palaye royale – lifeless stars
***
POV Charlotte
Звонок в дверь.
– Ты кого-то ждешь? – я приподнялась на диване в гостиной и отложила в сторону альбом с эскизами, которые мне предстояло сдавать в художественной школе.
На мой вопрос ответа так и не последовало. Из одноклассников ко мне домой никто не приходил. Странно, кого там принесло в такой час?
– Здравствуй, милый, – я услышала голос своей тети.
Я вышла в коридор и увидела неизвестного мне мужчину, которого тетя Маргарет приветственно поцеловала в щеку. Демонстративно прокашлявшись, я намекнула на свое присутствие. И заодно оглядела гостя – средних лет, с едва проступающей сединой, одет с иголочки.
– Ага, здравствуйте, – робко, с легким ехидством бросила я. И сразу поняла, что это не к добру.
– Шарлотт, я хочу вас познакомить. Это Керт, мой хороший знакомый, – за ужином тетушка смущенно отвела взгляд, как первоклассница, отруганная за какую-нибудь проделку.
– Ну что ты, Маргарет, твоя юная фрау наверняка все поймет. Мы с твоей... мамой любим друг друга и будем жить вместе, – обратился ко мне этот самый Керт, положив свою ладонь на руку тети.
Меня аж передернуло. Она криво улыбнулась, словно ожидала моего благословения. А нужно ли оно?
– Я рада за вас, – сухо бросила я.
До этого момента аппетита у меня и так не было. А после этого заявления он насовсем пропал. Шикарная новость аккурат на Рождество.
Кто-то верит в любовь с первого взгляда, а я верю в ненависть с первого взгляда. Тетин избранник почему-то не понравился мне сразу – придирчивый, нудный, чересчур внимательный ко всяким бытовым мелочам, хоть и прикрывался маской великодушия. Нет, он был довольно приятен внешне, но что-то в нем меня отталкивало. Как выяснилось, разведен, имеет двоих детей, они живут с матерью в Берлине. Но недолго ему пришлось оставаться в холостяках – на безымянном пальце тети красовалось кольцо с небольшим камушком. А сама она буквально светилась от счастья – это было видно по улыбкам и влюбленным глазам. Неужели и мне придется познать прелести жизни с отчимом? Как бы не так. Хотя тетя наотрез отказалась покидать дом и переезжать к своему жениху. И правильно сделала, потому что его квартира находилась чуть ли не на самой окраине города. И в худшем случае меня бы за собой потащила, что значительно осложнило бы мою жизнь.
Но дело было далеко не в переезде, неприятные фокусы следовали один за другим, ставя палки в мои колеса. Новоявленный отчим тут же начал осматриваться, чем я живу, какие у меня приятели в школе, порой увязывался со мной до учебного заведения, а затем встречал после уроков. И, конечно же, компания в лице братьев Каулитц, Густава и Агнет ему сразу же по каким-то «изысканным» меркам не понравилась. А один раз мы договаривались с Эммерихом погулять в парке после школы, так эта падла вытрясла из меня всю информацию о художнике. Ну, почти всю. В тот день на встречу к Эми я так и не выбралась...
Как там говорят, третий – всегда лишний?
На лице своей родственницы я видела едва прикрытое чувство стыда перед женишком.
– Шарлотт, ты могла позвонить, что вернешься пораньше? – тетя вышла в гостиную с растрепанным пучком на голове, а ее жених шел следом, быстро застёгивая пуговицы на рубашке и прожигая меня гневным взглядом.
Ну извините, что помешала вам уединиться.
– Нас с последнего урока отпустили, только и всего.
На физкультуру я никогда не любила ходить, поэтому сбегала. Но зачем об этом кому-то говорить?
Большую часть разговоров с моим участием занимали неловкие паузы и недомолвки. И я уже твердо знала – фрау Этингер стесняется меня.
Что ж, ладно.
