взглядом и это было куда большим ответом, чем все слова мира. — Что, сам уже не в состоянии? — поднял бровь Шереметьев. Киссель улыбнулся — холодно, в какой-то степени даже жестоко. Лайк еле сдержался, чтобы не облизнуться снова — не только от вида, но и от чувств. Вибрирующая внутри игрушка будто скапливала всё сознание там, внизу, заставляя тело напрягаться чуть сильнее, из-за чего во рту моментально пересохло. — Я тебя предупреждал, — тихо хмыкнул Светлый, потянулся к документам на столе. Лайк вскинул брови — Киссель же не станет этого делать взаправду? — Что это? Ух ты, Инквизиторские бумажки? Как думаешь, долго тебе придется добиваться их восстановления? — Ты не посмеешь, — Лайк старался отвлечься от вибраций, не вздрагивать каждый раз, когда вибратор начинал пульсировать, имитируя толчки, каждый раз раздражая что-то внутри. — Разве я могу упустить шанс посмотреть, как ты будешь бегать за Инквизиторами брошенным щенком? — умилился Киссель. Взял несколько бумажек, смял их, наслаждаясь возмущённым видом Тёмного. У того от такого варварства даже, кажется, член опустился. — Будь хорошим мальчиком, открой ротик, — мурлыкнул Киссель, прижимаясь обратно к Лайку. — Только для того, чтобы плюнуть тебе в лицо, — шикнул Лайк раздражённо. У него даже волосы дыбом встали от возмущения — секс секосом, а бухгалтерия причем! Киссель бархатно хохотнул, установил зрительный контакт. И глаза у него были такие — не по-светлому тёмные, не по-светлому властными. Лайк загляделся и вздохнул резко, когда ладонь Светлого провела по члену, начиная медленно надрачивать. Второй рукой Киссель немного грубо схватил за подбородок чужое лицо, направил наверх, не позволяя скрыть лицо за длинными патлами. Один вибратор внутри Лайк вполне мог вынести, а вот такого развратного Кисю напротив — нет. Тем более с рукой на собственном члене. Теперь его выдавали не только ресницы, но и всё тело (а не только моментально вставший, как по команде, член), которое мелко подрагивало в чужих руках. Рука Касселя остановилось, и Лайк сморгнул минутную слабость, собираясь снова подобрался и доиграть свою роль до конца. Но у Киселя были на этот счёт свои планы, поэтому когда вибрация резко перешла на пульсацию, Светлый задвигал рукой в такт — быстро, жёстко, будто ему было плевать. И это свело с ума — Лайк закусил губу, мелко дрожа и напрягаясь всем телом ещё больше, задерживая дыхание, из-за чего воздуха стало слишком мало. Он не мог позволить себе застонать, не перед лицом этого напыщенного индюка — поэтому просто открыл рот, набирая больше кислорода в лёгкие, прикрывая глаза, пытаясь справиться с бешено стучащем сердцем.«Два разных полюса:
Хочется, колется.
