Полтора месяца спустя
POV Charlotte Наверное, больше всего в своей жизни я ценю гармонию, которая разливается теплом и наполняет душу. Исцеляет кровоточащие раны, помогает расслабиться, дарит вдохновение. Пролистывая одну из своих книг по философии, я поняла, что все мыслители древности основывали свои положения и цитаты именно на личном опыте, горькой душевной боли или просто размышляли о вечном. Время от времени таким мыслителем была и я, когда уходила с головой в мир творчества, где ничто не могло меня потревожить. Ужасно бесило то, как на уроках, стоит мне приняться за рисунки на клетчатом листе, моя фамилия сразу выделялась будто неоновой вывеской в журнале, и учителя заставляли отвечать на занудные темы. Или то, как позвякивали браслеты Билла при малейших его движениях. Парень сидел рядом со мной на всех уроках за одной партой, да. Чего говорить про браслеты — парень сам по себе являлся для меня глобальной катастрофой. Порождал во мне вихрь чувств и эмоций от симпатии до дичайшего раздражения, то мило улыбался как ни в чем не бывало, то бесил меня своими выходками. — Пс-пс-пссссс, дай химию списать, я же знаю, ты в ней шаришь! — в своей привычной манере налетел на меня в коридоре Том. — А ты у нас вообще ни в чем не шаришь, да? — усмехнулась я и протянула дредастому нужную тетрадь. — Шарит он под юбками хорошо, — неожиданно прозвучало возле нас. — Ну по крайней мере, ты — единственная, кого он не обшарил, гордись. Или я чего-то не знаю? — раздраженно бросил Билл, выделив последнее предложение и облокотившись спиной о стену. Я смутилась. — Язва, — фыркнул Том и звенькнул застежкой на рюкзаке. Поднимать голову на Билла, который, казалось, сейчас просверлит во мне дыру своим взглядом, абсолютно не хотелось. Я совершенно не узнавала в нем того, с кем дружила прежде — сейчас это был иной человек. Капризный, раздражительный, дерзкий и колючий, как ёж. Не хватало только проволоки и надписи, как на электрощитке «Не подходи. Убьет!». Билл очень изменился, причем не в лучшую сторону. И меня это настораживало. Том раскрыл мою тетрадь и завалился на подоконник, хоть учителей это изрядно бесило. В школе было негласное правило: не сидеть на подоконниках. Но Том не был бы Томом, если бы не шел против правил. — А что вот тут написано? — спросил Каулитц-старший, когда стал переписывать. — Формула дихромата калия, — безэмоционально ответила я и уселась рядом с дредастым. — К, потом 2, а потом чего?.. — парень сдвинул брови к переносице, чем немного развеселил меня. Чудо ходячее. Я написала формулу вместо него. И ручка предательски выпала из моих дрожащих рук. — Прости… — Ничего, я подниму, — дредастый спрыгнул с подоконника за ручкой. — Что ж, не буду вам мешать, — брюнет громко захлопнул книгу в руке и уже было двинулся уйти прочь, как наши взгляды встретились. Мой, не понимающий, какого черта парень позволяет себе такие наглости. И его — надменный и презрительный. Волна мурашек прошлась по телу. Ты захотел поиграть на моих нервах? Что ж, готовься проиграть, Отелло недоделанный. — Ау, — Том замельтешил рукой перед моим лицом, когда Билл скрылся из виду. Сказать, что на душе было паршивее некуда — ничего не сказать. Смешанные чувства захлестывали с головой, порождая тысячи вопросов. Ну почему он ведет себя так? Что теперь творится в наших отношениях? Он же обещал мне — дружба и не больше. К черту! — Прости, Том, — я поморщилась из-за легкого сквозняка и обняла себя руками. — Если ты из-за Билла, то забей на него. Ты ж его знаешь, повредничает и перестанет. — Меня бесит, что он ведет себя, как ребенок! — Неудивительно, он ведь самый младший среди нас, — усмехнулся парень, но тут же стал серьезным, — а если по-честному, тут нет ничего сложного. Сохнет он по тебе, это и слепому понятно, — Каулитц-старший притянул меня к себе и приобнял. — И что, мне его поздравить? Может, еще шарики надуть и конфетти рассыпать? Сохнет… ха-ха-ха… — горькая усмешка разыгралась на моем лице, — ты думаешь, это круто, Том? Если да, то поспешу тебя расстроить, — я прислонилась щекой к теплой толстовке. — Чего ты боишься? Может, мой братец и бывает иногда невыносимым, но