С ее хахалем мы общего языка так и не нашли, что послужило камнем преткновения в наших отношениях. Я избегала его, чувствуя тупую жалость и предвзятое отношение с его стороны. Что мол, «девочка из приюта» неблагополучная, угрюмая и неразговорчивая. После скромной свадебной церемонии он и вовсе оперился, вступив в права «родителя» и потихоньку доводя меня до белого каления. Требовал отчетов за использование карманных денег, нарочно стоял над душой, когда мне хотелось порисовать. Критиковал моих друзей и капал на мозг за оценки. Назойливо, с напускной строгостью. И очень злился, когда что-то шло не так, как бы ему хотелось. И порой не упускал колких шуток про «очень странных» братьев Каулитц, и, по его мнению, мы занимаемся в их гараже «чем-то непотребным».
– Ну и что, где ты была? Уже пять минут десятого, – возник он в коридоре.
– Какая разница?
– Опять с этими оборванцами из своей школы куда-то ходили?
– Тебя это ебет вообще?
– Не смей так со мной разговаривать! Я тебе не те уличные дружки, ясно?
Я лишь фыркнула и пошла по лестнице в свою комнату.
– Еще раз узнаю, что ты с ними таскаешься, неделю будешь сидеть без карманных денег, – кинул «отчим» мне вслед.
– Напугал ежа голой задницей. Поздно ты меня воспитывать удумал, не мечтай.
С близнецами мы в последнее время пересекались только в школе. Они стали часто пропадать в студии и пропускали уроки. А мне же лучше – не вижу этого зануды Билла и не слышу его сопливых речей и тирад ревности. Еще один раздражитель моей и без того шаткой нервной системы. Если поставить их с Кертом на одни весы, еще неизвестно, кто бы кого перетянул. Оба меня бесят! Только по Томке скучаю. И по Густаву немного. Георга я вообще давно не видела, ведь он уже учился в университете и перед выпуском из школы пожелал нам всем «не сгнить в этом аду». В гараже с «местным квартетом» мы тоже собирались теперь редко. А с Биллом мы часто ссорились. Его я тоже избегала по большей части. И наверняка про наше своеобразное увлечение музицировать в гараже проболталась тетя. Мое одиночество в школе скрашивала Агнет, и мы сдружились еще больше. Настолько, что нас рассаживали на уроках за болтовню.
Но однажды Керт окончательно вывел меня из себя, когда мне снова захотелось порисовать.
– Маргарет, ну ты посмотри на это. В дневнике – мрак, а ей лишь бы хны. Правильно, сидим рисуем, и водимся с какими-то недоносками, которых к психиатру бы надо сводить! Они на учебу хрен клали, и эта туда же, – Керт кивнул в мою сторону.
– Это тебя к психиатру надо, а не их, – фыркнула я, чиркнув по листу простым карандашом.
– Шарлотт, милый, давайте не будем снова ругаться, это ни к чему... – вставила свои десять центов тетя, остановившаяся в дверном проеме.
– Ты где видела, чтобы мужик красил глаза и ногти? А второй в половые тряпки одевался и черт знает во что волосы заплел и под кепкой парил? – Керт не унимался.
– Если им это нравится, тебя это ебать не должно! Они мои друзья, и не смей их трогать! И кстати, открой интернет и прочитай, что «черт знает во что заплел волосы» с твоего ишачьего языка – означает дреды, – я раздражалась.
– Мне это надоело! Лучше б оценки по математике исправляла, а не занималась неведомо чем, – «родитель» подлетел ко мне, взял с стола пару рисунков и демонстративно помял их.
– Пошел к черту, ублюдок! – я набросилась на него, пытаясь спасти свои скетчи для задания в художке. И словила нехилый удар в плечо.
Такой наглости я не стерпела. То, над чем я трудилась почти пять дней, уже было горочкой из скомканных листов. Эта сволочь снова унизила моих друзей, испортила мои рисунки! Убила бы его нахрен! Слезы отчаяния и беспомощности хлынули из глаз.
– Следи за выражениями, Шарлотт! Керт прав, у тебя действительно очень ухудшилась успеваемость. Мы хотим как лучше! – заверещала родственница.
– Да на кой черт мне нужна эта ваша математика? Я хочу быть художником! И ненавижу, когда мне говорят, что делать и как! – гневно выдала я.