В удовольствии боли
Друг на друга молятся»
Где Киссель нахватался жестокости — неясно, с Завулоном он не общался, а с Гесером предпочитал дел не иметь. Наверное, где-то у тех, кто порядком выше Московских, потому что он не преминул возможностью воспользоваться положением — сжал чужую челюсть крепче, чуть ли не сворачивая еë, не позволяя закрыть, и всунул Инквизиторские бумаги Тёмному в рот. Тот чуть не подавился, скорее от возмущения, чем от бумаг, посмотрел зло на Светлого, попытался выплюнуть, но тщетно. Даже вибрация отошла на второй план. Киссель дёрнул чужую голову вверх, вызывая тихое шипение от боли, прошептал на ушко: — Только попробуй выплюнуть, я тебе челюсть сломаю. Член заодно мне не откусишь, когда будешь на коленях стоять, — Лайк замер, холодок пробежался по его спине вместе с потом. Киссель улыбнулся, опустил чужую челюсть, нежно проводя большим пальцем по щекам. Потом похлопал рукой по ней, будто трепал пса: — Хороший мальчик. Мне искать скотч в твоём столе или побудешь умницей и не будешь меня разочаровывать? Лайк промолчал. Смотрел только нахмуренно. — Вот и молодец, — беззаботно заявил Киссель, будто его враг не сидел перед ним с Инквизиторскими бумагами во рту, вибратором в заднице, с разведенными ногами и связанными руками. — А теперь, пожалуй, можно и поразвлечься. Светлый потянул Лайка на себя, ставя его на ноги. Те оказались удивительно ватными.«Играют в роли
Охотник и лань
Инь или Ян
Обними и отстань»
— Не бойся, — уничижительно улыбнулся Киссель, сверкая глазами. — Я тебя держу. Хотя следы на тебе от падения выглядели бы невероятно. Но я предпочту нанести их самостоятельно. Лайк проигнорировал и попробовал шагнуть, зашипел в бумагу: вибратор не особо добавлял очков изворотливости, и тем более — скорости к передвижению. Киссель не помогал, наслаждаясь нахмуренным лицом. Лайк кое-как подполз к брату ближе, который постепенно отходил назад, к дивану у стены. Тёмный старался даже в таком виде выглядеть, как будто всё в порядке. Киссель снисходительно улыбался, сверкая глазами, будто позволяя эту иллюзию контроля. — Иди сюда, — Киссель устроился на диване, потянул резко Лайка к себе на колени, заставляя неловко опереться бедрами и плечом о Светлого и диван, чтобы не упасть. Вибратор внутри шевелился с каждый шагом, то посылая вибрации прямо по простате, то немного меняя угол. Властная рука раздвинула колени, заставила сесть до конца, Лайк только зашипел тихо — вибратор снова заработал пульсацией прямо по простате, заставляя мелко дрожать от сильных толчков. — Что, всю спесь, как рукой сняло? — хмыкнул Светлый, проводя пальцами по чужому члену. Лайк зыркнул зло, попытался оскалиться. Но с бумагой во рту сделать это было сложно. Ещё и слюни начинали скапливаться, а сглотнуть их не всегда получалось — дышать-то через раз выходило. — Боюсь-боюсь, — мурлыкнул Киссель. Лайк в отместку опустился чуть ниже, прижимаясь членом к паху Светлого, поерзал немного, потëрся о выпуклость в чужих штанах. Глаза напротив опасно потемнели, Киссель обманчиво ласково, впрочем, не прерывая действий Лайка, заявил: — Ты даже с кляпом во рту умудряешься нарываться. Не страшно? Лайк посмотрел с вызовом, выгнул спину, максимально сильно проезжаясь бёдрами и пахом по чужому стояку, и застонал так призывно, что даже пожалел, что они не снимают процесс на камеру. Так красиво и развратно у него получалось не так часто. — А зря. Ладони не дали отодвинуться назад, прижимая к ткани одежды, ногти игриво царапнули бедро, рука скользнула к ягодицам. Лайк вздрогнул, когда пальцы нащупали внутри вибратор, и еле сдержался от позорного скулежа, когда его вдавили в простату — секунда удовольствия принесла за собой только волну неприятной боли, зуда и напряжения по телу, будто оно могло спасти, будто чем сильнее ты напряжешься, там быстрее вибратор сместится и перестанет давить. К сожалению, его на месте удерживали чужие пальцы, а самого Лайка — ладонь на плече, которая не давала привстать, как-то увернуться или соскользнуть. Темный хотел выплюнуть эти чёртовы бумаги прямо в лицо Пресветлому, но прямо в этот момент, пальцы потащили вибратор назад. Лайк судорожно вздохнул, сглатывая. Он через силу расслабил ноги, опускаясь на чужие колени, ощущая как сильно они болят от напряжения. По лбу скатилась капелька пота. — Ещё хочешь? Лайк поднял взгляд, оскалился. — Хочешь. Лайк утробно зарычал, когда всё повторилось. Только на этот раз с большей жестокостью — Киссель двигал вибратором внутри, резко и грубо вбивая его каждый раз, не давая ни вздохнуть, ни соскочить. Лайк судорожно дёрнул руками, причиняя себе только больше боли. Это не было приятно, ничуть. Это было даже больно. И даже чужая рука, которая периодически снисходила до члена, не спасала ситуацию.«Грани одного целого,
Но противоположные.