тех, кто ему дорог, никогда не даст в обиду, — с важным видом изрек Кау-старший. — Мы пообещали друг другу, что останемся друзьями. Я просто хочу оставить все, как есть. Ну неужели это так сложно? — Я не хочу лезть в ваши с Биллом отношения, но даже мне кажется, что ты что-то скрываешь. Кровь прилила к мозгу, в глазах на секунду помутнело. — Я… Я не могу тебе рассказать, Том. Мне нужно время, чтобы подумать. Это все слишком сложно и неожиданно. Вынырнув из объятий друга, я спрыгнула с подоконника. — Как скажешь, Шар, — Каулитц-старший спрыгнул следом. Слегка дернув за рукав толстовки, я потащила его за собой в класс. Том всегда меня понимает. И развеселит, и выслушает, и убедит, что любая проблема — не катастрофа вселенского масштаба. Идеальный лучший друг. Не то, что его брат. Действительно, зануда. И язва. Дерзкая и колючая зануда. Видеть его не хочу! На уроке Билл подозрительно молчал. Обычно уже на первых десяти минутах урока на мою половину парты подвигались клетчатые листочки с «перепиской». Обижается. Ну и пусть! Вы с Томом говорили обо мне? Под конец урока в мой локоть врезалась бумажка с этим коряво написанным текстом. Интересно. Я начиркала ответ и подвинула Каулитцу-младшему:Вот еще. Ты слишком много о себе думаешь.
Хотя, если ты стал задачей по химии, то да, говорили о тебе.
Почему ты врешь мне? Я все прекрасно слышал. Веду себя как ребенок, значит? Ладно. И что же ты не можешь рассказать? Внутри моментально все похолодело. Слышал, значит. А зачем тогда спрашиваешь?Тебя это не касается. Подслушивать некрасиво.
А сплетничать с моим братом за моей же спиной — красиво? Быстро ты с ним снюхалась. Конечно, с ним водиться лучше, чем с таким крашеным «гомиком» как я?Ты ревнуешь меня к своему брату? Ты серьезно?
И что за херню ты говоришь? Ты не гомик.
Ах, спасибо. Да-да, забыл совсем про того типа на тачке. Уж извини, имени не знаю. Но наверняка с ним тоже круче, да? Он старше, богаче. И не «ребенок».Прекрати. Себя. Так. Вести.
Я думал, мы доверяем друг другу. А ты нагло лжешь и не договариваешь что-то. Спасибо, «подруга». Написал брюнет на обратной стороне листа. Подруга. В кавычках. Я повернулась в сторону юноши и едва удержалась от того, чтобы его стукнуть по затылку за такие наглости. Какая муха его укусила? Меня снова обуревали злость и негодование. Листок рвется под моими руками, рассекая тишину. А вот уже и звонок. Маленькие части порванной бумаги приземляются «дождиком» на место Билла под его недовольные возгласы. — Сегодня все равно ты дежурный по классу, «дружочек», — издевательски показываю кавычки пальцами и иду прочь. Без банального «До завтра». К черту, не хочу с тобой никакого «завтра», Билл Каулитц.***
На стенде на первом этаже нашей художественной школы висела большая растяжка с итогами конкурса, в котором я принимала участие. Пятое место. Что ж, недурно, но я знала, что могла лучше. Но особенно меня заинтересовала рецензия одного искусствоведа. «Экспрессия «Дама с птицей» довольно необычна. Ткань на лице девушки иллюстрирует слепоту и нежелание мириться с действительностью в противовес с распахнувшей крылья птицей. Наверняка белое крылатое создание иллюстрирует счастье, которое вот-вот ускользнет из рук и оставит героиню в полной темноте. Однако позади контрастной фигуры фон остаётся неопределенным, размытым, из-за чего эмоциональная полнота несколько теряется… » А фоны я действительно прорабатывать никогда не любила. — Ты расстроена? — над ухом прозвучал знакомый голос. — Нет, не очень, — равнодушно ответила я. — Значит все-таки расстроена, — протянул Эммерих, подойдя вплотную ко мне, — но не художник славится своей гениальностью, а как раз-таки наоборот. Важнее то, что читается на лице простого человека, а не заумного критика. — Как с языка снял, — усмехнулась я. — Я прекрасно вижу твое смятение. Мой тебе совет — твори для себя, и будешь независима от мнения остальных, — шляпник облокотился спиной о стену и достал альбом. Сегодня Мейендорф выглядел немного иначе — вместо старомодного костюма он был облачен в темно-коричневый кардиган с золотой вышивкой на лацканах. Короткие черные брюки и большущий