– Надо же, какие мы самостоятельные, – криво усмехнулся «отчим».
– Надо же, какой ты моральный урод и конченный кретин! – передразнила я, – и что моя тетя только нашла в тебе, а?!
– Шарлотт! Прекрати себя так вести! – услышала ее голос.
– Конечно, твой хахаль-то самый лучший, просто ангел во плоти! – во мне кричала обида.
– Я, конечно, знал, что приемные дети невоспитанны, но не настолько же! Вот что бывает, Маргарет, когда приведешь в дом беспризорную девку! И сигареты в куртке, и «неуды» в дневнике, и ветер в голове! У нее выпускной класс на носу, а ни оценок, ни знаний, ни ума, ни характера. Видимо, не успела ее родная мамаша нормально воспитать, – Керт толкнул меня и посмотрел в сторону тети, застывшей в дверях.
– Не твой дом, и не ты приводил! И не трошь мою мать! Ненавижу тебя, сука, ненавижу! – завопила я, стукнув отчима кулаком по плечу. И почувствовала боль слева в груди. Снова оно. Снова незажившая рана кровоточит и будет кровоточить всегда.
Я медленно обернулась на тетю, задыхаясь в рыданиях. И она просто... вздохнула и кивнула. Ничего не сказала. Просто кивнула, и они с «отчимом» ушли в другую комнату, закрыв дверь.
– Ты считаешь это нормальным, Маргарет?
– Я не знаю, что тебе сказать, милый. Характер Шарлотт – далеко не сахар, должно быть, я что-то упустила при ее воспитании.
– И что с нее дальше вырастет? Она неуправляема! За языком не следит совсем!
Я вслушивалась в разговоры, стоя за дверью. Дальше последовало тихое шушуканье, в котором я плохо улавливала слова.
– Скажи, дорогая, ты понимала, на что идешь, когда подписывала документы в приюте? Эту девицу уже не перевоспитаешь, а бороться с ней я устал!
– Она дочь моей покойной сестры. Я не могла ее оставить. Ты бы поступил иначе?
– А отец ее где?
– Был убит в Литве лет восемь тому назад.
– Почему его не нашли, когда эту шавку в детдом отправили?
– Тщательно скрывался.
– И что же там случилось?
– Я точно не знаю. Когда сестра забеременела, муж настаивал на аборте. Разводом грозился. Надежда оставила ребенка. И после развода они перебрались с дочкой в Лойтше. А Нойманн на этом не остановился. Вроде, задолжал кому-то крупную сумму денег, поэтому его шестерки и разгромили магазин сестры. Сам отсиживался в Литве, но его и самого вскоре убрали.
– Откуда тебе это все известно?
– Изучила некоторые архивные документы. Но о разводе я и так знала.
– Отлично, то есть у нас живет дочь какого-то уголовника?
– В этом нет вины Шарлотт.
– Не знал, что тобой настолько движет жалость.
Больно. Очень больно. Неприятная горечь подступает к горлу, и я рискую задохнуться прямо сейчас.
– Я хотела как лучше, но... У Шарлотт и так все есть – своя комната, художественная школа, вещи, подарки, поездки в летний лагерь. Я днями и ночами пахала на работе, чтобы ее прокормить и исполнить все капризы. Содержать чужого ребенка – это дорогое удовольствие, да! Иногда я действительно жалела, что вообще поехала за ней в тот детдом. А значит, как я захотела личного счастья – это в штыки. Ты прав, милый, я поговорю с ней. Она невесть что возомнила о себе!
До меня медленно доходил смысл слов, сказанных тетей и «отчимом». Все во мне остановилось, как кораблик, застрявший во льдах. Замерло. Умерло. Все это время моя родственница лишь пыталась купить меня, одарить, осчастливить материально. Пожалела. Конечно, как я не поняла этого сразу? Точнее, подозрения были. Но когда это стало явным окончательно, на шее словно затянулась петля. Вещи, поездки... Любые капризы. Все покупалось. Все продавалось. Все обменивалось зелеными бумажками.