Забыли про манеры,
Условности ложные. »
Лайк почувствовал, что задыхается — на дыхание не оставалось сил из-за напряжения во всём теле — воздух просто не проходил. Через нос не получалось вздохнуть нормально, а рот был перекрыт. Лайк дёрнул руками ещё раз, дёрнулся сам, но вырваться из захвата не вышло. Он сам не понял, когда из глаз потекли слезы, просто в какой-то момент стало совсем не до удовольствия — в ушах зазвенело, он крупно вздрагивал от каждой фрикции, очень жалея, что не может кусать собственные губы. Были ли это слезы отчаянья или боли, Лайк и сам до конца не понимал — глаза просто слезились сами по себе, и он не мог с этим ничего поделать, хотя и хотел. А из-за слез дышалось ещё хуже. В груди поднималось что-то похожее на страх. В какой-то момент, он сам не понял, в какой, всё кончилось. Хотя и понял это не сразу — хоть вибратор из него вытащили, самого его крупно трясти не перестало. Просто в какой-то момент бумаг во рту не оказалось, а его гладили по голове, прижимая к плечу. Лайк судорожно вздохнул ртом, обжигая лёгкие холодом, пытаясь набрать как можно больше, хоть и знал, что от этого станет только хуже. — Не торопись, — рука в волосах помассировала скальп, и Лайк тихо заскулил, прижимаясь ближе, как пёс. — Ты очень хорошо справился, ты невозможный засранец, но какой же привлекательный. Дыши, всё. — Я тебя убью, — прохрипел Лайк слабо. Плечо под щекой дернулось в смешке. — Я тоже тебя люблю. Но сначала приди в порядок. — Плевать, — Лайк поднялся, впился в чужие губы требовательным поцелуем. Звон, только начавший было уходить, вернулся, и это было так приятно. Лайк оторвался, облизнулся, глядя шальными глазами, зашипел: — Бога ради, если ты меня сейчас не трахнешь, я весь твой Дозор к себе переманю, гадина ты этакая. — А больше тебе ничего не сделать? — мурлыкнул Киссель, проводя руками по напряженному торсу, проводя по опавшему члену. — Руки развяжи, — хрипло вздохнул Лайк, выгибаясь навстречу ладоням. — Я хочу тебя придушить. — Как-нибудь в следующей игре, — пообещал Светлый, мягко вводя пальцы. На этот раз он действовал аккуратно, и Лайк был готов вцепиться ему в глотку за это. Передумал, когда пальцы мягко прошлись по простате, вызывая дрожь удовольствия и тихий стон — после таких жёстких фрикций всё тело было не только натянутой струной, но и комком нервов — простое касание он ощущал с слишком непривычной для него чувствительностью. Лайк прижимался ближе, а Киссель позволял ему это, крепко удерживая на своих коленях и следя за каждым движением из-под полуопущенных век. — Знаешь, мне нравится, как ты выглядишь на коленях, — сказал Киссель. Неожиданно его голос сел, стал на пару тонов ниже. — А мне нравится, как я выгляжу на твоём члене. — огрызнулся Лайк. — Совместим? — Ты совсем не умеешь просить, — ногти царапнули бедро. — Я имею право требовать, — фыркнул Лайк, продолжая тереться о выпуклость в чужих штанах. — Не в моей постели. Тебе давно пора бы это запомнить, — Киссель отстранился, вырывая злостный рык из горла Лайка. Но Тёмный тут же изменился в лице, облизнулся, наконец начиная больше походить на хищника — Светлый расстегивал рубашку. — Говорят, от секса с Пресветлым улучшается память. Будь добр, помоги запомнить, — оскалился Лайк, силой воли удерживая себя на месте и переводя дыхание. — Обязательно. Но в следующий раз, думаю, я смогу заставить тебя умолять об этом. — Не дождешься. — В самом деле? Я думаю поставить тебя у своих ног и, если ты будешь достаточно хорошим мальчиком, я думаю, я позволю тебе кончить. Но не сам — ты сам это прекрасно сделаешь, ведь я заставлю тебя довести себя до разрядки самостоятельно. Руки Кисселя наконец расстегнули штаны и ремень. Придерживая Лайка за бедра, не особо церемонясь, он наконец опустил Шереметьева на свой член.«И всё сразу возможно
И даже это -
О Боже!