шелковый бант на рубашке. И лишь остроносые ботинки, шляпа и перстни напоминали о нашем «знакомстве». И в каком бабушкином сундуке он берет эти вещи? С каждым разом парень вызывает к себе все больший интерес, на что я слепо ведусь, как неосторожный мотылек на горящий костер. На занятии у нас была практика по перспективе. Как же я ее ненавидела, но она одинаково нужна как архитекторам, так и натуралистам. Стало быть, наше занятие снова было совместным с классом архитекторов. Для Эммериха — сущий пустяк, а вот для меня — огромная незадача. Нервно размазывая по холсту серые ошметки от ластика и проклиная бледные графитные линии, стертые и нарисованные заново уже раз пятьсот, я шумно выдохнула. Ну вот почему я такая неудачница? — Когда ты думаешь о результате, совершенно теряешься в самом процессе, и тогда тебе это не приносит удовольствия, — парень заглянул в мой холст, на котором не было ничего, кроме несколько отрисованных линий для светотени. В остальном я терялась напрочь. — Конечно, ты же у нас «Архитектор», — фыркнула я и заново принялась перерисовывать эскиз. — Я могу показать тебе несколько своих работ. Но только позволь мы пойдем на твой чердак? Там нас ничто не отвлечет, — Эммерих закрыл крышку гелевого линера и отложил альбом. Занятие как раз подошло к концу. Я недоверчиво покосилась на Мейендорфа, на что он лишь коротко усмехнулся. — Не бойся, ничего я тебе не сделаю. Хотелось бы в это верить. Но посмотреть его работы мне действительно было интересно. Мы вошли в тесноватое помещение чердака, где уже настоялся тяжелый запах красок. Расчистив от хлама стол, стоящий возле окна, Эммерих положил на него пару своих альбомов и книгу, из которой во все стороны торчали разноцветные закладки. Солнце за мутной тканью занавесок уже клонилось к горизонту ярко-оранжевой вспышкой, ложилось на деревянные стены светлыми полосками. Я обернулась в сторону парня, с задумчивым видом перебиравшего листы своего альбома. Ветхая табуретка едва пошатывалась под ним. Придвинув к столу еще один стул, я присела рядом и стала наблюдать за миром, который оживал на небольших холстах — дома, улицы, маленькие люди, вывески, воздушные шары, неописуемой красоты замки. Действительно, «Архитектором» его не зря прозвали. — Я создал этот мир, чтобы почувствовать там настоящего себя, — задумчиво произнес Эммерих и аккуратно перелистнул страницу альбома. Моему изумлению не было предела. Идеально отрисованные линии складывались в роскошные архитектурные произведения и зазывали в свой волшебный мир. Мир, в котором живет этот странный художник. Пальцы потянулись к листу и, словно отделившись от меня, провели по линиям, желая стать частью этих творений, ощутить их, попробовать. Это было поистине прекрасно. «Абелард и необитаемый остров Неверленд» Гласила надпись на следующем рисунке. Широкая мощеная улица, по которой бредет мальчик в оборванных штанах. Лица не видно, потому что фигура удаляется от нас, смотрящих. — Это одно из моих самых первых и любимых творений, — пояснил художник. Я внимательно рассматривала картину — детализация зданий, вывесок, окон казалась мне поразительной и такой… нереально живой. — Абелард — это ты? — Не совсем. Скорее, образ, который существует в этом мире вместо меня. Он живет своей жизнью, обретает гармонию с самим собой, живя на необитаемом острове. Не она ли — главное в жизни человека? — глаза шатена сверкнули малахитовым огоньком в свете уходящего солнца. — Ты прав, — я закрыла альбом, замечая, что «одно из самых первых и любимых творений» Эммериха цеплялось за последнюю страницу малярным скотчем. — Я поместил эту работу на последнюю страницу, чтобы не заглядываться на нее постоянно. Порой это бывает чересчур невыносимо, — шляпник буквально прочитал мои мысли, ответив на вопрос. — Почему? — Этот мальчик отправился в путешествие с тремя старшими братьями. По пути они потерпели кораблекрушение, и Абелард был единственным, кто выжил, — Эммерих посмотрел в окно. Я заметила, как его ладони едва дрогнули. Губы парня тронула горькая усмешка. — У меня действительно трое старших братьев. И все они в чем-то преуспели: карьера, работа за