Масла в огонь подливал и Керт. Что ж, если бы не он, я бы не увидела истинного лица своей тети. Жалость. Содержать чужого ребенка. Дорогое удовольствие. Пожалела, что поехала в тот детдом. Керт. Не хочу жить с этой ненормальной. Шавка. Мама. Аборт. Дочь уголовника. Все эти слова врезались в сердце ядовитыми стрелами, убивали во мне все, что я пыталась с переменным успехом воскресить, вытаскивали наружу то, что я желала больше всего сокрыть –
беспризорная девка.
И останусь ею.
Мой мир рухнул, как карточный домик, вынося наружу то, что притворялось спящим – правду, скрытую под маской лжи. Меня содержали. Меня не любили. Меня терпели. Смахнув слезу, я ринулась в свою комнату и покидала в рюкзак ценные вещи, альбомы, кошелек с мелочью. Незаметно выбежала из дома зимой на ночь глядя. Мне больше нечего делать здесь... Затем потянулась к телефону с 10% зарядом.
– Агнет, можно попросить тебя кое о чем? Я понимаю, что это прозвучит странно, но... – в лицо врезается холодный ветер, слезы щекочут щеки. Я бреду по Штернбрюкке в сторону любимого сквера. Если подруга откажет, то переночую прямо здесь, под темным небесным куполом. И совсем не испугаюсь холода, потому что это ничто по сравнению с ледяной пустыней, царившей внутри меня.
– Что случилось, Шарлотт? – встревоженный голос на другом конце провода.
– Я... Э... Я ушла из дома, – каждое слово падает на душу тяжелым камнем.
– Как?! Что значит ушла? Ты с ума сошла, Этингер!
– Давай без вопросов, ладно? – я присела на лавочку, пристроив рюкзак с вещами.
– Хорошо. Можешь побыть у меня, правда мелкий опять захворал. С родителями договорюсь, не проблема. Мы же друзья, правда?
– Правда... Мне хотя бы в уголке пристроиться, не помешаю никому. Спасибо, – горло перехватывает от рыданий, дрожащий палец нажимает «отбой» на уже влажном от слез аппарате. Я знала, куда идти. Адрес в смс-ке.
Семья подруги радушно приняла меня. Мама Агнет после неудачного брака обрела счастье с другим мужчиной, и в семействе Клауферсон-Штольц произошло пополнение – у Агнет есть еще один младший братик. От предложенного ужина я вежливо отказалась, несмотря на урчащий желудок. В кошельке болтались десять евро. Не густо, но что-нибудь придумаю. Старший сын, Карл, с задумчивым видом играл в приставку, а четрехлетний Хаген шумно шмыгал носиком и просил почитать ему сказку на ночь. Фрау Клауферсон дала мальчишке жаропонижающее, которое он послушно проглотил. Когда мать удалилась из комнаты, я стала читать сказку. Приятное чувство теплилось внутри меня, когда малой спросил, что же стало с принцем, которого по пути к замку похитил злой дракон.
– Все будет хорошо, Хаген, он обязательно спасет свою принцессу, – я закрыла книжку с яркими картинками и погладила мальчишку по голове. Он блаженно закрыл глаза и вскоре уснул. Счастливый...
Затем помогаю Агнет с уроками, а про свои успешно забываю. Может, хоть где-то я побуду нужной, а не пустым местом?
– Спасибо, подруга. Ты мне очень помогла.
– Не за что.
– Если хочешь, оставайся у нас первое время, – участливо отозвалась Клауферсон.
– Шутишь? Не бойся, не пропаду... Придумаю что-нибудь.
–
Как знаешь.
– Я какое-то время буду пропускать занятия, скажешь, что я болею, хорошо? Надо будет работу найти... Может, у Эми одолжу немного. Не знаю... – устало сморщившись, потерла лицо ладонями.
– Но, может, все-таки помиритесь с тетей еще? – Агнет погладила меня по спине.
– Ни за что. Ни цента больше не возьму. Не маленькая, не пропаду.