Мы соприкасаемся обнаженной кожей»
Лайк похлопал губами, как рыба, ничего не говоря, и только потом, будто с опозданием, из его горла вырвалось что-то близко напоминающее хрип или стон. Киссель не позволил вести — издеваясь и снова доводя до исступления своим темпом и движениями. Он несколько раз доводил Лайка до края, но не позволял сорваться, чувствуя за это чужие зубы на собственном плече. Но так было только первые два раза, на третий Лайк уже попытался сторговаться, на четвёртый — умолял, а на пятый, последний, просто упёрся мокрым лбом в ключицу, беспокойно дрожа и скуля на одной ноте.«Дай, дай мне твоё тело,
Чтоб ты не захотел убежать»
Киссель улыбнулся, возобновляя быстрые движения, вырывая из чужого горла судорожные вздохи, доводя Тёмного на своих коленях до долгожданной разрядки. Она наступила не только для Тёмного, но и для Светлого, когда Киссель приказал (сбивающимся, между прочим!) шёпотом: «Можешь кончить, радость моя», и прикусил Лайка за ушком.«Чтоб земля была адом,
Чтоб луны было мало»
Мокрый и вздрагивающий, Лайк ещё несколько минут находился где-то в прострации, утыкаясь в чужое плечо, слыша только шум и биение сердца в ушах, и неожиданно ощущая вес, которой наконец обрело собственное тело. — Лаки? — позвал Светлый, мягко поглаживая брата по волосам. — Клянусь, я убью тебя, — выдохнул Тёмный хрипло. У него безумно сильно болели икры и мышцы бёдер, будто он их вывернул. Киссель улыбнулся куда-то в чужие патлы, одной рукой помогая убрать их за ушко. — Я знаю. Выпрямись немного, дай мне возможность освободить твои руки. Как ты? — взгляд Кисселя, внимательный и проникающий, устремился на Лайка, будто сканируя. Киссель не любил быть особенно жестоким в самом сексе, но иногда позволял себе вот такие крышесносные эксперименты. Правда и бегал потом с тройной заботой, но это можно было и пережить, ради таких ощущений. — Прекрасно, — Лайк ответил честно. Поднял замыленный взгляд: — Сколько ещё ты собирался скрывать от меня эту твою сторону? Хотя с верёвками было слабо. Даже не больно. Киссель хохотнул: — Погоди ещё. Самый сок от таких обвязок ты сейчас поймёшь. Как раз в этот момент последний узел спал, позволяя Лайку снова орудовать культяпками. Тёмный сразу же в шутливом жесте потянулся руками к горлу Светлого, но ахнул и скривился, прижимаясь лбом обратно к плечу. — Аккуратнее. У тебя мышцы затекли. Это правда: теперь к болям в ногах, добавилась и боль в плечах, будто он их застудил. Самое малейшее движение вызывало боль. — Мудак. — Ну ты же хотел больнее и грубее? Наслаждайся. — Сволочь. — Не борогозь. Давай сюда свои лапы, я тебе их разомну. — Да пошёл ты знаешь куда? Больше я тебе их не дам, садист. — У тебя нет выбора. — Отпусти! О… Нет, всё-таки продолжай…«Будем вместе летать»
Киссель тихо фыркнул. И все-таки, их решение проблем, нравилось ему куда больше, чем обычные шахматы.«Дай мне своё тело,
Чтобы ты захотел,
Чтоб земля была адом,
Чтоб луны было мало,
Мало, мало…»