границей, счастливые семьи. Есть известная мудрость: в семье не без урода, — шляпник теребил в руке шелковый бант. — Не говори так. Просто каждому свое — у тебя, например, есть талант… Далеко не всем это дано. И если ты отличаешься от других, это не значит, что ты — ошибка. Сам же говорил, — моя рука легонько опустилась на плечо парня, и боль в его глазах сменилась оживлением. — Возможно, так и есть, — шатен улыбнулся уголками губ, — но все не так просто. Своим талантом, как ты говоришь, я и оградился от семьи. Я был слишком «неправильным», и всю жизнь мать винила меня в том, что я разрушил семью и отец от нас ушел. И с тех пор ни ее, ни братьев для меня просто не существует, — голос дрогнул. И снова мной двигало чувство, занимающее промежуточное положение между жалостью и сомнением. Он точно такой же отшельник, как и я. — У тебя эта семья хотя бы была… — я прислонилась лбом к плечу Эммериха. Поразмышляв еще немного о семье, мы пришли к выводу, что все люди рождаются и умирают в одиночестве. Таков закон жизни. Кто-то получает любви больше, кто-то меньше. Но о своей истории я аккуратно умолчала — не хотелось ворошить прошлое и снова сдирать пластырь с незаживающей раны. — Закон сохранения энергии — потеряв что-то очень важное, ты обязательно найдешь этому замену в любой из жизненных сфер, — подытожил Мейендорф. — Моей энергии сейчас хватает только на творчество, — я опустила голову. — Позволишь взглянуть на свои работы? — с энтузиазмом отозвался Эммерих. В его взгляде проскользили искренняя заинтересованность, понимание и… тепло? Словно мы были сто лет знакомы. Покопавшись на полках в поисках нужных мне альбомов, я предоставила их парню. Мои страхи и недоверие к нему словно сняло рукой. Почему-то он так разоткровенничался со мной, доверил в мои руки свои семейные секреты. И мы действительно понимали друг друга. Два отшельника наконец-то встретились… — Каждая эмоция расцветает ярче и ярче, прям как твой опыт, — протянул шатен, разглядывая мои рисунки. Больше всего образов я брала из журналов, перерисовывала девушек с картинок, иногда очерчивала просто знакомых мне людей… — Вот этот парень с гитарой — вижу, особый для тебя? С такой хитрецой во взгляде… — Эммерих отставил лист слегка вперед, внимательнее приглядываясь. Том… Томка… Его громкое «Scheiße» на весь гараж, когда во время репетиции он чуть не порвал струну на гитаре. — Тш-ш-ш, попробуй еще раз, — я осаживаю раздраженного парня, — не торопись… Это был один из самых крутых вечеров, когда мы остались одни и дурачились, как могли, выпив по стакану глинтвейна. Твой брат, как ты сказал, уехал куда-то по делам с Гордоном, и гараж был полностью нашим. Как же я давно не танцевала… Ты смеешься, дергаешь струны, создаешь чудесную музыку, разве что не поешь. Этим, как ты говоришь, всецело занимается братец, а ты «нем как рыба». Я растворяюсь в танце, дергая руками и ногами в разные стороны. Волосы заслоняют мое лицо, и ты говоришь, что я похожа на взъерошенного домовенка. Парочка смешных шуток, история об украденных у соседки абрикосах, подзатыльниках от мамы и драке со старшеклассниками, когда они обижали твоего брата. Затем ты выпрямляешься, достаешь из тумбочки темные очки, золотую цепочку, стыренную у Гордона, надеваешь набекрень кепку на дредастый хвост и с умным видом изображаешь из себя рэпера. — Это King Tom, йоу! — меня сгибает пополам от смеха при виде тебя в таком образе и оттопыренных в разные стороны пальцев. — А если ты станешь рэпером, то что тогда будут делать Билл, Георг и Густав? — вытираю слезы, хлынувшие от хохота. — Не зна-а-ю, — тянешь ты и суешь руки в карманы парашютообразной толстовки. — Брось, вы же группа, куда тебе в рэперы-то? — подбегаю ближе и снимаю очки, — во-о-от, узнаю нашего Тома! А не какой-то там King Tom, йоу, — и мы смеемся вместе. — А ты будешь моей деткой, йоу? — шутливо низким голосом говоришь ты, затем снова улыбаешься. — Ага, конечно! — закатываю глаза и замечаю, как из кармана твоей толстовки торчит пачка сигарет, — может, пойдем покурим? — Э, не-не-не, курить буду я, ты рядом постоишь! — прищуриваешься ты. — Ну Том! Ты специально