– Я думаю, Эммерих тебе поможет. Вы так тепло общаетесь...
– Только не говори никому об этом, пожалуйста. Каулитцам особенно.
– Не вопрос, я – могила, – рыжая провела по губам замком из пальцев.
Спустя время телефон взорвался повторяющейся вибрацией и противной мелодией. Моя тетя хватилась? Как мило, спасибо. Но не нужно. Я справлюсь сама. Мы с Агнет еще долго разговаривали по душам вполголоса, чтобы не разбудить Хагена. Затем мне удалось уснуть. В самом уголке, на матрасе на полу возле шкафа.
Холодно. Снова страшно. Небо в решетку и голодный желудок. Завтра не будет.
Lie awake, watching the night sky
In the clouds, see my life go by
I sleep alone, nobody's home
***
– Ты чувствуешь, как паришь над землей? Ты хочешь, чтобы серые оттенки твоей жизни окрасились в яркие краски и стали твоим раем?
Стена позади меня превращается в мягкую материю, и я не осязаю себя в пространстве. Здесь так красиво. Море, чайки... Они летят над океаном, некоторые из них приземляются на скалы, чтобы позаботиться о своих птенцах. У них есть семья... Мир взрывается яркими огоньками, рассеивающимися крохотными искорками – синими, красными, зелеными, как рождественский фейерверк. Но я ненавижу Рождество. Всегда ненавидела и буду ненавидеть вечно. Ха-ха.
К сожалению, красивые видения имеют свойство прерываться, и я возвращаюсь в гнетущую Реальность. Эммерих сидит в кресле, выдыхает клубы вишневого дыма, широко расставив ноги. Он тоже воспользовался проводником в Рай – меня молекула духа отпустила раньше, чем его. Голова слегка кружится, и я пытаюсь встать. В комнате чертовски жарко и воняет масляными красками. Действие сладкого кайфа заканчивается, и я приподнимаюсь на коленях, тряхнув головой. Хочется снова. Хочется еще. Хочется больше. Хочется уснуть в том прекрасном мире и никогда не просыпаться, лишь бы не возвращаться. Не возвращаться туда, где меня все равно никто не ждет. Или все-таки ждет?
Я потерла веки кулаком, не боясь смазать и без того ужасный макияж. Картинка передо мной мутнела, постепенно обретая выразительные очертания – мой спутник все так же неподвижно сидел в кресле и докуривал уже черт знает какую сигарету.
– Понравилось? Или в те разы было лучше? – поинтересовался он.
– Да, очень... – я сглотнула, оглядываясь по сторонам. Остатки галлюцинаций висели на потолке и стенах в виде тысяч глаз, наблюдающих за мной. И только проморгавшись, я понимала, что это фикция и неосязаемый бред.
– Это лучший способ отвлечься от реальности, который мне всегда помогает. Вижу, он и для тебя полезен. У нас еще в запасе есть несколько доз, хочешь?
– Очень хочу...
Мы с Эммерихом уже два месяца живем под одной крышей – слегка ветхой, пахнущей красками и смолой, как на нашем чердаке в художественной школе. Я объяснила ему ситуацию без подробностей – ну повздорила с родителями и больше не нуждаюсь в их попечении. Дала художнику шанс разглядеть себя настоящей, без занавеса угнетающего и мерзкого прошлого. Когда тетя и ее мерзкий хахаль пропадали на работе, я заходила за вещами, и мы с Эми отвозили их в квартиру. Пусть хоть один человек в этом чертовом мире не будет меня жалеть, как последнюю дворняжку. Парень даже обрадовался, приютив меня – теперь, как он выразился, будет в его доме клочок счастья, а не останки «холостяцкой жизни».
Мы вместе проводили время за рисунками, позабыв обо всем и утонув в нашем общем мире вдохновения, смешанным порой с галлюциногенным бредом, и мне это нравилось. Шляпник прекрасно понимал меня и не давил на проблемы – это же делала и я. Мы стали спасением друг для друга, путеводной красной ниточкой, ведущей к свету.
А может и нет.
Его фирменный способ отвлечься от реальности приходился мне по душе. Все просто – одна доза молекулы духа, и тебя уносит. Ты получаешь все, что захочешь.
– Иди ко мне, – Эммерих затушил сигарету в позолоченной пепельнице и сделал приглашающий жест.
Я послушно присела ему на колени, проведя ладонью по щеке. В воздухе все еще стоял запах дыма, от которого я непроизвольно морщилась. Шатен словно приказывал сократить расстояние между нами, и ведомая галлюциногенным раем, подаюсь к его сухим губам первая. Парень не торопит, ждет и сохраняет непоколебимое спокойствие.
Нет, милый, так не пойдет. Он понимает без слов, чего хочу я – плавно кладет руку на талию и прижимает к себе, покрывая поцелуями шею. Пальцы гуляют между спутанными каштановыми прядями, пахнущими травами и ароматическими палочками, которые парень часто зажигал в тесной квартире.
Табун мурашек прокатывается по телу, когда холодные руки касаются оголенных выступающих лопаток и справляются с застёжкой ненужного кружевного элемента. Парень спускается все ниже и ниже, подбираясь к самому сокровенному. Остатки разума сжигаются, как восковая свеча, стоящая в канделябре на пианино, чувство контроля над самим собой теряется в бескрайних просторах вишневого тумана. Ткань платья сползает вниз, холодок с окна заставляет поежиться. Все эти ощущения глушатся новым поцелуем и танцем сильных рук, согревающих тело. Мы приподнимаемся с кресла, перемещаясь на пол, и продолжаем наше безумие, бесстыже рассекаем тишину вздохами и попеременными стонами. Это тот самый момент, когда мы скрыты ото всех – никто не будет читать нотации, учить жизни и выпивать драгоценные миллилитры крови. Там, за дверью – мир страшных людей, которые ждут, когда мы упадем.
Это останется нашим секретом, когда мы двигаемся медленно, а я пытаюсь прогнать болезненные ощущения и получить удовольствие. Секретом, спрятанном в мимолётных поцелуях, едва слышном рыке и свободном, хаотичном танце рук.
Мой личный сорт рая. Мы пытаемся восстановить ритм дыхания, и голова проясняется окончательно. К счастью или к сожалению? На часах 20:30, у меня полно заданий – как школьных, так и по художке.
На часах 20:30 и ни одного пропущенного на телефоне. Неужели мне наконец-то удалось исчезнуть? Я беру пару пакетиков с веществами и помещаю во внутренний кармашек своей сумки. Чтобы было. Чтобы помогало. На пять, на десять минут тишины.
***
03.04.2007
POV Bill
Ненавистная школа, увеличившиеся долги по предметам больно давили на наш с братом «единый близнецовый мозг». Мы с Томом были часто вынуждены пропускать уроки, потому что ездили в студию, проводя время за записью. И к концу дня сил не оставалось уже ни на что, однако наши маленькие успехи приятно грели сердце. Часто на первых песнях при прослушиваниях мой голос предательски дрожал. Но мы усердно исправляли все недочеты, а парни соглашались играть все заново.
И вот... Через неделю мы даем свой первый концерт в клубе Gröninger Bad! Мы с Томом в нем не бывали, но я слышал, что там есть сцена, где музыканты имеют возможность выступить. Когда Хоффман сообщил нам об этом, мы с парнями буквально засветились от счастья. Я стал тщательнее учить тексты, дабы ничего не забыть во время выступления. Будет очень не круто, если облажаюсь на людях – и совсем неважно, сколько их будет, десять, сто или тысяча. Мы с Томом параллельно писали и что-нибудь новое. Вдохновение переполняло нас! Отчим уже раструбил о предстоящем концерте всем своим друзьям и велел нам тоже заняться поисками зрителей.
***
Как обычно, после второго урока мы с братом поплелись в столовую. Завидев за дальним столом знакомых нам девушек, мы с Томом синхронно направились к ним. Это был теперь редкий случай – мы все оказались в сборе. Даже когда в «студийных перерывах» мы и выбирались в школу, Шарлотт бывала на уроках довольно редко, и мы практически не пересекались. Да и девушка сторонилась теперь уже нас с братом обоих. Что ж, по-моему самый подходящий момент узнать. Если, конечно, удастся... Мы и так плохо ладили в последнее время.