задираешь руку с пачкой вверх, чтобы я не достала. Но я не сдаюсь и пытаюсь вырвать ее у тебя, и тут же угождаю в теплые объятия толстовки, пахнущей сигаретами и глинтвейном. — Тебе нельзя курить, Шар! — Это еще почему? — Грудь не вырастет! И я несусь за тобой в сторону двери, но ты быстро убегаешь. Ох, ты сейчас получишь! Мы выбегаем на улицу и снова смеемся. Ты присаживаешься на большой камень на заднем дворе, закуриваешь, а я стою рядом. Ты никогда не делишься со мной сигаретами. Смотрим на небо, где живет лишь одна звезда… На моем лице теплится улыбка. Я смотрю в голове кино двухлетней давности, после которого я и сделала этот рисунок. Томка… — Все в порядке? — передо мной замельтешила рука Эммериха. — Да, — пленка воспоминаний закончилась, вынуждая вернуться в реальный мир, — это мой лучший друг. — Понял, — шляпник перелистнул еще несколько страниц и остановился на том, кто перечеркивал все яркие картинки черно-красными линиями и сеял тревогу, — Красивый парень. Так искренне улыбается… Тоже друг? — Ага… — внутри все задрожало, — друг… Мейендорф опустил лист и обеспокоенно взглянул на меня, немного приблизившись. — Прости, если тебя что-то задевает. Скажи, я все пойму… — художник коснулся холодной ладонью моего запястья. — Все хорошо, правда, — я взглянула в его малахитовые глаза, а затем на рисунок. Билл, Билл, почему даже нарисованный ты будоражишь мой разум? Слава богу некоторые фразы на оставшемся белом пространстве я написала на русском, чтобы никто ничего не понял и не расшифровал хаотичный ребус моих противоречивых чувств. Шатен аккуратно закрыл альбом и взял меня за обе руки. Словно исцелял своим молчанием. — Некоторые образы действительно порождены нами как остатки прошлого, страхи настоящего и отзвуки будущего, — тихо проговорил он, на что я коротко кивнула. — Эти образы взяты из реальности, Эммерих, — парень встал со стула, но не отпустил мои руки. Смотрел с состраданием и пониманием. И я поднялась следом. — Тогда не позволяй им делать тебе больно, — улыбнулся художник. И я снова оказалась в его объятиях. Бархатная ткань приятно пахла цветами и корицей… Солнце уже зашло за горизонт, оставив вместо себя догорающую оранжевую полосу. Я закрыла глаза еще до того, как тьма опустилась на город. *** POV Tom На сегодня у меня другой план И тебя в них нет. Я держу его в руке, Прислонившись спиной к стене К стене. Я виноват перед тобой, Но я не хотел этого. К сожалению, ты не оставляешь мне выбора Это было в последний раз… Последний раз. Я чувствую, Будто я в замкнутом пространстве Дай мне место Прежде чем я найду выход Ты меня не удержишь Я вырвусь! Ich brech aus — tokio hotel — И что это? — я смотрел на криво выведенные и местами перечеркнутые тексты на трех мятых тетрадных листах. — В смысле «что это»? Тебе не нравится? — Билл сидел рядом на стуле лицом к спинке, обняв ее. Проанализировав написанный братом текст, я тут же стал подбирать в голове подходящие ритмы. Сыро, нестройно, но выходило хоть что-то похожее на песню. Надо будет отыграть несколько версий, отработать текст и выровнять все шероховатости в звучании, разумеется, не без помощи Густава и Гео. — Как-то чересчур радикально в этот раз, бро, — я поднес палец к губам и поджал ноги на кровати. — Не нравится, сам пиши! — Билл всплеснул руками и подскочил со стула, гневно сверкнув взглядом. — Да хорош истерить, достал уже! — я постарался успокоить буйного брата. Билл уже, откровенно говоря, подбешивал меня своими бесконечными капризами и обидами. Все ему не так: от оставленного мной бутера не на той полке в холодильнике до «неправильной» реакции на текст песни. И осадить брата в такие моменты было крайне тяжело, хоть я и привык ко всей его неординарности. — Я не истерю! Нормальная песня! — Да нормальная, нормальная… — решил согласиться я. А то себе дороже будет. Внезапно дверь в нашу комнату отворилась, и в проеме нарисовался отчим, державший в руке телефон. Билл нервно зашуршал листами в своей тетради. — А у меня для вас хорошая новость! Один мой знакомый пригласил нас в свою студию. Теперь вы сможете записать свою музыку. Теперь мы сможем приблизиться к своей мечте!