В то время, как Агнет жадно уплетала свой салат, Шарлотт просто сидела сложа руки на груди и уставившись на маленькую бутылку воды перед собой.
– Чего скучаем, девчонки? – Том бросил свой рюкзак на стул и уселся рядом с Клауферсон, ехидно усмехнувшись.
Я же занял место рядом с Лотти. Странно, но приступов злости с ее стороны не наблюдал, хоть и ожидал что-то наподобии «Билл, отвали» и всего в таком духе. Девушка смотрела потухшим взглядом в одну точку перед собой и не двигалась, периодически вздрагивая от сквозняка.
– Привет, – тихо сказал я.
Девушка вздрогнула и несмело подняла глаза.
– Привет.
– Чего грустишь?
– Все прекрасно, ты зря так думаешь, – в ответ так же тихо буркнула она.
– А вы пришли нас развлечь, да? – Агнет оторвалась от тарелки.
– Конечно, если захочешь, малышка, – брат хитро глянул на девушку и припал губами к ее ладони.
– Так, однояйцевые, колитесь, чего вам надо! – хохотнула рыжая, но руку, которую уже нежно поглаживал Том, не убрала.
– У нас через неделю концерт в Gröninger Bad! Так что приходите, – довольно изрек я, оглядывая обеих девушек.
– Ого! Ну вы даете, уже можно в очередь за автографами становиться? – Агнет заметно оживилась и всплеснула руками, – Шарлотт, пойдёшь? – она как-то опасливо взглянула на шатенку.
– Ага. Поздравляю, – буркнула она себе под нос. На лице Шарлотт не читалось абсолютно никаких эмоций.
– Билл, пойди-ка возьми что-нибудь перекусить, пока там все не сожрали, – Том кивнул в сторону прилавка, возле которого толпились ученики.
Я послушно встал в очередь и приготовил мелочь, параллельно думая о том, что случилось с девушкой. В последние два месяца она еще больше закрылась от всех нас. Бутылка воды. Ничего не ест. Я должен знать, что происходит.
Больше они не ржали с Томом, меня Шарлотт по-прежнему избегала, лишь изредка перекидываясь парой слов наподобии привет-пока. С Густавом была та же история. Только с Агнет они вроде как держались вместе, и при этом говорила в основном рыжеволосая. Шарлотт же по большей части оставалась безучастной.
– Что будете брать, молодой человек? – из размышлений меня вывел голос буфетчицы.
Я взял четыре вафли и расположил их на столе перед друзьями. Том уже во всю заигрывал с Агнет, урча ей на ухо. Она и не возражала, отвечая на его уловки и велась в его сети напускного очарования.
– Возьми, вот, – я несмело подвинул сверток с вафлей в сторону Шарлотт.
Она взглянула сначала на него, а затем на меня, тут же опустив глаза.
– Спасибо, не надо. Я не голодна, – произнесла она так, что вот-вот бы расплакалась.
– Уверена? От тебя кости одни скоро останутся, – я откусил сладкую вафлю. Моему примеру последовали Том и Агнет.
– Ну значит найди себе жирную и смотри на нее, раз кости не нравятся, – холодно отозвалась девушка.
– Шар, ну ты чего, – встрял Том, пережевывая вафлю.
– Я пожалуй пойду. Счастливо оставаться, – девушка встала с места, подхватила свой рюкзак и пошла прочь. Ее вафля так и осталась на столе нетронутой.
– Так, колись, что с ней, – серьезно обратился Том к Клауферсон. Я подался ближе, надеясь услышать что-нибудь вразумительное.
– А я почем знаю?
– Я не поверю, что ты ничего не знаешь, – встрял я.
– Она просила не говорить. Особенно вам.
– С чего вдруг это нам? – голос предательски дрогнул. Волнение и раздражение уже росли во мне.
То, что рассказала рыжая, я долго обдумывал, судорожно пытаясь уложить по полочкам всю услышанную информацию. Шарлотт ушла из дома, значит. С теткой поссорилась. Но это еще не все – моя «любимая подруга» уже два месяца живет вместе с этим художником-наркоманом, про которого мне рассказывала мать. И, конечно, я узнаю обо всем самый последний.
– Блять, – единственное, что пришло в голову.
– Полный пиздец, – выдал Том, когда Клауферсон кончила свой рассказ.
– Я не должна была вам этого говорить, учтите.
Я подскочил с места и вышел из столовой, оставив Тома с Агнет. Оглянулся – Шарлотт находилась в конце коридора и рылась в своем рюкзаке. И явно не ожидала, как я подойду к ней и, обуреваемый различными чувствами, схвачу за руку.
– Эй! Ты совсем?! Нахрена так пугаешь?! – вскричала она, повернувшись ко мне и выронив рюкзак.
– Почему ты ничего не сказала нам? – я упорно стоял на своем.
– О-о-о, что, подружка проболталась? Ну и что с того? – девушка ехидно, даже как-то неестественно усмехнулась.
– И почему ты пошла к этому мажору? Мы бы тоже смогли тебе помочь, мы твои друзья в конце концов. А ты хотела все скрыть? Особенно от меня и Тома? Да?!
Я начинал злиться.
– Зачем тебе мои проблемы? Сама справлюсь! У тебя ведь все прекрасно, а я тебе каким боком? Зануда, – девушка пошатнулась, но из моей хватки вырываться не спешила. Я, кажется, понял, что к чему.
– Ты под кайфом?
– Какие мы словечки-то знаем! Тебе-то что до меня?
– То-то я и вижу – зрачки широкие, кости одни, поведение твое неадекватное...
– Ой блять, завали свой режим заботливой мамаши! Или папаши? Или врача, раз ты меня лечить собрался. Ну не идет тебе! Извините, доктор Каулитц, мы в ваших услугах не нуждаемся, – съязвила Шарлотт и снова захохотала.
– Да почему ты ведешь себя, как сука?! – закричал я так, что на нас большинство учеников обернулось. Плевать.
– Тебя моя жизнь никак не касается! Отвали уже и прекрати меня поучать! Сама от таких же съехала, теперь ты еще, – бросила девушка и попыталась вырваться. Я не позволил.
– Нет уж, касается. По-твоему, наркота это выход? Это твое решение? Ах да, мог что-то упустить – тот выскочка, наверное, ублажает тебя по полной программе, раз ты больше доверяешь ему, а не нам?
– Да что ты себе позволяешь?! Вот вроде музыкой занимаешься, а слуха у тебя нихуя нет – тебе какое дело до меня? Сколько еще раз повторить, чтоб до твоей башки крашеной дошло? То, что происходит со мной, тебя не ебет. Не е-бет! И прекрати приплетать сюда Эммериха, ты ему точно не ровня, – Шарлотт стала мотать головой из стороны в сторону, бешено хихикая.
Тут к нам присоединились Том и Агнет, чему я был несказанно рад.
– Вас на весь коридор слышно, что тут прои... – Том не успел договорить, как его прервал звонкий смех девушки.
– Да пошли вы все, а, – Шарлотт окончательно вырвалась из моей хватки, подобрала рюкзак и пошла прочь.
– Ничего не говори, Том. Все прекрасно, – съязвил я, когда девушка скрылась из виду.
Ты эгоистка. Чертова эгоистка. Но видимо, и я мазохист, раз все время выслушиваю в свой адрес различные нелестности и тянусь к тебе снова. Отчаянно надеюсь вернуть ту добрую и нежную девчонку, которая нарочно прячется в чужой скорлупке. Я бы без зазрения совести свернул шею твоему «сожителю» и новоявленному отчиму. Всем, кто заставил тебя страдать, обозлиться на весь остальной мир и закрыться, оградить себя стеной. И я бы ни о чем не жалел.
Потому что знал, что поступил бы правильно.
Но хватит ли мне смелости?
